Зоран Костич
      * * *
      Сербский поэт Зоран Костич родился 08.10.1948 года в столице Черногории — в древнем городе Цетинье.
      Студенческие годы (с 1969 года) провел в Белграде, изучая мировую литературу и этнографию. В 1973 году за участие в голодовке студентов Философского университета, устроенной в знак протеста против принятия новой Конституции СФРЮ, ущемляющей права сербского народа, был арестован. Непродолжительное время, проведенное в тюрьме, обернулось двенадцатилетним запретом на литературную деятельность. В результате его первая книга стихов издана только в 1984 году. Позднее, через непродолжительное время, удвоенными тиражами были изданы еще шесть книг.
      Сегодня Зоран Костич активно участвует в литературной жизни Югославии: публикует стихи, прозу, публицистические статьи, поэтические переводы с русского и польского языков. В течение последних трех лет является редактором ведущего литературного журнала Югославии “Сербский литературный вестник”.
      В последнее время основными местами пребывания поэта стали Сербская Краина, Республика Сербская и Москва. В 1990 году Зоран Костич участвовал в основании и был избран генеральным секретарем Общества сербско-русской дружбы и членом Международного фонда славянской письменности и славянских культур (в Москве). Опубликованы его поэтические сборники: “Првине” (в русском переводе — “Первый взгляд”), “Отцовская ветвь”, “Сонеты”, “Кто мы, “Тени на могилах”, “Котел”.
 
      * * *
      В прошлом году, в начале июля, пятнадцать членов белградской “Солидарности” (объединение помощи сербам, лишенным прав человека) посетили Республику Хорватию, край, с давних времен населенный нашим сербским народом. Мы были люди разных занятий — писатели, историки, фотографы, служащие, артисты, студенты…
      Два дня и две ночи мы обходили отмеченные и неотмеченные места казни — могилы десятков тысяч сербов, убитых в кровавое лето 1941 года. Через пять десятилетий впервые зажигались свечи дедам, отцам, матерям, братьям, сестрам, детям. Все это потрясло нас, но исповедь одной пожилой женщины, в чьем доме мы провели несколько часов, мы запомнили на всю жизнь. Двенадцатилетней девочкой пересилила она семь ударов усташского ножа. Остались шрамы на затылке и шее, с обеих сторон позвоночника. Три ее брата, сестра, мать и отец были убиты в тот же самый день. Как и большинство сербских семей, их стерла волна зла, поднятая и благословленная в Загребе.
      В моем понимании зла, самое страшное происходит все же пятьдесят лет спустя. За месяц до нашего приезда чудом выжившая женщина получает письмо от убийцы (лично).В обширном письме он перечисляет все то, что память недобитой жертвы в тот день не сумела запечатлеть. Убийца наслаждается, облизывается и по-людоедски переживает: “А когда мы вас зарезали, твоего младшего брата мы живьем сварили в котле. Сука, я должен тебе признаться, что в жизни своей я не ел мяса, равного вареной сербятине…”
      Автор письма пишет эти строки, будучи председателем районной Скупштины (Совета), того места, где он когда-то резал людей. Одну из первых своих бумаг, подписанных на этом посту, он посылает женщине, которую не дорезал полвека назад. В письме он предвкушает возвращение “к прежним трудам”. Ей же некуда податься из села, в котором она родилась. Здесь и ее дочери, и внуки.
      Я видел его. Он производит впечатление весьма предприимчивого человека. Он ждет только “благословения”…
      З. КОСТИЧ
      Газета “Ратне новине”, (“Военные новости”) от 15.09.91г.
      1
      Перед обедом мамы пальцы
      сплели мне в косу пышный волос.
      Но что я слышу?! Домочадцы -
      сестра и братья — друг за дружкой,
      рты пораскрыв, смеются в голос:
      “Смотри! И шея вся в веснушках!”
      Двенадцать лет мне. День рожденья.
      Хотелось нам в июль военный
      забвенья, что ли , отчужденья
      от черной яви, от поминок.
      И удалось бы, но мгновенно
      вернул нас к аду гром ботинок!
      Ботинок гири на террасе,
      посыльных смерти тяжких топот -
      к нам, онемевшим в одночасье,
      а я просила в полдень летний:
      “Уйми, Всевышний, братский хохот,
      иль погаси веснушки эти!”
      2
      Господь всемилостливый, разве
      прикрыть распушенной косою
      моих веснушек безобразье
      не в силах был Ты? Что ж позволил
      распять невинных бандой злою,
      мольбу развеять пеплом в поле?
      Не мог Ты, что ли, Боже правый,
      меня избавить от насмешек,
      не превращая в пир кровавый
      семейный праздник в летний полдень?
      А человек ведь пусть и грешен,
      он разве не дитя Господне?
      Ты подарил ему и тело,
      и дух — права на грусть и радость.
      И если дьявольское дело
      свершилось, только я повинна,
      прося себе такую малость,
      когда весь мир лежал в руинах,
      когда Твое потомство — люди
      к Тебе взывали, погибая….
      Прости, Всевышний! Вечно будет
      терзать мне душу грех гордыни.
      Не тверда в вере тварь земная,
      полна сомнений и поныне
      боятся, помня о распятье
      там на Голгофе. Даже сына
      не мог Ты защитить, Создатель.
      Пилата дети нынче снова
      к ответу требуют невинных,
      не чуя голоса святого
      и божьей кары. В Ватикане
      прельщают паству медом-ядом
      спустя столетья. И заранее
      сулят спасение от муки.
      Молясь Христу, торгуют адом
      в лукавстве, в круговой поруке:
      Мирроточивый Маг с балкона,
      ссылаясь на Тебя, Создатель,
      вещает людям, как с амвона,
      и простирает руки к небу,
      что древний жрец. И люди платят
      кумиру верой непотребной,
      что Дух Святой на самом деле
      кружит над Римом — и столетья
      приют находит в папском теле,
      и он кумир послушной пастве -
      будь то известный всем владетель
      или последний в этом царстве.
      3
      Когда Ты перестал быть тайной?
      Нам неизвестно. Сделай милость,
      Господь, присутствия знак дай нам.
      Не видим знака и за это
      бездушных войско навалилось
      на нас и хочет сжить со света:
      с презрением — а как иначе -
      нас потчуют псалмами Брая,
      и после шрифта для незрячих,
      молебна, музыки органной,
      сосед Иесип, дверь ломая,
      ворвался в дом с ватагой пьяной:
      в двенадцатый мой день рожденья,
      отмеченный косою первой,
      Иесип (образец смиренья
      вчера, а нынче сгусток злости),
      вломился, как бандит в таверну,
      круша, вослед хорваты-”гости”
      (Паян, Томислав, Анте, Дражен) -
      соседи все, но в гневе лютом.
      Отец не молвил слова даже,
      встречая их, он лишь раскинул,
      раскинул крылья рук, как будто
      взлететь хотел… Да так и сгинул
      под той кувалдой. Зверь Иесип
      вскочил на стол, рыча: “Под нож их!”
      И сталь клинка — в веснушек россыпь,
      и лезвие алее мака…
      Но вдруг — Твоею волей, Боже -
      я погружаюсь в омут мрака -
      и затихают вопли брата…
      “Кипит вода!” — убийцы хохот
      ловлю… Он дьявола глашатай,
      он в униформе — ивы черной,
      но я — свеча, по воле Бога
      погасшая на тропке горной.
      4
      Из-под косы, там, за ножами,
      я вижу вербы колыханье.
      “Что ты жива,
      не скрою, жаль мне”* -
      Иесип пишет. В каждом слове -
      убийцы смрадное дыханье
      и та же жажда новой крови
      он пишет мне — “десятилетья
      прошли, но и теперь, как ране,
      нет ничего на белом свете
      вкусней сербятины под паром…”
      “Вода клокочет!..” Где? В казане.
      И явь становится кошмаром:
      “Кипит вода!”..
      Мне в день тот клятый
      почудилось: то голос судей,
      что и в аду настигнет ката,
      чтобы в котел бурлящий бросить,
      отмыть от крови… Вдруг, отсюда,
      из мира грешного, Иесип -
      Мэр городской, холеный, сытый,
      описывает мне в деталях,
      подробно, как были убиты
      мои родные в доме сиром:
      два брата ножевою сталью,
      сестрица — молотом. Секира
      свалила мать. И с мертвой груди
      сняв сына младшего, в казане
      живьем сварили — псы, не люди!
      Кошмар звериного застолья -
      в письме, где “сука” мне прозванье,
      мне, так желавшей, чтоб от боли
      осталась пустота немая,
      охранный круг… А он мне пишет:
      “Знай мы, что ты еще живая,
      повременили б с этим мясом…
      Клинок ножа вошел чуть ниже”
      (в узле косы моей увязнув),
      злодей считает. — Промах этот,
      как ложка дегтя в бочке меда.
      И впечатленье от “обеда”
      ему он портит — (Мать, родная)!
      “Ведь ты была мертвее мертвой,
      лицо, как маска восковая” -
      в конце письма корит Иесип,
      прощаясь: “Скорой встречи, с Богом!”
      Теперь, суди, сладкоголосый.
      Нет, не Господь: ты, маг престольный,-
      ты приложил старанья много,
      чтоб паству воспитать достойно.
      Суди, отец и пастырь жрущих
      людское мясо после мессы,
      суди, к любви святой зовущий
      и так пекущийся о вере
      ты, подскажи им, детям-бесам,
      как искупить им в полной мере
      людскую кровь. Сведи их, отче,
      на место то, и пусть всей паствой
      блюют, как псы, до горькой желчи,
      с зари вечерней до рассвета.
      Спаси детей своих, как спас бы
      Иисус Христос из Назарета.
      Перевод с сербского
      Юрия ЛАКЕРБАЯ

      Валерий Хариюзов
 
      Я сам све врема ишао ка тебя
      (серб. “Я все время шел к тебе”)
 
      ДНЕМ МАЛЕНЬКИЙ югославский городок Печ задыхался от жары, но по утрам, когда Сергей Рябцов выходил из гостиницы “Метохия”, воздух был прохладен и свеж, напоминая ему весну в бодайбинской тайге, где он несколько лет проработал в старательской артели. Полюбовавшись на заснеженные албанские горы, Сергей пересекал маленькую площадь и вдоль грязной, одетой в бетон речушки шел к невысокому серому зданию, чтобы из кабинета директора “Ярмарки книг православных писателей” позвонить в Белград своему приятелю — журналисту Зорану Пашичу. С ним они должны были поехать в Сараево. Там, в третьей Романийской бригаде у сербов, добровольцем воевал его друг Колька Русяев, с которым они вместе служили в Афганистане. Но каждый раз Зоран, извиняясь, говорил, что разрешение на посещение Республики Сербской получено, но появились новые проблемы, без решения которых могут возникнуть осложнения на границе, и просил подождать еще один день.
      Неделю назад Зоран встретил его на вокзале и сообщил новость: оформление виз задерживается. И предложил, пока суть да дело, съездить в город Печи на “Ярмарку книг православных писателей”.
      — Все равно придется ждать, — сказал он.- Караджич ввел по всей Республике военное положение. Дела там плохи. Западную Словению хорваты смяли. Думаю, сейчас пришел черед Сербской Краины.
      Зоран тяжело вздохнул и, улыбнувшись, добавил:
      — Что поделаешь, боснийские сербы в двойной блокаде. С одной стороны — Запад, с другой Милошевич закрыл границу по Дрине. Вот и приходится крутиться. Ты пару дней пообщайся с писцами, и, как только дадут добро, я тебе сразу же сообщу. Гостиница, питание в Печи — все будет, я договорился с банком братьев Карич, они все оплатят. Утром звонил министру информации Республики Сербской Мирославу Тохолю, он обещал помочь и прислать за нами машину.
      Раньше Сергей уже бывал в Печи, но кроме Патриаршего монастыря, узких и кривых городских улочек да заснеженных гор ничего не видел. За эти дни он с лихвой наверстал упущенное. Знакомиться с другими участниками ярмарки ему расхотелось после первой же встречи с украинскими издателями и писцами. Узнав, что он из России, те затеяли разговор: мол, почему не отпускаете Чечню, не отдаете Черноморский флот и заритесь на Севастополь. Самый младший из них решил примирить стороны и сказал, что каждый должен жить по своим законам и в своей квартире.
      Расстались холодно, украинцы ушли наверх к директору. Сергей, потолкавшись еще немного на ярмарке, вышел на улицу. Бродить по городу надоело. Он уже успел отметить: по сравнению с первым приездом отношение сербов к России изменилось. И не в лучшую сторону. От той, организованной все тем же банком братьев Карич, поездки осталось ощущение непреходящего праздника: на улицах, в гостиницах — везде их встречали улыбками. Тогда, может быть впервые, они были счастливы тем, что русских здесь по-настоящему любят и на Балканах у них живут братья.
      “Даже любовь нельзя эксплуатировать вечно,- вспоминая те встречи, думал он: Они же не слепые — видят, что говорят и делают нынешние российские политики”.
      В КОРИДОРЕ “Ярмарки книг православных писателей” висели портреты Пушкина, Негоша, Теслы. Сергею показалось, смотрели они на него укоризненно: ну что, мол, брат, крылья опустил. Он вновь попросил разрешения у директора позвонить в Белград. Про себя Сергей решил: что бы Зоран ни сказал, он сегодня же вечерним автобусом едет в Белград.
      На этот раз ответила младшая сестра Зорана. Она что-то пыталась сообщить ему, но что именно — Сергей не разобрал. Расстроенный, он положил телефонную трубку, вышел в коридор и столкнулся с зеленоглазой девушкой, которую несколько минут назад видел у стенда, где были выставлены книги русcких писателей. Девушка осмотрела выставленные книги, вдруг, хитровато прищурившись, глянула на Сергея и повернула книгу Маркович портретом к стене. “Чудит девка”, — подумал Сергей.
      Честно говоря, ее он приметил еще вечером в гостинице, когда она шла на ужин. Ее сопровождал высокий, черный, как грач, худой парень в синей камуфляжной форме. “Красивая пара — подумал он тогда. — Это редко бывает, чтобы вот так все сошлось, будто специально выбирали”.
      На девушке был серый пиджак, тонкая трикотажная зеленая кофта и черные джинсы. Получилось так, что в ресторане они сели между его столиком и оркестром. Он мог спокойно разглядывать ее. Сергей уже не раз ловил себя на том, что на сербских девушек смотрит с тем сторонним чувством, с каким в свое время разглядывал афганок.
      — Добар дан, — машинально поздоровался он.
      — День добрый, — по-русски ответила она.
      Он не удивился, что ответили на родном языке. Многие сербы, зная, что он русский, делали то же самое. После ее приветствия Сергея точно ударило: перед ним соотечественница, которая учится здесь, в организованном братьями Карич, экономическом колледже. Он знал: некоторых попросили быть на ярмарке переводчиками.
      — Послушай, милая, тебя мне сам Бог послал, — взяв ее по-приятельски за руку, быстро заговорил он. — Меня соединили с Белградом. Ответила девочка. Но слышимость никудышная. Да если сказать честно, я по-сербски, извини за грубое слово, ни хрена не понимаю. Помоги земляку, давай позвоним еще раз.
      — Скажите, а что означает это, как вы сказали, грубое слово, — с легким акцентом, улыбнувшись, переспросила девушка.
      — Так вы не наша! — протянул он, с усилием отводя взгляд от ее полных, чувственных губ.
      — Угадали — не ваша! — звонко рассмеялась зеленоглазая.
      — Мила девойка, — напрягая память и подбирая сербские слова, медленно начал он. — В Белграде мала девойка. Я ей, будьте любезны, не журите, полако, полако. А она — ни хрена, извиняюсь.
      Девушка оглянулась, что-то сказала поджидавшему ее парню и шагнула в директорский кабинет. Сергей зашел следом и протянул ей листок. Та набрала Белград, начала быстро говорить.
      — Пашич уехал в Черногорию, у него заболел отец, — оторвавшись от телефона, сообщила девушка. — Другой информации нет.
      — Ну, это я уже слышал! — рассмеялся Сергей. — Почти неделю торчу здесь, возле телефона.
      — Знаете что, если у вас есть свободное время и желание — давайте с нами, мы сейчас едем в Призрень. Это недалеко, на границе с Македонией, подумав немного, предложила девушка. — В машине есть свободное место. Вернемся — попробую чем-то помочь. Я сама из Сараево.
      — Нет проблем, я готов, — подумав немного, согласился Сергей. — Вас как зовут?
      — Милица, — она протянула ему руку и добавила, — Николич. — Фамилию она произнесла так, будто подсекла последнюю букву кончиком языка, и она, хрустнув, смялась.
      — Сергей Рябцов, из Сибири, город Иркутск, — по полной программе представился Сергей. — Некоторые друзья называют меня Медведем. Скорее всего, за то, что иногда бываю неловким. После Призрени давайте, если не возражаете, съездим к нам на Байкал.
      — Да, да, хорошо, договорились! — вскинув вверх руки, рассмеялась Милица. — Всю жизнь мечтала побывать в Сибири.
      Сергею понравилось, что она вот так легко и просто шагнула ему навстречу. Он тут же подумал: это добрый знак.
      ВОДИТЕЛЕМ ОКАЗАЛСЯ тот самый парень, который был с Милицей в ресторане. Он стоял возле раскрытого капота и, согнувшись, что-то рассматривал в двигателе.
      — Ну что, Мишко, едем? — веселым голосом спросила Милица. — С нами Сергей из России, который сам про себя говорит, что он: не спретан Медведь. Он хочет по пути в Сибирь Призрень посмотреть.
      Мишко глубокими темными глазами посмотрел на Сергея, на Милицу и что-то сказал по-сербски.
      — Говорит, что хорошо, что я нашла медведя, надо машину толкать до мастерской, — перевела Милица. — От Белграда мы четыре раза останавливались, машина отказывается везти.
      — Можно я посмотрю, — попросил Сергей.
      Мишко отрицательно качнул головой, показывая, мол, машина — это его забота, и вновь склонился над двигателем. Сергей заметил, как из-под куртки у водителя высунулась пистолетная кобура.
      Он подошел и, встав рядом, заглянул через плечо. “Скорее всего, сбито зажигание”, — решилл он и, взяв отвертку, вскрыл крышку зажигания, проверил зазор прерывателя, на глазок выставил угол, поставил на место крышку, затянул болты и предложил Мишко сделать пробный круг.
      — Серж, добар механик! — сделав вираж вокруг дома, сказал он.
      — Это она меня просто испугалась, — пошутил Сергей. — Как-никак — соотечественница.
      Мишко открыл заднюю дверку, сложил стопкой рассыпанные книги, прикрыл их листом бумаги. Милица села рядом с водителем, и они тронулись в путь. На выезде из Печи Мишко подъехал к “саобрачайной милиции”, так он назвал гаишников, и спросил дорогу на Призрень. Гаишники, с улыбкой посматривая на Милицу, начали объяснять. Сергею понравилась доброжелательность блюстителей порядка и то, как они, прощаясь, одновременно вскинули пальцы к козырькам фуражек, отдавая честь красивой девушке и как бы показывая, что путь для нее свободен всегда.
      Мишко включил магнитофон и Сергей узнал голос Цуне Гойковича, тот пел песню о красивой белой девушке, которая память унесла за собой. И он вдруг почувствовал, что песня начала его успокаивать и все те маленькие огорчения остались за спиной в Печи.
      Справа, вдоль дороги, точно подпирающие небо неровным забором, стояли албанские горы. Вершины были покрыты снегом и Сергею казалось: макушки являются как бы продолжением облаков. И было в них что-то древнее, библейское.
      То и дело по пути попадались маленькие поселки, которые Милица называла градами. Он уже заметил: сербы почти не строят маленьких одноэтажных домиков, как это делают в России. Они берутся за дело с размахом, из красного, крупного кирпича возводят два или три этажа. Было заметно, что стены домов тоньше российских, но, поразмыслив, решил: такой надобности нет, зимы в Сербии теплые и короткие. Видел, землю стараются использовать экономно, часто первый этаж — это гараж, мастерская и кухня одновременно, но все продуманно и одно другому не мешает. Ему уже приходилось слышать, что сербы лучшие строители в Европе. Здесь же он собственными глазами убедился в этом. Ему нравилось смотреть на сербские городки издали: высокие, прижатые друг к другу, как улья, дома, белые стены, красные черепичные крыши, которые, громоздясь, ползли к небу, создавая в душе праздничный настрой.
      Он представлял, как по этой дороге когда-то проходили фаланги Александра Македонского, римские легионы, потом конница турок-османов. Сергей попытался услышать мерную поступь тысяч людей, почувствовать запах конского пота, увидеть, как из-под ног летит дорожная пыль.
      Там, где они тратили на дорогу час, в прошлом уходило несколько дней.
      “Сегодня все стало происходить намного быстрее, только жизнь человеческая, как и те времена, ничего не стоит”, — думал он.
      Впереди показался город.
      — Джаковица, — сказал Мишко.
      — А как это будет по-русски? — спросил Сергей.
      — Дьякон, — ответила Милица.
      Сергей вспомнил, что в этом городе родился и работал Живко Николич, который от банка братьев Карич сопровождал их в первой поездке по Югославии.
      ПОНАЧАЛУ НИКОЛИЧ ему не понравился. Гладко зачесанные назад волосы, широкий загорелый лоб, нависающие веки, цепкие глаза, клинышком бородка, гортанный голос вызвали у Сергея веселое чувство, что Николич, судя по всему, получивший европейское образование и наряженный в современную одежду, Чингисхан. С некоторой иронией он смотрел: перед тем, как сесть за стол, Живко театрально и размашисто крестился, во время разговора частенько, как добросовестный ефрейтор, который заучил устав гарнизонной службы, цитировал Евангелие или, совсем не к месту, вдруг начинал ругать коммунистов, Тито. Бывшего президента Югославии он костерил за административные границы, которые были установлены им произвольно в пользу хорватов, за то, что после войны Тито усадил своих товарищей по борьбе за решетку и начал вытеснять кириллицу.
      — Само Слога Србина Спасава! Только взаимопомощь поможет сербам! — произносил он древние, знакомые каждому сербу слова и, устремив куда-то вдаль взгляд, читал, как выяснилось позже, собственные стихи:
      Я целую икону, шепча:
      Вы простите меня, все святые,
      Я буду гореть как свеча
      Перед ликом любимой России.
      А далее Живко начинал рассказывать о своей стране, ее истории, обычаях или начинал петь сербские песни. Все с удовольствием слушали его.
      — После поражения на Косовом поле часть сербов ушла в Венгрию, другая осталась под турками,- говорил он в автобусе, который возил их по Сербии.
      — Из них султан набирал воинов в свою армию. И нередко сербы решали исход боя, как было это, например, при Никополе, через семь лет после косовской трагедии. Когда французские рыцари опрокинули янычар Баязета, резерв султана, состоявший из сербских кирасиров под началом сына царя Лазаря — Стефана Лазаревича — встречной контратакой вырвал победу у христиан. Самое упорное сопротивление оказали сербы в несчастливом для Баязета сражении при Анкаре — против войск Тамерлана. Другие сербы служили в армии австро-венгерской монархии и нередко, вырезая друг друга, сходились на одном поле славяне.
      — Но откуда появились хорваты, словенцы? — спрашивал Сергей.
      Все мы: хорваты, черногорцы, словенцы — южное племена славян, — печально вздыхал Николич. — Хорваты — это принявшие католичество славяне. Боснийцы, они любят, чтоб их называли турками, это принявшие мусульманство те же славяне. Сербы в основном православные. У нас здесь на Балканах стык трех цивилизаций. Вот и варимся в кровавом междоусобном котле уже сотни лет.
      — Тогда объясни, что такое Сербская Краина?
      — Во время австро-венгерской монархии венский двор, желая защитить свои владения на южных границах заслоном против турецких набегов держал сербов. Это были люди воинственные и бесстрашные, что-то вроде русских казаков. — В голосе Живко послышались горделивые нотки, видимо, в это время и он почувствовал себя казаком. — Жили он своим особым воинским укладом. Была у них автономия, их представители избирались в парламент. После Второй мировой войны Тито, начертив на карте административные границы оставил краинских сербов в составе Хорватии. Вы должны знать, что хорваты и мусульмане воевали на стороне Гитлера. А в это время сербы здесь, в горах, один на один бились с немецкими войсками.
      Сергея так и подмывало спросить у Милицы: кем она приходится Живко, но он сдерживал себя.
      — Посмотрите, сколько на улице детей, — заметил Сергей, — кишат, как мураши.
      — Это албанцы, — отозвалась Милица. — У них много детей. Вера не позволяет мусульманской женщине делать аборты. У сербов семьи маленькие — один-два ребенка.
      — Кто мешает сербам иметь большие семьи?
      — Считают — надо сначала пожить для себя. Дети связывают, — заметила Милица. — В селах семьи побольше.
      — А сколько у вас? — спросил Сергей.
      — О-о-о. Я — свободна! — засмеялась Милица. — Вот кончится война, у меня их будет куча.
      — Шиптари победити нас своими женами, — куда-то в окно, точно для себя, с иронией буркнул Мишко.
      — Что он сказал? — спросил Сергей у Милицы. Она быстро глянула на Мишко, щеки у нее вспыхнули румянцем.
      — Он сказал, что албанцы не ждут окончания войны, плодятся и заполняют собой все пространство. А наши женщины гордятся своей свободой и не понимают, что скоро будут у шиптар полы мыть.
      — В России та же картина, — заметил Сергей. — Мало рожают, один-два ребенка. У моего отца было — семеро, а у деда — одиннадцать.
      — А у Сергея есть дети? — оглянувшись, спросила Милица.
      — К сожалению, не обзавелся, — развел руками Сергей и, рассмеявшись, решил подыграть ей. — Я свободен. Вот кончится война, у меня тоже будет куча детей.
      “Но кто мне родит эту кучу”? — подумал он, почему-то вспомнив про Анну. Ему рассказывали: во время августовских событий 91-го она до утра лазила по столбам, клеила воззвания Ельцина, в которых он призывал разделаться с предателями и путчистами. В октябре 93-го, когда Сергей находился в “Белом доме”, она, вслед за Ахеджаковой, кричала, что нужно добить красную гадину и в знак протеста на выступлениях в кабаре срывала с себя красный бюстгальтер и швыряла его зрителям, показывая миру новую свободную Россию.
      СЕРГЕЮ НРАВИЛОСЬ смотреть в зеркало заднего обзора и ловить глаза Милицы. Но сделать это незаметно не удавалось, она перехватывала его взгляд, каким-то неуловимым движением откидывала волосы на плечи, поворачивалась и, поднимая вверх брови, как бы спрашивала: есть какая-то проблема?
      — Скажите, Милица, а кто вам будет доктор Живко Николич? — спросил Сергей.
      — Живко? — переспросила Милица. — Нет, такого не припомню. Николич — распространенная фамилия, такие есть и у хорват.
      — В свой прошлый приезд он сопровождал нашу делегацию, — пояснил Сергей. — Нас пригласил банк братьев Карич. Николич работал в этом банке.
      — Братьев Карич знаю. Они из Печи. Знаменитая семья, богатая и удачливая. Как говорят, сделали себя сами. Когда-то у них был свой семейный ансамбль “Плаве звезды” — “Голубые звезды”. Солистами у них были Драгомир и Хафа Карич. Я была еще совсем маленькой, когда они выступали у нас в Сараево. Начинали с шоу-бизнеса, а потом создали компанию, которая финансирует строительство гостиниц, туризм. Филиалы есть в Канаде, Англии, Китае, на Кипре. Но бизнес — не мое призвание.
      — Нам Живко рассказывал, предки у братьев были священниками, — вспомнил Сергей. — Деду Каричей турки отрубили голову и катали по улицам Печи. Похоронили его в патриаршем монастыре. Если сказать честно, сербов я узнал через Живко. У нас в России сведения о Югославии однобокие. Знали: море, тепло, можно хорошо отдохнуть. А потом началась эта война. Люди спрашивали: чего они взбесились? Жили как в раю. И пошло гулять по всем эфирам: во всем виноваты сербы. В Москве Драгомир Карич купил на “Радио России” эфирное время и каждое утро стал выступать по радио, рассказывая, что происходит на Балканах. Благодаря ему в Белград стали приезжать журналисты, писатели, депутаты. И положение стало меняться. Я иногда думаю: нашим бизнесменам стоило бы поучиться у ваших.
      — Мы долго жили иллюзией, что сербы такой же народ, как и все в Европе, — помолчав немного, с горечью произнесла Милица. — Мы гордились своим паспортом. По нему мы могли поехать куда хотели, были бы деньги. Наши гастарбайтеры работали по всему миру. И всегда считали, что у нас больше свободы, чем в России. И не подозревали, что у нас были права без прав. Когда исчез Советский Союз, мы ощутили истинное отношение к себе. Оказалось, сербам нет места на этой земле. Нас бомбят, уничтожают только за то, что мы не согласны жить так, как нам навязывают. Мы расплачиваемся за иллюзии, за доверчивость, за ошибки политиков.
      — Возможно, — согласился Сергей. — Нам неплохо бы поучиться у тех же американцев. Они говорят: то, что хорошо для Америки, хорошо и для моей фирмы, и, в конечном итоге, для меня лично. Вы от многих иллюзий уже освободились, мы — продолжаем пребывать. Далеко ходить не надо. Мой брат Петр рассуждает примерно так. Да, сейчас плохо, но нужно перетерпеть, зато его дети будут жить хорошо. Спрашиваю: объясни, что значит — жить хорошо? Ты говоришь, мы стали свободны. В чем? Тот пресловутый железный занавес распилили на куски и навесили на свои двери и окна. И это ты называешь свободой? Ухмыляется и говорит: зато в магазинах нет очередей. Я ему: посмотри, какие нынче очереди на кладбище…
      Вспомнив свой сегодняшний прокол в коридоре ярмарки, Сергей, встретившись с глазами Милицы, попросил: