Галавотти куда-то исчез, а Ламуль,. встав с плетеного дивана и потирая поясницу, подошел к окну. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть, и он едва удержался, чтоб не вскрикнуть от неожиданности: из окна противоположного дома глядело темное бородатее лицо глухонемого бразильца. Ламуль поманил своих спутников, но, когда они подошли к окну, видение исчезло. А в дверях стоял добродушный толстяк в колпаке и в грязном фартуке - хозяин отеля - и говорил, улыбаясь:
      - Ну, канальи, рассказывайте, что вы натворили? Убийство или просто кражу со взломом?
      Глава III
      Новое приятное знакомство
      Наступила томная южная ночь. Отсветы реклам перебегали по небу, город трепетал томительной ночной жизнью, долетавшей сюда вместе с волнами какого-то терпкого аромата цветов, так что казалось, кокетка опрокинула туалет с десятком душистых флаконов. Ламуль вспомнил свою Прекрасную Терезу, пощупал свою фальшивую бороду и пробормотал:
      - А ведь чего доброго - нас и в самом деле принимают за убийц...
      - Забавно это слышать тому, чьи предки некогда на троне, украшенном лилиями...
      - К черту предков... Доктор... что вы обо всем этом думаете?..
      - Много интересного, поглядите, что мне удалось поймать у вас под кроватью, господин Эбьен...
      Он положил на стол сверток бумаги, который слегка шевелился, и наклонил свечу...
      - Что это такое?
      - Редчайшей породы сколопендра, - сказал доктор,такой экземпляр попадается один на 10.000; и вам повезло настолько, что как раз под вашею кроватью мне удалось найти его!...
      - фу! какая гадость... Чем же он знаменит, этот ваш урод?
      - От его укуса,- сказал доктор, любовно рассматривая маленькое чудовище, - умирают почти мгновенно...
      Все вскочил в страхе.
      '- А вы уверены, что их еще там нет?
      - Таких нет... а обычных довольно много...
      - А от обычных что бывает?..
      - О, - сказал профессор презрительно, - от них умирают дня в два, в три... Есть среди них настолько вялые и слабые типы, что от их укусов отделываются местною гангреною...
      Пьер Ламуль заходил из угла в угол.
      - Положительно, - сказал он, - здесь нельзя задерживаться!.. Переночуем как-нибудь ночь, а завтра же переедем в лучшую гостиницу, или...
      - О сеньоры, - раздался знакомый голос, - уверяю вас, что лучше "или"...
      - Послушайте, сеньор Галавотти,- произнес Ламуль,- вы, очевидно, все знаете...
      - Я знаю три четверти всего,- отвечал тот скромно, - но я знаю человека, который знает все...
      - Ну, так слушайте... Вы не думайте в самом деле, что мы какие-нибудь воры... мы путешественники... Вот это знаменитый профессор географии, вот это лучший в Париже адвокат, это русский эмигрант, это нечто вроде французского короля, а сам я писатель... Мы едем с научною целью на один остров... остров Люлю... Вы знаете такой?..
      - Если я не знаю, то это еще ничего не значит, ибо я. знаю человека, который все .знает...
      - Вы можете достать нам этого человека?
      - Хоть сию же минуту... Позвольте,... минуту тишины, сеньоры.
      Все прислушались. Снизу из-под пола донеслись странные звуки; казалось, что кто-то катает пустую бочку по железному листу и от времени до времени пускает в ход автомобильную сирену.
      - Что это? - спросил Эбьен с некоторым страхом.
      - Это,- отвечал Галавотти таинственно и восхищенно,- кривоглазый Пэдж поет вечерние псалмы...
      В это время страшные звуки смолкли и прогремел выстрел.
      - Он кончил петь, - воскликнул Галавотти, - пропев псалмы, он всегда палит из револьвера в пустую бутылку. Я сейчас приведу его, сеньоры...
      - Зачем? Зачем?-в страхе закричали Валуа и Ламуль.
      - Потому что, сеньоры,- отвечал Галавотти,- Пэдж и есть тот самый человек, который все знает!..
      Все сидевшие в комнате почувствовали некоторый трепет, когда, ведомый Галавотти, появился на пороге человек казавшийся квадратным, столь широки были его плечи.
      На огромном красном лице сверкал один глаз, другой был, по-видимому, давно выколот и заменен скорлупою грецкого ореха. Нос был приплюснут к правой щеке, а в огромной пасти, придерживаемая тремя темными зубами, торчала трубка. Удивительный человек этот, войдя в комнату, молча сел верхом на стул, Спиною ко всем присутствующим, и, казалось, задремал.
      - Он не станет разговаривать, - шепнул Галавотти, - пока ему не дадут настоящий доллар.
      - Что значит настоящий?' - Не фальшивый.
      Пьер Ламуль дрожащими руками вынул доллар и дал его Галавотти, который, в. свою очередь, почтительно протянул его Пэджу. Тот взял бумажку, сунул ее в рот и жевал с минуту. Затем, вынув изо рта, расправил на ладони своим черным пальцем и посмотрел на свет. После этого он внезапно вырвал из-под себя стул, швырнул его в угол комнаты и, сжав кулаки и переваливаясь, подошел к Ламулю.
      - В чем дело? - крикнул он таким густым басом, что казалось, в комнате кто-то заиграл на тромбоне.
      Рибелло Галавотти, видя, что Ламуль от страха не в состоянии сказать ни слова, решил выступить сам:
      - Сеньоры, - сказал он почтительно, - научные деятели и едут с высокою целью на остров Люлю... Они хотели бы знать, где находится этот остров и как до него добраться...
      Пэдж поправил скорлупу в своем глазу и с необычайной ловкостью плюнул в окно так, что плевок его только слегка задел за ухо Роберта Валуа. Он долго молчал.
      - А они, - наконец произнес он, - не шеромыжники...
      - О, мистер Пэдж, это же все ученые люди... Это Колумб, это Архимед, это Шекспир, а это Эйнштейн...
      Пэдж кивнул головою глубокомысленно:
      - Я сам окончил воскресную школу,--прохрипел он. - Остров Люлю... Гм!..
      - Расположен под 46-м градусом... - начал доктор Сигаль.
      Мгновенно лицо Пэджа исказилось. Глаз его засверкал, голова втянулась в плечи, и не успели друзья опомниться, как доктор уже лежал на полу у противоположной стены, а Пэдж потирал ушибленный кулак.
      - Будешь ты молчать, долговязая минога, - крикнул он, - когда говорит кривоносый Пэдж?... Или ты привык, чтоб тебе щекотали ребра вот этою игрушкою?
      И он вынул из кармана огромный кольт.
      - Ради бога, простите, мистер Пэдж,- забормотал Галавотти,- сеньоры не знали... они не нарочно...
      - Пусть дадут мне еще один настоящий доллар.
      Пожевав снова бумажку и поглядев ее на свет, он хватил кулаком по столу.
      - Завтра,- крикнул он,-на закате! Едем! На остров Люлю. 100 долларов до, 100 во время и 100 по окончании... Никаких женщин с собою не брать... Повешу на рее вниз головой!.. Молчать!.. Не возражать! Шхуна "Агнесса"! Кто пошевельнет пальцем, тому прострелю кокос! Честное слово!
      - Кокос - это голова, - шепнул Галавотти.
      Сказав все это, Пэдж повернулся и, переваливаясь, удалился. После его ухода минуты две царило молчание.
      Профессор тихо стонал, потирая ушибленную диафрагму.
      Сам Галавотти был, казалось, немного подавлен.
      - А если мы решим не ехать на остров Люлю? - спросил, наконец, Пьер Ламуль.
      - Невозможно, - сказал Галавотти, покачав головою,- Пэдж больше всего ценит данное слово... Он перестреляет всех нас как куропаток.
      - Ну, ехать так ехать,- сказал Ящиков,- по крайней мере, не зря через океан переехали.
      В это время Пьеру Ламулю опять показалось, что в окне противоположного дома, на фоне лампы, мелькнула черная борода.
      - Послушайте, - сказал он тихо Галавотти, отозвав его в сторону,- меня смущает один черномазый глухонемой бразилец, который, по-моему, следит за нами вот из того окна...
      Галавотти задумался.
      - Что же! Долларов сорок, - сказал он.
      - Что?
      - Сорок долларов возьму за то, чтобы прирезать его, и пятьдесят - чтоб пристрелить... Стрелять опаснее... слышнее...
      - Да я вовсе не хочу убивать его... я только хотел бы справиться. Что это за фигура?..
      - Это можно... маленький разговорчик с ножом, приставленным к горлу, или с дулом револьвера, уткнувшимся в глаз... Я это сделаю... Через час все будет известно... Все легли спать... Они легли, тщательно осмотрев тюфяки и простыни.
      - Я думаю, что со стороны мы производим впечатление идиотов! - заметил Валуа.
      - Да и не только со стороны, - проворчал Эбьен.
      Скоро они задремали... Не спалось одному Ламулю.
      Он думал об этом черном бразильце, и странная мысль пришла вдруг ему в голову. Галавотти тихо вошел в комнату.
      - Ну? - спросил его Ламуль.
      Тот смущенно промолчал.
      - Ничего не вышло, сеньор, - сказал он наконец, - я испытал все способы, только под конец вспомнил, что он нем как рыба...
      - Так он мог бы написать...
      - У нас не было под рукой чернил... Покойной ночи, сеньор, если на вас нападет змея, хватайте ее около самой головы, но никак не за хвост...
      Он вышел. Ламуль долго ворочался с боку на бок...
      - По-моему, - пробормотал он наконец, - сеньор Галавотти мог бы говорить более искренним тоном... Нет... Это черномазый дьявол мне решительно не нравится.
      Наконец усталость взяла свое. Он уснул.
      Глава IV
      Шхуна "Агнесса"
      На фоне желтого заката черным силуэтом вырисовывалась шхуна "Агнесса". Бирюзовые воды быстро темнели, и когда лодка отчалила от пустынного берега, то вспыхнули звезды, и всех охватило какое-то торжественное настроение.
      - А где же Большая Медведица? - спросил Ящиков.
      - Она осталась по ту сторону экватора... Зато вон... видите... над самым морем такие яркие звезды, это Южный Крест...
      - Философы утверждают, что все это плод нашего воображения. Что светятся толькo видимости, а на самом деле небо усеянно некими вещами в себе, недоступными нашему уму.
      - Бросьте философию, - сказал Галавотти, - я, сеньоры, сам люблю пофилософствовать на полный желудок, только не в такие ночи... У нас тут был один философ, так он доказывал, что все дело в привычке... Чтo, мол, привыкнув, можно жить и под водой... Вот он и начал привыкать, а мы ходили смотреть... Ну, что ж, на десятый день его сожрала акула! Ерунда эта ваша философия...
      Все умолкли и задумались.
      Вдруг Ламуль, вглядевшись в темноту, произнес с удивлением:
      - Навстречу нам едет лодка...
      - Лодка? - спросил. Галавотти, - что же тут удивительного? На то и море, чтобы по нем плавали лодки... Вот если бы навстречу нам ехала телега...
      - Но разве на "Агнессе" есть другие пассажиры?
      - О, разумеется, нет! А вот мы сейчас узнаем, в чем дело...
      Встречная лодка приблизилась, и Галавотти издал пронзительный свист. Гребец, ведший пустую лодку, в ответ щелкнул языком с такой силой, словно выстрелил из пистолета.
      - Контрабанда, - прошептал Галавотти с удовлетворением, - свой!
      Племянник Гамбетты сделал вид, что не слышал.
      С черного тела шхуны прозвучал оклик - О-э!
      - Э-о! - ответил Галавотти.
      В лодку -упал конец вонючей веревки.
      - Лезьте, - сказал Галавотти.
      Путешественники переглянулись с некоторым смущением. Бок шхуны казался снизу черной стеной нейзмеримой высоты, а темная, как чернила, вода была малогостеприимна.
      - Полезайте, Валуа, - сказал Гамбетта, - вы представитель древнейшего рода.
      - Да, но Ламуль - глава экспедиции.
      - Неправда! Мы все поручили руководство нами доктору Жану Сигалю.
      - Но я в жизни своей не держал в руках ни одной веревки.
      - Ну жe, сеньоры полезайте, не то старый Пэдж разозлится. А вы знаете, что тогда будет...
      Как бы в подтверждение этих слов сверху донеслось громоподобное ругательство.
      - Mы не умеем лазить по веревке, - крикнул Роберт Валуа.
      Впоследствии он часто жалел, что не родился немым.
      На секунду воцарилась тишина, причем Галавотти схватился за голову и замер от ужаса. В следующий миг разразилась буря. Казалось, в легкие старого Пэджа залез целый оркестр из ударных инструментов.
      - Чтоб святая Варвара отгрызла вам ваши корявые носы, кашалоты с сердцами мосек. Эй, Джон, мой племянник! Прыгай в лодку, мальчуган! Проруби дно! Пусти ко дну весь этот выводок поганых угрей, чтоб из них на том свете сварили окрошку в день ангела самого Вельзевула, да поможет мне святой Климент уничтожить эту сволочь!..
      Полуголый мальчик с топором в руках как кошка шлепнулся на дно шхуны и одним ударом выбил кусок из гнилого днища. Черная вода разлилась по дну. Мальчик как обезьяна вскарабкался по веревке, которая тотчас же взвилась и исчезла.
      - Караул! - закричал Ящиков.
      - Мы тонем!... Спасите...
      - Не двигайтесь, двигаться хуже! ааа...
      - Аи! Вода доходит мне до щиколоток... Мы промочим ноги!..
      -- Капитан Пэдж! Капитан Пэдж! - кричал Галавотти.- Сеньоры одумались, они согласны лезть по веревке, они шутили... Они ужасно любят лазать по веревке...
      - Аи! - крикнул Ящиков, - я поймал рыбу!
      - Может быть, предложить ему денег?..
      - Боже избави! Старый Пэдж на море абсолютно бескорыстен... Капитан Пэдж... Подумайте, среди этих господ находится Колумб... Неужели вы допустите, чтоб он утонул у берегов Америки?.. Согласитесь, что ради этого не стоило открывать ее.
      - Ой! Вода доходит мне до колен!.. Спасите!
      Очевидно, упоминание о Колумбе произвело впечатление, ибо веревка медленно опустилась.
      - Сеньоры! Нельзя терять ни минуты... Мы потонем, как медные пуговицы!
      Ламуль подпрыгнул и закачался в воздухе. Тяжкое его тело медленно поползло вверх, а За ним нa конце каната повис Роберт Валуа.
      - Скорее, - кричали оставшиеся в лодке, борта которой почти уже сравнялись с водой.
      Последним остался Галавотти, стоя по пояс в воде, он щипал за ноги племянника Гамбетты, который слишком медленно подымался вверх, и схватился за конец веревки в тот самый миг, когда лодка исчезла под водой, хлюпнув и оставив после себя в море черную воронку.
      Путешественники сидели на грязных канатах, сложенных на палубе; волосы их прилипли ко лбу, все они тяжело дышали, выпучив глаза как пойманные караси. Из мрака подошел человек с фонарем.
      - Который из вас Колумб? - прохрипел он.
      - Это помощник капитана, - шепнул Галавотти.
      - Я, - сказал Валуа.
      - Ступай к капитану распить с ним бутылочку! А вы, шелуха, айда в храпильню. Да смотрите у меня, песен по ночам не орать, не то залью вам дегтем подлые глотки.
      Помещение, названное "храпильней", представляло из себя большую каюту с двумя этажами нар, на которых можно было только лежать, так мало было между ними пространство. В комнате пахло, как пахло бы во всякой небольшой комнате, если бы в ней прожил месяц безвыездно слон, и дышать можно было чем угодно, кроме воздуха. Человек с фонарем уже ушел, оставив всех в полной темноте, и путешественникам пришлось ощупью добраться до нар и лежать на них.
      - По-моему, это называется сыграть в ящик, - заметил Ящиков.
      - Здесь темно и тесно.
      - И какой дурак первый решил ехать на этот остров...
      - Только не я!
      - И не я!
      - И не я!
      Над головами послышался крик и топот, словно по палубе метались взбесившиеся лошади...
      - Начинается! - пробормотал Ящиков.
      - Что?
      - Вообще - начинается.
      - Мы, вероятно, отходим.
      - Как отходим?
      -А что за грохот?
      - Это Пэдж отдает приказания.
      И действительно, шхуна накренилась, сначала на один бок, потом на другой, потом опять на один, потом опять на другой.
      - Меня сейчас вытошнит, - заметил Эбьен.
      Дверь отворилась, и толпа матросов ввалилась в каюту.
      В темноте какой-то дюжий парень подошел к Эбьену и сбросил его на пол как подушку.
      - Ты чего на моей полке разложил свою посуду, - гаркнул он, - хочешь знать, умеет ли Биль греть спину?
      И в самом деле, Эбьен почувствовал, как здоровая ладонь обожгла его промеж лопаток.
      - Слушайте! - крикнул он, - ведь это же незаконно! Я подам на вас в суд.
      В ответ раздался такой хохот, что, казалось, началась перестрелка между двумя тяжелыми батареями.
      Кто-то зажег спичку и поднес ее к лицу Эбьена.
      - Вот так мурло! - заорал он, и хохот удвоился.
      - Куда мы попали?
      - А где Галавотти?
      - Черт его знает, куда он провалился!
      Помощник капитана приотворил дверь и махнул фонарем.
      - Заткнуть иллюминаторы, - крикнул он, - больно расквакались лягушки адовы, святой Бенедикт да передо - мит вам ребра грязной шваброй!
      Наступила тишина, и все расползлись по нарам, хотя кое-где долго еще раздавалось фырканье.
      Ламуль не мог уснуть. Ему удалось втиснуться в нары, но дышать он уже не мог. Как ни старался он направлять свой живот то вправо, то влево, он неизменно упирался в твердые доски, да вдобавок то, что попадало в его нос и рот, так мало напоминало воздух, что он начал не на шутку задыхаться.
      Ему вспомнилась его прекрасная трехспальная парижская постель, огромная спальня, в которой воздух был свеж, как на вершине Гауризанкара. Ему вспомнились объятия Прекрасной Терезы. Не безумие ли было променять ее на какую-то призрачную красавицу, существование которой более чем сомнительно! Правда, Тереза, вероятно, часто изменяла ему, но что это по сравнению с этой адской дырой, в которой его живот сдавлен как пружинный паяц в своей коробке. Банкир осторожно, стараясь никого не разбудить, вылез из нар и попытался во тьме найти дверь. Неожиданный наклон шхуны, и он ткнул пальцем в чей-то усатый рот. Спящий не проснулся, но помянул черта. Ламуль тогда встал на четвереньки, изменил несколько направление и скоро случайно, ударившись лбом в дйерь, приотворил ее. Он вышел на палубу и с наслаждением вздохнул всей грудью. Берег уже исчез, море было спокойно, а звезд на небе было так много, что оно казалось серебряным сводом с черными точками просветами между звездами. Южный Крест был уже довольно высоко над горизонтом и сверкал ярче самых крупных алмазов Терезы. За шхуной по морю тянулся огненный фосфорический след. Пьер Ламуль сел на бочонок, прислонился к мачте и задремал. Проснулся он от звуков голоса, приснившегося ему. и заставившего вздрогнуть с головы до ног. Рядом за парусом Галавотти говорил кому-то:
      - Главное, не беспокойтесь?
      На этом, видимо, кончилась беседа. Проклиная свой сон, Ламуль тихонько встал и, выйдя из-за паруса, взглянул на другой борт шхуны. На фоне звездного неба стоял задумчиво, глядя в даль, тот самый глухонемой бразилец, которого он видел только что в Буэнос-Айресе. Ламуль оглянулся, ища Галавотти. Тот подходил к нему, стуча деревяшкой.
      - Как он попал сюда? - спросил его Ламуль.
      - Кто?
      - Глухонемой бразилец!
      -Сеньор изволит бредить?
      Ламуль обернулся. Никакого бразильца уже не было.
      - Да он только что стоял вон там.
      - Там стоял матрос Джим и никого больше...
      Ламуль не стал спорить.
      - Почему нас запихали вместе с матросами?
      Галавотти слегка смутился.
      - Оказалось, что на "Агнессе" нельзя возить пассажиров... Приходится выдавать нас за матросов... Только для Колумба капитан Пэдж решил сделать исключение!
      - Да ведь он такой же Колумб, как я Шекспир...
      - А что ж, сеньор. Чем вы не Шекспир! Я сам однажды сошел за Шекспира. Пришлось! В Сантафе-деБоота давали Отелло... Какой-то разиня заорал автора, и все подхватили; Ну, директор уговорил меня выйти и раскланяться.. Еще вдобавок объявил, что Отелло в припадке ревности отгрыз мне ногу... Публика от восторга едва не разнесла театр... Меня закидали золотыми монетами...
      - Так; значит, с нами... - прервал его Ламуль.
      - ...не будут очень церемониться, сеньор... Но если будет ветер, мы доедем в какой-нибудь месяц.
      - А если ветра не будет?
      - Ну, тогда, сеньор... У капитана Пэджа вместо легких кузнечные меха, но и он не раздует парусов!
      - Покойной ночи!
      Галавотти исчез, стуча деревяшкой.
      А из капитанской каюты раздавался громоподобный бас капитана Пэджа и сладкий тенор Роберта Валуа:
      Чики чок, чики чок - Ну-ка еще стаканчик!
      Жил на свете старичок - Ну-ка еще стаканчик.
      Глава V
      Шхуна "Агнесса" (Продолжение)
      На следующее утро путешественники проснулись от сильного толчка в бок. Помощник капитана стоял посреди каюты, освещенной солнцем, проникавшим в нее сквозь две дыры в потолке, и держал в руках швабры. Этими швабрами он и тыкал в бок путешественников.
      - Вставай, крокодилово племя! Эй ты, кобра (это относилось к профессору), иди помогать коку. А вы, прочие, палубу мыть, да живo, а не то, клянусь) пресвятой девой, выбью я вам зубы... Ну, отдирайся!
      Прочие члены команды уже проснулись и развлекались тем, что старались сморкнуться через всю комнату, целя друг дружке в физиономию. Один добродушный малый проделал то же с племянником Гамбетты и был очень удивлен, не получив ответного приветствия.
      Через пять минут путешественники, под колючими лучами тропического солнца, мыли швабрами палубу, причем Ламуль нашел даже, что это недурной моцион. Однако, когда его заставили еще вынести помои, вымшь лестницу, перетащить зачем-то с кормы на нос десять тяжельа канатов, он решил, что это уже слишком хорошим моцвон.
      Эбьен обливался потом и мечтал о том, как он впоследствии закатает на галеры и капитана Пэджа и всю его свиту. Ящиков стонал и охал:
      - Стоило удирать из России, чтоб подвергаться тут трудовым процессам. Это возмутительно!
      Озлобление достигло апогея, когда из капитанской каюты вышел Роберт Валуа. Он еще пошатывался после вчерашнего, под глазом у него был здоровый синяк, но смотрел он довольно независимо.
      - Здорово, ребята!-- сказал он.
      - Чтоб тебе этой шваброй подавиться,- пробормотал Ламуль.
      Эбьен и Ящиков демонстративно промолчали и постарались обрызгать его грязной водой.
      - Согласитесь, друзья мои, - продолжал Валуа, - что потомку французских королей не особенно прилично мыть какую-то палубу...
      - Да, королей, которых еще четыреста лет тому лазад выгнали за неспособность.
      - Что?.. Ах, чтоб тебя святая Варвара!
      Но Ламуль был охвачен негодованием.
      - Я французский банкир, - орал он.
      - А я адвокат! Мой дядя на воздушном шаре улетел из Парижа!
      - А я русский офицер!
      В это время профессор пробегал мимо с пучком моркови в одной руке и с кочаном капусты в другой.
      - А я доктор географии,-промолвил он, кладя овощи на пол. - Мы не станем мыть палубу!
      - То есть, как это не станете? - с негодованием воскликнул Валуа.
      - Да не станем, вот тебе...- и Ламуль замахнулся, шваброй.
      По палубе быстро застучала деревяшка.
      - Сеньоры,- кричал Галавотти, - Пэдж идет! Сеньоры, мойте палубу, ради бога мойте палубу.
      Но было уже подцно.
      Старый Пэдж вышел из каюты с бокалом грога в руках.
      Все матросы, оставив свои дела, облепили реи, чтобы лучше видеть, как будет расправляться с бунтовщиками капитан Пэдж. Воцарилась мертвая тишина.
      Капитан вдруг одним взмахом кулака ударил по зубам всех непокорных, причем профессор покатился по направлению к кухне, а Эбьен, Ящиков и Ламуль полетели прямо в люк, ведущий в помещение матросов. Скатившись туда, они долго и с ужасом ожидали продолжения, но продолжения не последовало, очвидно, старик поленился тратить силы в такую жару.
      - По-видимому, благоразумнее временно покориться своей участи, заметил Эбьен дрожащим от гнева голосом, - но не унывайте: капитан Пэдж должен быть гильотинирован уже по двум статьям и по шести статьям отправлен на пожизненную каторгу, не говоря уже о мелких наказаниях вроде одиночного заключения, сроком на один год, и общественного порицания.
      - Да... Попробуйте-ка посудиться посреди океана...
      Подвиг есть и в сраженья...запел Ящиков.
      Подвиг есть и в борьбе...
      Высший подвиг в смиреньи...
      И, не помню, еще в чем-то в этом роде...
      - Но проклятый Валуа... Мерзкий аристократишка...
      - Недаром мы в России не выдержали и расправились с привилегированными классами.
      Вдруг дверь каюты растворилась, и Роберт Валуа влетел вниз головой, причем его хлестнул и скрылся конец здоровенного узловатого каната. Из носу у него текла кровь, а один глаз заплыл окончательно.
      - В чем дело? - воскликнули все.
      - Отрывной календарь... - прохрипел Валуа, выплевывая передние зубы, капитан прочел, что сегодня четырехсотлетие со дня смерти Колумба... Хватил меня сначала сапогом, потом кулаком, потом канатом. Ох, ох, ох... Простите меня, друзья мои, если я слишком надменно повел себя... во мне иногда просыпается королевская кровь... Дайте мне возможность лечь навзничь... Кровь тогда остановится.
      Он лег навзничь, а спутники по очереди мизинцами затыкали ему ноздри.
      А в отворенную дверь уже орал помощник капитана:
      - Все наверх! От-дай концы!
      И через минуту путешественники в одних штанах, без рубашек, носились по палубе, прожигаемые насквозь солнцем, обливаемые соленой водой, стегаемые узлами здоровенных канатов.
      - Я сейчас свалюсь в море, - кричал Ящиков, обняв рею,- я не могу, у меня кружится голова.
      - Падайте духом, но ради бога не телом, - кричал снизу Галавотти, - под нами сейчас самая большая глубина... Тут можно утопить десяток Монбланов, взгромоздив их друг на дружку, и все-таки ничего не будет видно.
      А из кухни доносилась беспрерывная барабанная дробь.
      Это профессор Жан Сигаль рубил котлеты.
      Однажды вечером путешественники расположились на носу корабля. Адвокат Эбьен, недавно пожалованный в прачки, закончил развешивание белья, и теперь все они отдыхали, созерцая бесконечные океанские просторы.
      - Клянусь Летучим голландцем, - заметил Ящиков,- я бы не отказался очутиться сейчас в Париже.
      - Ах ты, дельфин с желудком каракатицы... И я бы не прочь был попасть туда...
      - И подумать, - воскликнул Эбьен, - что проклятый Морис Фуко теперь наслаждается жизнью, фланирует по бульварам, содержит половину французских красавиц на те деньги, которые уплачивает ему вторая половина...
      Пьер Ламуль загадочно улыбнулся.
      - А вы так уверены, что Морис Фуко находится в Париже...
      - Ну, конечно...
      Пьер Ламуль покачал головою.
      - Я ставлю сто тысяч франков за то, что он сейчас в Париже, воскликнул Эбьен.
      - А я,-произнес Пьер Ламуль все с тою же загадочной улыбкой, -ставлю миллион франков за то, что Морис Фуко в настоящее время находится на "Агнессе"!
      Глава VI
      Шхуна "Агнесса" (Окончание)
      Если бы какой-нибудь завсегдатай лонгшанских скачек попал случайно на борт "Агнесс ы" и поглядел на верхушку одной из мачт, опутанной целой паутиной канатов, он увидел бы бронзового человека, бесстрашно висящего на головокружительной высоте и хладнокровно раскуривающего свою трубку. Вот бронзовый человек с ловкостью обезьяны скользнул по канату, перебросился с одной реи на другую и великолепным прыжком упал на палубу, где как ни в чем не бывало принялся зашивать парус кривой ржавою иглою.
      - Ламуль, - воскликнул бы завсегдатай лонгшанских скачек, если бы удивление не отняло у него язык.
      Между тем с носа шхуны эластичной походкой приближались Эбьен и Ящиков, тоже бронзовые как индейцы.
      - Профессор, - крикнул один из них в кухонный рупор, - не жалейте картошки, жрать хочется, как святому Павлу Фивейскому на сороковую годовщину его голодовки !
      Скоро к ним присоединился и славный потомок свергнутой династии.
      - Ну что, сеньоры, - говорил Галавотти, стругая себе перочинным ножом запасную праздничную ногу, - не говорил ли я, что быть матросом не так уж скверно. Надо все испытать в жизни... Я вот, сеньоры, был матросом, шофером, рыболовом, врачом, актером, картежником, президентом республики, епископом и чем хотите! И скажу прямо, что ни одна их этих профессий не осталась для меня бесполезной. Случится, умрет христианин в пустынном месте, я сумею его исповедать и похоронить так, что никакие черти на пистолетный выстрел не посмеют приблизиться к его душе. Государство остается без обожаемого правителя - извольте. Беру бразды и становлюсь у кормила. Когда я управлял республикой, сеньоры, у меня все были счастливы. Кто делал кислое лицо, тому я вышибал зубы, вот этой самой деревяшкой. Когда дела запутались окончательно, я для поднятия настроения приказал вылить в водопроводные резервуары весь государственный запас спирту. Что тут было, сеньоры! Все граждане натыкались друг на друга, орали, плясали... грудные младенцы щелкали себя по галстуку, как заправские пьяницы. Куда ни ткнись, всюду сорокаградусная водка. Председатель общества трезвости пришел на четвереньках в вегетарианскую столовую... На третий день из Буэнос-Айреса прислали пожарную команду. Тут я удрал и вынырнул по ту сторону Кордильер в качестве воскресного проповедника... Да... Все надо испытать в жизни...
      - А что, Ламуль, - заметил Эбьен, выплюнув в море табачную жвачку, ведь вы, пожалуй, проиграли пари... Вот уже три месяца плывем мы на этом деревянном башмаке, а никаких признаков Мориса Фуко пока что незаметно...
      - Вообще, - заметил Ящиков, - кроме нас на шхуне нет, по-видимому, никого постороннего.
      - Да и мы, - вздохнул Валуа, - теперь уже не посторонние!
      - О ком идет речь? - спросил Галавотти, слегка насторожившись.
      Ламуль встал, похлопал себя по голой груди и, повернув Галавотти лицом к солнцу, сказал, пристально глядя на него:
      - Речь идет о глухонемом бразильце.
      Галавотти изобразил на своем лице крайнее недоумение.
      - Что вы там болтаете, Ламуль? - спросил Валуа.
      Но Ламуль, очевидно, счел, что он сказал достаточно.
      Бывший банкир отошел от сеньора Галавотти и растянулся во всю длину на палубе.
      Сеньор Галавотти тоже отошел в сторону. Он прошел между двумя рядами больших ящиков с маисом, огляделся по сторонам и три раза стукнул в один из ящиков своей деревяшкой. Стенка огромного ящика приотворилась, как дверь, и сеньор Галавотти исчез в темных недрах. Через пять минут он вышел обратно, лег лицом вниз на большой парус, сложенный на палубе, и начал хохотать так, что слезы ручьями потекли у него из глаз и блестящими змейками побежали по палубе.