В Версале маркиза занимала на первом этаже двадцать комнат, а королева на втором – одиннадцать. Старшая статс-дама де Ноай несла шлейф маркизы, а шлейф королевы – простой паж. При выездах ее сопровождали лейб-гвардейцы. Если она отправлялась куда-либо по стране, ее должны были приветствовать лично губернаторы и интенданты, а города посылали ей подношения. За ее запряженной шестеркой каретой следовала такая же с придворными дамами. Затем следовали тележки со скарбом, 7 мулов и 12 человек конного конвоя...

Такой женщине было, конечно, необходимо подходящее жилище. И она нашла его в своем замке Кланьи, втором Версале, недалеко от первого. Сначала Людовик велел построить в Кланьи небольшой загородный дом для своей возлюбленной. Когда маркиза увидела его, она объявила, что для какой-нибудь оперной певички его бы вполне хватило...

Ей был нужен только замок, и она поручила его строительство в то время 28-летнему Мансару. Проектирование и строительство замка обошлось в 2,5 миллиона ливров, а уже в 1669 г. он в полуразрушенном виде был продан архитектору Делондру за 400 тыс. ливров. Мадам де Савиньи видела замок в августе 1675 г., она называет его Дворцом Амиды. Реконструируемое здание еще не было готово, а известный Ленотр уже высаживал парк. «Он посадил небольшой темный лес, который выглядел очень живописно, потом посадил небольшую рощу апельсиновых деревьев в больших кадках. Они образовали тенистые аллеи, по ним было приятно прогуливаться, а чтобы замаскировать кадки, с обеих сторон были устроены палисадники, целиком засаженные цветущими розами, жасмином и гвоздикой. Все это было, несомненно, прекраснейшим, удивительнейшим, очаровательнейшим нововведением, о котором можно было только мечтать».

Маркиза родила королю семерых детей, которые по указу Парламента были признаны его законными детьми: старшего сына он произвел в герцоги Мэна и дал ему поместья и привилегии, старшую дочь он выдал замуж за герцога Бурбонского, а другую – за своего племянника, герцога Шартрского, будущего регента.

Однако, несмотря на все великолепие, могущество и на все праздники, которые устраивала она или устраивали в ее честь, главным оставалось то, что только в первые годы ее господство было несомненным. Впоследствии ей надо было опасаться, зная непостоянство Людовика, появления более молодой, а также более красивой и умной соперницы. Ведь если однажды она вознеслась, то с тем же успехом могла и рухнуть... Она никогда ни в чем не была уверена и постоянно была окружена толпой врагов и завистников. Многих раздражало ее высокомерие, ее острый язык, и все постоянно следили за ней, чтобы обо всем донести королю и таким образом спровоцировать тихий дворцовый переворот, а на место прежней надоевшей могла взойти новая красотка. К этому заранее велись приготовления, и всегда под рукой была какая-нибудь дамочка, для которой заветным желанием было возложить на себя эту корону.

Любовь и страсть Людовика к маркизе длились годы, но уже в 1672 г. гордая маркиза страдала от глухой ревности, и она пребывала, как замечает мадам де Савиньи, в неописуемом состоянии духа: в течение двух недель не показывалась на люди, писала с утра до вечера, и все рвала в клочья перед сном... И никто не сочувствовал ей, хотя делала она немало добра, замечает писательница, характеризуя маркизу и остальных. Через три года, когда все тревоги как будто улеглись и Людовик к ней вернулся, все повторилось – и значительно серьезнее. Людовик вдруг впал в глубокую набожность, однако умные люди потихоньку передавали, что он пресытился маркизой...

Гордой женщине пришлось пережить, что в Великий Четверг 1675 года священник ее прихода отказал ей в отпущении грехов, а когда она пожаловалась на это его версальскому коллеге, тот одобрил действия своего викария. К тому же как раз в это время великий проповедник Боссюэ снова пошел в гору и добился, чтобы король удалил свою любовницу. Маркиза возмутилась и, когда Боссюэ как-то посетил ее, засыпала его упреками: ему потребовалась немалая выдержка, чтобы отделаться от нее. Ведь только он один должен был иметь доступ к душе короля...

Когда маркиза поняла, что все ее попытки разбиваются об его непоколебимое спокойствие и высокомерие, она решила добиться своего с помощью интриг и лести и задействовала для этого самые высокие авторитеты церкви и государства. Однако и на этот раз ничего не вышло.

Ее изгнание длилось еще не один месяц. Казалось, что прежние отношения вообще никогда не вернутся. В это время маркиза родила двойню: будущих графа Тулузского и мадемуазель де Блуа. Как пишет Савиньи в конце июня: «Твое мнение насчет Кванты (так мать и дочь называли маркизу в своих письмах) подтвердилось. Конечно, невозможно вернуть прошедшее, но сейчас ее могущество и власть снова вознеслись до небес. И сейчас она стремится к тому, чтобы эта полоса удачи длилась как можно дольше. Между тем весь двор опять собирается вокруг нее, полный безграничного почтения».

И месяцем позже: «Любовь к маркизе все еще на высоте, и это разносят во все стороны, чтобы позлить священника и весь белый свет...»

И если в 1675 г. маркиза была удалена из религиозных побуждений, то в следующем году это произошло по тем же причинам, по которым возвысилась она сама.

Ведь король был постоянно охвачен всепоглощающей страстью к мимолетным, постоянно меняющимся любовным интригам, и Савиньи, всегда достоверно описывающая нравы двора, достаточно прозрачно намекает: «В квантовых краях попахивает свежей плотью...»

Сначала монаршей милости удостоилась принцесса де Субиз. Она полюбила короля, как остроумно было замечено, из любви к своему мужу. После того как она обеспечила себе желаемые привилегии и доходы, и срок ее фавора истек, она как ни в чем не бывало вернулась к своему мужу, восхищенному ее удачным предприятием и сердечно принявшему ее вполне в соответствии с «Амфитрионом» Мольера, где было указано, что в совместном с Юпитером обладании нет ничего постыдного, при условии, что Бог заплатит за это подходящую цену...

Савиньи пишет 2 сентября 1676 г., что мадам де Субиз промчалась со скоростью видения и все вернулось на круги своя. «Кванта намекала, что все равно она лучше всех...» Однако прошло немногим более недели, и все пришли к выводу, что звезда маркизы меркнет. Были слезы, глубокие переживания, притворная жизнерадостность и снова погружение в глубокую тоску.

«Одним словом, подходит к концу моя любовь. Одни трепещут, другие ликуют. Некоторые хотят, чтобы все осталось по-прежнему, однако большинство за смену декораций. Короче, все живут, по мнению сведущих людей, в ожидании кризиса...»

В конце месяца, замечает Савиньи, все были убеждены, что любовь короля угасла, и маркиза колебалась между признаками, которые могли бы принести возвращение милости, и опасениями, что она ничего для этого не делает и что он опять положил глаз на кого-нибудь.

«Однако дружеские отношения не могут быть прерваны так просто, ведь такую красоту и высокомерие трудно отодвинуть на второй план. К тому же ревность очень живуча. Но может ли она что-нибудь предотвратить?»

В середине октября маркиза узнает о своей участи.

«Если бы Кванта решилась на отречение в Пасху, вернувшись в Париж (1675), она не оказалась бы сегодня в таком безысходном положении. Это было бы наилучшим решением, однако слабость человеческой натуры велика. Все хотят добиться легкого обогащения, а это приводит к бедности скорее, чем к богатству...»

После Субиз в милость к королю попала мадам де Людр. Однако, не обращая внимания на эту интрижку, как она и предполагала, быстро закончившуюся, маркиза была озабочена медленным, но верным возвышением новой блистательной звезды на небе Версаля. Это была вдова поэта Скаррона, урожденная д'Обиньи, впоследствии маркиза де Ментенон, которой, благодаря стараниям Монтеспан, было в свое время поручено воспитание ее с королем детей, и ей со временем удалось попасться на глаза королю.

Де Савиньи в своих письмах называет вдову Скаррона «Подружка» и упоминает о некоторых моментах ее медленного, но неотвратимого восхождения, которое в начале мая 1676 г. привело к победе более блистательной, чем в свое время прежней фаворитки.

«Все брошено к ее ногам. Ей переданы даже камеристки ее предшественницы. Одна держит пред ней горшочек с притираниями, стоя на коленях, другая натягивает ей перчатки, третья укладывает ее спать. Ни для кого не находится у нее доброго слова, и я думаю, что она потихоньку насмехается над постоянной готовностью услужить ей».

Однако час окончательного прощания Людовика с Монтеспан еще не наступил, так же как и окончательное воцарение Ментенон. И когда мадам де Людр была облагодетельствована им, он снова вернулся к своей прежней возлюбленной и даже, похоже, с прежними чувствами.

11 июня Савиньи писала своей дочери: «Ах, доченька, какой триумф в этом Версале! Какая радость снова завладеть им! Я целый час находилась у нее в комнате. Уже причесанная и одетая, она лежала в кровати, отдыхая после Великого поста. Несчастной Жо (мадам де Людр) наносился удар за ударом, и Монтеспан смеясь повторяла, что та имела наглость жалеть ее. Представь себе, на какие унижения может пойти человек, не обладающий слишком большим самомнением, и ты поймешь в какой-то мере, в чем дело. То есть Малышка (госпожа де Людр) займет свое прежнее место при Мадам (Лизелотте Орлеанской)».

Ведь теперь снова закружившийся вокруг Монтеспан двор стал избегать ее, познавшую такой непродолжительный взлет. Маркиза стала постоянно преследовать де Людр, отравлять ей жизнь и презрительно называть ее «эта босячка».

Далее Савиньи отмечает, что король и его возлюбленная в последующие месяцы были более близки и общались чаще, чем когда-либо прежде. Казалось, чувства прежних лет вернулись, все былые опасения исчезли и любой мог с уверенностью утверждать, что никогда не видел более прочного ее положения.

«Мадам де Монтеспан с недавних пор все больше покрывается бриллиантами, и стоит немало труда не отступить перед сиянием этой божественности. Их любовь, похоже, достигла наивысшей точки, кажется, она усиливается на глазах. Невиданное дело, чтобы такая страсть могла возобновиться...»

Однако, несмотря на все неожиданные и большие победы и почитание, какая-то тайная мысль терзала фаворитку, что выражалось в постоянном беспокойстве. Ведь она всегда была страстным игроком в карты, а в 1678 г. ее азарт стоил ей более 100 000 экю ежедневно. В Рождество она потеряла 700 000 талеров, однако поставила на три карты 150 000 пистолей и отыгралась. Пошел последний год ее господства, и пора было подводить итоги длинному списку ее побед.

Ей стукнуло тридцать восемь лет, и ее могла вытеснить соперница, годящаяся ей в дочери. В марте 1679 г. она просила аббата Гоблена помолиться за короля, стоящего на краю глубокой пропасти. Этой глубокой пропастью была восемнадцатилетняя мадемуазель де Фонтанж, с волосами цвета спелой ржи с переливами, огромными светло-серыми бездонными глазами, молочной белизны кожей лица, розовыми щечками, и, по словам современников, она вела себя как настоящая героиня из романов. Как и Людр, и Лавальер, она была придворной дамой королевы и, по свидетельству Лизелотты фон дер Пфальц, прелестна, как ангел, от кончиков пальцев ног до корней волос. Родственники послали ее ко двору, чтобы она составила себе счастье как раз благодаря своей красоте.

«Неожиданно маркиза оставила двор по причине своей ревности к мадемуазель де Фонтанж»,– указывает современник в своих заметках за март.

Однако Людовик, как совершенно верно рассказывали, любил своих подруг не так, как они хотели, а так, как ему больше нравилось. Он не разрешил ей покинуть его по ее желанию. И как прежде Лавальер должна была послужить триумфу Монтеспан, так теперь она сама должна была служить фоном для новой фаворитки. Она хотела удалиться, надеясь, что, возможно в будущем, через определенное время, король опять обратит на нее внимание.

В конце марта она писала герцогу де Ноай: «Все здесь достаточно спокойно, король приходит ко мне только после мессы и после ужина. Лучше встречаться реже и спокойно, чем чаще и в тревоге...»

Когда брат короля давал бал в Вилле-Котре, где некоторые из приглашенных были в масках, Фонтанж появилась в сногсшибательном туалете, похожем на платье Монтеспан. Всем стало ясно по поведению Людовика, что маркиза пала, король больше не замечал ее. Придворное общество, привыкшее подражать во всем всемогущему повелителю, тотчас последовало его примеру.

Как пишет Савиньи, Монтеспан была вне себя, много плакала, ее гордость была ужасно задета. Как прежде она насмехалась над своей предшественницей Лавальер, так теперь острым языком она язвила в адрес своей последовательницы. Она открыто высмеивала Фонтанж и говорила каждому, как утверждает Бюсси-Рабютен, что король не очень разборчив, если он любит какую-то девчонку, знакомую с провинциальными интрижками. И у нее нет ни ума, ни воспитанности, это всего лишь красивая картинка...

Фонтанж, однако, получившая титул герцогини с ежегодным доходом в 20 000 талеров, буквально завалила отставную фаворитку и ее детей ценными подарками. Теперь уже ничто не могло удержать так долго и с трудом спрятанный гнев и ненависть Монтеспан, и она устроила королю грандиозный скандал. А когда ее милый Людовик стал укорять ее за невыносимое высокомерие, властолюбие и другие ошибки, она отвечала, вне себя от ярости, что, какой бы плохой она ни была, уж на его бы месте лучше помолчать...

На озаренном «королем-солнцем» небосклоне всходила новая ослепительная звезда. Нежные чувства, проявляемые Людовиком к юной маркизе де Фонтанж, ни для кого уже не были секретом, и промедление грозило Монтеспан безжалостной отставкой.

Трижды она пробиралась в заброшенную церковь, чтобы лечь в чем мать родила на холодную каменную столешницу. Перерезав во славу Асмодея и Астарота горло очередному младенцу, Гибур трижды наполнял кровью колдовскую чашу, которую, согласно ритуалу черной магии, ставил между ног королевской любовницы, а колдовство все не срабатывало.

Господство Фонтанж длилось не более двух лет. Уже в конце июня 1681 г. она умерла от воспаления плевры и легких, осложненного потерей крови при родах. Она умерла, убежденная, что отравлена своей соперницей. Людовик думал так же и хотел дать распоряжение произвести вскрытие, однако родственники герцогини выступили против этого, и установить истинную причину смерти не удалось. Несмотря на это, версия об отравлении получила распространение, и мадам де Келюс, Ментенон, Лизелотта фон дер Пфальц и Бюсси-Рабютен склонялись к ней.

Сегодня мы знаем, что она имеет основания, так как Монтеспан только и думала, как устранить соперницу. Мы знаем, что она была постоянной клиенткой чародейки и изготовительницы ядов Монвуазен, о которой Лафонтен писал: «В Париже одна женщина разводит ядовитых змей...» Она имела многочисленную клиентуру в различных социальных сферах и годовой доход в 50—100 000 франков, который она проматывала в кутежах и роскоши со своими любовниками.

Когда по приказу префекта полиции Ларейни в марте 1679 г. Монвуазен арестовали, запретили этот род деятельности и стали преследовать ее бродящих по стране коллег мужского и женского пола, Ларейни писал с ужасом: «Жизнь людей превратилась в ходячий товар. Осталось чуть ли не единственное средство, к которому прибегают при всяких семейных затруднениях. Богохульство, осквернение храма, любые другие мерзости стали в порядке вещей».

Еще в декабре 1677 г. некий Луи де Ванен, молодой и галантный дворянин из Прованса, был арестован вместе со своей любовницей Финеттой. У него были довольно тесные связи с двором и с самой Монтеспан. Через этого Ванена маркиза вошла в преступный мир магов и чародеек, расследование дела которых было поручено особой комиссии, так называемой «Огненной палате». Эта судебная палата была так названа потому, что некогда для разбора особых, чрезвычайно опасных преступлений заседания суда проходили в полностью завешенной черным материалом комнате, освещаемой даже в дневное время смоляными факелами и свечами.

19 апреля 1679 г. палата собралась в первый раз и решила, что слушание дела будет секретным, чтобы скрыть от общественности подробности об употреблении демонических снадобий, а также их рецепты, в существовании которых у судей не было сомнений.

Злодеяния арестованной на паперти собора Нотр-Дам Катрин Монвуазен, урожденной Дезейе, далеко превосходили подвига маркизы-отравительницы Жанны де Бренвье, которую бравый полицейский в свое время сумел извлечь из святых стен Льежской обители. На совести дородной красавицы, представшей на сей раз перед судом, были такие подвиги, что даже королевскому юристу метру Ларейни пришлось, дабы унять тошноту, прибегнуть к флакону с нюхательной солью.

Пристально вглядываясь в измученную пытками подсудимую, чье некогда роскошное, стоившее 15 тысяч ливров платье было изодрано, запачкано кровью и нечистотами, Габриэль Никола Ларейни машинально перелистал лежащие перед ним протоколы. Собранных следствием материалов было более чем достаточно, чтобы без лишних слов передать ювелиршу Монвуазен парижскому палачу.

В ее саду в Сен-Жермене было найдено 2500 закопанных детских трупиков и неразвитых эмбрионов, а изъятого при обыске крысиного яда вполне хватило бы, чтобы отправить на тот свет добрую половину мужей, наскучивших своим женам. Однако не заурядные отравления смущали метра Ларейни и уж тем более не подпольные аборты. Особая деликатность процесса заключалась в том, что клиентками Монвуазен состояли особы с очень громкими именами. Ее услугами пользовались, например, герцогиня Орлеанская, герцогиня Бульонская и сама маркиза де Монтеспан, заступившая вместо постригшейся в монахини Лавальер.

Могущественная фаворитка, подарившая его величеству четырех детей, сама переживала теперь трудный момент «смены караула».

Последний раз палата собралась 21 июля 1682 г. после уже проведенных 210 заседаний и вынесла решение о судьбе 442 обвиняемых. Сам Людовик повелел, чтобы не было никаких скидок на личность, положение или пол.

Мадам Савиньи, питавшая большое пристрастие к таким театральным постановкам, уже летом 1676 г. присутствовала при казни маркизы де Бренвье, которая отравила отца и двух братьев, а также Бренвье, которая, как она пишет, отдала душу дьяволу. А дочь Монвуазен, Маргарита, еще больше рассказывала насчет делишек своей матери: каждый раз, когда Монтеспан что-то мучило и она опасалась потери монаршей милости, Монвуазен должна была принимать меры.

По ее указанию священник читал молитвы, а она в это время месила тесто из всевозможных ингредиентов, как, например, шпанские мушки, кровь летучих мышей и т. д., которое во время мессы подкладывалось под чашу и освящалось священником, а затем подмешивалось в пищу королю.

Монвуазен неоднократно носила маркизе любовный порошок в Сен-Жермен, Версаль или Кланьи, а также посылала его с камеристкой Монтеспан. Маргарита Монвуазен даже сама передавала ей такой порошок в церкви Августинцев на пути в Сен-Клу. Связь маркизы с колдунами началась одновременно с любовью к королю. В 1667 г. она познакомилась с магом Лесажем и священником Мариэттом. У алтаря в глубине небольшой каморки Мариэтт в монашеском облачении повторял магические заклинания. Лесаж пел католический гимн «Приди, творец», после чего монах читал Евангелие над головой Монтеспан, которая повторяла заклинание против Лавальер.

Маркиза также говорила: «Я молю о дружбе со мной короля и дофина; чтобы они приняли меня, а королева осталась бы бездетной; и чтобы король дал мне приют и довольствие; и чтобы все, о чем я их прошу, выполнялось. И чтобы мои родственники, мои приближенные и мои слуги были им по душе, чтобы наш повелитель любил их и оказывал им внимание. И очень прошу, чтобы меня допускали на заседания Государственного Совета, чтобы знать, о чем там идет речь; и чтобы дружба была крепче, чем когда бы то ни было, и король оставил бы Лавальер, не оказывал бы ей больше никакого внимания, изгнал королеву, а я заняла бы ее место и смогла бы выйти замуж за короля».

«Заклинаю, заклинаю, заклинаю!» – словно в горячке, твердила отвергнутая метресса заклинание любви:

«Заклинаю, чтобы Людовик соединился с Франсуазой так же, как соединены огонь, воздух и вода с землей, и чтобы помыслы Людовика направлялись к Франсуазе, как лучи солнца направляют свет мира и его добродетель; и чтобы он, Людовик, создал ее в своем воображении и взгляде так, как небо создано со звездами и дерево – со своими плодами.

И да витает высокий дух Людовика над духом Франсуазы, как вода над землею. И делайте так, чтобы упомянутый Людовик не имел бы желания есть, пить и радоваться без Франсуазы».

Второй раз в своей церкви Сен-Северен в Безене Мариэтт произносил заклинания Монтеспан о двух голубиных сердцах, разбитых во время мессы, на именах Людовика XIV и Луизы де Лавальер.

В начале 1668 г. Лесаж и Мариэтт даже прибыли ко двору в Сен-Жермен и занимались своим чародейством прямо в комнатах сестры Монтеспан. И в самом деле, в 1668 г. исполнилось ее самое заветное желание, она стала любовницей короля. Что лишний раз укрепило ее веру в колдовские чары...

Однако в том же году Лесаж и Мариэтт были заключены в Бастилию, потому что Монвуазен из зависти, что они к заклинаниям для Монтеспан привлекли не ее, а одну из ее конкуренток, устроила грандиозный скандал. Однако дело прекратили, потому что Мариэтт мог назвать имя маркизы. Его изгнали, а Лесаж был сослан на галеры. Из его высказываний Ларейни стало ясно, что Маргарита говорила правду об отношениях маркизы с колдунами и Монвуазен. Далее протоколы допросов попали к королю, который приказал сжечь их в камине своей комнаты. Мы, к сожалению, можем руководствоваться не подлинником, а всего лишь заметками, сделанными главным следователем Ларейни, и сохранившимися фрагментами этих протоколов.

В 1672 г., как раз в то время, когда маркиза изводила всех своими невероятными капризами, как пишет Савиньи, она снова прибегла к демоническим средствам, обратившись на этот раз к семидесятилетнему аббату Гибуру, который стал читать для нее «черные мессы». Чтобы они подействовали, их надо было прочесть три раза одну за другой.

Получив личное указание Людовика сжечь сразу после вынесения приговора все документы, Ларейни понимал, что скользит по лезвию ножа. К счастью для истории, юрист не выполнил королевских инструкций, и дело было сдано в архив, откуда извлек его в 1792 году вихрь революции. Лишь благодаря этому мы знаем теперь во всех подробностях, как проходили так называемые «черные мессы» – обряд служения Сатане, пародирующий католическую литургию – мессу.

Благодаря предусмотрительности Ларейни нам известно имя черного мага. Это знаменитый аббат Гибур. Двадцать лет он практиковал черные мессы в заброшенной церкви Сан-Марсель и с помощью восковых фигур энвольтировал на смерть, то есть черный магический обряд. Представшая перед «Огненной палатой» супруга почтенного Монвуазена была посредницей между Гибуром и придворной камарильей, которой оба они служили не зная устали.

Услуги их были весьма разнообразны.

Принцессы мечтали избавиться от опостылевших им супругов, не прибегая к мышьяку, ибо прах сожженной после отсечения головы маркизы де Бренвье еще носился в воздухе. То обстоятельство, что обреченные на смерть пэры Франции упорно не желали умирать, никого не смущало. Раньше ли, позже ли, но энвольтирования подействуют, и ни о чем не подозревающие рогоносцы начнут усыхать.

Гибур терзал окрашенных кукол булавками, его сообщница набивала мошну, а титулованные негодяйки развлекались вместе с любовниками на черных мессах.

Первый раз это произошло в 1673 г. в старом, окруженном глубокими рвами глухом замке Виллебузен в окрестностях Мениля, в получасе езды от Парижа. Гибур был вознагражден 50 пистолями (500 фр.) и рентой в 2000 ливров. Он читал мессы в замковой капелле над обнаженным телом лежащей на алтаре фаворитки. При освящении он произносил магическую формулу, содержание которой он сообщил «Огненной палате»: «Астарот, Асмодей, Вы, князья любви, я заклинаю Вас жертвой этого ребенка, за что прошу Вас выполнять следующее: чтобы дружба короля и дофина была обеспечена мне навсегда, принцы и принцессы почитали меня, выполнялось все, о чем бы я ни просила короля, если даже это касается моих родственников и прислуги». За 1 талер Гибур купил ребенка, которого и принес в жертву во время этой мессы, а позже некая «высокопоставленная особа», возможно камеристка Монтеспан Дезойе, возместила расходы.

Собранную в чашу кровь Гибур запекал в облатки и причащал ими, кощунственно пародируя католическую мессу. В состав приворотного зелья он подкладывал высушенных и истолченных в порошок кротов, кровь летучих мышей, мушек, колдовские травы и все смешивал с вином. Все это предназначалось для короля.

Это был на редкость доходный промысел! Черная месса стоила 100 и более тысяч ливров, за восковую фигурку Монвуазен брала 20, за порцию мышьяка – 50 тысяч. Учитывая «оптовые» цены на новорожденных детей, которых не могли прокормить матери, а также стоимость мышьяка, барыш выглядел поистине фантастическим.

Через 2 или 3 недели после этого в полуразрушенной хижине в Сен-Дени состоялась вторая месса, а третья – в некоем парижском доме, в который Гибур был препровожден, а затем выведен через арку ворот ратуши с завязанными глазами...

В конце 1673 г. главный лейб-медик короля заметил, что Его Величество стал подвержен таким приступам головокружения, что стал похож на тень и, казалось, вот-вот угаснет. К тому же он постоянно жаловался на сильные головные боли. По этим признакам можно с уверенностью проследить действие порошков Монвуазен, которые подмешивались в пищу короля двумя его кравчими Дюшеном и Жилло.

Когда в 1675 г. господство Монтеспан снова было под сомнением, она опять заказала у Монвуазен любовные порошки: черный, серый и белый, который она подмешивала при посредничестве Дезойе. Однажды Монвуазен получила за один из заказов, отвезенный потом в Кланьи, 50 луидоров. Был еще освященный порошок, доставленный Гибуром и подложенный под чашу, и неосвященный, который Монвуазен хранила в ящике в шкафу. И маркиза еще раз получила ясные доказательства действия этих магических средств – она отвоевала короля...

В 1676 г., в период шашней короля с Субиз и Людр, Монтеспан снова прибегла к помощи месс прямо в жилище Монвуазен, в подготовке участвовала ее дочь. На два кресла был уложен матрац, рядом поставлены два табурета, а на них – светильники со свечами. Гибур прибыл в своем одеянии для месс и прошел в заднюю комнату, а затем Монвуазен впустила женщину, над чьим телом должна была служиться месса. Было около одиннадцати вечера, а ушла Монтеспан около полуночи. Снова был принесен в жертву ребенок, а при заклинаниях произнесены имена Людовика де Бурбона и Монтеспан. Подробности жертвоприношения настолько ужасны, что можно было бы сомневаться в их правдивости, если бы они не были еще раз подтверждены различными свидетельскими показаниями...

Однако в 1676 г. маркиза не ограничилась только «черной мессой» для поддержания своего могущества, а послала двух колдуний в Нормандию, к некоему Галле, занимавшемуся производством ядов и любовных напитков, и Галле дал свой порошок. И снова маркиза ощутила волшебное могущество примененного ею средства: Людр потеряла благоволение короля, и он вернулся к ней, своей прежней возлюбленной. Затем король увлекся молодой и прекрасной Фонтанж. Позднее во время следствия дочь Монвуазен рассказывала Ларейни, что когда она стала старше, мать заставляла ее присутствовать на читаемых для Монтеспан «черных мессах». Мать говорила, что в это время маркиза беспокоилась больше всего и требовала от нее помощи, а матери было очень сложно осуществить это. Можно было догадаться, что речь шла о жизни короля... У Монтеспан в самом деле была мечта – лишить жизни оставившего ее любовника и его новую пассию. Сначала Монвуазен хотела пропитать порошком его одежду или то место, где он должен был сидеть, чтобы он в конце концов ослабел и умер. Однако потом она выбрала другое средство, показавшееся ей более надежным.

По старинному обычаю французские короли по определенным дням принимали письменные просьбы граждан, и любой имел на это право. Было решено подготовить такое письмо и пропитать его порошком, чтобы по прочтении письма король тотчас умер. Монвуазен сама хотела передать письмо. Одна из ее коллег колдунья Трианон, приготовившая это письмо, отговаривала ее, так как по гороскопу Монвуазен выпадало, что ее привлекут к суду за государственную измену.

Однако Монвуазен сказала: «Ведь я могу заработать 100 000 талеров!»

И в субботу 5 марта 1679 г. поехала в Сен-Жермен, но через четыре дня вернулась очень расстроенная, так как ей не посчастливилось подобраться к Людовику так близко, чтобы передать ему письмо. 13 марта она хотела предпринять еще одну попытку, однако что-то ее сильно беспокоило, и 11 марта она велела дочери сжечь письмо, и вовремя, так как на следующий день была арестована.

15 марта маркиза была изгнана... Фонтанж должны были отравить в то же время, что и ее возлюбленного, однако было рассчитано, чтобы яд подействовал не так быстро, и она, как разъяснила злодейская компания, медленно угасала, и все думали бы, что она умерла от печали из-за смерти Людовика. Отравление Фонтанж было поручено Романи и Бертрану. Первый из них должен был играть роль иностранного купца, а другой – его слуги. Они должны были всучить ей отравленные перчатки наилучшего качества, партии которых поступали якобы из Рима и Гренобля...

Когда Монтеспан узнала об аресте Монвуазен, ужас ее был безграничен, но и ярость тоже. Она поняла, что не только счастье ее навсегда рухнуло, но и что опасность грозит ей самой. Уж если король спасся, так, по крайней мере, должна быть уничтожена его любовница Фонтанж.

Монтеспан обратилась к волшебнице Филастр, крестнице Монвуазен, и после нее самой опытной составительнице ядов в Париже, и та отправилась к Галле в Нормандию за компонентами, «отравляющими медленно». По возвращении она попыталась попасть к Фонтанж, однако арест помешал ей осуществить этот план.

Однако на костер вместе с ювелиршей Монвуазен взошли только 37 осужденных, общее число обвиняемых достигло 147 человек. Предупрежденная самим королем кузина кардинала маркиза Марзини, проходившая по данному делу, отправилась в Гент. Отвергнутую Монтеспан с рентой в 20 тысяч ливров отправили в ее собственное поместье, а сатаниста Гибура упрятали в тюрьму.