Страстное тысячелетие

      - Значит, просто своровать - плохо, а с хитростью своровать - достойно похвалы? Чему вас учит эта притча?
      - Уже ты и Учителю не веришь, что этот управляющий умный и находчивый?
      - Да в чем же он умный? Умный был бы, так не спрашивал у должников бы, кто что должен, ведь у него расписки были на руках, а в них всё написано. Умный был бы, так подумал бы заранее, что землю он возделывать не умеет, а милостыню просить ему стыдно, и не обворовывал бы хозяина!
      - Экий ты неверующий, Иуда. Право слово, непонятливый ты.
      - Да вы-то уж прямо на лету схватываете всё, и подумать не хотите лишний раз.
      - Наше дело не думать, наше дело - учиться и веровать.
      - А коли бы уж на то пошло, будь этот управляющий настоящим пройдохой, не так бы он поступил.
      - А как?
      - Да вот сказал бы должнику: "Ты моему хозяину должен сто бочек оливкового масла. Если договоримся, то я эту расписку сожгу, но ты мне взамен напиши другую, что должен пятьдесят бочек масла не хозяине, а мне. И тебе выгодно, и мне".
      - А господин бы его не похвалил!
      - А уж он после этого сам господином стал бы, так что ему похвалы этого господина вроде бы и не к чему.
      - Всё-то ты вывернешь, всё-то переиначишь, Иуда. Лука, как записал, так и оставь. Нам Иудины пояснения ни к чему, нам слово Учителя важно сохранить.
      Надо бы порасспросить Его, что Он хотел сказать этой притчей, но я не могу. Мне стыдно, что когда Он говорил, мои мысли были совсем о другом.
      * * *
      Он один не спал. Вернее, Он думал, что не спит только Он. Поэтому Он говорил сам с собою вслух - у Него была такая странная привычка. Ученики Его думали, что Он разговаривает с небесами. Нет, Он говорил сам с собой. Мне было слышно каждое его слово. Когда у меня закрыты глаза, я не пропускаю слов. Он сидел у огня и рассуждал:
      - Мне уже и самому опостылела эта вечная борьба со всем миром. Я тверда знаю, что мне не устоять. Коли уж надлежит принести себя в жертву счастью народа, среди которого живешь, то нынче - самое время. Сейчас канун Пасхи, праздник. Если меня схватят, то, конечно, потребуют моей смерти. Не от ненависти, нет. Они меня боятся. Ирод боится меня, и его шпионы рыщут за мной следом. Они желают схватить меня тогда, когда я буду один. Они не хотят сражения. Я тоже не хочу кровопролитья. Никто не хочет этого. Значит, наши желания совпадают. Они хотят схватить меня, я... Хочу ли я? Нет. Но этого не избежать. Рано или поздно найдется предатель. Из учеников моих кто-нибудь не выдержит этой жизни. И тогда ему станет стыдно уходить от нас. Человек так устроен, что ему легче быть обиженным, чем обидчиком. Этот кто-то будет искать случая обидеться, после чего уйдет с гордо поднятой головой. Ему так будет легче. Куда же он пойдет? Без денег, без друзей, как щепка, подхваченная волнами, не у этого берега, значит у того прибьет её. Стражники и шпионы Ирода - вот чьей добычей он станет. Коли этому случиться, так уж лучше бы сейчас. Завтра праздник. Если меня схватят, то по случаю праздника могут и отпустить. И тогда ещё некоторое время у меня будет для того, чтобы учить этих людей. Сегодня схватят, завтра отпустят - неплохой вариант. Отпустят ли? Отпустят. Куда им деваться? В крайнем случае, посадят в темницу. Это бы и к случаю. Ирод велит посадить меня в темницу, но завтра та самая пятница. Будет затмение солнца. Они народ суеверный, подумают, что небо подает им знак, что меня следует отпустить. Это бы тоже было очень кстати. Как же ещё воздействовать на эти тёмные души, как не чудом? Иудея, тебя призывают к добру, ты хватаешь пророка, и в этот день на три часа меркнет свет дневной! Трепещи, Иудея! Изменись! Посмотри на себя! Не небесных ли знаков тебе надо ждать, чтобы стать лучше? Только угроза кары небесной способна содрогнуть тиранов. Ну, так ты содрогнешься, Ирод. Так содрогнешься, что испуг твой докатится до Рима. Если бы меня схватили завтра... Предавший меня завтра был бы моим спасителем... Но что это я? Разве я желаю того, чтобы кто-то из моих учеников предал меня? Нет, это было бы крахом всего. Этих двенадцать я люблю, я верю в них. Они - я сам. Я бы умер за каждого из них. Но я бы не смог предать никого из них. Как же я помыслил, чтобы один из них предал меня? Нет, не хочу, не желаю... Пусть лучше позже меня схватят, пусть казнят, пусть не будет ни праздника, ни затмения, но позже... Лишь бы не ценой предательства. Никто из них не должен жертвовать своей душой для спасения моей жизни. Никто. Душа ценнее жизни. Умереть легче, чем быть отвергнутым, проклятым, ненавидимым и презираемым. И никому из них я не желаю этой участи.
      * * *
      - Уж рассвет. Все спят. Как они беспечны! Они знают, что о них есть кому подумать. Людям всегда надо быть уверенными, что кто-то есть, кто думает о них ежечасно. Тогда они спят, как дети.
      - Учитель, ты не спал?
      - Уже проснулся, Пётр? Не спалось мне что-то.
      - А мне снилось, будто я восседаю на позолоченном кресле, которое стоит у врат в чудесный сад. У меня на поясе ключи, а передо мной лежит книга, в которой записаны все дела земные. Я читаю в этой книге судьбы людей, и открываю им врата в чудесный сад.
      - Это запах цветущего сада навеял тебе этот сон, Петр.
      - Вставайте, братья! Уже рассвело!
      - Не буди их, Петр. День длинный. Пусть спят.
      - Петр, как тебе удается проснуться раньше всех?
      - Но не раньше Учителя.
      - А где Иуда?
      - Только сейчас заснул.
      - Я не сплю, Учитель. Я думаю.
      - О чем, Иуда?
      - О твоих словах.
      - О каких словах?
      - Ты говорил, что тебя предадут. Один из нас должен предать тебя.
      - Так вот оно что? Ты не спал и тогда тоже?
      - Прости, Учитель, я слышал. Почему у тебя так много врагов, Учитель? Почему против тебя злоумышляют? Почему Каиафа и Анна посылают стражников? Чтобы разыскать тебя? И ты это знаешь! Почему же ты не прячешься?
      - Зачем же искать того, кто не прячется? Зачем прятаться тому, кто не боится?
      - Они хотят схватить тебя тайно, когда поблизости от тебя нет друзей.
      - Ну так долго же они будут искать случая.
      - Они же могут застать тебя в каком-нибудь доме, где ты ночуешь.
      - Сейчас тепло, Петр, и мы ночуем под открытым небом.
      - Если же они схватят тебя, мы все погибнем за тебя, Учитель!
      - Нет, Петр, вы не сделаете этого.
      - Учитель, без тебя наша жизнь нам не дорога.
      - Петр, тебе не дороги те истины, которые мы вместе открывали?
      - Учитель, как ты можешь так говорить? Твоё слово свято для нас!
      - Так несите его людям. А если мы все погибнем, то каков итог?
      - Учитель, что же нам - стоять и смотреть, как стражники хватают тебя?
      - Именно, стоять и смотреть. А если вас станут обвинять в дружбе со мной, то отрекитесь и уйдите с миром, для того, чтобы в другом месте проповедовать мои слова.
      - Никогда! Нет, Учитель, я не смогу отречься от тебя!
      - А я говорю, что отречешься. И вот меня нынче вечером схватят, а ты ещё до второго крика петуха отречешься трижды от меня.
      - Учитель, не тому ты нас учил и не дело ты говоришь!
      - Молчи, Иуда!
      - Нет, я молчать не буду! Ты хочешь сделать из нас предателей? Ты видишь в нас предателей, хотя никто из нас тебя не предал!
      - Слова мои я и тебе повторю - если на то пойдет, то и ты меня предашь, но жизнь свою спасешь.
      - Никогда! Я свою жизнь отдам за тебя, если потребуется!
      - Ну, так значит, не тому я вас учил, и не верно вы меня поняли. Вы сотворили себе кумира из меня, сына человеческого!
      - Но ты же Бог! Ты оживлял людей?
      - Это вы ложные чудеса устраивали, чтобы у меня больше было учеников. Думаешь. Иуда, я не догадался, что дочь старейшины синагоги ты опоил зельем? Учил ли я вас обманом ловить души и сердца людей?
      - Очень она мне нужна! Она сама виновата! Она украла у меня бутыль и пила из неё.
      - А если бы она умерла? Грех этот был бы на твоей совести и на моей также.
      - Нет, не грех это - воровке отравиться тем, что она украла - сама она и была бы виновата.
      - О чем ты говоришь? Дочь старейшины - воровка? Уж верно, она решила, что это волшебное лекарство? Не ты ли её в этом убедил?
      - С чего ты это взял?
      - Отвечай, Иуда. Обманывал за моей спиной людей? Говорил, что я - Бог?
      - Я не обманывал. Ты и есть - Бог. Ты видишь меня насквозь.
      - Не совсем насквозь, но кое-что вижу. Не всё, что знаю о тебе, я рассказываю, Иуда.
      - Ты знаешь? Что? ... Так ты все-таки расстегивал мою одежду?
      - Успокойся, Иуда, подойди и поцелуй меня.
      - Ты надо мной издеваешься? Ты не хочешь быть со мной богом, не хочешь быть человеком, ты не желаешь быть мужчиной, ты стоишь надо всеми нами, и опускаешься ниже каждого из нас! Ты прислуживаешь последнему нищему, и бросаешь вызов царям и первосвященникам! Ты возносишься душой к светлым небесам и повергаешь нас во тьму своими загадками! Ты призываешь нас любить своих врагов и требуешь, чтобы мы предали тебя? Что если я послушаюсь и пойду, открою Каиафе место твоего пребывания? Почему ты играешь нами как кошка мышатами, ничего не говоришь до конца? Если ты сам сказал, что пришел с небес, почему ты запрещаешь мне рассказывать, что ты бог?
      - Послушай...
      - Я слушаю всю жизнь!!! Я все время кого-то слушаю, я кого-то люблю, я все время за кем-то иду, сначала это был брат, Иоанн, теперь это ты, завтра тебя убьют и мне опять нельзя будет умереть?!? И я буду слушать кого-то другого? Кого из них? Петра? Иакова? Кого ещё мне придется снова полюбить, чтобы затем потерять и отрекаться от него? Хватит!!! Я больше так не могу!!! Если миру суждено погибнуть, пусть он погибнет сегодня! Если тебя должны схватить пусть схватят сегодня. Я не могу жить в страхе за тебя! Я помню голову Иоанна! Если так будет продолжаться, я ... Я...
      - Иуда!
      - Нет!!! Прочь!!! Хватит.
      - Ты гонишь нас?
      - Нет, оставайтесь. Уйду я. А вы - пируйте, если вам идет в горло кусок.
      - Подожди... Я понял. Ты нарочно затеял ссору, Иуда. Что ты надумал?
      - Ты хотел сегодня быть схваченным? Я помогу тебе.
      - Это я виноват, прости меня, Иуда. Не будем ссориться.
      - Ты уже сказал. Я сделаю всё, как Ты желаешь.
      - Что именно?
      - Как ты хотел.
      - Ты предашь меня?
      - Если будет надо.
      - Иуда, как ты смеешь такое говорить!
      - Одумайся, Иуда!
      - Что он такое сказал, Учитель? Как он мог?
      - Оставьте. Вы не понимаете. Это дело наше с учителем.
      - Нет, Иуда, я не позволяю тебе. Такой жертвы не требуется. Я не смогу простить себе тебя. Я не смогу простить. Нет. Ты не должен.
      - Жертва? Пожертвовать чем-то для Тебя - это счастье, Учитель.
      - Остановись!
      - Не останавливай меня.
      - Ты будешь проклят друзьями! От тебя отвернутся потомки! Если они у тебя будут.
      - Это не имеет значения. Ты будешь меня проклинать, Учитель?
      - Я тебя люблю, Иуда. Останься. Не ходи!
      - Сейчас в тебе говорит жалость ко мне. Это не верный путь. Я не терплю, когда меня жалеют. Хоть что-то я сделаю так, как считаю нужным сам.
      - Остановись!
      - Мы увидимся.
      - Что он делает, что он делает! Иуда... Я скорблю о тебе. Ты выбрал не правильный путь.
      - Во имя тебя, Учитель.
      * * *
      Я стою перед дорогими дверями храма. За этими дверями - первосвященники Анна и Каиафа.
      Я никогда в жизни не открою эти двери.
      Зачем я здесь?
      У меня нет сил выполнить то, что задумано.
      Я не смогу тебя предать, Иисус.
      Прости.
      Эта жертва - непомерна.
      Я не смогу быть твоим врагом.
      Даже показным врагом.
      Мне следует принести в жертву тебе свою жизнь. Это легко.
      Мне нужно пожертвовать совестью ради Тебя. Чтобы спасти Тебя, надо предать Тебя.
      Это невозможно.
      Зачем я здесь?
      Нет, не смогу!
      Надо идти назад.
      Вернуться. И просить прощения за то, что нет сил предать.
      * * *
      - Если бы кто-нибудь мог помочь мне, я бы целовал ему ноги!
      - Кто ты, человек?
      - Я - убитый горем отец, который не хочет жить более на этом свете.
      - Расскажи, что случилось с тобой?
      - Посмотри на меня! Разве на моем лице не написаны мои несчастья?
      - У тебя лицо очень несчастного человека. Но что же с тобой произошло?
      - Я лишился единственной радости в этом мире, мой сын погиб. Он служил в гвардии тетрарха. Их отряд должен был схватить вора и убийцу Варраву. И он погиб в этой схватке. Тетрарх выслал мне деньги - награда, обещанная за поимку Варравы, причитающаяся моему сыну. Эти деньги жгут мне карман!
      - Утешься, старик. Людям часто приходится нести потери. Но жизнь продолжается. Раз твой сын погиб за правое дело, я думаю, душа его обретет покой и счастье.
      - Я не знаю, кто ты, но слова твои - бальзам на мою душу. Но что мне делать с этими деньгами? Они жгут мне карман. Всю жизнь я мечтал быть богатым, никогда не имел лишних денег, но насколько же я был счастливей тогда, чем сейчас, когда теперь у меня в руках такая большая сумма! Все эти деньги я бы отдал за надежду свидеться со своим сыном не на этом свете, так хоть на том! Ведь у меня кроме него никого не осталось!.. Добрый человек, не знаешь ли ты способа моей душе попасть туда, где обитает душа моего сына?
      - Нет, я такого способа не знаю. Но Учитель знает. Он знает всё.
      - Не отведешь ли ты меня к Учителю?
      - Этого я сделать не могу. Сейчас невозможно. Когда он будет проповедовать, приходи и ты. А сейчас нельзя к нему.
      - Но как же это? Ты едва только принес мне утешение, как тут же уходишь? Тогда не откажи мне в одной просьбе.
      - Если это будет в моих силах.
      - Надеюсь. Вот, возьми эти деньги и отнеси их тому, кого ты называешь Учителем. Пусть он отдаст их бедным. Пусть они молятся о благополучии души Аддия и отца его Ионама.
      - Но как же ты?
      - Эти деньги за кровь моего сына - они кровавые деньги. Я не смогу их потратить, они не нужны мне. На этих тридцати серебряниках кровь...
      - Я сделаю так, как ты хочешь, Ионам. Я отдам эти деньги учителю, чтобы Он роздал бедным.
      - Да будут благословенны твои потомки, добрый человек.
      * * *
      - Учитель, я с радостной вестью для обездоленных и сирых. Прости меня за резкие слова, забудем всё. Позволь я тебя поцелую?
      - Что тебя возвратило ко мне, Иуда?
      - Вот эти тридцать серебряников. Возьми их, Учитель.
      - Это - цена твоего поцелуя, Иуда?
      - Нет, это повод, а причина в том, что я люблю тебя.
      - Оглянись, за тобой идут стражники. Они тоже пришли проявить ко мне любовь?
      - Стражники?.. Кто их привел?!
      - Так это и есть Иисус? Отлично. Схватить его!
      - Что происходит? Отпустите его! В чем дело? Кто вы такие?
      - Иуда, тридцать серебряников можешь оставить себе. Святейший Анна дарит тебе их.
      - Анна? Это деньги первосвященника?
      - А чьи бы ты думал?
      - Я не желаю денег первосвященника! Отпустите Учителя!
      - Учитель, мы будем сражаться за тебя!
      - Учитель, мы не дадим арестовать тебя!
      - Уберите клинки, чада мои! Смотрите, вы отсекли ухо стражнику. За это ухо не заплатить бы вам головами! Стража, и вы уберите клинки. Они не будут сражаться!
      - Учитель, как же так?
      - Чада мои, оставьте! ... Всё уже предрешено. Ничего не изменить. Если Анна и Каиафа так желают меня услышать, что посылают за мной такой отряд, мой долг пойти и встретиться с ними.
      - Иуда, как ты мог?
      - Я??? Я не виноват! Это - ловушка!
      - Рассказывай! Забирай свои кровавые деньги и уходи прочь!
      * * *
      - Что случилось! Как такое могло случиться!? Эти деньги - были ловушкой! Этот человек - шпион первосвященника! Всё подстроено заранее. Какой позор! Какой стыд! Как пережить! Эти деньги - они и вправду - кровавые! Лучше умереть. Ничего другого мне не остается. Да и не надо...
      ЧАСТЬ III
      ЗАПРЕЩЁННЫЙ ДНЕВНИК
      Я родился в шестой раз. На этот раз я был сын человеческий. У нас на родине многократное рождение в порядке вещей, первые шесть лет (шесть земных лет) у новорожденного как бы два сознания: одно - прошлое, спящее, другое настоящее, бодрствующее. За шесть лет они полностью сливаются, и человек становится самим собой - таким, каким он был до последнего перехода. По достижении этого возраста человек восстанавливается во всех гражданских правах, хотя внешне он выглядит как ребенок. А до той поры он живет у "матери", как у кормилицы, а для остальных людей он как бы находится на излечении в стационаре. По окончании курса "лечения" он возвращается в старую семью, если она у него была, но и для новой семьи он никогда уже не станет чужим... Это так привычно, это - в порядке вещей. Но это у нас, на Лазурите. Это - общепринято, потому что это единственный способ достижения бессмертия души, а сознание бессмертия души - это единственный способ достижения гармонии и полноты счастья.
      Те, кто изобрел бессмертие, не успели воспользоваться плодами своего открытия, но они заслужили благодарность всего населения Лазурита. А это - без малого триста планет. Прошло немало времени, пока научились осуществлять идею перерождения души в посмертном потомке. Человек переносит своё "Я" в будущего потомка в момент его зачатия, сознание плавно угасает в старой оболочке и медленно пробуждается в новой, ощущение такое, как будто долго и хорошо поспал... Старая оболочка прекращает свое существование за ненадобностью, но это никого не тревожит, поскольку сознание полностью переходит в новую. Для этого требуются некоторые препараты, специальный комплекс психофизических тренировок, производимых с раннего детства, конечно, в идеале - врачебная помощь. Но в моем случае - в случае космолетчика - разведчика, такую помощь ждать было неоткуда. И все же выбора у меня не было. Я потерпел аварию, поскольку сразу не распознал древний город - садиться на город было немыслимо, но и повернуть было не легко. В результате резкого изменение курса подкрылки не выдержали удара слишком плотной атмосферы... и авария. Жители этой планеты наблюдали яркую звезду, которая упала в ночи в пустыню...
      Я оказался один, смертельно раненный, без надежды на помощь где-то на задворках галактики и понял, что у меня не осталось выбора - я должен умереть. Дома мои раны назвали бы пустячными. Дома - это на одной из трехсот планет или в космическом пространстве между ними. Но здесь скудных остатков моей аптечки едва хватило на то, чтобы зашить, вправить, подклеить, обезболить всё, что можно, и обеспечить прилив сил, необходимый для двухдневного перехода через горячие пески. Днём и ночью я шагал, как робот, на автопилоте. По прямому маршруту, указанному биодатчиком, выход к людям, в город через барханы песка...
      Я был похож на одного из них, когда добрался до города: лохмотья, борода, обветренное лицо, загорелое тело...
      Я увидел её и перестал видеть других, ибо она была красавица даже по нашим меркам. Генетически все люди очень близки. Это я знал не только из теории, но и по собственному опыту, ведь я - космолетчик, разведчик первой линии, открывший планеты Q-12 и Ахой-ахой. Эта планета была третья, а эта женщина была первой красавицей среди всех, кого я видел, а видел я много. Я улыбнулся ей, постарался сделать это как можно ласковей. Она ответила улыбкой - первый контакт с этой цивилизацией. Я улыбнулся ещё ласковей - она что-то сказала. Я погладил её волосы и поцеловал руки. Она поначалу отпрянула, но потом прильнула ко мне на короткий миг. Затем схватила меня за руку и увлекла за собой. Я не помню, куда и сколько времени я шел, помню только, что, очутившись в какой-то хижине или сарае, она замкнула ветхие двери и подперла изнутри доской. Когда она стала раздеваться и целовать меня, я вдруг понял, что я могу сохранить свое "Я", продлить жизнь своей душе так же, как мы делаем это дома. Никто и никогда не делал этого с представителями другой цивилизации, но у меня появился шанс. Ампула со снадобьем встраивается в зуб, её можно прокусить, но делать это надо тогда, когда слияние уже началось... Я так и сделал. Она оказалась девственницей, но я не успел удивиться, поскольку сознание начало уходить из моей старой оболочки и заполнять будущую новую... Моё "Я" сладко засыпало, и в самый острый и сладостный момент слияния я на время перестал себя ощущать, как будто погрузился в сон. В этот миг тело космолетчика перестало быть моим, перестало ощущать что бы то ни было.
      * * *
      Я родился в шестой раз. На этот раз я был сын человеческий. Я помню себя ребенком, помню тех людей, которые считали меня своим сыном. Отец был плотником. Он не был ни плотником, и ни отцом мне. Просто он чинил мебель, пришедшую в негодность, за это соседи угощали его наливкой, я для меня давали сушеных фруктов. Я не называл его отцом, люди не называли его плотником, но мою мать люди считали его женой, так как жили они под одной крышей.
      Я помню всё о своём детстве. Теперь я пишу дневник. Пожалуй, его следовало бы озаглавить "Гадкий утенок", или, быть может "Маугли". И хотя я в совершенстве изучил литературу своей второй родины, я с сожалением осознаю, что мой дневник никогда не станет достоянием этой культуры. Это невозможно. Потому что если бы они осознали истоки того, что мной описано, поняли кто я, по сути, и кто я для них, они протестовали бы всей душой против правды. Потому что самое подходящее название для моего дневника - "Евангелие от Иисуса".
      * * *
      Я хотел понять их. Когда мне это удалось, я ужаснулся.
      * * *
      Я осознал, что не были они ниже меня, но страшным было то, что они были такими же, как я. Изучая их, я познал самого себя. Я почувствовал себя частью этого народа, и во мне было то же зло, что и в них. Но я раньше этого не замечал, ибо я жил по другим законам, и легко мне было быть справедливым и добрым. В их жизни это было нелегко, или даже вовсе невозможно.
      Мы не пишем дневников. Трудно писать о себе плохое, а если не писать этого, а только хорошее - то это не дневник. Создавать ложный образ о себе стыдно даже перед самим собой. Поэтому мы не любим читать о себе не только то, что пишут о нас другие, но и то, что написали когда-то сами. С возрастом приходит это понимание, мои соотечественники все понимают это. Лучше быть лучше, чем кажешься, чем казаться лучше, чем быть. Поэтому дневники не пишет никто. Но я решился. Наверное, потому, что я уже не вполне житель Лазурита. Я уже и сам не вполне осознаю, кто же я такой.
      * * *
      Я наблюдал за ним достаточно долго, чтобы понять, что он делает. Этот человек мне был симпатичен. Он стоял по пояс в воде и обращался к людям. Он убеждал их омываться, смывать с себя грязь мирскую, а с ней очищаться от греховных мыслей. Он призывал их думать о вечном, отрешившись от сиюминутного. Он призывал оттолкнуть от себя зло и повернуться навстречу добру. И хотя он несколько смутно толковал разницу между добром и злом, всё же это был акт оздоровления морального, совмещенного с физическим действием, это помогало, его последователи испытывали облегчение. Поскольку дикое состояние, в котором они находились, требовало какого-то действия наряду с духовным очищением, его метод был очень хорош для них. Я узнал его, но мне захотелось познакомиться с ним поближе. Я подошел и обратился к нему:
      - Я хочу выслушать твое слово и омыться у тебя.
      - Кто ты?
      - Мое имя тебе ничего не скажет. Я пришел издалека.
      - Мне кажется, я знаю тебя. Ты - Иисус, сын Марии. Мы состоим в родстве.
      - Да, Иоанн, и всё же я пришел издалека.
      - Я знаю. Расскажи, что тебя тревожит?
      - Меня тревожит, что люди живут не так хорошо, как могли бы при том достатке, что посылают им плоды их трудов. Многие из них жестокосердны, думают о наживе и не помогают друг другу.
      - Что же тебе до этих людей?
      - Чужая боль иногда сильней собственной. Люди живут в дикости, они доставляют друг другу мучения и тем тешатся, спасаясь от собственных невзгод. Я много наблюдал и изучал людей. Чем больше изучал, тем меньше мне нравилось то, что я вижу. Я видел людей, кого веселило чужое несчастье, поскольку позволяло чувствовать себя счастливыми, хотя это было далеко не так. Жизнь человеческая ценится повсюду низко, здоровье не ценится вовсе, а любовь считается товаром.
      - Только девки торгуют любовью!
      - Девки делают это открыто, остальные поступают также, но называется это иначе. Такую любовь, которую нельзя продать, не замечают, а если и заметят, так растопчут. Любовью торгуют все - правители и стражники, священники и нищие, купцы и землепашцы, хозяева и рабы. Каждый старается либо урвать побольше за любовь или дружбу, или за услугу словцом или поступком, либо купить всё это у других. Покупающих себе услады уважают все, продающих большей части презирают, тех же, кто не продает и не покупает, ненавидят.
      - Даже если ты прав - тебе-то что до этого?
      - Люди живут так, как нельзя жить людям. Я их не смею осуждать, ведь это мой народ.
      - Только царь называет людей своим народом.
      - Неужели?.. Я не могу презирать их - я могу лишь любить их, любить даже сильнее, чем тех, кого оставил ...
      - Ты оставил кого-то?
      - Да. Я же сказал, что пришел издалека. Как мать любит несчастное дитя сильнее, чем счастливое, как человек бережет ушибленный палец с большей заботой, чем здоровые пальцы, так я полюбил новую родину сильнее, чем прежнюю. Я не могу смеяться над людьми - я могу лишь скорбеть об их несчастьях. Если бы я мог, я бы исцелил их, и я пытался помочь тем, кого ещё можно было спасти без лекарств. Но не так люди нуждаются во враче, как в духовном оздоровлении. Словом тоже можно излечить от некоторых физических болезней, но важнее излечить от черствости души. Если бы люди слушали самих себя, свою совесть, им бы не зачем было слушать других. Но они не стремятся иметь здоровую душу никто из них, хотя все хотят силы и здоровья тела.
      - Людей надо учить. Я пытаюсь учить их добру.
      - Сказал ты: "В пустыне приготовьте путь господу нашему!" Почему так говоришь?
      - Надо иметь сердце чистое, не отягощенное помыслами к худому, жаждой мирского, чистую душу, готовую к принятию Господа, который грядёт. Пустой должна быть мошна помыслов и желаний - и наполнится она дополна благодатным ученьем Божиим.
      - Разве пустая душа лучше воспримет добро, чем душа подготовленная? Неужто почва пустая лучше родит, чем добрая? А если Господь, которого ты ждешь, не придет?
      - Он придет, или пришел уже. Иначе - беда.
      - Нельзя ждать веления свыше, прежде, чем творить добро. Надо самому себе велеть. Человек должен высший суд иметь внутри себя, а не ждать его снаружи.
      - Что же хочешь ты от людей? Чтобы внутри себя растили бога?
      - Чтобы любили друг друга и помогали в трудное время. Каждый человек частица бога, если он живет и поступает с людьми так, как хотел бы, чтобы жили и поступали с ним все остальные.
      - Да, ты прав. Люди должны воздавать добром за добро и лишь за зло платить злом, иначе ведь зло не уничтожишь. Но, к сожалению, люди перестали быть справедливыми.
      - Я не соглашусь с тобой. Если за зло платить злом - зло будет шириться. Если добром отвечать лишь на добро - добро будет убывать. Мало быть справедливым - надо быть добрым к другим вплоть до несправедливости к себе самому. Если тебя обидели - прости. Не осуждай, а пойми и прости того, кто нанес тебе обиду, и тогда тебя простят за те обиды, которые ты нанес, сам того не ведая. Если тебя ударили по одной щеке - подставь другую.
      - Это мне не понятно.
      - Надо, чтобы за добро не воздавали злом, чтобы малое зло прощали с легким сердцем, а не позволяли ему родить большее зло.
      - Почему надо прощать зло? Можно ли победить его так?
      - Случается ли, что молния поражает чей-нибудь дом, и чтобы он сгорел дотла?
      - Такое иногда происходит.
      - А бывало ли, чтобы от удара молнии построился дом?
      - Нет, такого никто не видывал.
      - Вот видишь - зло порой приходит само собой, добро же гораздо реже.
      - Но ведь иногда выпадает на долю человека удача. Сегодня он - нищий, а завтра может найти кошель, полный золота.
      - Разве деньги - это добро? Довели кого-нибудь они до добра? Ну, хотя, ладно - пусть так... Допустим, что это - добро. Но в этом случае зло свершилось для другого. Тот, что его потерял, был раньше богат, а теперь стал нищим. Одному - добро, другому - зло. Разве при этом общее количество добра увеличилось? Оно уменьшилось, ведь тот, кто потерял, должно быть много работал, прежде чем скопить, тот же, кто нашел, возможно, вовсе не заслуживает удачи. Если найдешь ты чужое добро - его надо вернуть, а коли вернуть не сможешь, раздай тем, кто нуждается более тебя.
      - Ты так поступаешь?
      - Я бы так поступил. Но мне не случалось находить золото. Я не смотрю под ноги. Чаще я смотрю в глаза людям, а иногда - много выше. К небесам, на звезды...
      - Что же там видишь, на небесах?
      - Тех, кого силился бы я увидеть, я могу увидеть лишь в себе - не глазами, но духом я с ними. Тот, кто меня невольно послал, был бы мной не доволен.
      - Ты себя осуждаешь? За что?
      - Зная многое, больше других я мог бы сделать. Моя миссия не выполнена, но раз уж я здесь, я должен быть с теми, с кем разделяю время и место существования. Я не могу примириться с тем, что вижу, значит должен изменить. Но силы мои и время ограничено, ищу себя, чтобы лучше осуществить то, что должен поставить своей задачей. Я должен передать людям частички своих знаний. Чувствуя чужую боль, на научил я никого чувствовать её за других.
      - Что ты собираешься делать?
      - Я пришел к тебе за советом.
      - Ты сам дашь себе совет лучше, чем я.
      - Ты прав, я уже понял, что необходимо.
      - А я понял, кто ты такой.
      - Этого не может быть.
      - Твои слова лишь подтверждают мою догадку.
      * * *
      - Уж вечер.
      - За разговором время быстро прошло. Я рад, что познакомился с тобой.
      - Я тоже. Не думал, что встречу такого, как ты. Я рад, что ты пришел ко мне, но не мне отвечать на твои вопросы. Тебе не нужна моя проповедь, ты сам себе бог - иди и проповедуй именем своим.