Красавица с острова Люлю

      - Боюсь, сеньоры, - сказал Галавотти дрожащим голосом, - что сеньору полковнику не удастся даже коронораться.
      - А что?
      - Му-ру-ну!
      - Да, но что это значит?
      - А вот посмотрите.
      Путешественники подошли к выходу из пещеры.
      Зрелище, представившееся им, заставило их закричать частью от удивления, частью от страха. Все, что они видели перед собой, приняло какой-то странно наклонный вид. Пальмы, до того стоявшие прямо, теперь согнулись, собрав листья наподобие метелки для рояля.
      Трава прильнула к земле, как волосы в проборе британского дипломата, большие бочки медленно катились с глухим гулом, а по небу... а по небу неслись облака, но это не был обычный бег облаков. Облака мчались с быстротой молнии, вытянутые на манер экспрессов, меняя ежесекундно форму, но вытягиваясь все более и более. Они напоминали какие-то длинные пучки пакли, летящие неизвестно куда, и довольно было посмотреть на небо секунду, чтоб в глазах зарябило.
      - Да что же случилось? - вскричал полковник, недовольный вмешательством стихии в его благополучное царствование, - что это за чепуха такая?
      - А вот выйдете, сеньоры.
      Сеньоры вышли и мгновенно попадали, как карточные домики. Страшный, фантастический ветер мчался с океана и огромной ладонью прижимал к земле все, что попадалось ему навстречу. Дикари ползли, втыкая в землю кинжалы и притягиваясь за них.
      - Му-ру-ну! - кричали они.
      А ураган дул, все сильнее и сильнее прокатываясь по острову, как гигантский валик; уже с громом рушились неустойчивые прибрежные скалы, вырванные с корнем деревья летели, как пылинки, тростниковые хижины вдруг попадали и укатились в море, причем на месте одной из них обнаружилась и тотчас улетела принцесса, протыкавшая себе огромною иглою левую щеку.
      Какой-то человек, совершенно голый и совершенно пестрый, ползал с отчаяньем взад-вперед, удерживаемый проволокой. Ламуль вгляделся в него великий боже! - в этом человеке, растатуированном наподобие гобелена, он узнал того, которому некогда дарила свои улыбки она - неверная, но прекрасная, за один поцелуй которой банкир сейчас был бы рад отдать десятую часть своего состояния. И невольно злая радость охватила его сердце... О, если бы Тереза могла видеть это жалкое пестрое существо, беспомощно, как сторожевой пес, ползающее на одном и том же месте!
      А ветер все крепчал и крепчал. Уже нельзя было дышать, нельзя было поднять руку, ногу, голову. И вдруг Галавотти испустил душераздирающий крик.
      - Ящик! - кричал он. - Ящик!
      Два огромных ящика, все быстрее переваливаясь с боку на бок, катились к морю.
      - Помогите мне, сеньоры, - кричал Галавотти, - я должен доползти до этого ящика...
      Но никто не мог ему помочь. Все быстро катились к морю, тщетно старались зацепиться за землю, на которой ветер, как рубанок, сгладил все неровности. Вдруг один из ящиков с треском разлетелся, и голова глухонемого бразильца... впрочем, это была лишь на миг голова глухонемого бразильца... В следующий миг черная борода и черные кудри понеслисьдак галки, в синюю мглу, а из груди Ламуля исторгся и унесся вслед за ними дикий вопль!
      Дзинь!..
      Лопнула проволока, у которой бегал Фуко, и, сбитый мгновенно с ног, он шлепнулся прямо в объятия - ибо то была она - Прекрасной Терезы.
      А в следующий миг огромная водяная стена, на пятьдесят процентов состоявшая из крупной и мелкой рыбы, взвилась над островом и слизнула его с лица земли, как ребенок слизывает со сливок пенку. На месте, где был остров Люлю, теперь было бурление и клокотание, и над всем этим, как в иллюстрациях Дорэ, витал страшный призрак, на безглазом челе которого было только одно написано с большой буквы - слово: Смерть!
      Часть третья
      Глава I
      Негостеприимная яхта
      Молодой лорд Артур Фаунтлерой, сын того лорда, с которым произошла в детстве знаменитая история, вышел утром из каюты под руку с очаровательной белокурой Маргерет, вчера ставшей его законной, любящей и стыдливой супругой. Вид голубого океана, прорезанного ослепительной солнечной дорогой, был так прекрасен, что молодые люди невольно привели свои головы в соприкосновение и одновременно воскликнули:
      - О!
      Молодой доктор богословия, находившийся тут же, счел это мгновение удобным, чтобы, подойдя к ним, произнести небольшую проповедь, указав на всемогущество божие и напомнив вкратце историю Авраама и Сарры, а также и некоторых других счастливых ветхозаветных новобрачных. Молодые люди выслушали его, почтительно наклонив головы, и, отвечая на поклоны моряков, перешли к борту яхты.
      - Ах, Артур! - вскричала Маргерет голосом, напоминающим пение канарейки, - как прекрасно поступил ваш отец, подарив нам для свадебного путешествия "Королеву Анну"!
      - Мой отец, - отвечал молодой лорд, почтительно целуя кончики ее пальчиков, - всегда поступает прекрасно.
      - Так же, как и моя мать, - прошептала прелестная Маргерет, голубые глаза которой наполнились слезами.
      - Поклянитесь, дети мои, - произнес молодой проповедник взволнованным голосом, - что вы всегда будете любить своих родителей и таким образом свято исполните заповедь господню.
      И, воспользовавшись случаем, он напомнил им и все остальные заповеди, пропустив только седьмую, содержание которой считал неприличным.
      Не успел благочестивый юноша закончить последнюю заповедь, как подошел капитан яхты, старый, верный Билль Брасс, чтобы пожелать новобрачным доброго утра и пригласить их проследовать в его каюту.
      Там их ожидал вкусный и обильный завтрак, состоявший из меда, шоколада, бифштекса, шотландской овсяной каши с кайенским перцем, барбарисового варенья и жареной семги. Для юного доктора богословия были отдельно приготовлены различные овощи, так как он уже целый год состоял секретарем и корреспондентом британского королевского вегетарианского общества.
      - Какую же тему для беседы изберем мы сегодня? - спросил доктор после того, как была прочитана молитва и все заняли свои места, - я бы, со своей стороны, принимая во внимание обстановку, предложил остановиться на теме о всемирном потопе или на пребывании Ионы во чреве китовом.
      - Я думаю, - сказал капитан, - что выбор мы должны предоставить сделать миледи.
      Молодая женщина слегка смутилась.
      - Я бы предпочла побеседовать о всемирном потопе,- сказала она после маленького колебания и, уловив одобрительный взгляд лорда Артура, покраснела от удовольствия.
      Молодой проповедник начал говорить спокойно, но постепенно разгорячась все больше и больше. Несмотря на то что слушатели наизусть знали всю эту историю, она не преминула произвести на них должное впечатление, и все они несколько раз взволнованно прерывали рассказ восклицаниями вроде: "Неужели? Что за ужас! Бедный Ной!", а капитан, забывшись, однажды даже вскричал: "Ах, черти полосатые!", после чего едва не умер от смущения.
      Внезапно раздался крик вахтенного:
      - Плот на юго-западе.
      Слышно было, как наверху забегали матросы.
      Молодой доктор, чтобы не томить любопытства, естественно пробудившегося в слушателях, принужден был, так сказать, скомкать свое повествование и немедленно укрепить ковчег на Арарате, после чего все завтракавшие устремились наверх, вооружившись подзорными трубами.
      Что-то похожее на плот в самом деле чернело в лазурном тумане.
      - Там развевается что-то белое, - воскликнул лорд Артур.
      - Это, очевидно, потерпевшие кораблекрушение, - сказал доктор.
      - Или, может быть, разбойники, - заметила Маргерет.
      - Я думаю, - произнес капитан, - как мне бы ни хотелось согласиться с очаровательной леди, что предположение доктора вернее. Это, очевидно, потерпевшие кораблекрушение.
      - Да, но там плывут деревья, откуда же у потерпевших кораблекрушение могут быть деревья?
      - Цветники бывают на больших пароходах, но лесов покд еще не разводили.
      - Я уже ясно вижу людей. Людей,- крикнула леди,- и еще что-то... Черное.
      - Опустите сейчас же трубу, Маргерет, - сказал лорд Артур, - эти люди нагие.
      - В таком случае,- ледяным голосом отвечала Маргерет,- опустите и вы трубу, ибо среди этих людей есть нагая женщина.
      - Вы ошибаетесь, Маргерет.
      - Нет, я не ошибаюсь.
      - Гм. По-моему, вы ошибаетесь... Что вы скажите, доктор?
      Молодой доктор глядел на приближающийся плот.
      - Разве там есть женщина? - пробормотал он, причем жилы у него на лбу вдруг надулись.
      - Да, там есть женщина, - продолжала Маргерет тем же тоном, - и мне бы очень хотелось, лорд Артур, чтобы вы проводили меня в мою каюту.
      - Но...
      - Вам незачем присутствовать при спасении этих людей... Капитан Билль Брасс справится без вас.
      - Однако...
      - Вы почитаете мне вслух Свинберна...
      Раздались слова команды, и "Королева Анна" плавно двинулась навстречу плоту, метнув в небо целое облако белого, как гигроскопическая вата, дыму. Лорд и леди удалились в каюту.
      - Ну, конечно, там есть женщина,- сказал капитан, - ее теперь можно видеть даже невооруженным глазом.
      - В самом деле, - произнес юный доктор, опуская трубу. - Капитан, я бы хотел присутствовать при спасении несчастных. Может быть, кто-нибудь из них пожелает немедленно выслушать проповедь.
      * * *
      Читатель, вероятно, уже догадался, ибо читатели обычно бывают догадливее, чем этого хотелось бы авторам, что плывшие на плоту путники были наши старые знакомые, сметенные с острова Люлю небывалым ураганом.
      Среди них находилась и прекрасная принцесса, не утонувшая вследствие толщины и подобранная путешественниками, из которых двое состояли, между прочим, членами соревнователями французского общества спасения на водах. Им удалось кое-как связать одеждой плававшие в море деревья, и вот на том плоту плыли они уже много дней, питаясь корою одного из деревьев, за безвредность и питательность которого поручился профессор.
      Ламуль, как натура малодушная и мстительная, все время не упускал случая побольнее уколоть бедного Мориса.
      - Скажите, пожалуйста, - говорил он с глупо умильным выражением лица,что это за прелестная собачка выгравирована у вас над левой бровью?
      - Это квагги, - мрачно отвечал последний, стараясь спрятать куда-нибудь свое лицо.
      - Нет! Какие искусники эти дикари! - продолжал Ламуль, - а эта бабочка. Взгляни, Тереза... Ну, точь-в-точь живая. Ей-богу, если бы был сачок, я не удержался бы и попробовал бы поймать.
      Морис с надеждой и мольбой взглядывал на Терезу, но - о, женщины, ничтожество вам имя - она сразу охладела к нему, как только увидала его в том новом облике, не свойственном европейским понятиям о красоте.
      - Господин Фуко, - насмешливо говорила она,ваша супруга что-то хочет сказать вам.
      И она отворачивалась, обняв за шею удовлетворенного банкира, а черная Какао принималась ласково разглаживать волосы своего мужа, а потом, поймав рыбу, откусывала половину, а другую половину передавала ему, очистив ее предварительно от шелухи жестким, как наждачная бумага, языком.
      Гораздо хуже обстояло дело с водою: муки жажды среди бесконечного водного простора, по свидетельству Майн Рида, еще мучительнее, чем среди песков Сахары, и путешественники уже начинали терять сознание, и галлюцинации посещали их высыхающий постепенно мозг.
      То чудилось им, что они сидят в черно-розовой ванной комнате, где кругом золотые краны источают холодную и чистую воду, то представлялся им стол, уставленный бутылками холодного, как лед, "Виши", то страшный ливень, при котором довольно запрокинуть голову и разинуть рот, чтобы раздуться от воды наподобие резинового баллона.
      Особенно страдала от жажды Прекрасная Тереза, она осыпала бедного банкира ужасающими обвинениями, на которые тот мог ответить лишь стонами.
      На четвертый день все впали в забытье. Морис Фуко напоминал свернутый лицевою стороною персидский ковер, Ламуль бредил каким-то графином, Валуа и Эбьен лежали как трупы на огромных ветвях, профессор сложился наподобие собирающегося прыгнуть кузнечика, а полковник Ящиков пыхтел и вертелся с боку на бок. Ему снилось, что он только что сытно пообедал у себя в "Пригорском" и вот теперь лег отдохнуть на широкую деревянную дедовскую кровать, но не может уснуть от жажды.
      "Эй, - пробормотал он, - Федор. Отчего тут рыбой воняет? Квасу! черт..." - и, приподнимаясь на локте, бессмысленно смотрел в бесконечную голубую даль океана. Один Галавотти сохранил настолько сознания, что, когда на горизонте показался дымок "Королевы Анны", он со страшным усилием воли оторвал кусок рубашки, связывавший деревья, привязал его к своей деревяшке и, встав на руки, начал размахивать ею в воздухе. Через некоторое время он заметил, что судно приближается, и тогда силы оставили его, и он тоже позволил себе упасть в обморок.
      Проснулся он от приятного запаха поджариваемого ростбифа.
      - Алло! - сказал он и сел на койке.
      Вокруг него стояло несколько матросов.
      - Ну, что? - спросил Галавотти, - или вы никогда не видали порядочного человека, что так вылупили свои микроскопы. Живо, ростбиф с приличным гарниром и стаканом холодного белого вина. Раз, два, два с половинкой! Катись!
      Закусив, он спросил об участи остальных путешественников и, узнав, что они почти все уже очнулись и одеваются, пожелал выйти на палубу. На палубе он нашел молодую чету в обществе капитана и проповедника.
      - Вы уже помолились, сын мой? - спросил молодой доктор.
      Галавотти глотнул воздух:
      - Я только позавтракал и выпил вина,- сказал он, - что касается до молитв, то они мне приходят в голову обычно уже тогда, когда пища начнет перевариваться.
      - На каком корабле потерпели вы крушение? - спросил, слегка нахмурившись, капитан.
      - Ни на каком. Мы едем прямехонько из одной симпатичной страны, где все пошло вверх дном и где съесть своего ближнего почитается только признаком здорового аппетита.
      - А кто вы такой? - спросил лорд, отступая.
      - То есть как кто?
      - Англичанин или американец?
      - Я интернационалист, черт меня побери, - отвечал Галавотти, - а из моих товарищей один русский, а остальные французы.
      То, что произошло вслед за тем, Галавотти долго считал дурным сном.
      В одно мгновение он был подхвачен на воздух и посажен в шлюпку, куда через секунду посыпались и все его спутники, еще не успевшие как следует опомниться, но уже одетые - мужчины в пижамы, а Тереза и Какао в изящные утренние костюмы. Шлюпка быстро опустилась, скрипя блоками, в нее упали две бочки с сухарями, и через минуту "Королева Анна", на всех парах уже уходила прочь, пеня воду могучим винтом и гордо размахивая на корме британским флагом.
      - Стойте! - кричал, гребя что есть силы, Галавотти,- стойте!
      Но весла его беспомощно били воду, и скоро пароход превратился в точку, едва заметную на горизонте, и только дым, протянувшись через все небо, насмешливо клубился над лодкою белым облаком.
      - Что это значит? - вскричали все вне себя от удивления.
      - Я не знаю, что это значит, - отвечал Галавотти, - но я знаю, из чего я приготовлю ростбиф, если мне еще раз попадется на глаза эта компания.
      Глава II
      Шутки тумана
      Прошло еще два дня. Лодка мирно качалась на голубой океанской зыби, совсем затихавшей к вечеру и лишь слегка оживавшей после полудня. От времени до времени ктонибудь из мужчин садился за весла и греб, пока не надоедало, продвигая лодку в направлении на север.
      На третий день стало необычайно жарко и парко, и путешественники заметили рано утром на горизонте какую-то полосу, которую они сначала приняли за берег.
      Но, подъехав ближе, они увидали, что это была та же океанская вода, но только над нею клубился пар, как над закипающей кастрюлей.
      Когда лодка въехала в эту воду, ее подхватило и понесло течением. Пот градом пошел с мореплавателей. Профессор быстро окунул в океан руку и тотчас выдернул с жалобным криком.
      - Это Гольфштром! - вскричал он.
      Пьер Ламуль, совсем не знавший географии, удивился.
      - У нас был акционер с такой фамилией или что-то в этом роде, - сказал он, но остальные все ликовали.
      - Он куда-нибудь, наверное, притащит нас, - заметил Валуа, - ну-ка, Эбьен, беритесь за весла...
      - Но тут жарко, как в аду.
      - Ничего. В теплоте,-да не в обиде, - сострил Ящиков, - мне это очень напоминает русскую баню и даже не мыльную, а горячую.
      Вдруг на горизонте показались тучи, и скоро они заволокли все небо; пошел холодный дождь, сначала мелкий, потом все крупнее и крупнее.
      - Ну, уж это совсем неприятно, - заметил банкир.
      - Чудесно помогает против нервов.
      - Тереза, слышишь, друг мой!
      Но скоро обнаружилась новая забота. Приходилось все время вычерпывать из лодки воду. Бури, однако, не было, и настроение путешественников было не так уж плохо, тем более что стоило только открыть рот, чтоб утолить жажду, которая уже начинала их снова мучить.
      На следующий день океан был окутан густым туманом, который все сгущался, так что к шести часам вечера сидевшие на носу лодки уже не могли различить сидевших на корме. Мужчины гребли наугад, Прекрасная Тереза дергала руль, в зависимости от настроения, то вправо, то влево, а Галавотти, тронув рукою воду, объявил вдруг, что вода совершенно холодна и что, очевидно, они потеряли Гольфштром.
      - И черт с ним! - заметил Ламуль, не любивший жары.
      - Да, но куда мы плывем?
      - Гребите и не разговаривайте! Разговаривать хуже.
      Наступила ночь, причем туман в темноте так сгустился, что, казалось, его можно было откусывать, класть за щеку и, пожевав, выплевывать снова. Абсолютно ничего не было видно. Даже голоса замирали во мраке и казались какими-то чужими и замогильными. Эбьен и Валуа продолжали грести наугад.
      - Если этот туман продолжится еще один день, я сойду с ума, - сказал Эбьен.
      - По крайней мере, это докажет, что у вас был ум, - ответил Валуа, почему-то находившийся в раздраженном состоянии.
      - Милостивый государь!
      - Друг мой, - воскликнул Ламуль, - помните, что вы находитесь не за карточным столом, а среди безбрежной водной стихии. Гребите лучше. Может быть, нам посчастливится утром встретить корабль.
      Скоро туман начал розоветь и как будто стал прозрачнее и легче.
      - Солнце восходит, - произнес кто-то.
      - Да, - отвечал Валуа и, оглядевшись, увидал, что все его спутники, не исключая и Эбьена, мирно спали.
      - Эбьен, это вы сказали, что солнце восходит? - спросил он, охваченный вдруг суеверным страхом.
      Но Эбьен ничего не ответил, а где-то в тумане тот же старческий голос, сказавший, что солнце восходит, запел вдруг лениво и сонно:
      О il a des bottes, il a des bottes, bottes, bottes, II a des bottes, bottes, II a des bottes Bastien!
      O, il a des plumes, il a des plumes, plumes, plumes, II a des plumes, plumes, plumes, II a des plumes de paon!
      И - странное дело - с противоположной стороны другой невидимый звонкий голос вдруг затянул:
      C'est la lutte finale!
      Groupons nous, et demain L'internationale Sera le genre humain!
      Туман вдруг взвился, как большой оперный занавес.
      Валуа ахнул и сел на дно лодки.
      Кругом расстилалось угрюмое болотистое поле, вдали рисовались силуэты леса, из-за которого торчал призрак готической колокольни. Среди поля на высоких ходулях стоял пастух с морщинистым лицом, давно небритым и покрытым, словно мехом, серо-зеленой растительностью.
      Шея старика была повязана грязным шарфом, а в руках он держал чулок, который, по-видимому, намеревался вязать. На другом берегу речонки пастух-мальчишка стоял на таких же ходулях и длинным бичом сгонял сытых овец, прoдолжая напевать ту же песню.
      Лодка стояла в глубоких камышах.
      От крика Валуа проснулись все путешественники.
      - Где же океан? - воскликнул Ламуль.
      - В самом деле, - пробормотал Галавотти, - мне случалось терять пуговицы и любовные записки... Но потерять океан так, как мы его потеряли... Нет, сеньоры, честное слово, этого со мной никогда не случалось.
      Глава III
      Удивительное обстоятельство
      - На какой берег вылезать? - спросил Валуа.
      - Конечно, на тот, где молодой, - сказал Ламуль. - Эта старая грымза ни черта не сумеет объяснить нам. Это ландейцы - они говорят по-французски, как испанские коровы.
      Уткнуться веслом в дно реки, укрепить лодку, вылезти на берег, осмотреться и помассировать отекшие икры - было для путешественников делом одной минуты. Вероятно, полосатые пижамы и белые матинэ, в особенности на Какао, производили здесь, среди ландской равнины, весьма своеобразное впечатление, ибо пастух выпучил глаза и начал щекотать себе нос былинкой.
      - Эй, приятель! - крикнул Ламуль, - где тут бли - жайшее почтово-телеграфное отделение? Мне надо послать телеграмму в Париж, в мой банк, чтобы мне перевели деньги.
      Молодой пастух посмотрел на них вне себя от удивления.
      - Унылая страна, - говорил между тем Галавотти, озираясь, - неужели это и есть Франция? А где же хваленые кафе? Где Эйфелева башня?
      - Ну, приятель, слышишь? Я банкир, и мне нужно послать телеграмму в мой банк.
      Пастух вдруг, взявшись за бока, разразился таким хохотом, что потерял, наконец, равновесие и шлепнулся на баранов.
      - Он сошел с ума,- заметил Ящиков.
      - Или пьян.
      - Черт с ним. Пойдем по направлению колокольни.
      - Да вот тут болото.
      - Ерунда! Здешние пастухи ходят на ходулях исключительно из упрямства. Идем, Какао.
      Поле, по которому они шли, было в самом деле весьма сухо и прочно. Оглянувшись, путешественники заметили, что пастух продолжает хохотать, держась за живот.
      - Эк его корчит,- заметил с раздражением Ламуль.
      - Я уверена,- сказала Тереза,- что твое лицо напомнило ему что-то.
      Ламуль раздраженно пожал плечами и ничего не ответил.
      Скоро они вышли на дорогу и увидали совсем близко городские строения.
      Какая-то женщина, счастливая и краснощекая, шла им навстречу, неся на руках и кормя грудью здорового ребенка.
      - Вы не знаете, моя милая, - спросил Ламуль,есть в этом городе отделение Лионского кредита?
      Глаза женщины изобразили удивление. Даже младенец, и тот, перестав сосать, с изумлением покосился на Ламуля.
      - Бросьте вы свои банки,- сказал Валуа,- скажите, красавица, нет ли здесь в городе порядочного человека, у которого другой порядочный человек мог бы занять деньги под словесное обеспечение.
      При слове деньги женщина вдруг начала хохотать и, хохоча, пошла прочь, покачивая головой, как бы говоря: "Ну и шутники, уж эти рассмешат".
      - Да что они с ума, что ли, все посходили?
      Галавотти недовольно покачал головой.
      - Веселый народ,- пробормотал он, - только, к сожалению, веселость их не изжаришь и не запечешь, а то бы сытно позавтракали.
      При самом входе в город стояла гостиница. Это была древняя гостиница с узкими окнами, и над ее дверью на ржавой цепочке качалась облезлая фигура капуцина верхом на белой лошади.
      Около таких гостиниц в былые времена стояли запыленные кони, привязанные к чугунным кольцам, пока их седоки - бесшабашные д'Артаньяны уписывали жареных пулярок, запивая их старым бордоским, и щипали за подбородок пухленьких гасконок.
      - Зайдемте,- предложил Валуа,- может быть, нам тут дадут хотя бы сидру и бутербродов.
      Они вошли в просторную комнату, пахнущую всеми четырьмя Генрихами. Какой-то человек в очках поднял на них" взор, исполненный вопросительного изумления.
      - Я банкир Ламуль, - сказал носитель этого имени,- вот это моя жена, это Роберт Валуа - потомок французских королей, это полковник Ящиков, русский эмигрант и убежденный белогвардеец, это племянник Гамбетты, адвокат Эбьен, это принцесса Какао, это ее муж, некий Фуко, вот это еще профессор... может быть, вы найдете возможным...
      Человек в очках, не отвечая, похлопал в ладоши. Вошли трое солдат, вооруженных винтовками, и встали у дверей, как бы загораживая выход.
      Человек в очках пометил что-то в толстой книге.
      - Хорошо,- сказал он,- ваше дело будет слушаться в трибунале в ближайшую среду... Но, принимая во внимание ваше чистосердечное раскаяние, я не думаю, чтобы вас присудили к особенно тяжелому наказанию.
      Солдаты стукнули прикладами об пол и окружили путешественников, которые, потрясенные, молча пошли по коридору.
      - Но скажите на милость, - вскричал наконец Эбьен,- что за учреждение помещается здесь, в гостинице.
      - Комиссия по борьбе с контрреволюцией,- отвечал солдат с наибольшим количеством нашивок.
      Глава IV
      Карьера Мориса Фуко
      После того как щелкнул замок и часовой мирно зашагал у двери, путешественники, по крайней мере еще час, не могли произнести ни слова.
      - Спасибо вам, Ламуль,- заговорил наконец Валуа голосом, дрожащим от бешенства,- вы проявили необычайное остроумие. Нет. Надо же быть патентованным остолопом, чтобы ввалиться чуть ли не в самый трибунал и расписать все наши титулы... Потомок королей, банкир, племянник Гамбеты...
      - Я думал, что это хозяин гостиницы и что так он вернее нам отпустит сидру и закусок.
      - А вы пробовали когда-нибудь совсем не думать? Получились бы блестящие результаты.
      - Надо было бы нам на другой берег вылезти, - пробормотал полковник.
      - Да ведь это он же присоветовал.
      - И главное, все это совершенно неверно, - вскричал вдруг Эбьен и заходил по комнате, - то есть что неверно? (перервал он сам себя по адвокатской привычке) - неверно то, что вы изобразили нас какими-то контрреволюционерами... Я противник советской власти? Ха, ха, ха! Я, который ненавидел войну и который все вечера проводил в том самом кафе, где убили Жореса... Да ведь пока не будут уничтожены границы между двумя государствами, война не может.прекратиться... Грудной ребенок поймет это... а вы не понимаете... вы, доживший до седых волос... вы, отец семейства! (ведь если у вас нет детей, то это только благодаря случайности) - вы, претендующий на звание культурного - больше того - цивилизованного человека (все с упреком посмотрели на Ламуля), нет, - продолжал Эбьен, - если цивилизация означает смерть, нищету и разрушение, если цивилизация, вместо того чтобы создавать вечные ценности и удобные предметы домашнего обихода, изобретает пушки и ядовитые газы, если все это, говорю я, есть дело рук цивилизации, то я не цивилизованный человек... Вы, да, именно вы - ах, не ссылайтесь, пожалуйста, на стихийные бедствия, - да, вы, банкир Ламуль, первого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года простерли над миром тружеников свою косматую лапу и, брызжа кровавой слюной, прорычали: война!
      - А теперь и угодили в чекушку, - ввернул полковник Ящиков.
      - Посмотрите на него, - вскричал Эбьен, - указывая на полковника. Посмотрите, как он на вас смотрит, о... или вы не человек, или ваше сердце должно растаять от того палящего упрека, которым горят прекрасные мужественные глаза убеленного в боях воина, этого Цинцинната наших дней. А ведь и он когда-то в припадке ослепления кричал: да здравстувует война! и, потрясая булатом, мчался на белом скакуне впереди одурманенного войска. Нет, нет, банкир Ламуль, не пытайтесь спрятаться от негодующих взоров миллионов искалеченных вами людей, не старайтесь скрыть свое мохнатое сердце под белым плащом невинности... Банкир Ламуль, я говорю вам - запомните это, даже лучше, зарубите себе на носу - пройдут века, а ваше имя не устанут проклинать наши далекие потомки, когда сами вы давно сгниете в недрах окровавленной вами земли, и при имени вашем будут ночью плакать испуганные младенцы.
      - Но что же мне теперь делать?- пробормотал Пьер Ламуль, обливаясь слезами.
      - Стыдитесь! Больше вам нечего делать!
      - Да-с! - наставительно сказал полковник,- не хорошо-с! Стыдно-с!
      - Товарищи! - продолжай Эбьен взволнованным голосом,- кто из вас за войну, прошу поднять руки.
      Ни одна рука не поднялась.
      - Теперь товарищи, прошу поднять руки тех, кто против войны.
      Все, кроме Какао, подняли руки.
      - Абсолютное большинство голосов при одном воздержавшемся за непониманием, в чем дело,- прекрасно!
      - Теперь товарищи...
      Стук засова не дал ему докончить предложения.
      Вошел симпатичный парень с честным и открытым лицом и, поставив посреди комнаты две миски, удалился.
      - Почему-то в комнате запахло морем, - заметил Валуа.
      Полковник Ящиков вдруг вскочил с места.
      - Вобла, вобла! - кричал он, от радости приплясывая,- матушка ты моя, рыбешечка ненаглядная. Соскучилась-таки по мне, старику, приплыла-таки.
      - Превосходный суп, - заметил Ламуль заискивающим тоном.
      - Еще бы, после океанских хлебов.
      - А что в другой миске?
      - Какая-то каша - желтая.
      - Ужели пшено?-вскричал полковник и тут же прибавил разочарованно,нет, маис какой-то... да и в рыбе я, кажется, ошибся... Нет, не наша это рыба... чужая рыба... тюрбо.
      В течение нескольких минут все с жадностью ели.
      Даже прекрасная Тереза, ничего раньше никогда не кушавшая, теперь с восторгом обсасывала вкусные, пахнущие синим простором, хвостики.
      И вдруг в углу раздались странные писки, напоминающие те звуки, которые изрыгает из скрипки слепой скрипач, которому мальчишка вместо смычка подсунул одну ручную пилу. Это всхлипывала черная принцесса.
      - Ах, черт возьми! - вскричал Галавотти, - бедняга не ест здешней пищи. Вы бы, сеньор, распорядились, а то еще, неровен час, похудеет наша красавица.
      И он постучал по двери деревянной ногой.
      - В чем дело? - раздался голос.
      - Товарищ, - сказал Эбьен, - среди нас есть одна девушка, которая не ест этой пищи.
      - Что же делать. Здесь как-никак темница, а не отделение дювалевского ресторана.
      - Пищу, которую ей хотелось иметь, очень легко добыть. Я думаю, что миска дождевых червей вполне бы удовлетворила девушку.
      Очевидно, часовой был очень удивлен столь необычным вкусом заключенных, ибо он немедленно загремел засовом.
      Прекрасная Тереза заметила при этом, что Галавотти что-то тихо говорил на ухо Морису Фуко, а тот качал головой, указывая себе на желудок.
      - Дождевых червей? - переспросил часовой.