Адская война

– Я понимаю теперь ваше отношение к Рапо, но почему вы действуете против Франции? Разве Германия…

– Против Франции? Вовсе нет. Я просто демонстрирую мой аппарат. Демонстрирую на деле, на практике… Я давно чуял войну и поджидал ее здесь, в Швейцарии. В первый же день я начал свои опыты с аэрокара, попавшегося мне у Вердена…

– Так это были вы?

– Как?

– Это вы, господин Кеог, испортили «Южный», аэрокар «2000 года», и убили моего слугу-китайца?

– Как? Вы летели подле Вердена третьего дня, после полудня?

– Да!

– О! Тысячу извинений! Я думал, что имею дело с каким-нибудь из ваших военных аэрокаров Жаль, очень жаль… Да, ну… потом я продемонстрировал «-Сириус» в Монбланском арсенале, затем у Аугсбурга… Думаю, что после таких опытов ваше правительство не станет колебаться. Вы, конечно, не откажетесь взять на себя роль посредника. Еще маленькая демонстрация – а затем я высажу вас в Париже и вы сообщите вашему правительству о моем предложении. Согласны?

Разумеется, я согласился. Не потому только, что это давало мне возможность освободиться из плена – но по всему, что я видел и испытал, приходилось заключить, что Джим Кеог не попусту хвалился своим аппаратом и что со стороны моего отечества было бы большой ошибкой упустить это изобретение… Я не мог понять его тайны, но для меня было очевидно, что он летает как птица, что он действительно неуязвим, что ему мы обязаны уничтожением «Сантос Дюмона» и Бог знает сколько еще наших аэрокаров он уничтожит безнаказанно; что подъемная сила его аппарата громадна; что его артиллерия много сильнее нашей… Если Германия догадается опередить нас и купит «Сириуса» – горе тогда Франции!

Джим Кеог показал мне внутреннее устройство «Сириуса», не объяснившее мне, впрочем, его секрета; затем оставил меня в нижнем отделении, где мне приготовили постель. Несмотря на свое волнение, я вскоре погрузился в лихорадочный, тревожный сон.

Меня разбудил Джим Кеог, дергая за плечо.

– Прилетели, вставайте! – говорил он.

– Куда прилетели? – пробормотал я, собираясь с мыслями.

– Во Франкфурт-на-Майне. Вот, посмотрите… Он указал мне небольшие окна, проделанные в полу. Они были ярко освещены каким-то зловещим, красноватым светом. Я присел на пол, нагнулся над окном и увидел страшное зрелище.

Огромный город пылал, как Мюнхен накануне, с той только разницей, что Мюнхен был подожжен днем, тогда как на Франкфурт тысячи зажигательных снарядов посыпались ночью.

– Узнаете ваших друзей? – с усмешкой сказал Джим Кеог. – Они выстроились кругом на высоте тысячи метров. Мы же стоим над ними на высоте трех тысяч метров. Сейчас вы увидите осязательное доказательство превосходства моего аэрокара над вашими.

Он остановился, как будто какая-то новая мысль внезапно пришла ему в голову.

– Осязательное – ха! ха! именно так… Да, да, вы убедитесь на собственном опыте – и сообщите о результате вашему правительству.

Он два раза хлопнул в ладоши. Появились двое людей: один из них был негр.

– Зарядите орудие! – сказал Кеог.

Они отодвинули небольшой трап, под которым оказалось круглое отверстие, принесли и вставили в него какой-то аппарат в форме мортиры и зарядили ее гранатой.

– Мистер Кеог, – сказал я, догадываясь, в чем дело, – неужели вы хотите сделать меня свидетелем убийства моих соотечественников, моих друзей, моих братьев?…

– Как же иначе? Вы должны на собственном опыте убедиться в достоинствах моего аппарата. Это совсем не то, что видеть издали. Да, да… вы на личном опыте убедитесь, что это орудие не дает промаха. Я направлю его на вашего флагмана, затем вы нажмете пальцем эту кнопку, и…

– Вы с ума спятили или пьяны! Сколько бутылок шампанского вы высосали в эту ночь?…

Джим Кеог побагровел. Выхватив из кармана револьвер, он крикнул:

– Или вы исполните мое требование, или я всажу вам в башку все шесть пуль!

– Стреляйте!… Лучше десять раз умереть, чем пойти на такую измену. Или вы думаете, что я в состоянии буду жить с таким пятном на совести?…

Американец опустил револьвер, ярость его сменилась каким-то насмешливым изумлением.

– У него есть совесть, – пробормотал он. – Надо же быть глупцом… Ну, – прибавил он, – даю вам пять минут на размышление.

С этими словами он ушел вместе со своими помощниками.

Я не колебался. Исполнить это чудовищное требование… нет, все, что угодно, только не это. Но могу ли я равнодушно смотреть на истребление своих? У меня есть револьвер. Да, мне только это и остается. Выхода нет. Всажу в него пулю…

Через пять минут американец вернулся. Он прошел мимо меня, ничего не сказав. Отдав распоряжения своим помощникам, он наклонился над окном.

– Вон ваш аэрадмирал Рапо, полюбуйтесь!… Я подошел к нему и заглянул в окно. «Сириус» в это время спустился пониже и я увидел на расстоянии какой-нибудь сотни метров «Монгольфье», ярко освещенный пожаром снизу, прожектором «Сириуса» сверху.

– Готово, сэр, – сказал один из помощников, возившихся с орудием.

Я хотел выхватить револьвер, но в то же мгновение две сильные руки схватили меня сзади, а Джим Кеог завладел кистью моей правой руки. Я тщетно пытался оказать сопротивление. Негодяй притянул мою руку к орудию и надавил ею на кнопку из слоновой кости.

Последовал выстрел. Я слышал взрыв, слышал отчаянные крики; потом в глазах моих потемнело, и я потерял сознание…

Я очнулся только утром. Не стану описывать своего душевного состояния. Хотя я по совести не мог поставить себе в вину это преступление, тем не менее мысль, что «Монгольфье» погиб от моей руки, не давала мне покоя. Что касается Джима Кеога, вид которого был мне ненавистен, то он просто-таки понять не мог, что собственно меня возмущает и угнетает.

– Не все ли равно, вы или я дали выстрел? – твердил он. – Но важно то, что вы сами, на собственном опыте убедились… Теперь у вас не останется никаких сомнений.

Бесполезно и противно было толковать с таким человеком. Как бы ни было, приходилось не только выносить его общество, но и принять на себя поручение, о котором он говорил. Решено было, что он высадит меня в Париже, на террасе редакции «2000 года». Ответ на его предложение будет послан в Берн, до востребования, не позднее 30 сентября. До этого дня он считал себя связанным своим предложением и обязывался отвергать возможные предложения со стороны других держав; но если ответ не будет получен в течение недели, сделка считается не состоявшейся.

Мы были над Парижем под вечер, когда стемнело, так как американец желал остаться незамеченным. Около десяти часов «Сириус» спустился над террасой редакции и, спустя минуту, я избавился, наконец, от своего плена.

Можно себе представить, какой эффект произвело мое появление в редакции, где меня считали погибшим. Я был засыпан вопросами, но решительно отказался рассказывать о своих похождениях, прежде чем о них узнает наш издатель, г. Мартен Дюбуа, который должен был прибыть в редакцию через полчаса.

К своему изумлению и радости, я встретил в редакции Пижона. Оказалось, что в момент отправки «Сантос Дюмона» против вспомогательных поездов, его там не было; он взялся отнести газеты капитану одного из соседних аэрокаров.

Но аэрадмирал Рапо, со всем экипажем «Монгольфье», и поручик Том Дэвис погибли… погибли от моей руки; эта мысль снова обожгла меня! Бедная мисс Ада: мне говорили, что она была в отчаянии, что она дала клятву отомстить виновнику этого убийства. Я внутренне обещал себе оказать ей содействие, если только представится какая-нибудь возможность.

После смерти аэрадмирала эскадра, под начальством его ближайшего помощника, продолжала поиски германской эскадры и уничтожила колоссальные склады каменного угля в Дунсбурге вместе с заводами – но германский воздушный флот не подавал о себе вести.

Радостным было известие о победе над немцами, одержанной нами сегодня утром, благодаря полку авиаторов. Бой длился двое суток; «беззвучная битва», как назвал ее один из наших корреспондентов, Жубек, только что вернувшийся с поля сражения.

«Ни боя, ни огня, ни грохота пушек», – рассказывал он. – «Я был на привязном шаре телеграфистов. Мы слышали крики раненых и умирающих – всего мы потеряли убитыми семьдесят две тысячи – проклятия и жалобы; но все это в относительной тишине. Направление и расстояние выстрелов определяются по указаниям, получаемым по беспроволочному телеграфу с аэрокаров, наблюдающих за полем сражения с огромной высоты. Люди целятся в невидимого и неслышного неприятеля – и вдруг падают… Вы не видите выстрелов, вы не слышите их; только свист бомб и ядер, валящихся откуда-то сверху… Адское впечатление! В старые времена грохот и треск пальбы должен быть оглушать и опьянять сражающихся. Теперь это какая-то молчаливая, механическая война».

«Как же названо это сражение?»

«Да как его назвать? Сражение номер 1 такого же года?… Линия боя растянулась на сто километров; на этом пространстве целый ряд городов и местечек… Длилось двое суток, но, я думаю, продлилось бы месяц или больше, не будь авиаторов. Вмешательство „крылатых“ решило бой в нашу пользу. Этой атаки наш противник не ожидал. Они заставили отступить главный отряд немецкой армии; отступление превратилось в бегство; наши двинулись вперед, и вскоре паника распространилась по всей линии неприятеля…»

– Бедный Рапо! – вздохнул я. – Ведь это его победа…

Ликование, вызванное этой победой в Париже, омрачалось однако тревогой по поводу исчезновения немецкого воздушного флота, тем более, что в американских газетах появилось известие о подготовленной немцами отправке в Англию воздушной эскадры в две тысячи военных аэрокаров! Две тысячи аэрокаров! Что значили в сравнении с этой армадой полтораста крейсеров Рапо? Правда, серьезные люди считали это известие уткой, но толпа была настроена тревожно. Загадочное отсутствие флота – в то время, как наша эскадра терроризировала в течение трех дней всю среднюю Германию, казалось непонятным и заставляло думать о каком-нибудь подготовляемом втайне страшном возмездии.

Наконец, явился г. Дюбуа и принял меня в своем кабинете. Я спокойно и последовательно рассказал ему обо всем случившемся со мною со времени моего отъезда с Монблана (умолчав только о своей роли в расстреле «Монгольфье»). Он слушал молча, и когда я окончил, сказал:

– Я принял бы вас за сумасшедшего, друг мой, но ваш рассказ вполне подтверждается теми сведениями, которые мы уже имеем о «демонстративных опытах» этого бандита… Ясно, что в его руках страшное орудие, и плохо нам будет, если этим орудием завладеют наши враги! Мы начнем кампанию. Напишите немедленно статью, изложите в ней то, что вы мне рассказали, подчеркните преимущества «Сириуса»… Номер с вашим описанием Монбланского арсенала – кстати, вы можете получить в конторе десять тысяч франков за эту статью – разошелся в двенадцати миллионах экземпляров; завтрашний тираж будет не меньше… Я беру на себя депутатов и президента. В парламенте нам нетрудно будет провести это предложение, но канцелярии, канцелярии – наша язва, с их рутиной и волокитой! В неделю можно и не такие дела обделать, но раскачайте-ка вы их бюрократическое колесо в такой срок… А немцы, наверное, зевать не будут… В печати на нас, разумеется, ополчится наш соперник, «3000 год». Но мы не уступим. Благо Франции – прежде всего! Пишите же… Воображаю завтрашний тираж!

Когда, написав статью, я возвращался домой, на темном фоне пасмурного неба уже красовалась, отброшенная прожекторами, надпись исполинскими разноцветными буквами:

ЗАВТРА УТРОМ

ЧИТАЙТЕ В «2000 ГОДУ»

ИЗУМИТЕЛЬНЫЕ РАЗОБЛАЧЕНИЯ НАШЕГО СПЕЦИАЛЬНОГО КОРРЕСПОНДЕНТА.

НА ВЫСОТЕ 4000 МЕТРОВ С ГЕНИАЛЬНЫМ БАНДИТОМ! ВЛАСТЬ НАД ВОЗДУХОМ В НАШИХ РУКАХ! НУЖНО ТОЛЬКО ПОЖЕЛАТЬ И ЗАПЛАТИТЬ ТРЕБУЕМУЮ ЦЕНУ.

УСЛОВИЕ, ДАЮЩЕЕ СЕМИДНЕВНЫЙ СРОК, В КАРМАНЕ НАШЕГО РЕДАКТОРА.

МЫ ТРЕБУЕМ, ЧТОБЫ ПОКУПКА СОСТОЯЛАСЬ! ДВАДЦАТИ МИЛЛИОНОВ БУДЕТ ДОСТАТОЧНО.

ВПЕРЕД ЗА ОТЕЧЕСТВО!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ФРАНЦИЯ!

Эту ночь я провел дома, в своей семье, с которой как мне казалось, я расстался чуть ли не столетие тому назад!

V. РЫЦАРИ БЕЗДНЫ

Парижская суматоха. Новая командировка. «Люди-крабы». Подводное путешествие. Неожиданная встреча. Чудесное спасение Тома Дэвиса. Слепой и безногий. В устье Эльбы.

Как и предполагал г. Мартен Дюбуа, наш соперник, «3000 год», не преминул начать ожесточенную кампанию против нашего проекта, а представители администрации не обнаружили большой готовности заняться этим делом. В вечернем издании «3000 года», на другой день после моего возвращения в Париж, я имел удовольствие прочесть статью о «Бесстыжем шарлатанстве» – как гласил набранный жирным шрифтом заголовок – нашей газеты и ее «полоумного сотрудника», т. е. вашего покорнейшего слуги. Оказывалось, что я, во-первых, просто забулдыга, который, вместо исполнения своих корреспондентских обязанностей, завяз в немецком «курзале», а потом выдумал для своего оправдания историю об американском бандите. Во-вторых, я – человек ненормальный, если не сказать – помешанный, которого нужно лечить и небезопасно оставлять на свободе. Что касается моего патрона, г. Мартена Дюбуа, то он рассчитывает выудить в мутной воде этих бессовестных выдумок хорошую рыбку – сорвать с правительства огромный куш, пользуясь лихорадочным возбуждением военного времени. Пусть граждане остерегаются, и т. д., и т. д.

Я думал было послать секундантов к автору статьи, но патрон решительно воспротивился этому:

– Все, что угодно, только не это. Вызов только придаст ему важности… Напротив, мы должны игнорировать статью, ответить полным презрением, не замечать существования противника… Вы увидите – он провалится со своими обвинениями. Их подкладка слишком бьет в глаза; публика будет наверное на нашей стороне…

Гораздо больше, чем агитация нашего противника, его смущало отношение официального мира. Он добился личного свидания с президентом. Но секретарь последнего, рассыпавшись в комплиментах по поводу «2000 года», заключил поток своих любезностей сообщением, что «г. президент с величайшим удовольствием примет г. Мартена Дюбуа… Сегодня, к сожалению, это невозможно, завтра г. президент занят в Совете Министров, но послезавтра он будет к услугам г. Дюбуа, если это окажется для него возможным…»

Впрочем, патрон не терял надежды ускорить ход дела. В публике обнаружилось сильное движение в нашу пользу. Утром номер «2000 года» был буквально во всех руках, тираж достиг еще небывалой цифры. Меня узнали на улице, когда я шел в редакцию, окружили, подхватили на руки, и отнесли в «2000 год» в торжественной процессии; в несколько минут собралась стотысячная толпа… Патрон был в восторге.

Дело в том, что ничто не оказывало такого влияния на воображение толпы, как сообщения о воздушных судах, посыпающих города и села зажигательными снарядами и бомбами. Эта мысль преследовала людей, как наваждение. На этой почве развивались массовые галлюцинации, помешательства, припадки панического ужаса… Когда я вышел утром из дома, меня поразило зрелище парижских улиц: я увидел какую-то фантастическую смесь современности со средневековьем. Каски, шлемы, кирасы, щиты круглые и продолговатые, всевозможных форм, медные, стальные, бронзовые, напоминали о временах рыцарей или античных героев… Публика, как умела, защищалась от воздушных врагов и промышленность, разумеется, не преминула использовать это настроение.

Я заметил, что каждый прохожий то и дело поглядывает на небо. Ожидание огненного дождя, очевидно, никому не давало покоя. Но всего сильнее действовали на воображение сообщения газет о «демонстративных опытах» Кеога, о внезапных нападениях Черного Корсара, неуловимого, неуязвимого, налетавшего и исчезавшего, как метеор. Понятно, что возможность гарантировать себя от такого врага, мало того – овладеть этим страшным орудием и господствовать в атмосфере – увлекла публику. Движение в нашу пользу росло. Я даже намекнул патрону, что при таком возбуждении населения мне нетрудно собрать сотню-другую тысяч народа и двинуть их на Елисейский дворец с требованием покупки «Сириуса». Такая внушительная демонстрация, заметил я, может ускорить обращение «бюрократического колеса».

Но… я упустил из вида, что мой патрон, владелец громадного предприятия, не мог питать особой склонности к народным движениям. Он слегка поморщился и сказал, что мы добьемся успеха легальными средствами.

«Митинг негодования» против «бесстыжего шарлатанства», устроенный нашими противниками на площади Инвалидов, превратился в митинг восторженного одобрения нашему проекту. Ораторы, пытавшиеся говорить против него, вынуждены были стушеваться гораздо быстрее, чем им хотелось этого, и громадная толпа, как один человек, поднятием рук одобрила предложенную нами резолюцию о необходимости приобретения «Сириуса».

Давление общественного мнения оказало свое действие на официальный мир. У президента нашлось время принять г. Дюбуа в самый день митинга, т. е. на другой день моего пребывания в Париже. Он выразил сочувствие проекту, обещал свое содействие, прибавив в заключение, что проект, вероятно, не встретит сильного противодействия в Совете Министров, хотя, конечно, он не может ручаться, и т. д., и т. д.

Сообщив мне о результатах свидания, патрон прибавил:

– Вот что, дорогой мой, дело Кеога я беру на себя. В возне с официальным миром вы не можете мне помочь. Но у меня имеется в виду предприятие, которое займет дня три – предприятие самое необычайное, дерзкое и, не стану скрывать, самое рискованное, какое когда-либо предпринималось. Более подходящего человека, чем вы, я не знаю…

– Куда же вы собираетесь меня командировать, патрон?…

– В такое место, где еще не бывал ни один из ваших собратьев-журналистов.

– Куда же?.. В пекло, в тартарары?…

– Ну, там-то, пожалуй, нет недостатка в журналистах… Но туда мы всегда успеем попасть… Нет, место, о котором я говорю, ближе и прохладнее. Я намерен отправить вас на дно моря…

– Ну, что ж! С удовольствием… Прогулка интересная. Вернемся через три дня?

– Относительно возвращения должен вас предупредить, друг мой, и уже совершенно серьезно, что предприятие по своей рискованности стоит попытки пробраться в ад. Дело идет об экспедиции во вражескую страну – подводной экспедиции маленького отряда войск совершенно нового типа. Оставаясь незамеченным, этот маленький отряд должен совершить большие дела. Все дело в том, удастся ли ему избежать влияние противника. Только наша газета будет иметь в нем представителя. Воображаю, какое впечатление произведет статья об успехе предприятия… Какая слава для нашего отечества!… Какой тираж!… Конечно, такая статья заслуживает особого вознаграждения. Я уже послал в контору ордер на пятьдесят тысяч франков. Если нужен аванс…

Этот человек был замечательно красноречив. Я еще не слыхал оратора, который бы умел находить такие убедительные аргументы.

– Патрон, – сказал я, – плох тот военный корреспондент, который отступает перед опасностями. Ведь и экспедиция на «Монгольфье» грозила опасностью. Мы не нашли немецкой эскадры, но если бы нашли… Не даром же покойный аэрадмирал назвал себя и своих солдат обреченными. Словом, я согласен!

– Я был уверен в этом… Обедайте сегодня со мной. Мой шурин, Марсель Дюшмен, морской офицер, участник экспедиции, уполномочен сообщить нам – разумеется, под условием соблюдения тайны – подробности экспедиции, которые хранятся пока в секрете.

Марсель Дюшмен, с которым патрон познакомил меня за обедом, был молодой человек, стройный, темно-русый, с застенчивой улыбкой, с кротким взглядом нежных голубых глаз. Но с первых же минут знакомства я почувствовал, что он обладает сердцем героя. Природа любит такие контрасты.

Он сообщил нам следующее.

В течение нескольких лет адмирал Лелу подготовлял, в величайшей тайне, новый тип войска «людей-крабов» или просто «подводных», как они были названы. Задачей их было уничтожение при помощи плутонита надводных и подводных судов всякого рода, стоявших близ берегов или в гаванях. Костюм, который они надевали, походил на обыкновенный водолазный – с той разницей, что он не нуждался в доставке воздуха извне, по трубке. Атмосфера, окружавшая подводного солдата в его герметически замкнутом костюме, не портилась: выдыхаемая углекислота захватывалась приспособленным к костюму аппаратом, в котором она разлагалась, освобождая кислород: таким образом, состав воз духа оставался постоянным. Благодаря этому приспособлению водолаз, раньше как бы привязанный к поверхности моря, теперь освобождался.

В камере подводной лодки – торпеды мог поместиться только один человек...

– Вам известно, господа, – продолжал Дюшмен, – что английский флот господствует в Канале[1] и на Северном море. Германия ограничивается обороной берегов и не рискует вступить в бой с несомненно сильнейшим противником. Тем не менее, она готовит высадку в Англию. Мы получили об этом вполне точные сведения через лазутчиков. Эскадра аэрокаров, которой еще никто не видел, но которая, конечно, существует (маленькая эскадра, разрушившая Гаагу, была только отрядом разведчиков) на равнинах Шлезвига или, быть может, на Гельголанде, должна перенести в Англию отряд в двадцать тысяч человек. Но, в связи с этой воздушной, предположена и морская экспедиция. В устье Эльбы, под охраной пяти броненосцев в двадцать шесть тысяч тонн каждый, строятся пятьсот плоскодонных судов на двести человек каждый. Считайте, сколько это составит…

– Сто тысяч человек, – живо подхватил г. Дюбуа.

– На буксире у торговых пароходов, они рассчитывают пробраться в Англию в тумане, который в это время года сгущается до полной непроницаемости. В таком тумане английские гиганты, дредноуты и крейсера, осуждены на неподвижность. И под его охраной немцы надеются пробраться в Англию. Но мы намерены предупредить их. Сегодня вечером отряд из ста двадцати «людей-крабов» отправляется в устья Эльбы на подводном судне «Разведчик» и там уничтожит броненосцы…

– Черт возьми, – вырвалось у меня. – Но в устье Эльбы подводных судов, охраняющих германские берега, должно быть как песку морского…

– Да, конечно, но мы рассчитываем на неожиданность. Видите ли, потом, когда результаты нашей экспедиции обнаружатся, будут, конечно, выработаны и приняты всевозможные меры против таких сюрпризов. Но теперь никому и в голову не придет мысль о возможности подобного предприятия. Нам доподлинно известно, что этот тип подводного войска совершенно новый, что нам удалось сохранить тайну. Дня через два – три она перестанет быть тайной – потому-то адмирал Лелу и принимает вас в отряд – но пока никто не подозревает о ней. В этом наша сила.

Отправляясь обедать к Дюбуа, я простился со своими и явился к нему готовым к отъезду. Он проводил нас с г. Дюшменом на вокзал, где мы простились с ним, не без подавленного волнения.

К ночи мы уже были в Дюнкирхене, где стоял наш подводный «Разведчик». Г. Дюшмен познакомил меня с начальником отряда «подводных», Шарлем Реальмоном, братом того офицера, с которым я познакомился в Монбланском арсенале, и с командиром «Разведчика», лейтенантом Берже. Когда мы явились на судно, все уже было готово к отъезду, и вскоре мы тронулись в путь.

Мы сидели в отделении командира. Не спуская глаз со своих приборов, он прислушивался к какому-то таинственному голосу, исходившему из металлической трубки и указывавшему путь. Отдельные фразы вроде: – «Это огни Остенде!…» «Я вижу маяк», и т. п. – поразили меня. Стало быть, он получает сигналы с поверхности моря?

– С кем он разговаривает? – спросил я вполголоса у моего соседа.

– С воздушным шаром, – ответил Марсель Дюшмен.

Заметив мой изумленный взгляд, он засмеялся и объяснил мне, что ночью «Разведчик» пользуется услугами привязного воздушного шара. Это не представляет опасности – прибавил он – в виду темноты, и того обстоятельства, что эта часть моря занята дружественным флотом. Днем, во всяком случае, шар опоражнивается и убирается, так как он слишком заметен; но по ночам он значительно облегчает нам движение. Указания передаются по телефонной проволоке. Мы, в свою очередь, передвигаем его туда же, куда сами движемся. Словом, мы странным образом воспроизводим старую басню о безногом и слепом.

В эту минуту снова раздался голос из трубки – но уже другой, не тот, что говорил раньше.

Боже мой! Но ведь я знаю этот голос, я уже слышал его!..

Передо мной всплыла картина «Монгольфье», озаренного снизу багровым заревом пожара, сверху белым светом прожекторов «Сириуса»… Грохот взрыва, сноп пламени, вопли погибающих – и моя, моя рука повинна в этом!…

– Что с вами? Вам дурно? – с беспокойством спросил Дюшмен.

– Кто у вас там на шаре? – с трудом проговорил я.

– Один из наших офицеров и уполномоченный главного штаба английской армии, поручик Том Дэвис… Да, да, понимаю ваше изумление, ведь вы же сообщали в «2000 годе», что поручик Дэвис погиб вместе с Рапо и экипажем «Монгольфье» от бомбы Джима Кеога! Нет, он спасся истинным чудом… Скоро он явится к нам.

Не могу выразить охватившей меня радости. Я с трудом подавлял свое нетерпение. Я мог бы, конечно, попросить лейтенанта Верже позволить мне переговорить с Дэвисом по телефону, но это значило бы отрывать людей от дела. Между тем, плавание при таких условиях требовало постоянного внимания. Итак, я решился ждать утра.

Наконец, я услышал распоряжение о подъеме судна.

– Мы выйдем на поверхность, – заметил Марсель Дюшмен. – Пора убрать шар.

Это заняло немного времени. В одну минуту шар был опорожнен, принят на судно, и мы тотчас же опустились на двенадцать метров глубины. Спустя минуту Том Дэвис вошел в наше отделение.

Я поднялся ему навстречу. Глаза наши встретились. Он пристально посмотрел на меня, но видимо не поверил глазам, думая, что обманут случайным сходством. Я молча, с улыбкой смотрел на него. Он взглянул еще раз и бросился ко мне, протягивая обе руки.

– Вы, дорогой друг! Вы здесь? Здесь? Живой! Целый и невредимый!

Я мог только повторить то же самое, с волнением пожимая ему руки.

– А вы, милый? Вы тоже здесь? Вы, которого я считал убитым гранатой Джима Кеога!

Но имя авантюриста, по-видимому, ничего не сказало молодому офицеру; тогда я назвал другое – и лицо его просияло.

– Мисс Ада еще третьего дня ничего не знала о вашем чудесном спасении; очевидно, вы были лишены возможности ее уведомить. Если бы вы знали, как она горевала! Надеюсь, теперь она уже получила известие.

– Только вчера я получил возможность известить ее.

– Расскажите же мне, как вы спаслись! Мы уселись, и Том Дэвис поведал мне историю своих приключений.

– В момент взрыва «Монгольфье» я находился в задней части аэрокара. Вы понимаете, я не мог сообразить, что происходит. Я слышал только страшный треск крики, вопли, и почувствовал, что лечу в бездну. Машинально я уцепился за какую-то веревку. Мне предстояло сгореть живьем в пылавшем городе, как вдруг падение замедлилось. Огромный лоскут аэрокара с частью оснастки развернулся, образовав парашют; сильный ветер подхватил его и понес к северо-западу. Я видел, что мы быстро удаляемся от города; подо мной проносились деревни, местечки; двадцать раз мне казалось, что я падаю, но всякий раз ветер снова подхватывал парашют и мы неслись дальше. Разумеется, я должен был, в конце концов, упасть; я висел на руках и не мог бы выдержать этого положения долго. Через час у меня уже не хватало силы, я готов был разжать пальцы, но случай помог мне. Парашют мой двигался не по прямой линии, а скорее исполинскими скачками, то опускаясь к земле, то меняя форму и принимая восходящее направление. Во время одного из таких спусков вниз он задел за верхушку дерева. Этот толчок приблизил ко мне остаток оснастки и я мог упереться в нее ногами. Какое блаженство! Теперь я мог, придерживаясь одной рукой, дать отдохнуть другой. Так мчался я всю ночь. На рассвете я измерил глазами высоту, отделявшую меня от земли, и убедился, что она ничтожна. Я падал – да, на этот раз я действительно падал, но так тихо, что самый искусный пилот не сумел бы лучше спустить свой аэрокар.

– Куда же вы упали?

– В болото, в огромнейшее болото. Прибежали крестьяне и помогли мне выбраться из него на челноке. Я только что перелетел – о счастье! – голландскую границу и спустился на землю или, лучше сказать, на воду – черную, мутную, полужидкую воду торфяного болота. Я оказался в Лимбурге. Приняли меня гостеприимно. Добравшись до Вреды – это было третьего дня – я запросил свое правительство об инструкциях и получил приказание присоединиться к этой экспедиции. Приехав вчера в Дюнкирхен, я явился к лейтенанту Берже, а затем телеграфировал в Париж и Гаагу о своем спасении лицам, которых вы знаете, дорогой друг. Вот вам мои похождения. Расскажите же теперь о ваших.

Он не читал газет за последние дни и мне пришлось рассказать ему все мое приключение с Джимом Кеогом, которое крайне поразило его. Несколько раз он задумчиво повторил:

– Мы, во что бы то ни стало, должны завладеть этим аппаратом.

Мы подвигались вперед медленно и осторожно и я коротал время, изучая правила подводной службы, сигнализацию, употребление различных орудий и проч.

К ночи мы находились в пятидесяти милях от Гельголанда. Шар снова был наполнен водородом и Том Дэвис с поручиком Шукэ заняли места в его корзине. Теперь мы были уже в немецкой части Северного моря. Требовалась крайняя осторожность. Темнота и туман делали шар неприметным, но между Гельголандом и Куксгавеном сновали миноносцы и наши путеводители замечали полосы света от прожекторов.

– Если мы попадем в полосу света, – сказал по телефону Шукэ, – отвязывайте канат. Таким образом, ты сосредоточишь на себе внимание неприятеля – иначе же можем выдать ваше присутствие. Том Дэвис согласен со мной. За нас не бойтесь, ветер с юга, и мы полетим в Норвегию.

Немного погодя снова раздался его голос: