Только в «2000 году» появятся точные сведения о причинах катастрофы и об ее осуществлении. Как я рад вашему спасению, друзья мои… Никому ничего толком неизвестно; в сегодняшних газетах сообщается по этому поводу невообразимый вздор. Завтра же наша газета разъяснит Европе и Америке японскую каверзу. Воображаю успех номера! Колоссальный тираж! Да, в высшей степени трагическое происшествие. Составляйте депешу, друзья мои… Какое счастье, что вы спаслись…

Мы были очень тронуты привязанностью патрона. Нужно ли прибавлять, что взамен чековых книжек, отобранных японцами, в наших карманах появились новые?

Последствия катастрофы были именно таковы, каких следовало ожидать. На год, самое меньшее месяцев на десять, суда Непобедимой Армады были осуждены беспомощно лежать на боку, на обмелевшем дне канала. На суше американцам удалось отразить нашествие японцев из Калифорнии, так как преемники Эриксона, Ронбиггер и Берк, с успехом продолжали применять его изобретения. На некоторое время в военных делах наступило затишье. Мы решили вернуться в Европу, где 10 января должна была собраться в Париже конференция представителей европейских держав для обсуждения последствий панамской катастрофы и присоединения Китая к Японии. В самом деле, последнее фактически уже состоялось. Известие о судьбе европейского флота вызвало в Китае взрыв радости и бурное движение против белых, в котором погибли сотни иностранцев. Сорокамиллионная – так, по крайней мере, определялся размер по европейским сведениям – китайская армия спешно мобилизовалась, и ее авангард уже сосредоточился на границе с Россией.

В Бресте на набережной нас встретили Малаваль и Кокэ, сообщившие нам только что полученное печальное известие (во время переезда через океан мы получали по беспроволочному телеграфу депеши, печатавшиеся тут же на корабле в «Газете Дофинэ», листке, издававшемся для пассажиров).

– Не везет Европе с каналами, – говорил Кокэ. – Вы знаете, вероятно, что предполагается совместное действие европейских держав против Китая. Войска должны двинуться на восток по железным дорогам, а военные припасы тем временем предполагалось отправить на судах через Суэцкий канал в Бомбей, откуда Англия бралась доставлять их на север через Индию. Таким образом соединенные армии могли бы снабжаться всем необходимым с двух сторон… Но сейчас получено известие, что большой английский пароход, шедший из Порт-Саида в Суэц, потерпел крушение вследствие взрыва и затонул в самом узком месте канала, который теперь закупорен месяца на два не хуже, чем Панамский…

Известие, действительно, было неприятное. Если канал закупорен, то для отправки войск и их снабжения остаются только железные дороги. Но справятся ли они с такой задачей? Для отражения китайских полчищ, вооруженных и обученных вполне по-европейски, придется перебросить в Азию не менее миллиона солдат, с соответственным количеством орудий. Современные скорострельные орудия, митральезы, пулеметы, ружья, действующие на расстоянии многих километров, выпускают буквально тучи снарядов в самое короткое время. Давно уже техники указывали, что серьезнейшая опасность, которая грозит войскам в современной войне, это остаться в критическую минуту без снарядов. Возникал вопрос, управятся ли русские дороги со своевременной доставкой припасов, хватит ли у них подвижного состава? В этом, как и в других отношениях, Россия сильно отстала от европейских стран.

– Да и порядки их… – заметил Малаваль. – Помните, лет тридцать назад там происходили ревизии, результаты которых и в Европе привлекли общее внимание. Нечто классическое, неподражаемое, по части злоупотреблений… Говорят, теперь это еще дальше зашло…

– Ну, это, быть может, преувеличение, – возразил г. Дюбуа. – Притом, славится, главным образом, тамошнее интендантство. А с ним мы постараемся не иметь дела… Во всяком случае, неприятное, очень неприятное осложнение.

– А что говорят в Париже? – спросил я у Малаваля.

– Китай, знаете, далеко: от нас не видать! – ответил он. – А насчет «желтой опасности» парижанам твердят так давно, что они привыкли считать ее чем-то вроде «буки», которой малых ребят пугают… Впрочем, последние известия произвели впечатление. Во всяком случае, все рады-радехоньки прекращению войны между белыми и сочувствуют союзу против желтых. Но ваш приезд, коллеги, вызовет большую сенсацию, чем все китайские новости. Вы не можете себе представить, какой фурор производили корреспонденции о ваших приключениях.

– Еще бы! – заметил Пижон. – Сколько мы китайцев повоевали… А кайманы, ягуары, вампиры, удавы!

– Расскажи лучше, как тебя по Сан-Франциско в ящике таскали, – перебил Кокэ.

– Не в ящике, а в паланкине, как самого микадо, – возразил Пижон. – Торжественное было шествие: впереди патрон, за ним я…

– Ох, уж не растравляйте раны, – сказал я. – Это шествие, а потом колесо…

– Не огорчайтесь, патрон, – утешил Малаваль. – Зато парижане вас теперь не только в герои, но и в мученики произвели… Вот увидите, как примут!

Действительно, прием не оставлял желать ничего лучшего. Громадная толпа встретила нас на вокзале и проводила в редакцию «2000 года», не было недостатка в приветственных речах, поздравлениях, букетах, всевозможных знаках внимания…

Странное чувство испытал я, очутившись в редакции, увидев знакомую обстановку, свой стол, чернильницу, груды газет и корректур… Мне казалось, что я возвращаюсь к действительной жизни из какого-то фантастического, нездешнего мира, что вереница событий, так недавно пережитых, отходит куда-то вдаль, расплывается, как сонная греза, исчезает из сознания, как забытая сказка. Мне казалось, что кошмар этой безобразной, чудовищной всемирной бойни является иллюзией, что еще небольшое усилие – и я окончательно стряхну его с себя…

Звуки голосов, топот шагов рассеяли это наваждение. Я обернулся: целая толпа теснилась в кабинет. Как приятно мне было увидеть знакомые лица! Тут находились и Том Дэвис с мисс Адой, радостные и счастливые, хотя свидание их и на этот раз не могло быть продолжительным, и г. Вандеркуйп с супругой, и добродушные старички Дэвисы, которых мы с Пижоном вытаскивали когда-то (мне казалось, что с тех пор прошли чуть ли не века!) на руках из подземелья… Пижон растаял, увидев мисс Аду; бедняга вздыхал по ней со времени Гаагской конференции – вздыхал безнадежно, так как видел, что в сердце очаровательной голландки нет для него места, что оно занято другим… Но добрейший малый был решительно неспособен питать недоброжелательство к счастливому сопернику и поздоровался с ним, как нельзя сердечнее.

Вечером г. Дюбуа устроил в большой зале редакции ужин. Собралось множество народа: сотрудники, знакомые, много представителей официального мира. Разговоры вертелись на предстоящей борьбе европейской коализации с Китаем, на успехах «2000 года», тираж которого превзошел самые смелые надежды патрона… Под конец ужина патрону подали телеграмму. Пробежав ее про себя, он изменился в лице и попросил внимания. Это была телеграмма от нашего специального корреспондента из Москвы:

Как можно себе представить, телеграмма произвела тяжелое впечатление. Призрак «желтой опасности» не на шутку начинал принимать осязаемые формы.

Ужин скоро кончился. Мы с патроном собрались за редакторским столом над картой Сибири, разыскивая города Семипалатинск и Сергиополь, о местонахождении которых никто из нас не имел даже приблизительного представления.

В ту же ночь была получена дополнительная телеграмма:

«2000 год» немедленно открыл кампанию в пользу общеевропейского действия против китайцев. Надо было подогреть публику. Надо было показать, что опасность грозит не России только, а всему европейскому миру. Теперь уже поздно было сожалеть о том, что европейская культура сохранила свои воинственные тенденции, что она не попыталась своевременно разоружиться, установить мирный международный режим, не пробовала привить те же мирные стремления желтым, когда они воспринимали ее культуру… «Борьба рас» продолжалась и вступала в свой последний и самый грозный фазис. Истребив, подчинив, выморив черных, краснокожих и другие цветные расы, белый человек встретил отпор со стороны желтых. Этот отпор переходил в наступление. Когда-то Япония старалась ослабить Китай, опасаясь его соперничества. Теперь, обладая стомиллионным населением, прочно утвердившись в Корее и Южной Маньчжурии, считая гегемонию на Тихом океане обеспеченной, она уже не боялась этого соперничества. Напротив, бросив Китай на Европу, она развязывала себе руки для борьбы с Америкой. Россия же не могла одна дать отпор китайцам – это мы старались объяснить читателям «2000 года», и это подтверждалось известиями с востока.

«Из Иркутска сообщают ужасающие известия – гласила ближайшая телеграмма нашего московского корреспондента. – Вторая китайская армия, в полтора миллиона солдат, направляется от Кяхты к Байкалу, с очевидным намерением овладеть Иркутском. Генерал Владимиров, располагающий стотысячной армией и 120 орудиями, попытается дать ей отпор. Но население не питает доверия. Паника всюду. Поезда Великосибирской дороги берутся с боя толпами отъезжающих».

А следом за ней пришла телеграмма о третьей китайской армии, равной по численности обеим первым, направлявшейся через Туркестан.

Эти известия делали свое дело. Казалось, тень от китайских полчищ достигает Парижа. Номера «2000 года» читались нарасхват. Наш соперник, «3000 год», попытался, разумеется, начать противоположную кампанию, и вызвал взрыв негодования: толпа ворвалась в редакцию и произвела там опустошение не хуже китайского – правда, только над неодушевленными предметами.

Всюду толковали о китайском нашествии. На улицах приходилось слышать рассуждения:

– Скоро ли соберется конференция? На русских плоха надежда.

– Да… хотя их солдаты дерутся храбро.

– А генералы терпят поражения.

– Как водится… Такая уж у них традиция сложилась… Конечно, это говорилось довольно легкомысленно. Миллионные полчища, вооруженные по-европейски – это уже не жалкие толпы пресловутых «хунхузов». Общая численность трех китайских армий достигала семи миллионов человек!

– А ведь это только авангард, – заметил г. Дюбуа, когда мы обсуждали однажды положение дела, собравшись в редакции. – Вся армия – сорок миллионов…

– Притом вооруженных современными орудиями и ружьями, – подхватил Пижон.

– Где они набрали столько оружия и военных припасов? – сказал я.

– Тридцать лет готовились, – ответил Пижон. – Все так называемое китайское возрождение ушло в это дело. Японцы, те мало потерпели от белых и просто хотели усвоить их культуру, поняв, что она дает нации силу. У китайцев ненависть к белым, чувство обиды, мысль о реванше, о мести господствовали над всем. Да ведь и пекли же их на медленном огне. Припомните-ка, что с ними проделывали, начиная с английской опиумной войны. А потопление 7000 китайцев у Благовещенска! Маньчжурские походы! «Подвиги гуннов» – помните? Немецко-англо-французско-русское нашествие во время восстания боксеров. Все отличились – и мы не хуже других – нечего греха таить… Почти целое столетие жестокостей, обид, насилий, оскорблений – можно дойти до исступления. Теперь надо расплачиваться… Тридцать лет они напрягали все силы, готовясь к этому походу. Я тоже думаю, что семимиллионная армия – только авангард…

– Этак, пожалуй, они всей нашей коалиции намнут бока – пробормотал я.

– Чего доброго, – заметил патрон. – Во всяком случае, надо, не теряя времени, организовать сопротивление. Предполагается, что Россия доведет свою армию до миллиона, Европа даст не менее миллиона; эта двухмиллионная армия должна одолеть, по крайней мере, китайский авангард. Превосходство военной техники, во всяком случае, на нашей стороне – и при том превосходство, я думаю, весьма значительное…

Ввиду тревожных известий, созыв конференции был ускорен. Заседания ее были, разумеется, закрытыми, но патрон знал ходы и выходы. При содействии некоторых влиятельных лиц официального мира, которые не могли пренебрегать поддержкою «2000 года», мы нашли доступ если не в зал заседаний, то в смежный с ним чуланчик, где поместились очень спокойно и удобно в обществе половых щеток и других предметов хозяйственного обихода. Отсюда все было слышно вполне отчетливо. Заседание началось в два часа дня и кончилось в половине восьмого вечера.

Вначале все шло гладко. Общий план кампании – отправка армий европейской коалиции на Урал, где они должны были образовать почти непрерывную «белую стену» (это выражение, пущенное в ход мной в «2000 году», сделалось популярным) против желтой опасности – не вызвал споров. Очень быстро установили, сколько солдат, орудий, аэрокаров поставит каждая из европейских наций. Разногласия начались только, когда возник вопрос, кому же вручить общее начальство над соединенными армиями.

Русский уполномоченный заметил, что так как театром войны является Россия, которая притом дает миллион солдат, то всего рациональнее вручить общее начальство кому-либо из ее генералов.

Но князь Карлсгейм-Миттельзауз, уполномоченный германского правительства, не совсем деликатно возразил на это, что русские полководцы слишком привыкли к отступлениям, что Россия умела побеждать только азиатских «халатников», пока они оставались халатниками, и давно уже не в силах бороться с культурными армиями, и что верховное начальство в этой грандиозной кампании, несомненно должно принадлежать прусскому фельдмаршалу Мауреру, лучшему полководцу европейских держав.

Русский не остался в долгу и не без едкости ответил, что немецкое могущество не слишком победоносно заявило себя в эту войну в Лондоне и на французской границе; немец рассердился; присутствующие разбились на две партии; начался общий спор… В дырочку, прорезанную мной перочинным ножом в двери чулана, я видел раскрасневшиеся лица немца и русского; усы их сердито топорщились, указательные персты делали зигзаги в воздухе, подчеркивая слова, которые я не мог разобрать… Воспользовавшись минутой относительного затишья, представитель Швейцарии предложил в качестве общего главнокомандующего коалиционной армии французского генерала. Конференция разбилась на три партии. Началось столпотворение и я уже опасался, что эта конференция завершится таким же финалом, как печальной памяти Гаагская. К счастью, председатель восстановил тишину, заявив, что представитель Англии желает сделать предложение. Английский уполномоченный Том Дэвис – сэр Томас Дэвис, так как активная роль, которую наш друг играл в организации европейской коалиции, доставила ему быстрое повышение и титул баронета – предложил избрать верховным руководителем военных операций бельгийского генерала Приальмона. Это было яйцо Колумба. Страсти разом утихли и споры прекратились. Генерал Приальмон еще ни с кем не воевал, но пользовался славой первоклассного военного теоретика. А главное, его избрание никому не было обидно. Стало быть, ему честь и место. Предложение Дэвиса было принято единогласно.

Да и пора было кончить распрю. В момент закрытия заседания председателю передали телеграмму, содержание которой ошеломило присутствующих. Вот что сообщалось из Петербурга:

После конференции дела пошли быстро. К сожалению, Европа была порядком истощена предыдущей братоубийственной бойней, поглотившей десятки миллиардов денег и несколько сот тысяч людей. Прекращение войны улучшило экономическое положение, бумаги на биржах поднялись, промышленность и торговля оправились. При всем том финансы были истощены, займы оказывались невозможными, приходилось устанавливать новые налоги, чтобы найти средства для оборудования «Белой Стены». Как бы то ни было, силы белых наций еще не были исчерпаны. Спустя несколько дней перевозка войск была в полном разгаре. Бесчисленные поезда, загроможденные солдатами и военными припасами, стремились к русской границе. Австрийские войска были уже в Польше, авангард их в Москве.

Русские армии генералов Грипинского, Владимирова и Осдорова, убедившись в невозможности отразить или хотя бы задержать нашествие китайцев при громадной разнице сил, отступали к Уралу на соединение с войсками, шедшими из внутренней России к азиатской границе. Китайцы медленно надвигались, делая по тридцать километров в сутки.

Спустя две недели после конференции главная масса европейских войск была уже в России, передовые полки на азиатской границе. «Белая стена» быстро формировалась.

17 января мы, – я и г. Мартен Дюбуа, взявший на себя обязанности главного гражданского комиссара французских войск на азиатской границе – оставили Париж, направляясь в Россию. Пижон выехал неделю тому назад, и был уже в Петербурге. Спустя двое суток и мы оказались там же.

В России поразило меня отсутствие одушевления, которое замечалось повсюду в Европе. По-видимому, эта страна, наиболее заинтересованная в деле, наименее интересовалась им. Какое-то странное равнодушие, угрюмая апатия читались на лицах, чувствовались в разговорах. Как будто этот народ махнул рукой на все, утратил надежду на будущее и застыл в оцепенении. «Страна мертвых!» – так резюмировал свои впечатления Дюбуа.

В Петербурге мы пробыли два дня, следя за непрерывным потоком европейских войск, авангарды которых уже занимали огромные территории вдоль Уральского хребта по линии Пермь – Златоуст – Уфа. Генерал Приальмон назначал каждому главнокомандующему его место в огромной цепи, протянувшейся от Карского до Каспийского моря.

Русские и немцы составляли северный конец ее на протяжении двухсот километров. Главной квартирой англичан, голландцев, бельгийцев и скандинавов была Пермь. Австро-итальянские армии оперировали в области Уфы. Французская занимала равнины к югу от Уральских гор, по эту сторону реки Урала. Ее подкрепляла турецкая армия, так как Турция, усвоившая европейский режим, решила присоединиться к европейской коалиции, несмотря на свою стародавнюю вражду с Россией. Впрочем, это произошло не без борьбы. Сильная партия в турецком парламенте отстаивала союз с Китаем, дававший, по ее мнению, Турции возможность разом отобрать у России Кавказ и побережье Черного моря с Крымом. Но одержала верх партия союза с Европой.

Главная квартира французов находилась в Оренбурге, куда и мы отправились 21 января. В Москве г. Дюбуа остался на несколько дней, задержанный делами по снабжению армии, мы же продолжали путь вместе с бригадой генерала Ламидэ.

Странное приключение ожидало нас на пути. Под самой Тулой скопление поездов вызвало продолжительную задержку. Часть солдат была высажена и отправлена пешком. Генерал Ламидэ со своим штабом решил проводить их лично; мы с Пижоном присоединились к офицерам. На пути кто-то обратил внимание на черную точку в небе. Генерал остановил колонну. Бинокли направились по указанному направлению. Точка приближалась, увеличивалась в объеме. Это был аэрокар – по-видимому, потерпевший аварию, так как двигался он по ветру. Вскоре форма его обрисовалась ясно. Сигара из золотисто-желтого китайского шелка, с двумя исполинскими черными драконами, намалеванными с обеих сторон…

– Китайский аэрокар! – воскликнул генерал.

Да, несомненно, это был китайский аэрокар. А я только что спрашивал себя, существует ли эта фантастическая сорокамиллионная китайская армия, точно ли мы отправляемся воевать с ней, не продолжаю ли я бредить?.. Продолжаю! Да разве я начинал?.. Это странное наваждение, чувство, какое испытываешь в кошмарном сне, когда пытаешься стряхнуть его с себя, не раз уже появлялось у меня в последнее время и положительно начинало пугать меня: не мешается ли мой рассудок под впечатлением ужасов этой адской войны?.. Но, к счастью, действительность всякий раз возвращала меня к нормальному состоянию. Так и теперь; китайский аэрокар разом заставил меня встряхнуться…

Он приближался, потихоньку опускаясь, и вскоре наши солдаты окружили его и притянули к земле, ухватившись за веревки. В гондоле оказалось четверо человек; их подвели к генералу.

Я смотрел и не верил глазам. Неужели это он? Вот вездесущий! Да, положительно, это был Вами. Пижон дернул меня за рукав и сказал вполголоса:

– А ведь это наш приятель!..

Да, это был Вами, с каким-то другим японцем, похожим на него как две капли воды – впрочем, для наших европейских глаз все японцы на одно лицо – но одетым в штатское платье, и с двумя китайскими солдатами. Вероятно, он отправился к китайцам с целью организовать их воздушный флот и во время какой-нибудь рекогносцировки был, вследствие порчи мотора, увлечен ветром в Россию.

– Я знаю этого человека, – сказал я генералу.

– О, в самом деле? Кто же это такой? Я в коротких словах сообщил генералу о Вами, имя и подвиги которого были, впрочем, известны ему из газет.

– Ага! Так это важная птица! – заметил он. – Ну, теперь мы ему подрежем крылья. Поговорите-ка с ним, спросите, кто он такой, откуда летит, где китайский авангард…

Я обратился к Вами, который смотрел на меня холодным взглядом, с чуть заметной презрительной усмешкой на губах.

– Кто вы такой? – спросил я.

– Вы сами знаете.

– Наш бывший союзник, Вами?

– Если вам угодно.

– А это кто?

– Мой слуга Эраочи Масатака.

– А эти китайцы?

– Спросите у них сами.

Я обратился к ним по очереди, но они только скалили зубы и упорно молчали. Вами тоже не пожелал давать дальнейших показаний. На вопрос, где находится китайская армия, что он там делал, как попал сюда, он холодно молчал, как и его слуга. Наконец, он промолвил;

– Вы только попусту теряете время. Кончайте допрос – больше ничего не узнаете!

В Туле был созван военный суд, который приговорил Вами и двух китайцев к расстрелу, как захваченных с оружием в руках. Слуга-японец остался в качестве военнопленного.

Казнь назначена была в десять часов вечера. Я решил пойти посмотреть на нее и пригласил Пижона. Он поморщился и, видимо, колебался.

– Чем вы недовольны? – спросил я. – Похоже вам жаль этого молодца…

– Жалеть мне нечего, патрон. Он опасный враг и много бы еще каверз наделал европейской коалиции, да и нам лично, при случае… Но мне не по нутру эта бойня, а вы так весело собираетесь любоваться на нее…

– Скажите, какой чувствительный! Разумеется я рад, что эту опасную каналью наконец уничтожат. Припомните-ка, чего мы натерпелись от него… Или вы забыли Аризону, Калифорнию, военный суд в Сан-Франциско, тюрьму, процессию, девственный лес, колесо – да за одно колесо я готов придушить его своими руками! – забыли об участи Билла Кеога, касика, забыли о плавании на рамах?..

– Ничего не забыл, патрон. Но я не жесток. Вы, я вижу, лютый тигр, вы, пожалуй, выпросите себе на память голову Вами и сделаете чашу из его черепа… Мне таких трофеев не нужно. Не пойду я смотреть, как будут расстреливать трех человек… беззащитных, патрон… привязанных к столбу…

– Ну и ступайте спать, – сказал я сердито. – А я пойду, чтобы хоть убедиться своими глазами, что мы избавились от этого врага.

Однако Пижон не утерпел. Он и впрямь пошел было спать, но в последнюю минуту вскочил и поплелся за мной.

Все трое приговоренных встретили смерть со стоическим хладнокровием. Когда все было кончено и отвязанные от столбов трупы лежали на земле, мы с Пижоном подошли взглянуть на них.

Странно – нам показалось, что расстрелянный японец не так похож на Вами, как было бы желательно. Я попросил у солдата фонарь, нагнулся над трупом, осветил лицо. Не тот… положительно не тот: и глаза не такие плутовские, и черты лица другие…

– Что вы скажете? – спросил я у Пижона. – А вы, патрон?

– Мне кажется… мне сдается…

– Что это не Вами?

– Ну да… Это другой, его слуга или товарищ. Они поменялись платьем.

– Но в таком случае Вами сидит под арестом… Надо сообщить генералу.

Мы отправились к генералу Ламидэ и нашли его в тревоге. Ему только что сообщили, что часовой, стерегший пленника-японца, найден убитым, а пленник исчез.

– Как убит часовой? – спросил я.

– У него перегрызено горло. По-видимому, это японский способ… Должно быть, пленник позвал часового и тот отворил дверь комнаты; японец набросился на него, загрыз, переоделся в его платье – и был таков.

– Печальная история, – сказал я, – тем более печальная, что ушел не слуга, а сам Вами, японский аэрадмирал, опаснейший из наших противников… Я видел труп расстрелянного японца – это не Вами. Очевидно, они поменялись платьем. Но как же за ними не следили? Где они сидели? В тюрьме?

– Нет, в какой-то пристройке подле казармы. Их заперли в комнате, а у дверей поставили часового. Никому и в голову не пришло опасаться какой-нибудь каверзы. Зубастый малый, однако!..