IX

ВАЛЬВЕР СДЕРЖИВАЕТ ОБЕЩАНИЕ, КОТОРОЕ ДАЛ РОСПИНЬЯКУ

(продолжение)

Сей военный совет, состоявшийся на глазах у всего двора, не был слишком долгим. Пардальян говорил меньше десяти минут. Теперь он ждал разрешения удалиться. Но королю совсем не хотелось его отпускать. Он сделал приближенным знак, разрешающий им подойти к своей особе, а сам продолжал увлеченно беседовать с шевалье.

— Эй! Что там творится? — вдруг вскричал Людовик, указывая на двери, возле которых мы оставили Вальвера. Теперь там поднялся какой-то шум.

А случилось вот что.

В свое время мы обмолвились о том, что, получив приказ от Кончини, Роспиньяк исчез. Напомним, что это произошло еще до того, как Пардальян самолично представился королю. Теплый прием, оказанный шевалье Людовиком XIII, заставил маршала д'Анкра призадуматься. В конце концов он направился к выходу, дав знак Лувиньяку, Роктаю, Эйно и Лонгвалю следовать за ним. Лейтенанты Кончини, которые наблюдали за Пардальяном, тут же выполнили безмолвное повеление своего господина.

Добавим, что сделано это было очень тихо и незаметно, но шевалье был начеку и все видел, хоть и казалось, что он целиком и полностью поглощен беседой с королем.

Кончини со своими людьми отправился навстречу Роспиньяку. Они столкнулись на парадной лестнице, и барон поспешил доложить:

— Все в порядке, монсеньор: этим фанфаронам не дадут выйти из дворца, их схватят прямо здесь.

— Нет, corbacco! — чертыхнулся Кончини. — Арест отменяется.

И, не в силах больше сдерживать свою страшную ярость, фаворит взорвался:

— Не знаю, чего уж там наплел королю этот старый проходимец Пардальян, но теперь он в таком почете, что разумнее отказаться от ареста. Король тут же вернет им свободу, и все наши старания пойдут прахом. Да еще и сами угодим за решетку.

— Черт бы их побрал! — гневно выдохнул Роспиньяк. — Неужели вы позволите им скрыться, монсеньор?

И с невыразимым сожалением добавил:

— А ведь они были у нас в руках!..

— Успокойся, Роспиньяк, — произнес Кончини, мрачно улыбаясь, — я отказываюсь от ареста, но это вовсе не означает, что им удастся ускользнуть от меня.

— Прекрасно, монсеньор! — воскликнул Роспиньяк.

— Вот что ты сделаешь… — начал Кончини, знаком подзывая лейтенантов. — Слушайте внимательно, господа: здесь, в Лувре, ничего не предпринимать. Настроение короля таково, что это может выйти нам боком. Надо пропустить этих мерзавцев… А дальше у них только два пути: или налево — по улице Сент-Оноре, или направо — по набережной. Итак, Роспиньяк, беги в мой особняк. Это, слава Богу, совсем рядом. Соберешь всех наших людей, включая и Стокко с его молодчиками. Солдат поставишь на улице Сент-Оноре, Стокко последует за ними, и они окажутся меж двух огней. Но нападать Стокко не будет, пока они не доберутся до самой улицы. А тогда уж им не уйти.

— Понятно, монсеньор. — возликовал Роспиньяк, — а если они направятся к пристани, за ними пойдут мои люди, и этим подлецам опять никуда не деться.

— Все предусмотрено, — самодовольно заявил Кончини, согласно кивнув головой. — Вы, Лувиньяк, и вы, Роктай, останетесь сейчас в передней и проследите за тем, как эта парочка будет покидать Лувр. — Маршал секунду помолчал, а потом предупредил: — Никаких стычек! Смотрите у меня, чтобы все было тихо!

— А если они сами начнут задираться, монсеньор? — спросил один из лейтенантов.

— Отойдите в сторону, — властно отрезал Кончини. — Впрочем, у вас будет на то веская причина: в королевском дворце не дерутся. Проследите, куда они направятся, и скрытно последуйте за ними. Если вдруг они не захотят воспользоваться парадным входом, выясните, к каким дверям они двинулись. И бегом — один к Роспиньяку, другой — к Стокко. Все понятно, да? Ступайте, господа. — И маршал обратился к капитану своей гвардии. — Роспиньяк, когда расставишь людей, вернешься ко мне и доложишь: я тоже хочу быть на улице Сент-Оноре.

— Вы увидите меня через несколько минут, — заверил своего господина Роспиньяк.

— Да, чуть не забыл, а это важно, — встрепенулся Кончини. — Их уже не надо брать живыми. Прикончите негодяев на месте и убедитесь, что они действительно мертвы! Вы разочарованы, мои славные волчата?.. Понимаю… Я тоже вне себя, porco Dio! — ругнулся фаворит. — Довольствоваться такой жалкой местью! Но делать нечего: меня очень беспокоит отношение короля. Я не хочу больше рисковать. Что же, не будьте требовательнее меня, господа. Рубите, колите, топчите, давите без всякой пощады. Забейте их насмерть! Ну. ступайте и не теряйте времени даром.

И Кончини быстро вернулся в зал, где занял свое место возле королевы-регентши.

Заранее зевая от скуки, Роктай и Лувиньяк приготовились томиться на посту в передней.

Роспиньяк с Лонгвалем и Эйно устремились к особняку Кончини. Там Роспиньяк быстро созвал своих людей и предупредил Стокко, у которого всегда было под рукой достаточно бандитов с большой дороги, за деньги готовых на все. Услугами этих головорезов пользовались то Кончини, то Леонора. Стокко мигом собрал человек двадцать и отправился с ними на указанное место.

А Роспиньяк в это время вел солдат на улицу Сент-Оноре. В отряде было больше сорока человек, включая командиров. Пылая ненавистью, Роспиньяк позаботился обо всем и даже нашел способ исправить допущенную хозяином ошибку, из-за которой мог провалиться весь план.

Капитан вовремя вспомнил, что почти напротив входа в Лувр начинается улица Пти-Бурбон. Она вливается в улицу Пули, потом сворачивает направо и под тем же именем Пти-Бурбон доходит до набережной Эколь. И это еще не все. Почти рядом с тем местом, где Пти-Бурбон меняла название на Пули, начинается улица Фоссе-Сен-Жермен. Пардальян и Вальвер — люди, на которых охотились головорезы Кончини, — вполне могли двинуться из Лувра к улице Пти-Бурбон. По ней они шли бы до набережной Эколь или попали бы на улицу Пули, миновав все засады и заслоны. А если бы граф и шевалье направились к улице Фоссе-Сен-Жермен, это было бы для них еще лучше, потому что по ней они могли бы выбраться на улицу Сен-Дени,

Роспиньяк прикинул все это в уме. И исправил оплошность Кончини, поставив около улочки Пти-Бурбон двух молодцов, которые должны были подать сигнал, если бы заметили, что добыча ускользает именно этим путем.

Минут за пятнадцать Роспиньяк устроил потрясающую западню, из которой не вырвался бы и сказочный великан, не говоря уже о двух простых смертных, которых звали Пардальян и Вальвер.

Убедившись, что все в порядке, охваченный кровожадной радостью Роспиньяк вернулся в Лувр и поспешил в тронный зал, чтобы доложить хозяину об исполнении приказа. Случаю было угодно, чтобы Роспиньяк вошел именно через ту дверь, возле которой переминался с ноги на ногу Одэ де Вальвер, с нетерпением ожидая, когда же закончится разговор между Пардальяном к королем.

Настроение у Вальвера было прескверным: он так и не увидел свою любимую Флоранс, а ведь только за этим граф и явился в Лувр.

Ему так хотелось встретиться с ней, что, когда он собирался во дворец, эта надежда незаметно переросла в уверенность: да, черт побери, он увидит Флоранс к поговорит с ней. Если бы Одэ хоть немного подумал, то сразу понял бы, что для таких надежд нет никаких оснований. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить: королева, а если не ока, так семейство Кончини будет держать Флоранс взаперти и позаботится, чтобы никто не пронюхал, где она находится.

Да, если бы Одэ пораскинул мозгами, ему давно все стало бы ясно и он нее был бы так жестоко обманут своих ожиданиях и не погрузился бы сейчас в пучину мрачного отчаяния. Вот только где это видано, чтобы влюбленные рассуждали здраво? Вальвер же не только не рассуждал, ко еще и распалял себя призрачными надеждами. Тем ужаснее оказалось разочарование.

В довершение всего старый друг Вальвера Пардальян беседовал с королем. А шевалье был единственным человеком в этой блестящей толпе, с которым можно было поделиться горем, поговорить о возлюбленной… Но сейчас Одэ не мог излить Пардальяну душу — и это обстоятельство окончательно добило графа.

Однако Вальвер взял себя в руки, рассчитывая, что шевалье быстро освободится. И восторженно приветствовал короля, о чем мы уже знаем. Милостивое внимание монарха несколько утешило Одэ. Но, к несчастью, аудиенция, которую Людовик XIII на глазах у всего двора дал Пардальяну, изрядно затянулась. Вальвер снова помрачнел и постепенно впал в беспросветное отчаяние. Внутри у графа все клокотало, ему необходимо было выплеснуть свои чувства…

И тут вошел Роспиньяк. Погруженный в сладостные мечты о предстоящей расправе, он просто не заметил Вальвера, А вот тот-то его не упустил, Одэ забыл обо всем на свете — о своем горе, о том, где он находится и кто его окружает… Граф не думал больше— ни о короле, ни о Пардальяне. В мозгу Вальвера крутилась одна мысль.

«Черт возьми, этот негодяй очень кстати… Вот на нем-то я и отыграюсь!»

Не долго думая Одэ сорвался с места и вихрем подлетел к капитану маршальской гвардии. Два прыжка — и Вальвер преградил дорогу Роспиньяку; тому пришлось остановиться.

— Эй, Роспиньяк, куда торопишься? — гаркнул молодой граф. — Да ты просто сияешь от радости! Сразу видно, что напакостил! Ты ведь большой мастак по этой части, а?

— Вы с ума сошли! — аж подпрыгнул Роспиньяк. — Это вам не улица! Вы что, забыли, где находитесь?

На них стали обращать внимание. Роспиньяк побледнел от ярости и до крови закусил губу. Он ответил Вальверу свистящим шепотом, надеясь, что и противник заговорит потише.

Роспиньяк попытался проскользнуть мимо Одэ, чтобы избежать драки в присутствии короля, но Вальвер крепко ухватил капитана за плечо и закричал еще громче:

— Я-то ничего не забыл! А вот ты. похоже, запамятовал, что негодяям вроде тебя здесь не место! Я тебя не пущу! Я просто вышвырну тебя отсюда, как вышвыривают негодного лакея.

На этот раз слова Вальвера услышали все, Даже король, который, как мы уже видели, повернулся в ту сторону, откуда доносился шум.

Людовик сразу узнал Роспиньяка, которому никак не удавалось сбросить с плеча тяжелую руку Одэ, В глазах у венценосного подростка вспыхнули недобрые огоньки, и он немедленно перевел взор на маршала д'Анкра.

Пардальян тоже быстро разглядел споривших мужчин. Он слегка нахмурился. Сразу оценив, к каким последствиям может привести безумная выходка Вальвера, шевалье подумал:

«Какое счастье, что я здесь и что король нуждается во мне. Иначе этот сумасшедший бы погиб… Юный король не посмел бы оградить его от мести флорентийца».

— Это ведь один из дворян монсеньора д'Анкра позволяет обращаться с собой таким образом? — спросил Людовик XIII с деланным безразличием.

Приближенные короля были рядом. И Люинь, злорадно улыбаясь, ответил Его Величеству:

— Это — начальник маршальской охраны, сир. Да на нем просто лица нет! Ну и Роспиньяк!

— Вы только посмотрите на маркиза д'Анкра! Он позеленел от злости!

— Так и желтуху подхватить недолго!

— Чтоб ему от нее и сдохнуть!

— И избавить нас наконец от своей особы!

— По-моему, этот смелый дворянин тысячу раз прав: барон де Роспиньяк — редкостный мерзавец и ему не место в королевском дворце!

— В Бастилии ему место, вот где!

— Давно пора вышвырнуть его отсюда!

— Со всеми приспешниками!

— А начать с хозяина:

Все эти соображения дворян из королевской свиты сталкивались, пересекались, перемешивались, разили наповал Кончини и его свору. Каждый старался ввернуть ядовитое словечко, каждый стремился угодить государю.

В любом другом случае король дал бы знак капитану своих гвардейцев, и тот немедленно прекратил бы этот невиданный скандал, арестовав наглецов и упрятав их за решетку, чтобы они могли хорошенько поразмыслить на досуге и раз и навсегда понять, что негоже буянить в королевском дворце и тем более — в присутствии монарха. Это грозило смертью.

Но Людовик не делал никаких знаков. Он стоял молча… Следовательно, Его Величество не гневался. Следовательно, его устраивало, что публично унижен офицер из охраны Кончини, то есть смертельно оскорблен сам маршал. Это было понятно как друзьям, так и врагам фаворита, положение которого сильно пошатнулось.

Однако, услышав похвалу в адрес Вальвера, король заметил с тем же притворно безразличным видом:

— И все-таки эта выходка не сойдет ему с рук.

Приближенные удивились, а Людовик пояснил:

— Как суперинтендант Лувра господин д'Анкр сейчас потребует, чтобы виновный был строго наказан. Граф де Вальвер — достойный дворянин, но он, похоже, не имеет ни малейшего представления о придворном этикете. Мне очень жаль, но по справедливости я вынужден буду согласиться с маршалом…

Пардальян посмотрел на короля с легким презрением и холодно сказал:

— Я должен предупредить Ваше Величество, что удовлетворить просьбу господина д'Анкра о наказании господина де Вальвера — это все равно, что отрубить мне правую руку.

Людовик смешался и промолчал. А шевалье продолжал еще суше:

— Как же я буду защищать вас, если вы хотите превратить меня в однорукого калеку? И как же нам победить, если вы сами покушаетесь на своих преданных сторонников?

— Ну, если так, то это совсем другое дело, — тихо и неуверенно пробормотал король. И, выдавая свои тайные опасения, добавил: — Как он сейчас раскричится!

Пардальян пожал плечами и спокойно заметил:

— Покричит-покричит и успокоится.

В это время все с живым интересом наблюдали за Вальвером и Роспиньяком, Впрочем, их ссора не затянулась и никто не смог в нее вмешаться, поскольку король молчал и как будто одобрял эту, как он сам изволил выразиться, «выходку достойного дворянина».

Поняв, что ему не вырваться из железных пальцев Вальвера, Роспиньяк перестал сопротивляться. С перекошенным лицом, с пеной на губах он прохрипел:

— Клянусь адом, это уж слишком! Дайте пройти, тысяча чертей! Мы встретимся на ваших условиях, когда вам будет угодно! Да пустите же меня!..

Капитан маршальской гвардии совсем потерял голову и заикался от бессильного гнева. Но он все еще старался говорить тихо, чтобы окружающие не услышали мольбы в его голосе.

Все видели, что барону не удается освободиться. И все прониклись невольным уважением к незнакомцу, который с такой легкостью усмирил силача Роспиньяка. А ведь приспешнику Кончили до сих пор не было равных. Все заметили, что губы у барона зашевелились, но никто не разобрал ни слова.

Зато все прекрасно разобрали ответ Вальвера: тот орал так громко, что его услышал бы и глухой,

— Нет, Роспиньяк, я тебя не отпущу, — кричал Одэ. — Вернее, после того, как выполню свое обещание. Помнишь, что я тебе говорил: где бы мы ни встретились, мой сапог по-прежнему к твоим услугам. А я слов на ветер не бросаю.

Вальвер вцепился в Роспиньяка двумя руками и приказал:

— А ну-ка повернись, барон.

Роспиньяк извивался, как. червяк, сопротивляясь с удесятеренной силой. Но все было бесполезно. Вальвер оторвал барона от пола и на вытянутых руках понес к дверям. Какие-то пять-шесть шагов — и, удерживая противника одной рукой, Одэ распахнул другой створку двери. Потом опять крепко схватил врага двумя руками и чуть отступил от выхода. И вдруг снова поставил Роспиньяка на ноги, подтолкнул и скомандовал:

— Вперед, барон!

В тот же миг граф правой ногой дал приспешнику Кончини сокрушительный пинок, который весьма ускорил полет неотразимого, элегантного, грозного барона де Роспиньяка. Было такое впечатление, что страшный ураган подхватил соломинку и швырнул ее в открытую дверь. Раздался дикий вопль, а потом из передней донесся глухой звук, с которым тяжелое тело рухнуло на ковер. Больше барон в зале не появился…

Но Вальверу и этого было мало. Он подошел к дверям и прокричал:

— И не смей больше показываться мне на глаза, а то получишь еще один такой подарочек.

Одэ помедлил, словно ожидая ответа. Ответа не последовало. Роспиньяк ничего не услышал по той простой причине, что потерял сознание: не столько от боли, сколько от ярости и стыда. Не дождавшись ответа, Вальвер закрыл дверь, повернулся и как ни в чем не бывало осмотрелся, словно оценивая, какое впечатление произвела его экстравагантная и, надо признать, весьма неуместная выходка.

Х

ПАРДАЛЬЯН СНОВА ВМЕШИВАЕТСЯ

Впечатление было убийственное.

Король молчал, и в огромном зале стояла мертвая тишина. Людовик не шевелился, и казалось, что некий волшебник превратил всех этих блестящих кавалеров и ослепительных дам в мраморные изваяния. Король замер с непроницаемым лицом, скрывая досаду и, скажем честно, страх перед неминуемым объяснением с Кончини, и на лицах статуй, которые минуту назад были галантными придворными, тоже ничего нельзя было прочесть. Друзья и враги Кончини — все окаменели, ожидая реакции Людовика, готовые тут же подражать ей. Только на губах у Пардальяна играла насмешливая, чуть презрительная улыбка, а в глазах прыгали веселые искорки.

Гнетущая тишина смутила Вальвера. Увидев статуи вместо людей, он содрогнулся. Ему казалось, что на бесстрастных лицах написано осуждение. Весь его гнев — в котором, вероятно, была и доля неосознанной ревности — улегся как по волшебству. И Одэ стало ясно, что он совершил нечто ужасное. Уверяю вас, что в этот миг он отнюдь не гордился собой. Наоборот, Вальвер ругал себя последними словами.

«Бей меня лихорадка! — в отчаянии думал он. — Порази меня чума! Какая муха меня укусила?! Устроить такой скандал — в Лувре, на глазах у Его Величества, в присутствии королевы-регентши, при всем дворе!.. Да я сошел с ума! Может, меня цапнула бешеная собака?.. Что же она не разорвала, не загрызла меня насмерть? Эх, дьявол, лучше бы она сожрала меня со всеми потрохами… Стоял бы себе спокойно! Так ведь нет, решил силу свою показать! Жалкий хвастун, хам, грубое животное, скотина! Вот это влип! Ох, как кружится голова… Сама готова слететь с плеч… Будто на ниточке болтается… Сам виноват! Голову не жалко, черт с ней… Я честь свою уронил, вот что страшно! Все решат, что я человек невоспитанный и что такому нечего делать в приличном обществе. Меня будут считать грубияном, неотесанным мужланом… Меня, потомка славного рода Вальверов! О, чтоб мне пусто было! Ух, гром и молния, тысяча чертей!»

Одэ раскаивался искренне и глубоко. Но было уже поздно. И молодой граф сказал себе:

«Заварил кашу — теперь расхлебывай. Пусть меня казнят, но я не хочу прослыть наглецом… Надо объяснить все королю, извиниться…»

Следует заметить, что Вальвер мог спокойно уйти, но даже не подумал об этом. А ведь это был лучший способ сохранить голову: которая «болталась на ниточке». Юноша любил и был любим, у него было множество причин дорожить жизнью. Но он не вспоминал об этом. Его волновало лишь то, что он опозорился в столь блестящем обществе. Страх прослыть неотесанным мужланом заглушил мысли об опасности, что доказывает: Вальвер был еще большим ребенком.

Забыв обо всем, он направился туда, где стояли Людовик XIII и Пардальян. Перед графом расступились, как перед зачумленным; придворные не знали, что решит король.

Когда Вальвер двинулся с места, все эти статуи ожили, зашевелились, словно развеялись таинственные чары.

Первым зазвучал голос королевы. Явно отвечая на вопрос, заданный шепотом, Мария Медичи громко заявила:

— Конечно, это не дворянин. Это простолюдин какой-то без роду и племени. Он силен, как бык, и ведет себя, как последний дикарь. Надо выяснить, как он сюда попал. Да еще и подошел к Его Величеству — нет, это просто верх бесстыдства! Этот человек заслуживает самого сурового наказания — в назидание всем наглецам и грубиянам!

Эти слова были прямым предупреждением сыну. На Вальвера они подействовали, как удар хлыста.

Возбужденный Кончини принялся что-то быстро говорить королеве, а та согласно кивала головой. Леонора поддерживала мужа со свойственной ей решительностью. Как и опасался король, глупая выходка становилась чрезвычайным происшествием.

Как обычно, лицо Фаусты было непроницаемым; красавица не принимала участия в обсуждении досадного инцидента.

Король был очень расстроен, и Пардальян тихо предупредил его:

— Господин д'Анкр потребует кровавой расправы… Не забывайте, сир, что отдать ему господина де Вальвера — это все равно что схватить меня самого, связать по рукам и ногам и швырнуть своре ваших врагов.

— Я никогда не поступлю так, сударь, — пообещал Людовик. — Но…

Он не закончил своей мысли, однако Пардальян все понял без слов. И друзья короля, которые знали его дольше — что вовсе не означает, будто они знали его лучше, чем шевалье, — тоже сообразили: монарх искренне хочет того же, что и Пардальян, тем более что Людовик слепо верил шевалье, чувствуя, что над ним, четырнадцатилетним подростком, нависла страшная угроза и что лишь Пардальян может его спасти. Королю было совершенно ясно, что в его собственных интересах защитить Вальвера, голову которого сейчас потребует Кончини. Добавьте еще то, что сам король вовсе не гневался на Одэ. Даже наоборот. В душе он ликовал, как ребенок, радуясь унижению, которому подвергся ненавистный фаворит: ведь всем было понятно, что Вальвер не только проучил Роспиньяка, но и запятнал честь самого Кончини. И королю хотелось не наказать молодого графа, а наградить.

Почему же в таком случае его одолевали сомнения?

Все дело в том, что Людовик XIII уже в юные годы начал проявлять ту нерешительность и слабохарактерность, которые сохранил на всю жизнь и благодаря которым стал игрушкой, пусть и не всегда послушной, в руках такого волевого человека, как Ришелье. Король знал о своей слабости. Он понимал, что ему трудно будет возражать упорному Кончини, которого всячески поддерживает королева; юноша опасался, что ему снова придется сдаться — как сдался он только что, когда всем уже казалось, что фаворит повержен окончательно и бесповоротно. Вот почему король боялся вступать в борьбу с Кончини. Тем более что требование маршала на этот раз было вполне законным: по справедливости Вальвера действительно следовало наказать.

Пардальян прекрасно чувствовал состояние короля и подумал без всякого почтения:

«И хочется, и колется, понимаю… Ладно, возьму все на себя. У меня, слава Богу, спина широкая — и кто за ней только не прятался…»

Шевалье сразу нашел единственное решение и громко спросил:

— Угодно ли Вашему Величеству, чтобы я ответил от вашего имени господину д'Анкру?

— Отвечайте, — поспешно согласился король, ясно показывая, с каким облегчением он принимает это предложение.

Пардальян чуть заметно улыбнулся. Глядя Людовику прямо в глаза, словно желая передать ему часть своей силы и воли, он уточнил свою мысль:

— Итак, я буду говорить от имени Вашего Величества. И стало быть вы, сир, не сможете меня опровергнуть, ибо опровергнете тогда самого себя.

— Будьте покойны, сударь: я подтвержу все, что вы скажете, — откликнулся король,

Он заявил это энергично и уверенно: юноша не сомневался, что шевалье заставит Кончини отступить. Пардальян удовлетворенно улыбнулся.

В этот миг к королю с разных сторон подошли Вальвер и Кончини. Расстроенный Вальвер хотел повиниться, не думая о том, что совершает еще один проступок, собираясь заговорить с монархом без его милостивого на то соизволения.

Пардальян все понял и выразительнейшим взглядом приказал Одэ молчать.

Впрочем, к королю уже обратился Кончини. Обычно он строго соблюдал этикет, однако на сей раз сознательно пренебрег его правилами. Но фавориту Марии Медичи позволялось все… Кончини был очень бледен. Его била нервная дрожь. Было видно, что ему стоит неимоверных усилий сдерживать себя. Голос у него не срывался, но маршала выдавал сильный итальянский акцент, проявлявшийся всякий раз, когда Кончини чрезмерно волновался.

— Сир. такой скандал, такое оскорбление, нанесенное одному из преданнейших ваших слуг, — асе это не может остаться безнаказанным. Виновника надо заточить в крепость! Нижайше испрашиваю у Вашего Величества разрешения на арест этого человека.

Огромным усилием воли Кончини заставил себя выразить просьбу в почтительных выражениях, но в голосе маршала звучали властные интонации.

Пардальян ответил ему холодным тоном:

— Конечно, граф де Вальвер поступил не лучшим образом. Это бесспорно. Но не брать же его за это под стражу! По-моему, устного порицания: от короля будет вполне достаточно,

Кончини передернуло: такого поворота событий он не ожидал. Фаворит сразу понял, что Пардальян говорит с разрешения Людовика; иначе и быть не могло. И маршал д'Анкр почувствовал, что Пардальяна ему не одолеть. Тогда он снова обратился к королю — по-прежнему выбирая выражения, но не меняя властного тона:

— Ваше Величество не откажет в законной просьбе самому преданному из ваших слуг! Прошу позволения лично произвести арест.

Читатель знает, что Пардальян не отличался особым терпением. И сейчас лицо шевалье мгновенно вспыхнуло от гнева. Быстро сделав два шага, он оказался возле фаворита и, окинув его презрительным взглядом, заявил:

— Сударь, когда я к кому-то обращаюсь, а мне не отвечают, я рассматриваю это как оскорбление. А оскорблений я не прощаю. Хоть я и стар, но вполне могу забыться, как этот юноша, и потребовать удовлетворения прямо на месте.

Кончини содрогнулся. Он знал по опыту, что с Пардальяном шутки плохи. Фаворит сразу представил себе, как богатырские руки опускаются ему на плечи — и он, Кончини, на глазах у всего двора переживает то же унижение, какое только что пришлось испытать Роспиньяку. И маршал д'Анкр понял, что необходимо отступить. Он закусил тубу, сжал кулаки с такой силой, что ногти вонзились в ладони и на коже выступила кровь, и заставил себя улыбнуться. С самым вежливым видом он спросил, изображая удивление:

— Вы почтили меня своим вниманием, сударь?

— Да, сударь, — холодно ответил шевалье,

— Простите, не услышал. И что же вы мне сказали? — любезно осведомился фаворит.

— Я сказал, что арест, которого вы требуете, — это слишком суровое наказание за такой проступок, — отчеканил Пардальян.

— Не согласен, — возразил Кончини. — Было оскорблено достоинство коронованных особ.

— Позвольте, позвольте, — насмешливо протянул шевалье, — вы глубоко заблуждаетесь. Оскорбление действительно было — страшное оскорбление. Но все видели, что граф де Вальвер нанес его не королю, а барону де Роспиньяку. Он у вас на службе? Если так, вы сделали плохой выбор… Вы считаете, что оскорбление распространяется и на вас? Правильно считаете, ведь вы — хозяин пострадавшего. Только не следует распространять это на кого-то еще.

— А я утверждаю, что здесь произошел скандал, — настаивал Кончини. — Скандал в королевском дворце. Следовательно, это было преступление против монарха.

— Еще большее заблуждение, — холодно заметил Пардальян. — Просто один дворянин публично высказал свое мнение о другом дворянине. Вот и все. У нас во Франции человек благородного происхождения, посчитавший себя оскорбленным, обнажает шпагу, атакует обидчика и убивает его — или же погибает сам. В любом случае пролитая кровь смывает нанесенное оскорбление. Уверяю вас, что, вымаливая у короля разрешение на арест обидчика, оскорбленный сам себя унижает, и это ясно всем и каждому. А вы, похоже, этого не знали. Вас извиняет то, что вы иностранец и в вашей стране, возможно, все по-другому… Но теперь вам известно, каковы наши обычаи. А раз вы живете у нас и чувствуете себя оскорбленным тем, что был унижен человек, который вам служит, — что ж, я объяснил вам, как следует поступить, чтобы спасти свое попранное достоинство. Я ручаюсь, что господин де Вальвер — человек чести, хоть и излишне горяч, и не откажется от поединка, на который, полагаю, вы его вызовете.