Жду контрольные две минуты. Вскакиваю, возвращаюсь в свой номер, осторожно выглядываю в окно.
      Четверо Иванов все еще дразнят овчарку. Увлекательное, должно быть, занятие, по уму. Четыре танкиста и собака, мать их...
      Ага! С другой стороны здания послышались выстрелы. Овчарка забыта, все четверо гуськом побежали за угол. Красиво бегут, черти! Первогодок-салабон в полрожка снимет со ста метров.
      Все, двор внизу пуст. Одинокий пес навострил уши, не выдержал, залаял.
      Я запрыгиваю на подоконник, щелкаю шпингалетами, открываю окно. Попутно снимаю с себя белые одежды. Отбрасываю их за спину. Делаю шаг на карниз. Босые ноги неприятно холодит ржавый металл. Подо мной пропасть глубиной в четыре этажа, внизу мерзлая земля. Надо прыгать. Мне страшно.
      * * *
      ...Подросток застыл на самом краю крутого, почти вертикального каменного откоса. Стальной лентой далеко внизу блестела река. Солнечные блики лениво играли на тихой, тягучей массе воды. Беззаботно щебетали птицы. Шустрая белка мелькнула в изумрудной зелени векового кедра. На небе ни облачка. Солнце в зените. Хорошо...
      Подростку очень не хотелось умирать в такой день и в такой час. Вот если бы шел дождь и смеркалось, тогда ладно. Тогда к утру кто-нибудь из обитателей тайги точно перетащит тело с открытого пространства в колючие заросли подлеска. И не придется лежать на виду у глупых пичуг и любопытных белок.
      Подросток стыдился смерти, как иные стыдятся наготы.
      Мертвым он будет абсолютно беззащитен. Любой сможет подойти и посмеяться, поиздеваться над ним. А второй попытки уже не будет...
      - Ты боишься прыгать?
      Бесцветный голос деда за спиной подталкивал вперед, в пустоту, отнимая последние секунды жизни. Подросток не мог придумать для себя большего унижения, чем демонстрация собственной слабости перед дедом.
      - Ты слишком гордый, - сказал дед. - Тебе стыдно умирать.
      Дед, как всегда, читал его мысли.
      - Ты боишься страха. Боишься признаться в собственной слабости. Трусость не позволяет тебе ослушаться моего приказа и отказаться от прыжка. Ты боишься выглядеть трусом. Я прав?
      Подросток замер. Кажется, от удивления он даже забыл, что надо дышать. В глазах побежали серые мухи. Впервые за всю его короткую жизнь дед обратился с вопросом. Раньше дед только приказывал. Мнение мальчика, его мысли и переживания никогда до этого момента не интересовали деда.
      - Что, удивлен? - Дед подошел ближе. - Я знаю, ты меня ненавидишь. Если бы было по-другому, ты бы не дожил до сегодняшнего дня. Ненависть бездонный источник силы. Ненависть порождает гордость. Я всегда смеялся над твоими неудачами, и ты научился не бояться неудач. Они для тебя теперь лишь ступень к успеху. Я добился своего: страх и боль не смогут тебя остановить.
      Помнишь, однажды я приказал тебе забраться на дерево со связанными за спиной руками и ты упорно полз вверх, падал, поднимался и снова полз. Помнишь, ты чуть не сломал шею? Я в последний момент поймал тебя, опустил на землю и залез на верхушку, сцепив пальцы за спиной. Помнишь, как ты заплакал, убежал в лес, а вернувшись через две недели, залез на то же дерево - как и я, без помощи рук, но не головой, а ногами вверх? Не забыл последующее наказание? Я наказал тебя за то, что ты ослушался моего приказа, нарушил мою волю. Я ведь ничего не говорил про то, что лезть надо головой вниз! Сутки ты сидел в выгребной яме по уши в коровьем дерьме, и тогда ты решил убить меня.
      Подросток повернулся лицом к деду. Их глаза встретились. Узкие по-восточному, с седыми ресницами, глаза деда - и голубые, почти детские, глаза его приемного внука.
      - Да, я знаю, не удивляйся. Ты хотел меня убить. Ночью, когда я спал, ты подошел с ножом в руках. Ты стоял подле меня час, то поднимая нож для удара, то опуская его. Поверь, мальчик, если бы ты ударил, я не стал бы защищаться. Обучая кого-то, мы берем на себя ответственность за него. Я лепил тебя, зная, что настанет переломный момент - и ты либо убьешь меня, либо решишь унизить еще больше, чем я унижал тебя. Первый путь - путь слабого, второй - дорога воина. Ты решил победить меня, но по молодости лет не понял, что для этого прежде всего придется победить себя! Когда ты ушел той ночью, я плакал от счастья. Я учил тебя правильно, мальчик, и я был достоин жить дальше!
      В душе подростка происходили сложные, незнакомые катаклизмы. Отчего-то защипало в горле. Силуэт деда раздвоился и поплыл. По щекам подростка катились слезы. Он внезапно понял, что любит этого старого узкоглазого человека. Новое знание пронзало все естество с неизведанной ранее силой.
      - Ну вот, мальчик... - дед притянул его к себе, обнял, - ты только что испытал сатори! Пойдем...
      - А как же прыжок?
      Вопрос мальчика прозвучал почти жалобно.
      - Прыжок? Рановато тебе прыгать, внук.
      Внук... Внук! Никогда дед не называл его внуком!
      - Да, рановато. Будем считать, ты закончил период обучения дзюнан-тайсо. Теперь твое тело готово воспринять тайхэн-дзютцу. Прыжки со скал - лишь малая доля этого искусства. Ты крепок, как камень. Но если камень ударится о скалу, он рассыплется в пыль. Тебе, внук, предстоит научиться быть подобным воде. Изменчивым, податливым и неуловимым для демонов смерти. Ты сам станешь одним из демонов мрака. Что, непонятно? Или непривычно? Конечно, непривычно! Разболтался старый дед. Мелет и мелет языком, да? Привыкай, внук, с этого дня мы будем много и подолгу с тобой разговаривать...
      Старик и подросток шли прочь от обрыва над рекой, ни на секунду не прекращая оживленной беседы. Мальчик... хотя нет, уже не мальчик, что-то неуловимо изменилось в облике подростка, превратив его в юношу, молодого мужчину.
      Рыжая белка глупо таращилась с ветки кедра. Два существа, обычно такие настороженные и пахнущие опасностью, топчут сухие ветки, будто новорожденные лосята, да лопочут, как неразумные птенцы. Не дано было понять белке, что эти двое действительно только что родились друг для друга и просто радуются миру вокруг, как любой новорожденный.
      * * *
      Мой страх отступает назад, на подоконник, а я прыгаю.
      Головой вниз, руками вперед. Крутая дуга в воздухе. Раскрытые ладони встречаются с карнизом окошка этажом ниже. Амортизируя удар, сгибаю локти, гнусь в позвоночнике. Моя задача - прилипнуть хоть на секунду к опоре, зависнуть, задержать падение. Принцип прост: лучше плохо прыгать с третьего этажа, чем хорошо с четвертого.
      Получилось лучше, чем рассчитывал. Клубочком, так, что колени уперлись в лоб. Завис на две (целые две!) секунды. О том, чтобы зафиксироваться в столь неустойчивом положении, и речи быть не может. Главное - не дать карт-бланш Его Величеству ускорению свободного падения.
      Не надо спешить, но и медлить нельзя. Великий Гете утверждал: человек не умеет летать лишь потому, что не успевает в нужный момент времени правильно расположить свое тело в пространстве. В чем-то классик немецкой поэзии, безусловно, прав. Успеть сложно. Отсчет идет на сотые доли секунды. Летать я, к сожалению, не умею, но тело располагаю правильно, а главное, в ту единственную, почти неуловимую, искомую долю секунды.
      Скатываюсь колобком с карниза, ногами отталкиваюсь от стены вперед и, главное, вверх. По траектории пушечного ядра приближаюсь к земле. Распластавшись в воздухе птицей, снова сворачиваюсь клубком, вращаюсь в полете, гашу скорость. С землей встречаюсь, вытянувшись дутой, в позиции "садящегося в гнездо журавля".
      И третий раз превращаюсь в колобка. Энергия удара преобразуется в силу, кувыркающую меня по жухлой траве. Она тащит меня метров пять. Крепко достается лопаткам, еле-еле выдерживает копчик, на лбу растет, неправдоподобно быстро, огромнейшая шишка, но - я жив и кости целы.
      Будто хрупкая галька в морском прибое, покрутился, повертелся и мягко лег на бережок. Вставать ужасно не хочется. Эйфория победы над пространством предательски пьянит.
      Кстати, байки о смертельно пьяных людях, благополучно падающих с огромной высоты без всякого ущерба для здоровья, не врут. Пьяный не успевает испугаться и напрячь тело перед неминуемым ударом о землю. Попробуйте бросить в окно с высоты хотя бы второго этажа камень, а потом комок пластилина - и вы все поймете. Если перед экспериментом в пластилин еще и спичек напихать, то станет ясно, в чем заключается искусство расслабления при прыжках с большой высоты. В живом теле роль спичек выполняют кости. Ну-ка попробуйте бросить пластилиновый комок так, чтобы спички не сломались и не повылезали наружу!
      Только что я был максимально расслаблен, и опять приходится напрягаться. Впереди лает пес. Обидно, если загрызет после всего пережитого. А ведь может, собака!
      Бегу к озеру. Псина выскочила навстречу, цепь максимально натянута, прыжка на грудь можно не опасаться. Хороший, дрессированный пес, но инстинкты берут свое. Между нами два шага, овчар встал на дыбы, почти душит себя ошейником. Кавказские овчарки гораздо опаснее немецких. Кавказцы в недалеком прошлом защищали овечьи стада от волков. Немцев же изначально натаскивали на людей. Голодная волчья стая - противники гораздо более серьезные, нежели неуклюжие людишки с их нежным горлом и сахарными косточками запястий.
      Делаю ложное движение вправо. Кавказец "купился", дернулся. Ох как ему мешает цепь! Пес заваливается на бок, не мешкая вскакивает, но я уже обошел его с левой стороны и выиграл разрыв длиной в шаг. К счастью, мне знакомо древнее искусство хэнсо-дзютцу, включающее в себя психологию и этнологию, науку о поведении животных.
      Далее мы прыгаем синхронно. Зверь мне на загривок, я - вперед-вправо. Он быстрее, я умнее. Лапа чиркнула по голени, не страшно. Главное, необходимый для следующих маневров разрыв увеличился еще на полшага. Пес снова прыгает в тот момент, когда мои руки только касаются земли. Кувыркаюсь ногами вперед и, чуть ощутив спиной землю, перекатываюсь вбок, немного назад.
      Проигрываю шаг разрыва, зато опять обманываю собаку. Псина злобно рычит. Отлично, приятель, ты начинаешь злиться! Неожиданно бросаюсь навстречу собаке.
      Пес инстинктивно припадает на задние лапы, разевает пасть, а я резво откатываюсь акробатическим колесом назад. Не дождешься ты, мохнатый, от меня жестоких парализующих ударов. Очень я люблю животных. И еще - если найдут тебя хозяева поверженным, сразу сообразят, в какую сторону побежал Номер Тринадцатый.
      Не уверен, что они поверят в возможность выбранного мною варианта ухода, но проверять на всякий случай начнут и жизнь мою, без того многотрудную, усложнят еще более.
      Слышишь, собака, за домом стрельба. Мы с тобой здесь танцуем, а они крошат друг друга из автоматов. Сильно я подозреваю, псина, что перестрелка не затянется надолго. Слишком просто мои "братишки" завладели оружием. И уж совсем фантастика начнется, ежели они так же просто вырвутся на волю. Так в жизни не бывает, собачка.
      Короче, клыкастенький, прыгай не прыгай, бесполезно. Я от пули дедушки Сержанта ушел, а от тебя-то, песик, и подавно уйду...
      Под аккомпанемент истошного лая я плавно, почти без брызг, ныряю в прозрачные, зеленовато-сизые воды озера. Сразу же шарахнуло по затылку холодом. Если температура воды и превышает ноль градусов, то не намного. По всем законам физиологии после пары минут купания в такой водице просто обязаны начаться судороги. Чтобы переплыть на другой берег озера, придется отмахать с полкилометра. За пару минут никак не получится.
      Нет сомнений, выбранный мною путь побега устроители местного концлагеря, что называется, "не брали в голову". Собачка, как я уже говорил, скорее всего страховала крайние точки, те, где стена вплотную подступает к воде. Можно предположить, что вдоль берега, за стеной, оставлена засада (хотя и это вряд ли). Но в том, что на другой, дальней, стороне озера все чисто, - я уверен стопроцентно. Даже если безумец-пловец, чемпион Олимпийских игр родом с моря Лаптевых и предпримет отчаянную попытку покрыть леденящую кровь дистанцию вольным стилем баттерфляй, то его без труда засечет самый близорукий из охранников-Иванов. Фора в полторы минуты (именно столько времени прошло с момента моего прыжка из окна до момента моего нырка в озеро) не в счет. Я просто удачно вписался в нужный временной отрезок, воспользовался стрельбой, суматохой и стал на девяносто секунд невидимкой для сорока (как минимум) пар глаз. Искушенный японец назвал бы данный феномен интон-дзютцу, что означает искусство незаметно преодолевать преграды...
      Вспомните еще про пса. Он, бедный, сейчас лает, надрывается погромче любой сирены сигнализации.
      Подвожу итог: всем, кроме меня, озеро изначально казалось непреодолимым препятствием.
      Да, я в силах пребывать долгое время в ледяной воде! Прошу не путать меня с пресловутыми "моржами". Про купание в прорубях я знаю не больше досужих граждан, иногда заглядывающих в телевизор. Зато я знаю очень много о ямабуси с Японских островов, горных отшельниках периода мрачного Средневековья.
      Самураи отшельников не уважали. Объявили их вне закона и преследовали по статье "за использование колдовства и черной магии". Между тем колдовства в практике ямабуси было неизмеримо меньше, чем в арсенале сегодняшнего самого захудалого "народного целителя". Горные мудрецы в основном занимались вопросами самосовершенствования. Однако в оправдание кровожадных самураев отмечу, что проблемы общения с миром горных духов - ками занимали ямабуси в не меньшей степени. На стыке упомянутых увлечений родился "путь огня и воды" (хакудо).
      Ямабуси поклонялись духам с помощью огня, топтали голыми пятками раскаленные угли священных костров. Не менее рьяно они отдавались и поклонению посредством воды. Один из вариантов подобного поклонения назывался "мисоги" и предполагал длительное, до часа, пребывание в ледяной воде. А под водой ямабуси могли находиться до двадцати минут!
      Чтобы вынести подобные испытания, мало зазубрить нужные заклинания (хотя их роль в успехе всего предприятия огромна, особенно правильно произносимые ритм и размер). Нужно еще иметь здоровое, подготовленное годами специальных упражнений тело и железную, тренированную психику. В общем, "в здоровом, тренированном теле - здоровый, закаленный дух". Просто, как все гениальное, до банальности...
      ...Шесть лет я практиковал "путь огня и воды", и сейчас, на трехметровой глубине, я был абсолютно спокоен и уверен в своих силах. Я плыл неизвестным для европейцев стилем "болотная черепаха", медленно повторяя про себя мантру "трех сокровищ" - духа, тела и разума.
      Вынырнуть мне пришлось лишь дважды. Первый раз, чтобы набрать в легкие свежую порцию воздуха. Я перевернулся под водой на спину, медленно всплыл, так, что лишь нос оказался над поверхностью воды, и с наслаждением втянул в себя живительный эфир. Пахло лесом, половина пути позади.
      Второй раз я вынырнул, чтобы осмотреть приближающийся берег. На долгих пятнадцать секунд моя голова поднялась над водой. Лес в основном лиственный, редкий. Людей поблизости нет, старое кострище на берегу - годичной давности. Плакучая ива чуть левее низко склонилась у самой воды - здесь и буду выходить.
      Я подплыл вплотную к берегу. Глубина не больше тридцати сантиметров, живот чуть не касается мягкого липкого ила, над головой жухлые ивовые ветви.
      Из воды я выскочил прыжком, в темпе преодолел прибрежное редколесье и наконец расслабился.
      Если вдруг с того берега наблюдают в бинокль, толком рассмотреть меня не успели. Вода немного взбаламучена, но в одном месте. Обычно человек, топающий по мелководью, оставляет длинный след, взвесь ила в воде, я сумел этого избежать. Перестраховываюсь на всякий случай.
      В лесу я нашел достаточно поганую лужу, вывалялся в грязи, как поросенок. Маскировка так себе, сойдет на первое время. Главное, как можно быстрее и дальше уйти.
      Не мешкая, двинулся "шагом росомахи". Верхняя часть туловища расслаблена, плечи сутулые. Заваливаешься вперед и, влекомый собственным весом, шустро переступаешь ногами, при этом старательно косолапя. Так можно идти много часов подряд без малейших признаков усталости.
      Я знал, что вырвался, ни секунды не сомневался, что скроюсь от любой погони - если она будет, что очень сомнительно. Довольный собой, я не обратил особого внимания на первые признаки тошноты, списал их на остаточные реакции изрядно поработавшего тела. И продолжал шагать в хорошем темпе, все дальше и дальше удаляясь от зловещего "дома отдыха".
      Последовавшее примерно через час после спазмов в желудке головокружение меня озадачило. Попробовал кое-какие дыхательные упражнения, стало только хуже. Неожиданно расфокусировалось зрение, мелко затряслись руки. Странно обессиленный, я упал. За несколько секунд до потери сознания я понял все, догадался, но - поздно. Сознание провалилось в черное бездонное небытие.
      Глава 3
      Я - воин
      Под веками плясали веселые искорки. Красные угольки внутри черепной коробки обжигали полушария мозга. Горело все тело, каждая клеточка, все до единой мышцы и кости.
      Но я мог слышать.
      - Доктор, как он?
      - Пульс уже в норме. Кризис миновал.
      - Если он отдаст концы, доктор, я распоряжусь содрать с вас кожу живьем.
      - Простите, милейший. Вколоть DX-17 пациентам - идея не моя... Смотрите, он открыл глаза!
      Ну, открыл я глаза. Дальше что? Расплывчатые силуэты, неясные очертания, и все...
      - Как вы думаете, он нас видит?
      - Сомневаюсь. Однако симптом замечательный. Где иголки? Вот, реагирует на раздражитель. Мышцы, видите, сокращаются...
      - Да перестаньте вы его колоть! Мне не нужны медицинские эксперименты. Я хочу...
      - Все понимаю! Извините, это необходимый тест. Можно вкалывать пациенту В-6... Позвольте... Прекрасно. Я закончил. Через час клиент полностью придет в себя, гарантирую...
      Угольки в голове медленно угасали. Пожар в теле остывал. Я почувствовал, что засыпаю, голоса смешались, все исчезло...
      - Ну! Ну! Дружочек, открывай глазки, ну! Вот, молодцом.
      Я открыл глаза. Незнакомый тесный кабинет. У окна, в кресле, Пал Палыч. Перед ним письменный стол с зеленым сукном, на столе тусклая старомодная лампа под тряпичным абажуром. На окне решетка, за окном ночь. В свете уличного фонаря кусок знакомого пейзажа: железные ворота, микроавтобус, стена с колючкой наверху.
      Я сижу на стуле с противоположной от Пал Палыча стороны стола. У ног валяется моя спортивно-походная сумка. С ней я приехал. Сумку расстегнули, достали парадное черное кимоно с золотым бультерьером - и напялили на меня, пока я был без сознания. Кажется, меня еще и помыли. Пахну шампунем. Руки за спиной скованы наручниками, ноги босы.
      - Ну какой же молодец!
      Передо мной доктор. Гадкий старикашка легонько лупит по щекам сухими, провонявшими лекарствами ладонями. Изловчившись, хватаю его зубами за палец.
      - А-а-ай! Отда-ай! А-ах... он чуть не откусил мне палец!
      Пал Палыч смеется по-доброму.
      - Значит, Семен Андреич окончательно пришел в себя! Идите, доктор, залейте укус йодом и... сделайте укольчик от бешенства. Спасибо, Семен Андреич, повеселили...
      Докторишка бегом выскакивает из кабинета, забыв на полу свой саквояж с разнообразными врачебными причиндалами.
      Мы остаемся вдвоем. Я и Пал Палыч.
      - Простите великодушно, Семен Андреич, за браслеты на ваших запястьях. Скоро их снимут.
      - Хотелось бы верить.
      Мой голос хрипит. Во рту сухо, будто с похмелья.
      - Не верить мне у вас нет оснований. Я играю честно.
      - Знаете, Пал Палыч, ваши игры в подвалах и на свежем воздухе мне порядком поднадоели. Кабы не наручники...
      - Именно поэтому они пока на вас, - перебил Пал Палыч. - Но оставим обиды! Экзамен вы сдали блестяще. Дабы впредь между нами не возникало недомолвок, позвольте объяснить вам все по порядку...
      Пал Палыч запнулся на полуслове.
      - Если вы до сих пор, конечно, желаете заработать свой миллион долларов.
      - Желаю, если за этот миллион не придется больше играть в гестапо.
      - Вы шутите, это хорошо. Что ж, прежде всего объясню вам, в чем заключался экзамен.
      Пал Палыч достал снизу, с пола, бутылку минеральной воды, варварски откупорил ее о край стола, взял с подоконника стакан, наполнил и вкусно проглотил булькающую микроскопическими пузырьками жидкость.
      - Итак, Семен Андреич, повторяю, сами не ведая того, вы блестяще выдержали экзамен. Признаться, мы не рассчитывали, что так повезет с первого раза. К заезду, помимо вашей, готово еще пять групп претендентов общим числом более пятидесяти человек...
      - Простите, - перебил я, - двое убитых в первый же час...
      - Да. Подставки. Они были обречены. Пара хилых, алчных и наглых тел на заклание, в острастку остальным. Последующие трупы - сплошь дозволенная импровизация господина Сержанта. Всю группу ненавязчиво провоцировали к побегу. Нас интересовало: как каждый отдельный индивид решит данную непростую задачу? Между прочим, один из группы так и не решился бежать, остался в своей комнате. Остальные легко поддались на провокацию.
      - Извините, опять перебиваю. Номер Восемь - провокатор?
      - А вы разве не поняли?
      - Была такая версия, но...
      - Но обхитрили вы его замечательно, - довольно ухмыльнулся Пал Палыч. Наш фискал пребывал в полной уверенности, будто бы вас пристрелили.
      - Приличные стрелки непременно бы пристрелили, - уточнил я.
      - Тут вы правы. Основная масса охранников - пушечное мясо. Мы хотели создать лишь иллюзорный перевес сил. Это во-первых. Во-вторых, нас интересовал человек, самостоятельно и оригинально мыслящий. Таким оказались вы. Единственный, кто не поддался на соблазн прорваться группой. Ну и, в-третьих, наконец, согласитесь, коробочка была достаточно плотно закрыта. До сих пор не пойму, как вы из нее вырвались.
      - Под коробочкой вы. Пал Палыч, разумеете наше нынешнее местопребывание?
      - Именно так, Семен Андреич.
      - Рассказывать, как я убежал, обязательно?
      - Совсем нет. Меня интересует не процесс, а результат. У вас хватило ума, смекалки и сил улизнуть, вот что главное. Вы, Семен Андреич, гениальный эгоист с крепкими мускулами и поразительной выносливостью.
      - Однако я сижу здесь в этих браслетах. Побег в конечном итоге не удался.
      - После шутовского обыска Гной вас нейтрализовал.
      В бесчувственное тело доктор вколол некий препарат, который и выключил вас через определенное, достаточно продолжительное время. Подобной процедуре подверглись все соискатели. Мы не имели права на риск и прекрасно понимали: когда выявится искомый гений, он уйдет так, что отыскать его впоследствии будет крайне проблематично. Группа кинологов дежурила неподалеку в деревушке. Ваше тело собачки искали более четырех часов. Пришлось прочесать по радиусу всю округу. Надо сказать, вы ушли на два километра дальше максимальных расчетных точек. Браво.
      - Я должен был догадаться!
      - Оставим прошлое, поговорим о том, что вам предстоит.
      Пал Палыч наполнил стакан минералкой до краев, отхлебнул.
      - Изложу суть максимально кратко. Все в мельчайших деталях проработаете после, время есть.
      Пал Палыч не спеша достал из кармана пиджака зажигалку "Зиппо" и пачку "Беломора". Красиво, со знанием дела закурил и продолжил:
      - В общем, так. В центре России есть один засекреченный заводик. На нем еще с хрущевских времен собирают определенные узлы для ракет. На упомянутом заводике работает милейшая женщина, фотографию покажу чуть позже. Ровно два года назад она овдовела. Год ходила в трауре, потом в отпуск съездила погостить к сестре, в Москву. Там вы, согласно легенде, и познакомились. Нашу героиню захлестнула буря противоречивых чувств, все заводские подруги в курсе, она зачастила в Москву, используя все мыслимые и немыслимые возможности, как-то: отгулы, фальшивые больничные и прочее... Простите, не предложил закурить.
      - Спасибо, не курю.
      - Придется научиться. Упомянутая мною вдова много рассказывала подружкам о своем суженом. Согласно рассказам, ему около сорока лет, невысок, спортивен, курит сигареты с фильтром, не пьет. Смекаете? Под указанные характеристики подошел бы любой из экзаменуемых.
      - Не уверен насчет роста...
      - Баскетболистов среди вас не было, правда?
      - Согласен, врите дальше.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.