III. СЕЯТЕЛИ УЖАСА

Тактика воздушной войны. Флот-невидимка. Сожжение Мюнхена. Истребление вспомогательных поездов. Сдача Аугсбурга. Черный Корсар. Уничтожение блиндированных поездов. Гибель «Сантос Дюмона». Унесен в пространство.

По сигналу флагами с адмиральского аэрокара, флот выстроился в следующем порядке. Впереди пять маленьких крейсеров, в шестнадцать тысяч кубических метров каждый; за ними десять больших судов, выстроенных двумя параллельными рядами; по бокам десять судов средней величины, тоже двумя рядами. Затем снова пять маленьких крейсеров, и так далее.

Всего было шесть групп по двадцать пять различных боевых единиц в каждой. Каждый аэрокар держался в пятидесяти метрах расстояния от остальных.

Я разговаривал с офицером, г. Равиньяком, сидевшим рядом со мною.

По его предположению, нам предстояло иметь дело с немецкой воздушной эскадрой.

– Как же будет происходить сражение, если мы встретимся с нею? – спросил я. – Артиллерийский бой невозможен, орудий нет на аэрокарах ни у нас, ни у них, конечно…

– Ну, разумеется. В воздухе иная тактика, чем на земле. Главное условие победы – держаться выше противника. Сверху мы можем метать в него разрывные снаряды, даже просто бросать; сила тяжести заменит силу пороха.

– Но ведь и противник постарается сделать то же.

– Конечно. Вопрос в том, кто заберется выше, дальше от земной поверхности. Тот, кому удастся держаться все время над своим противником, тот и одолеет.

Среди разговора я случайно глянул за борт, и похолодел от ужаса. Густая струя черного дыма выходила из нижней части нашего аэрокара. Пожар – стало быть взрыв и падение с высоты в две тысячи метров… Мой ужас усилился, когда я заметил такие же клубы дыма, выбивавшиеся из-под ближайшего к нам аэрокара, «Сантос Дюмона».

Я повернулся к своему соседу и указал ему пальцем на дым, тщетно пытаясь произнести хоть слово. Но он засмеялся.

– Не тревожьтесь, сударь, это военный прием, исполняемый нашими судами по сигналу флагмана. Аэрадмирал, очевидно, не желает, чтобы нас видели снизу. Ввиду этого каждый аэрокар выпускает клубы дыма – при помощи известных вам химических продуктов. Посмотрите, земли уже не видно, под нами непроницаемое темное облако. Если немцы и заметят его над своими головами, то вряд ли догадаются, какую грозу несет их отечеству эта черная туча.

Солнце село. Ясное, небо над нами было усеяно звездами. Холод давал себя знать на этой высоте. Я нахлобучил меховую шапку, застегнул плотнее шубу, закутался в одеяло и растянулся на скамье. Утомленный событиями дня, я скоро заснул под жужжанье моторов.

Я спал, как убитый, и должно быть долго. По крайней мере, яркие лучи солнца заставили меня зажмуриться, когда я проснулся, разбуженный взрывом голосов радостными воплями, что вырвались из тысячи глоток толпы озверевших людей.

Опомнившись, я огляделся кругом и увидел наш воздушный флот, выстроенный правильным кругом.

Затем я взглянул на землю – под нашими ногами раскинулся большой город: дома, фабрики, церкви…

– Где мы? – спросил я у аэрадмирала, который стоял подле меня на корме «Монгольфье».

– Над Мюнхеном, в Баварии. Я схватился за бинокль:

– Да-да, узнаю. Вот Изар, обе пинакотеки, глиптотека Какие дивные произведения скульптуры и живописи там собраны, адмирал! А собор! А церковь св. Бонифация… А какое пиво! Роскошь! Что же мы тут будем делать?

– Вы не догадываетесь? Посмотрите на построение нашего флота и обратите внимание на солдат. Что они делают?

– Стоят вдоль бортов и держат в руках… Боже мой! Неужели они хотят бросать в город бомбы?

– Бомбы? Нет, это зажигательные ракеты. Вы увидите, как запылает город. Сначала на периферии, потом мы образуем еще круг ближе к центру, и, наконец, третий в центре.

Всего бросим восемнадцать тысяч ракет. Восемнадцать тысяч очагов пожара! Затем полетим в Франкфурт и там повторим то же.

– Адмирал, вы шутите?! Это невозможно… Мирные города… Ведь это же отрицание международного права, издевательство над всеми постановлениями конгрессов!..

Адмирал засмеялся каким-то дьявольским смехом.

– Кажется, вы своими глазами видели, к чему привели постановления ваших конгрессов. Вспомните пожар Гааги, вспомните Бельфор, гибель которого подготовлялась в мирное время… Ужас – вот единственное средство современной войны. Кто сумеет терроризировать противника, тот победит, Это система нашего противника, ради нее он истощал силы народа на чудовищные вооружения, вынуждая и другие государства готовиться к развязке. Чтоб не стать жертвой этой системы, нам остается сделать врага ее жертвой…

В это мгновение красный флаг взвился на носу «Монгольфье» сигнал ужасного пожара.

Шесть тысяч шнурков были перерезаны разом – и шесть тысяч зажигательных снарядов полетели в злополучный город.

Наступила гробовая тишина. На нашей высоте – более километра – нельзя было расслышать городского гула.

Немного погодя до нас долетел треск разрывающихся снарядов, как будто отдаленный залп из ружей. Мне казалось, словно воздух наполнялся дикими, отчаянными воплями, стонами, проклятиями, – но, конечно, это была лишь мгновенная галлюцинация: человеческих голосов я не мог слышать на такой высоте. Потом мы увидели столбы дыма, кольцом охватившие город, и языки пламени; тем временем флот построился тесным кругом, повторился прежний сигнал – и еще шесть тысяч снарядов последовали за первыми; то же повторилось в третий раз.

Потом флот вытянулся в линию и медленно направился к северу. «Монгольфье» шел последним.

Мюнхен пылал. Огромный город превращался в колоссальный костер. Я видел сквозь клубы дыма, как пламя охватывало великолепные здания, церкви, музеи. Я думал о чудесах искусства, о сокровищах, наполненных творчеством многих веков, невозвратно погибших. Конечно, нечего было и думать о борьбе с пожаром. Я различал в бинокль фигуры людей, метавшихся по улицам в тщетных попытках выбраться из огненной сферы…

Но вскоре густое черное облако дыма заволокло город и я уже ничего не мог разглядеть.

«Монгольфье» снова поместился во главе флота, выстроившегося в прежнем порядке, так что я находился всего в ста метрах от «Сантос Дюмона» и мог обменяться впечатлениями с Пижоном и поручиком Девисом при помощи беспроволочного телефона.

На расстоянии нескольких километров от Мюнхена мы заметили вспомогательные военные поезда, мчавшиеся к баварской столице.

– Недалеко уйдут эти поезда, – заметил аэрадмирал. – Как это король баварский, союзник «непобедимой» Пруссии, рискует их пускать, когда воздушная эскадра гуляет над его страной?

– Да может быть, король баварский уже сжарился в своем дворце, – возразил я.

– О, нет! Эти господа только объявляют войны, а не несут на себе их последствий. Будьте покойны – король баварский благодушествует в каком-нибудь безопасном месте, пока на головы его подданных сыплются зажигательные снаряды… Надо, однако, расправиться с этими поездами.

Этой расправой занялся отряд небольших аэрокаров, отделившихся от эскадры. Разрывные снаряды делали свое дело. Локомотивы взлетали на воздух, вагоны пылали, огромные поезда скатывались с высокой насыпи…

– Где бы могла быть немецкая эскадра? – задумчиво проговорил Рапо, когда дело истребления кончилось и мы направились дальше.

– Так ваша цель – сразиться с немецкой воздушной эскадрой, адмирал?

– Да, да. К сожалению, сношения с Парижем по беспроволочному телеграфу прерваны. На Рейне я не встретил эскадру, в Эльзасе, в Вестфалии ее нет; по инструкции я должен искать ее в Баварии, водворяя в то же время террор, разрушая города по имеющемуся у меня списку. Пока приходится ограничиваться этой частью задачи. Впрочем, сейчас придется сделать маленький перерыв.

– То есть?

– В нескольких аэрокарах третьей величины обнаружилась заметная убыль газа. Благоразумие требует пополнить ее. Мы недалеко от Аугсбурга; там спустимся, завладеем газовым заводом и приведем все в исправность. За эту маленькую услугу, так и быть, пощадим город.

Мы направились к Аугсбургу. Погода заметно испортилась. Собирались тучи, вокруг нас стоял туман. Беспроволочный телефон и сигнальные свистки поддерживали порядок в эскадре. Достигнув Аугсбурга, мы спустились на высоту в шестьсот метров. Облако осталось над нами и древний город, озаренный лучами солнца, был ясно виден. Вот удивительный собор, вон великолепная ратуша, лучшая в Германии, с залой, наполненной произведениями Ганса Гольбейна…

Внезапно какой-то треск долетел до наших ушей.

– В нас стреляют! – воскликнул Рапо: – Каковы нахалы! Бросьте десяток снарядов, – они поймут тогда, какая участь их ожидает, если вздумают продолжать свою шутку.

Я невольно вздрогнул.

– Неужели и этому городу предстоит участь Мюнхена? – вырвалось у меня. – Этой великолепной ратуше, этим древним памятникам…

Стоявший подле меня офицер засмеялся.

– Разбирать не станем, – заметил он. – У вас понятия прошлого века, сударь. На войне, изволите видеть, главное – успеть…

– Да, конечно, конечно, – пробормотал я. – Я знаю… Не будем спорить.

Я попытался улыбнуться, но, кажется, вместо улыбки у меня вышла только гримаса.

Но Аугсбург отделался лишь несколькими пожарами. На ратуше взвился белый флаг, и адмирал вступил в переговоры с бургомистром при помощи беспроволочного телефона.

– Кто в нас стрелял? – спросил он.

– Рота ландштурма, – ответил бургомистр, – несмотря на все мои просьбы не делать этого. Ландштурмом – всего в отряде 1200 человек – командует генерал фон дер Пфальц. Он стоит рядом со мной.

– Очень хорошо. Предлагаю генералу фон дер Пфальцу выдать мне оружие до истечения часа во дворе арсенала.

Последовала минута молчания; затем другой, более резкий, голос ответил:

– Оружие будет выдано, г. аэрадмирал.

– Затем, г. бургомистр, вы предоставите в мое распоряжение газометр вашего города со всем служебным персоналом; доставите мне три последние номера «Аугсбургской газеты», каждого по сотне экземпляров, и все полученные сегодня телеграммы; солдаты генерала фон дер Пфальца отправятся на равнину Кенигсдорф, где я спущу на землю часть флота, и помогут моим людям удерживать аэрокары, остальное население города будет сидеть по домам, не выходя на улицу, до вечера.

– Мы согласны, – последовал ответ после некоторого колебания.

– Наконец, не позднее трех часов, вы уплатите мне в ратуше контрибуцию в два миллиона марок. Я налагаю ее за стрельбу по флоту.

На этот раз молчание длилось минуты две. Затем последовал тяжкий вздох и послышался унылый голос бургомистра:

– Будет исполнено, господин аэрадмирал. Вы сильнейший…

– Совершенно верно, господин бургомистр. Итак, потрудитесь немедленно приняться за исполнение моих распоряжений.

Две трети нашей эскадры – именно, большие и средние суда – расположились четырьмя рядами на равнине Кенигсдорф подле города; малые же аэрокары, за исключением тех, которые требовали пополнения газом, остались на высоте пятисот метров для наблюдения за окрестностями.

Обезоруженные солдаты ландштурма помогли прикрепить суда. Любопытное зрелище представляла эта сотня мастодонтов, покачивающихся на высоте дома на крепких канатах, удерживаемых якорями и чугунными брусьями.

Газовый завод находился на противоположном конце города. Аэрадмирал, в сопровождении группы офицеров и солдат, отправился туда; я и Пижон присоединились к ним. Мы проехали на автомобилях через весь Аугсбург – угрюмый, безмолвный, будто вымерший. Согласно распоряжению аэрадмирала, жителям запрещено было выходить на улицу. Гробовая тишина, царившая в большом городе, производила зловещее впечатление.

Когда мы прибыли на завод, четыре аэрокара были уже наполнены газом – светильным, за отсутствием водорода; остальные шесть инвалидов дожидались своей очереди, крейсируя на высоте двухсот метров над заводом.

Убедившись, что работа идет исправно, аэрадмирал вернулся в ратушу, где принял от бургомистра контрибуцию и триста номеров «Аугсбургской газеты». Затем мы хотели сделать прогулку, но испортившаяся погода заставила адмирала отказаться от этого намерения. Пошел дождь. Черные, ничего доброго не обещающие, тучи сгустились как раз над Кенигсдорфом.

Аэрадмирал, видимо был, недоволен таким оборотом дела. Лицо его нахмурилось. Дурное настроение духа еще усилилось, когда, отправившись вторично на завод, мы узнали, что пополнение шаров газом замедлилось. Восемь были уже готовы в какие-нибудь четыре часа, но с остальными двумя дело затянулось.

– Давление ослабело, – объяснил главный инженер, – давление ослабело. Что же прикажете делать, г. аэрадмирал, ведь мы доставили за четыре часа более двенадцати тысяч кубических метров газа! Без подготовки… Постараемся закончить к шести часам, раньше и думать нечего.

Оставалось только примириться с этой отсрочкой.

Поговорив с капитанами «Сивеля» и «Андрэ», двух еще не наполненных аэрокаров, аэрадмирал со всеми своими спутниками отправился обратно на Кенигсдорф.

Вернувшись на «Монгольфье», я занялся в ожидании отлета чтением газет.

Я узнал, что германская и французская армии, мобилизованные в течение суток, сосредоточились в Лотарингии и в Арденнах. Неизвестно было, произошли ли какие-нибудь сражения. Корреспонденты не были допущены ни в ту, ни в другую армию, а бездымная и бесшумная артиллерия делала бой неслышным.

Япония присоединилась к Англии и вступила в борьбу с Соединенными Штатами, начавшуюся большим морским сражением при Гонолулу.

Россия и маленькие государства еще воздерживались.

Огромная статья сообщала подробности о разрушении Мюнхена и уничтожении вспомогательных поездов.

Я взялся за вчерашний номер, и мне сразу бросилась в глаза заметка, которую я проглотил в несколько секунд, почти не веря своим глазам – заметка следующего содержания:

Я вспомнил о катастрофе с «Южным», о взрыве в Монбланском арсенале. Кто же этот неведомый враг, вооруженный, по-видимому совершенно новыми средствами разрушения?

Я спустился на равнину, чтобы отыскать аэрадмирала и узнать его мнение. Я нашел его под дождем, отдававшим какие-то распоряжения, относительно предстоящего отлета. Он успел уже просмотреть газеты, но отнесся к заметке о «Черном Корсаре», как к выдумке.

– Пустяки, – сказал он. – Если есть на свете человек, знающий от «а» до «я» все, что сделано до сего дня в области военного воздухоплавания, так это я. Аэрокар, вооруженный пушками… бредни! Обыкновенный воздушный крейсер известного нам типа, остальное – выдумки…

Слова его были прерваны сигналом тревоги, раздавшимся с одного из малых аэрокаров, крейсировавших на высоте. Вслед затем командир «Монгольфье», Дранье, крикнул адмиралу в рупор:

– Два блиндированных поезда с солдатами идут от Ульма!

Рано немедленно распорядился отцепить «Сантос Дюмон», приказав его командиру подняться на высоту двухсот или трехсот метров, с которой можно было сквозь туман различить поезда, отправиться к ним навстречу и уничтожить их разрывными снарядами.

Все это было исполнено с удивительной быстротой. Тем не менее, поезда успели уже приблизиться настолько, что с «Монгольфье» можно было видеть их в бинокль.

Мы остались, однако, внизу; вероятно, аэрадмирал не хотел покидать солдат, находившихся на земле.

Прошло несколько мгновений. Внезапно вдали сверкнул сквозь завесу дождя и тумана ряд огней и прокатился грохот взрывов. «Сантос Дюмон» сделал свое дело…

– Полный успех, аэрадмирал, – крикнул Драпье. – Оба поезда превращены в груду обломков и трупов. Не думаю, чтобы больше двух сотен солдат осталось в живых!

Но что это? Вдали перед нами мелькнул сноп пламени и раздался новый взрыв, более сильный, чем прежние…

– Несчастье! – крикнул Драпье. – Страшное несчастье, адмирал! Должно быть, какой-нибудь из маленьких аэрокаров принял в тумане «Сантоса» за неприятеля и пустил в него разрывной снаряд. Он взорван!

Ошеломленный, оглушенный, среди наступившей суматохи, я машинально поднял глаза к небу и увидел нечто ужасное.

На фоне темного неба, совсем близко от нас, показалось сквозь туманную сетку дождя какое-то круглое сплюснутое черное тело, диаметр которого быстро увеличивался по мере того, как оно приближалось к нам.

– Черный Корсар! – воскликнул я.

Это был он. Никто не мог теперь отрицать его существования; он спускался к нам с быстротою болида.

Наши сторожевые аэрокары очевидно не заметили его за облаками.

Не теряя времени, Рапо отдал приказание дать по нему залп из пулеметов.

С двенадцати ближайших к нему аэрокаров пули посыпались градом. Но они, по-видимому, отскакивали от скорлупы этого чудовища. Оно продолжало двигаться к нам, игнорируя нападение.

Спустя секунду оно было уже на высоте нескольких метров над нами, направляясь к месту, где стоял незадолго перед тем «Сантос Дюмон».

Я видел, как из отверстия на дне этой исполинской черепахи был выброшен какой-то снаряд.

– Ложись! – крикнул Рапо.

Аэрадмирал, Том Дэвис и другие стоявшие подле них офицеры бросились ничком на землю. Но прежде, чем я успел последовать их примеру, меня обвила какая-то сетка; я с ужасом почувствовал, что отделяюсь от земли и уношусь в пространство, точно рыба, захваченная бреднем…

IV. ПЛЕННИК В ОБЛАКАХ

«Сириус» и его изобретатель. Демонстративные опыты Джима Кеога. Его ненависть к Рапо. Сожжение Франкфурта. Гибель «Монгольфье». Преступник против воли. Освобождение из плена. В редакции «2000 года». Немая битва.

Я вполне отчетливо сознавал, что мое тело перемещается в пространстве, уносится вдаль от гула, который только что стоял в моих ушах.

Когда, после первой минуты смятения и ужаса, ко мне вернулась способность соображать, мне и в голову не пришло, что я нарочно захвачен в плен. Я думал, что металлическая сетка, которую мои руки нащупывали кругом, служившая предохранительным средством против разрывных снарядов, зацепила меня случайно и что при первом наклоне или повороте машины я вылечу из нее и упаду – куда? в море? на землю? на крышу какого-нибудь здания? В том состоянии полубреда, в котором я находился, мне почему-то вдруг припомнилась игла громоотвода на шпице Аугсбургской ратуши и представилось с навязчивостью галлюцинации, что я лечу на нее – и она прокалывает меня, как булавка муху…

Не знаю, долго ли длилась эта агония; мне казалось, час или больше, но позднее я сообразил, что находился в этом положении всего минуту или две. Внезапно в нескольких метрах над моей головой открылось отверстие в дне судна, сетка дрогнула, качнулась – и в ту минуту, когда я, закрыв глаза, похолодев от ужаса, готовился к головокружительному падению, меня осторожно втянули вверх; я почувствовал, что лежу на твердое полу и кто-то откидывает с меня сетку.

Я открыл глаза и приподнялся. Слева от меня матрос закрывал крышку люка, а прямо перед собой я увидел мужчину лет сорока пяти или пятидесяти, с густой рыжей бородой, пронзительными черными глазами, в синей куртке и морской фуражке. Мне казалось, что я уже видел раньше это лицо – но где, я не мог вспомнить.

Он обратился ко мне на плохом французском языке и по резкому акценту и вольному обращению с грамматикой, я сразу узнал американца.

– Очень вы удивились, когда покинули землю так внезапно?

– Еще бы не удивиться! Да я и теперь удивлен – и был бы очень доволен, если бы кто-нибудь объяснил мне это происшествие…

– Я вам объясню.

Заметив, что он с трудом говорит по-французски, я сказал:

– Вы можете сделать это на вашем родном языке, сударь – я говорю по-английски.

Он, видимо, остался доволен и лед был, так сказать, сломан. Незнакомец предложил мне сигару, спросил меня, кто я такой, выразил удовольствие, когда я назвал себя сотрудником «2000 года», и прибавил:

– Теперь спрашивайте. Я отвечу на ваши вопросы. Затем мы пообедаем, а там опять отправимся в гости к вашему Рапо, этому болвану, невежде, глупому петуху…

– Однако! Вы, я вижу, недолюбливаете нашего аэрадмирала. Стало быть, вы его знаете?

– Как не знать? Ведь это он должен был бы находиться теперь на вашем месте. Его-то мне и хотелось зацепить.

– Как? Вы сделали это нарочно?

– Ну, разумеется. Эта сетка для того и сделана. Я метил в Рапо, мне хотелось с ним побеседовать… Что было бы; вероятно, полезно для этого бражника. Но он ускользнул, а попались вы… Однако, я вижу вы промокли насквозь. Снимайте-ка ваши доспехи, мы их живо просушим.

Я снял шубу и хотел было ограничиться этим, но американец настоял, чтобы я разделся до белья. Затем он повернул ручку какого-то прибора. Внезапно комната наполнилась теплом, мы точно перенеслись в баню. Я тщетно искал глазами таинственный радиатор, посылавший эти волны теплоты. Я видел кругом только гладкие стены из незнакомого мне металла. Во всяком случае, температура была так высока, что мое белье и платье высохли в одну минуту. Я снова оделся, а хозяин опять повернул ручку и температура быстро упала до нормальной.

Тем временем матрос, спустившийся по лесенке из верхнего отделения, накрыл стол и поставил на него два прибора.

– Давайте обедать, – сказал незнакомец. – Вы, вероятно, не прочь узнать, с кем имеете дело. Вот, извольте…

Он протянул мне карточку, на которой я прочел: «Джим С. Ф. Кеог. Милуоки (Висконсин). Северо-Америк. Соединенные Штаты».

– Конечно, это еще ничего не говорит вам, – продолжал он, усаживаясь за стол и рукою приглашая меня занять место на противоположной стороне. – Терпение! Через десять минут вы будете знать, зачем я здесь и чего добиваюсь. Сейчас я вам все расскажу.

«Лучше бы ты рассказал, как мне удрать от тебя!» – подумал я, но не счел благоразумным заявлять об этом вслух.

– Итак, вы видите перед собой жертву Рапо, вашего Рапо, этого самодовольного, тупоголового… Эпитеты посыпались градом.

– Да что он вам сделал?

– Что сделал? Если вы патриот – в чем я не сомневаюсь – спросите лучше, что он сделал вашей стране, вашей родине… В течение десяти лет Рапо истратил несколько миллиардов на сооружение воздушного флота, более многочисленного, чем германский – и более совершенного, более подвижного, лучше оборудованного; допустим это. Но, милостивый государь, прогресс не останавливается. Пять лет тому назад некто Джим Кеог, американец, изобрел тот по истине чудесный аппарат, на котором вы находитесь в настоящую минуту. Разница между моим «Сириусом» – это имя моего корабля – и аэрокарами вашего Рапо такая же, как между орудиями последнего образца и мортирами короля Людовика XIV. Пять лет тому назад Джим Кеог предложил французскому правительству купить у него изобретение. Купить за бесценок… за ничтожную сумму в двадцать миллионов франков… Что же сказал ваш Рапо?

Джим Кеог, начавший спокойным тоном, постепенно разгорячился, чему, вероятно, способствовала бутылка шампанского, которую он осушил почти один.

– Вот что он сказал: «Я достаточно знаком с вопросом, чтобы знать, что в настоящую минуту возможны лишь аэрокары того типа, который я усовершенствовал. Не желаю слушать бредни недоучек-изобретателей. Их выдумки не имеют практического значения. Я строю флот, выполняя инструкции Парламента, постановившего его сооружение по выработанным, испытанным, проверенным образцам».

Джим Кеог ударил кулаком по столу.

– И вот, я получил отказ, самый унизительный – не взглянули даже на мои чертежи, не дали мне демонстрировать мой аппарат. А мне только того и нужно было… Тут бы сразу увидели разницу между мастодонтами Рапо и «Сириусом»… Я не стану вам объяснять техническую сторону моего изобретения – это пока секрет. Но вы сами видели, насколько он превосходит быстротой и подвижностью ваши аэрокары. Далее, он неуязвим…

– Неужели?

– Да. Вы видели, много ли вреда причинили мне ваши залпы. Только наверху есть уязвимое место, отверстие, которое я уничтожу в следующих аппаратах. Но и оно для меня неопасно. Я поднимаюсь на высоту четырех тысяч метров – следовательно, всегда буду выше аэрокаров Рапо… Да, если б у вашего Рапо была дюжина таких аппаратов, как «Сириус», он в три дня мог бы истребить весь немецкий воздушный флот и кончить войну. Идиот! Счастье мое, что в Чикаго нашлись люди, которые помогли оборудовать «Сириус»…