Глобальная империя доллара на наших глазах рушится, как башни-близнецы Всемирного Торгового Центра 11 сентября 2001 года. Совсем недавно министерство финансов США следом за спасением банка "Bear Stearns" взяло под опеку деятельность ипотечных гигантов "Freddie Mac" и "Fannie Mae". Теперь о своём банкротстве объявил один из крупнейших инвестиционных институтов Америки "Lehman Brothers". Одновременно сообщается о поглощении "Merrill Lynch" "Bank of America". А это значит, что на финансовом рынке начался "эффект домино" — сейчас "акулы большого бизнеса" начнут в массовом порядке сбрасывать свои убытки на государство, которое и без того обременено грандиозной пирамидой федерального долга — свыше 9 трлн. долл. Скорее всего, этот процесс приобретет черты неуправляемой ядерной реакции после президентских выборов 4 ноября 2008 года, когда нынешняя республиканская администрация всё еще будет осуществлять свои полномочия, но уже ни за что по большому счёту не отвечать. Конечно, если победу одержит Барак Обама.
      А вот если победителем окажется Джон Маккейн, этот процесс, напротив, может не то чтобы затухнуть — он в любом случае будет идти, но оказаться "перебитым" грандиозной геополитической вампукой наподобие вторжения в Иран или битвы с "империей зла" в лице нынешней Российской Федерации.
      С данной точки зрения вторжение грузинской армии в Южную Осетию и ответная российская операция "понуждения к миру" позволили "команде Буша" значительно усилить предвыборные позиции республиканского кандидата. Маккейн, по данным социологических опросов, обошёл Обаму, которому почти безнадёжно проигрывал до "пятидневной войны" на Кавказе.
      Весьма показательно, что для достижения такого результата Пентагону даже не пришлось делать ни единого выстрела в сторону России; для того, чтобы американские избиратели буквально кожей ощутили опасность большой войны и начали склоняться к ветерану Вьетнама Маккейну, оказалось достаточно просто продемонстрировать по телевизору "проснувшегося русского медведя".
      И сколько бы ни возмущались представители официального Вашингтона словами Путина о том, что Саакашвили подтолкнули на агрессию против Южной Осетии и столкновение с Россией в интересах одного из кандидатов на пост президента США, там прекрасно знают, что это именно так, и очень довольны результатом.
      А что же дальше? Готова ли Россия Путина-Медведева к тому, чтобы выдержать дальнейшую конфронтацию с Америкой Маккейна? Причем конфронтацию неопределенной глубины и длительности — поскольку грань между игрой и войной в современном глобальном мире давно уже стёрта, а примеры Слободана Милошевича и Саддама Хуссейна, которые слишком поздно сообразили, что из участников игры превратились в участников войны, достаточно свежи в памяти.
      Отвечая на эти вопросы, следует признать, что Россия не только не готова, но и — вполне обоснованно — не испытывает никакого желания выступать на мировой политической арене в роли какой-то новой "империи зла", СССР-2. И поэтому всеми силами стремится показать Америке, что в случае чего готова "пойти до конца".
      Отправка российских военных кораблей и "стратегов" Ту-160 в Латинскую Америку, встречи Путина и Медведева с членами международного дискуссионного клуба "Валдай" соответственно в Сочи 11 сентября и в Москве 12 сентября, а также трехчасовой показ в пятничный вечер по ОРТ фильма Джульетто Кьезы, Франко Фракасси и Франческо Тренто "9/11. Расследование с нуля" ("Zero investigation into 9/11"), продемонстрировали это со всей отчетливостью.
      Налицо явная информационная атака Кремля на главный идеологический плацдарм Вашингтона — атака, жёстко "привязанная" к событиям семилетней давности, которые стали поводом для "неоконсервативного разворота" всей политики США, включая вторжения в Афганистан и Ирак. Ведь, принимая и поддерживая официальную версию обрушения башен-близнецов ВТЦ в Нью-Йорке и самолётной атаки на Пентагон как террористических актов исламистов из "Аль-Кайеды", мы по умолчанию соглашаемся с "глобальным моральным лидерством" Америки в современном мире.
      Однако эта версия — и мы в газете "Завтра" неоднократно писали об этом — не выдерживает абсолютно никакой критики. События 11 сентября 2001 года просто не могли произойти без прямого участия если не всей, то, как минимум, значительной части политической и "силовой" верхушки американского государства. Что, в свою очередь, означает отсутствие любых моральных ограничений у элиты США, когда дело касается её выгоды. Однако российское руководство, даже прямо указывая на этот факт, всё-таки рассчитывает "уйти с линии атаки" и, обозначив зону собственных интересов, как можно быстрее вернуться к формату сотрудничества с Вашингтоном.
      Именно эта позиция и была озвучена Дмитрием Медведевым на встрече с "валдайцами" в ГУМе, которой предшествовало участие президента РФ в церемонии возвращения колоколов Свято-Даниловского монастыря, доставленных из Гарвардского университета. "Любая конструкция, основанная на том, что существует государство, принимающее решения, абсолютно правильные в отношении всего мира, не срабатывает. И как раз кавказский кризис показал её неэффективность. Мы же с вами понимаем, что даже при наличии самых тесных отношений в некоторых ситуациях невозможно защитить того или иного союзника, если он совершил военное преступление. И наши друзья-американцы это тоже понимают… Я уже говорил об этом, повторю и в этой аудитории: у России есть зоны, в которых находятся её интересы. Отрицать это бессмысленно, а в некоторых ситуациях просто вредно… Для России 8 августа 2008 года — это почти как 11 сентября 2001-го для Соединённых Штатов Америки… Я считаю, что оно абсолютно точное, во всяком случае, применительно к российским реалиям. Из событий 11 сентября Соединённые Штаты Америки и всё человечество извлекло много полезных уроков. Мне бы хотелось, чтобы и из событий, начавшихся 8 августа этого года, мир извлёк уроки", — сказал глава российского государства.
      Впрочем, эти слова можно расценивать и как признание того, что мир после 8 августа 2008 года принципиально изменился и приобрёл новые системные характеристики. События в Южной Осетии повлекли за собой коренные изменения глобальной геополитической конфигурации.
      В качестве самых ярких и значимых примеров этих изменений можно назвать высылку американских послов из Боливии и Венесуэлы, резкую активизацию турецкой политики на Кавказе, атаку американских военных вертолётов армией Пакистана — то есть выступление России против американского ставленника Саакашвили тоже породило своеобразный "эффект домино", когда в разных регионах мира позиции США начинают одновременно "проверять на прочность" те страны, которые совсем недавно даже не могли об этом подумать. И тем самым ставят "дядю Сэма" перед необходимостью дополнительных финансовых затрат: то ли на силовое давление, то ли на оплату определенного компромисса.
      В этом смысле августовское поражение Грузии может обойтись Вашингтону чрезвычайно дорого — и вопрос о примерном наказании "зарвавшихся" обитателей Кремля просто обязан занимать одно из приоритетных мест в планах администрации Буша. История умалчивает о дальнейшей судьбе мальчика из сказки Андерсена, крикнувшего на всю площадь: "А король-то голый!" Но Россия, показавшая всему миру глобальную "слабость силы" современной Америки, уже не может рассматриваться как её партнер — по крайней мере, с этим президентом (Медведевым) и этим премьер-министром (Путиным).
      Тем самым, приняв такую стратегию действий, "команда Буша" объективно будет способствовать усилению антиамериканского тренда Кремля, углублению и расширению его связей со всеми оппонентами США, прежде всего с Китаем, который, выдержав давление Запада по "тибетской проблеме" (символом чего стали разноцветные модные маечки с крупными надписями "Free Tibet" и маленькими ярлычками "Made in China") и блестяще проведя Олимпийские игры в Пекине (51 золотая медаль), уже всерьёз примерил на себя роль мирового "центра силы".
      Механизмы международной самоорганизации без участия США (Шанхайская организация сотрудничества в Евразии, Боливарианское соглашение в Латинской Америке) не просто набирают силу, но в перспективе могут захватывать всё новые и новые регионы мира
      Соответственно, новую остроту приобретает вопрос об американской "агентуре влияния" в путинско-медведевской "вертикали власти", в бизнес-структурах и в масс-медиа. Потому что ситуация, при которой за счёт денег российского государства массово убивают граждан этого государства, при любой степени толерантности не может считаться нормальной. Шувалову, Чубайсу, Кудрину и их единомышленникам по "рыночным реформам" нужно как можно быстрее определяться — или придётся как можно быстрее определяться с ними.
      Практически то же самое можно сказать о социальной политике нынешнего правительства: без разворота от интересов меньшинства к интересам большинства вся конструкция власти при первом же серьёзном испытании может разлететься как карточный домик. И никакие пропагандистские успехи, наподобие выступлений на "Валдайском форуме", здесь не помогут.

      Продолжение. Начало — в NN12-33, 35-37
 
      Обсуждение тех или иных религиозных идей… Рассмотрение сложных внутриконфессиональных мировоззренческих разногласий… Так ли всё это актуально? Отвечает ли это заявленной теме? Почему этим надо заниматься на страницах газеты, а не в специальных изданиях? Эти вопросы абсолютно закономерны. И проще всего было бы свести ответ к одному — лежащему на поверхности — обстоятельству. Мы говорим: "Развитие или смерть!" А рядом представители весьма авторитетного института, церкви, утверждают устами священника и интеллектуала Лоргуса, что для христианина нет и не может быть развития как позитивной ценности. Если мы занимаемся политикой, мы не можем делать вид, что этого не происходит. Иначе это не политика, а башня из слоновой кости.
      Читатель вправе спросить: "Кто об этом говорит? Представитель института или представители? Влиятельна ли эта точка зрения в элите, ориентирующейся на православие, в собственно православном сегменте современного российского общества? Если даже эта точка зрения влиятельна, то так ли она пагубна в политико-стратегическом смысле? И, наконец, причем тут светская часть российского общества?"
      На часть из этих вопросов трудно дать прямые доказательные ответы. Косвенные ответы я уже давал. Читателю остается только поверить им. А также экспертным оценкам, согласно которым эта точка зрения влиятельна и имеет самые разные стратегические последствия. В том числе и собственно политические.
      Ведь не только ваш покорный слуга, далекий от конфессиональных дел, но и интегрированная в конфессию М.Миронова адресует, говоря о группе православных интеллектуалов, отрицающих развитие, как к тексту А.Лоргуса, так и к частным разговорам. Поскольку разговоры частные, то дальше вступает в действие система моральных ограничений. Они ведь на то и частные, чтобы на них не ссылаться. Кроме того, поскольку они частные, то любые ссылки будут бездоказательными.
      Итак, читателю придется верить на слово и исходить из того, что, дискутируя с А.Лоргусом, я на самом деле дискутирую отнюдь не только с ним. И это в каком-то смысле меня оправдывает. Но лишь в каком-то смысле.
      Беспокойство читателя по поводу того, что подробные рассмотрения неочевидных и достаточно тонких религиозных идей могут увести нас далеко в сторону, я полностью разделяю. И постараюсь этого избежать. А также привести аргументы в пользу такого рассмотрения.
      Первый аргумент я уже привел. Если влиятельные группы говорят о том, что смыслы, весьма важные для России, несовместимы с развитием, то мы не можем не задуматься, так ли это.
      И потому, что не хотим разговорами о развитии разрушить подобные смыслы.
      И потому, что верим в развитие и не верим в то, что оно может оказаться антагонистичным великим смыслам, глубоко созвучным нашей культуре и государственности. Этот аргумент можно назвать идеологическим. Его надо поставить на первое место, но к нему нельзя все сводить.
      Второй аргумент — стратегический. Тезис о несовместимости развития с той или иной религиозностью — не нов. И выдвигается отнюдь не только христианами. В исламе, например, есть похожая авторитетная точка зрения, тоже разделяемая отнюдь не всеми мусульманами. И в католицизме есть. И в протестантизме. Сторонников невозможности сопряжения религии с развитием, как я говорил выше, называют контрмодернистами. Не фундаменталистами и даже не интегристами, а именно контрмодернистами. Мировая борьба между модернистами и контрмодернистами сегодня обострена до предела. Устраниться от участия в этой борьбе невозможно. Можно попытаться спрятаться. Но это не выход.
      Хотим мы или нет, нам не избежать стратегической полемики по вопросу о Модерне и Контрмодерне. Эта полемика носит частный внутриконфессиональный характер?! Да что вы! От нее, прошу прощения за пафос, буквально зависит судьба мира. И трата времени на разъяснения сути стоящих перед миром альтернатив вполне окупается важностью вопроса. Тем более, что альтернативы не вскользь касаются нашей основной темы — проблемы развития — а сфокусированы ИМЕННО НА ЭТОЙ ПРОБЛЕМЕ.
      Третий аргумент носит политико-метафизический характер. Россия затянута в воронку регресса. Сегодня она очень сильно отчуждена от источников, способных дать развитию контррегрессивную энергетику. Для того, чтобы преодолеть такое отчуждение, мало политических, социально-экономических, социально-культурных и даже философских рефлексий. Надо дойти до метафизических уровней. И там разбираться, почему оскудели живые ключи, энергетизирующие общество, и как это преодолеть.
      В таких ситуациях всегда подробно и детально рассматривают метафизику как таковую, не пугаясь того, что это слишком абстрактно, слишком специфично и усложнено.
      Если разберемся должным образом — уйдем от простого к сложному, от абстрактного к конкретному, от специфичного к общему. А если не разберемся — будем блуждать в потемках и удивляться, почему это у нас регресс, вопреки всему, остается макросоциальной тенденцией. Ведь не только потому он ею остается, что его пестуют, дают ему "зеленый свет" на телевидении, превращают в норму социального поведения. Нельзя сказать, что альтернативные направления удушены до конца. Почему же они не так популярны, как в конце 80-х годов? Почему нет тогдашнего спроса на сложную литературу, сложное кино, театр?
      ПОЧЕМУ НЕ РАЗВОРАЧИВАЕТСЯ КУЛЬТУРНАЯ БОРЬБА ПРОТИВ РЕГРЕССА? В конце 80-х годов повестка дня, предложенная властью, не устраивала определенные слои общества. Но с какой энергией эти слои искали альтернативную повестку дня! Как спорили на кухнях, с какой активностью искали точки альтернативного предложения! Тогда всё кипело страстями по развитию! Кипело вопреки очень скудному интеллектуальному рациону. Теперь рацион гораздо разнообразнее. А социального аппетита нет. Все так возлюбили деньги и упрощенные удовольствия? Ясно, что не все… Но тогда откуда этот всеобщий сон на бегу? Понятно, что людей сознательно дебилизируют. Непонятно другое — почему это действие, очевидное до наглости, не вызывает адекватного противодействия.
      В старом фильме Крамера "Благослови зверей и детей" дети пытаются спасти бизонов, которых будут отстреливать. Они преодолевают всевозможные препятствия и, наконец, выпускают бизонов на свободу. Но бизоны не хотят бежать в прерию.
      Почему не хотят бежать в прерию развития дебилизируемые группы российского населения, эти метафорические бизоны?
      Наша политика отчуждена от мирового (да и своего) опыта. Она не знает и не хочет знать прецедентов. Она не понимает, что не впервые в истории возникает этот больной вопрос. Что с таким же вопросом (почему не хотят бежать некие метафорические бизоны) сталкивались все, кто делал стратегические проекты. Например, евреи-сионисты, которые мучительно пытались понять, почему народ не устремляется в Палестину.
      Почему "бизоны" не бегут из Европы, где их будут зачищать? — спрашивал себя и других Теодор Герцль, наблюдая рост европейского национализма и предвидя фашизм. За ответом политики ранга Герцля обратились не к психологам и методологам, а к метафизикам. Таким, как Гершом Шолем.
      По существу, Шолем в своем ответе сказал, что отсутствие энергии связано с пересохшими метафизическими ключами. И стал заниматься метафизикой, заниматься детально и одновременно политизированно. И каждый раз, когда перед активистами различных проектов возникал вопрос, почему их "бизоны" не бегают, они шли на глубину, к метафизическим ключам. А не суетились на политической поверхности, перманентно впадая в ступор.
      Я мог бы привести и более близкие примеры, говорящие о том, что глубокое рассмотрение так называемых "корней" (гносеологических, метафизических и т.д.) окупается в политическом смысле. Но стоит ли?
      Конечно, я испытываю определенный дискомфорт, вступая на данную специфическую территорию. И, видит бог, не рвался к этому. Просто все так сошлось, что отказываться от обсуждения уже невозможно. Я был бы очень признателен, если бы инициативу на себя взяли современные православные мыслители. Интеллектуалы высшей пробы есть. Вряд ли все они встали на позицию отца Лоргуса (хотя, кто знает?). И вряд ли им безразлично, как будет выглядеть конфессия в глазах мира (хотя, опять же, кто знает?).
      Но по тем или иным причинам эти интеллектуалы молчат. Это их право. Но если все будут молчать — тогда какое развитие?
      Итак, разрыв конфессии с развитием означает разрыв с Модерном. Во имя чего? Есть ли логический изъян в следующей схеме: "Если развитие — скверно, то все, что ему противостоит, хорошо. И тогда регресс хорош. Он порождает архаизацию и возвращает в лоно. Если развитие скверно, то дело не только в том, чтобы не развиваться, а в том, чтобы наносить по развитию всевозможные удары. То есть противопоставлять развитию регресс. А как иначе бить по развитию?"
      Все прекрасно понимают, что логических изъянов в данной схеме нет. Мне возразят, что долог путь от логики до политики. Не спорю. Ну, так я и хочу знать, какая часть пути уже пройдена. И, при всей важности ответа на этот вопрос, еще важнее установить, что, сказав "а" и осудив развитие, будут говорить "б" и бороться с развитием.
      Итак, "Долой развитие! Да здравствует регресс!"
      Но регресс ведь не движется до той точки, которая задана чьими-то конфессиональными пожеланиями! Начавшись, он не может привести общество в точку желанного кому-то нового Средневековья, а потом уйти, как сделавший свое дело мавр. Он не для того приходит, чтобы уходить. Все остальные уйдут — он останется.
      Провозгласившие подобный лозунг православные интеллектуалы, если они интеллектуалы, не могут не понимать сокрушительности его последствий для христианства в целом. И неизбежности ухода общества от христианства в весьма специфическую "примордиальную архаику". "В язычество?" — спросят те, кто любит уточнять. Хотите, считайте так. Разве этого мало? Но на самом деле язычество — не последняя остановка на триумфальном пути регресса.
      Кстати, нельзя ли было бы уточнить, что такое — и в политическом, и в метафизическом смысле — Христианство, разорвавшее с Историей? Можно ли разорвать с Историей и не разорвать с Откровением? А может быть, существуют элитные группы, которые хотят Христианства, отступившего с территории Откровения на территорию Мифа?
      Но будет ли это Христианство? Как оно удержится на этой самой территории Мифа? С какой именно — весьма своеобразной и никакого отношения к христианству не имеющей — эзотерикой оно должно сплестись, чтобы уцелеть на территории Мифа? О каком Мифе пойдет речь? Как присягнувшее ему "христианство" будет сопротивляться исламу, который вряд ли собирается отступать на территорию Мифа? Как оно будет сопротивляться религиям Востока, которые с территории Мифа никогда не уходили? Ах, оно не хочет сопротивляться? Но есть закон систем! Система, которая не сопротивляется экспансии других систем, оказывается поглощенной ими. И что тогда?
      Неужели же подобные экстравагантные новации порождены грезами о так называемом "национальном христианстве"? При том, что грезящие, называя себя православными, уже не хотят называть себя христианами? Но нельзя ли тогда попросить их более развернуто раскрыть понятие "нацхристианство"?
      Есть понятие "национальная идеология". Пока мы оперируем этим понятием, все в порядке. Но речь обычно идет о секулярных идеологиях. Социалистической, например. Или какой-либо другой. Демократической, почему бы нет? Тогда появляются гибриды разного качества. Например, печально известный национал-социализм. Или национальная демократия… Что плохого?
      У определенных политиков возникает желание создать более сложные гибриды. Например, христианская демократия. Она создана? Создана. Есть вполне респектабельные партии. Например, что такое германская ХДС? ХРИСТИАНСКО-демократический союз. Значит, есть прецедент синтеза христианства и некоей идеологии.
      А дальше может возникнуть и такая идея: если есть национальная демократия и есть христианская демократия, то почему не может быть христианско-национальной демократии?
      Наверное, это возможно. И, безусловно, при этом христианское в рамках христианско-национальной демократии должно приобретать национальный оттенок. Но именно оттенок. Что значит перейти от оттенка к краске? Начнется вполне добропорядочный разговор о великом вкладе конкретной нации в общехристианское дело, а кончится заявкой на ее уникальность в этом деле. Соответственно рушится само дело: христианский универсализм. А под обломками гибнет все.
      То есть, как только оттенок превратится в краску, краска станет коричневой. Но и этим не будут исчерпаны возникающие при подобных метаморфозах проблемы.
      Нация — это субъект и продукт Модерна. Все мало-мальски корректное (христианско-демократическое и так далее), что наработано по части синтеза национального и христианского, ВСЕЦЕЛО ОБУСЛОВЛЕНО МОДЕРНОМ.
      Контрмодернист не может апеллировать к нации. Если он и произносит это слово, то лишь по недоразумению, имея в виду на самом деле племя.
      Отказавшись от Модерна, надо отказываться от упомянутых выше корректных (хотя и проблематичных) вариаций на тему конструктивного синтеза нации и христианства.
      Термин "национальное христианство" в контрмодернистском исполнении оказывается тождественен термину "племенное христианство". Что-то в этом направлении разрабатывали… даже не Гиммлер, а Гитлер и Розенберг. Начинали-то они с этого, да кончили другим.
      Гитлер показал, что такое синтез христианского и племенного! И что при таком синтезе от христианства остаются рожки да ножки. Конкордат третьего рейха с Ватиканом как раз и был констатацией того, что "ножки ваши, а рожки — наши". В нацистской Германии эстафета быстро перешла от изуродованного христианства к язычеству. Но и на этом все не закончилось. Родилась весьма специфическая религия смерти. Как и полагается, со своим Мифом.
      Может быть, речь идет о том, чтобы десантировать за счет регресса наш народ на территорию этого Мифа и там уничтожить окончательно? Что сначала провозглашается по сути "долой развитие! да здравствует регресс!", а потом это плавно перерастет в "долой жизнь! да здравствует смерть!"?
      Отказ православия от развития порождает сокрушительные для православия политические и "корпоративные" последствия. Но религия не имеет права все поверять лишь политической и "корпоративной" целесообразностью. Для религиозного человека метафизическая правда важнее политической целесообразности. Так в чем же эта метафизическая правда?
      Ее политически необходимое обсуждение закономерно уводит нас на территорию крайней — и крайне специфической — сложности.
      Прежде всего обсуждать приходится онтологический статус Адама, находившегося в раю. А также место рая, то есть сакральную географию. Имеет ли Адам, находясь в раю, провиденциально замысленную полноту? Если он ее имеет, то ему дальше двигаться некуда. Только в сторону грехопадения. Но тогда имеет смысл говорить лишь об отрицательном движении. И Лоргус прав — метафизически развитие скомпрометировано. Однако если опираться на слова авторитетов церкви — и Святого Андрея Юродивого, и Григория Синайского, прокомментированные святителем Игнатием Брянчаниновым, — Рай, где пребывает Адам, не есть высшее небо. Рай — это первое ("низшее") небо. Тем самым у Адама остаются возможности позитивного движения наверх — от первого неба к небесам более высоким.
      Спросят, возможно ли это даже для безгрешного человека, каковым был поначалу Адам? А разве нет указаний на то, что некто, поврежденный первородным грехом, поднимался выше первого неба? Разве не говорил об этом прямо апостол Павел во Втором послании к Коринфянам ("Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба")?
      Разве есть хоть один церковный авторитет, который сомневается в том, что Павел говорил о себе? То есть, повторяю, о человеке, поврежденном первородным грехом? В любом случае он здесь прямо говорит о наличии третьего неба. Святитель Игнатий цитирует рассказ Святого Андрея Юродивого, поведанный им иерею Никифору: "…Он, обратясь ко мне, сказал: "Не бойся, нам должно взойти выше", — и подал мне руку. Когда я схватился за его руку — мы очутились выше второй тверди ("твердь" и "небо" суть одно — С.К.). …И опять руководивший меня обратился ко мне и подал мне руку, говоря: "Нам должно взойти и еще выше". С этим словом мы очутились выше третьего неба, где я увидел и услышал множество Небесных Сил, поющих и славословящих Бога".
      Далее Святой Андрей говорит о том, как после видения Владыки Христа он, "не понимая и сам, как" — снова оказался "ходящим по раю". Святитель Игнатий Брянчанинов пишет в книге "Слово о смерти": "Из этого видения святого Андрея видно, что рай есть ближайшая к земле небесная обитель, или первое небо, превыше которого находятся другие небеса".