Айзенштадт надул губы, раздумывая.

— Тогда, с вашего позволения, — заговорил он, — мы будем называть вас так, как привыкли, то есть гремучники. Поскольку это слово должно употребляться, чтобы отличать вас и ваши физические оболочки. Ведь для вас это всего лишь оболочки, не так ли?

Снова пауза, и когда Загора и Эдамс заговорили, я смог уловить в их голосах нотки неуверенности.

— Не оболочки. Тела… дом… крепости. Безопасность. Жизнь.

— А-а? — осторожно переспросил Айзенштадт. — Да, понятно, тела. — Он раздумывал.

— Вы упомянули о безопасности. Что же за безопасность обеспечивают вам эти тела?

Молчание. Для меня было совершенно ясно, что Айзенштадт закидывал удочку, чтобы выпытать детали о безопасности гремучников. Возможно, это понимали и сами гремучники.

— Не думаю, чтобы они стали отвечать, — пробормотал я через минуту.

— Испугались, что ли? Или же им не хватает слов?

Я недолго думал, что ответить.

— Либо испугались, либо не доверяют, я бы сформулировал так. Здесь чувства уже другие, нежели тогда, когда речь шла об их телах-домах, и я не думаю, чтобы проблема состояла в бедности словарного запаса.

Хмыкнув, он повернулся к Каландре.

— Вы согласны с этим?

— С тем, что речь идет о различных типах чувств — да, — кивнула она. — Но следует ли понимать эмоции, заставляющие их молчать, как страх или что-нибудь ещё, я не знаю.

— Мне казалось, что Смотрители могут угадывать мысли любого, — проворчал Айзенштадт.

— Любого человека, — негромко поправила Каландра. — А в данный момент… это не люди.

Лицо ученого напряглось, и внезапно изменились и его чувства.

— Да, да, как же, но может быть, это такие же религиозные типы, как вы, помешанные на демонах и прочем, — казалось, он чуть оживился. — Но вот я не верю. Эй вы, Смайт, отверните этого Эдамса, усадите его так, чтобы они с Загорой не видели друг друга.

Я вздрогнул, увидев, что Смайт и остальные бросились выполнять приказ.

— Сэр, их невозможно отделить друг от друга. Все дело в слишком большой синхронизации.

— Надо думать ещё и об этом? — холодно ответил Айзенштадт. Неожиданно я почувствовал, что его охватило то же благоговение, что меня я Каландру, но мгновение миновало, и теперь в нем действовал и говорил ученый, дотошный и скептический.

— Что у нас за записи? — бросил он техникам, сидящим у мониторов.

— Очень странные, — отозвался один из них. — Характеристики сердечной деятельности, кровяного давления и обмена веществ имеют тенденцию к понижению. Биотоки мозга… — он колебался, — если честно, доктор, я просто не знаю, как это понимать. Наличествуют черты, указывающие на умственную гиперактивность — они локализованы в весьма необычных участках, но одновременно присутствуют и элементы, указывающие на глубокий сон. Действительно глубокий сон, но вряд ли это можно назвать коматозным состоянием. По идее, оба должны лежать на спинах и вовсю храпеть.

Айзенштадт задумчиво пожевал губами.

— Что-нибудь из этого соответствует известным формам медитации?

— Я бы не сказал. Разумеется, записи, которые мы здесь получаем, не предназначены для того, чтобы служить исчерпывающим списком.

— Сэр, — вмешался ещё один техник, — похоже, характеристики обмена веществ продолжают снижаться. Не очень быстро, но заметно.

— Существует реальная угроза жизни? — спросил Айзенштадт.

— Я… не знаю. Возможно.

Учёный кивнул с кисловатым видом.

— Эй, гремучники, вы ещё здесь?

Лица Загоры и Эдамса совершенно идентично скривились.

— Где «здесь»?

— Я имею в виду, вы ещё в контакте с нами? — чувствовалось, что его естество сопротивлялось тому, чтобы принять происходящее за чистую монету. — Нам хотелось бы узнать о вас побольше и, разумеется, рассказать о себе. А начать мы бы хотели с…

— У нас нет желания… больше узнать о вас.

Айзенштадт на секунду опешил, это неожиданное вмешательство сбило его с мысли.

— Так. Хорошо. Мы хотим выяснить, что представляет собой мёртвый гремучник и как он может быть подвергнут вивисекции. Возможно ли нам получить от вас…

— Мёртвых не бывает.

Ученый тихо вздохнул.

— Ах, вот как… понятно. Может быть, я недостаточно ясно выразился. Нам бы хотелось…

— Тела-дома могут умирать. Мы — нет.

— Да, именно это я и имел в виду. — Айзенштадт предпринял еще одну попытку. — Нам бы очень хотелось изучить один из ваших домов-тел. Если бы вы могли указать на один из тех, которыми вы не пользуетесь, и позволить нам…

— Вы можете взять для изучения трутня.

Учёный был вынужден снова замолчать на полуслове.

— Трутень, вы говорите? А что это такое?

— Тело-дом, выросшее из подвергнутого стери… лизации семени для того, чтобы им пользовался… кто захочет.

На какой-то момент мне показалось, что Айзенштадта захватили врасплох.

— Что вы имеете в виду, говоря «кто захочет»? У вас что, у всех есть тела-дома?

И снова вместо ответа тишина.

— Они говорили, что их тела-дома могут умирать, — тихо напомнила Каландра. Может быть, выращивание запасных домов-тел — их способ обретения бессмертия?

Ответом был раздражённый взгляд Айзенштадта.

— Давайте оставим метафизику в стороне! — рявкнул он, но за резкостью таилась плохо скрытая неуверенность. — Хорошо, гремучник, мы поняли. Вы можете указать нам на один из таких трутней?

Небольшая пауза. Затем, как всегда в унисон, Эдамс и Загора подняли руки и указали.

— Там, — шептали они. — Две тысячи четыреста… восемьдесят семь высот.

— Каких высот? — не понимал Айзенштадт. — Ваших, наших? Вы имеете в виду эти горы?

— Доктор, — воскликнул один из техников, прежде чем Искатели успели ответить. — У Эдамса отказывает сердце!

— Эдамс! Прервите контакт!

Лишь спустя секунду я понял, что это прокричал я. Искаженное судорогой лицо Эдамса, внезапно напрягшееся тело — все это буквально вопило о том, что его жизнь в смертельной опасности. Я шагнул к нему…

И меня тут же остановила рука Айзенштадта.

— Доктор…

— Давайте обождем, что предпримут гремучники! — взволнованно воскликнул он. — Отпустят ли они его или нет.

Я в ужасе уставился на него.

— А если нет?

Его взгляд по-прежнему был прикован к Эдамсу.

— Нам необходимо выяснить, что значит для гремучников человеческая жизнь. Лучшего момента для этого не найдешь.

И всё потому, что Эдамс был халлоа. Религиозный фанатик… почему бы им, в таком случае, не воспользоваться? Я до боли сжал зубы и снова повернулся к Искателям. Состояние Эдамса быстро ухудшалось, приближаясь к критическому.

— Гремучник! — заорал я. — Ты убиваешь его! Отпусти его!

Секунды тянулись, как часы, но ничего не происходило. Потом ощущение чужого присутствия внезапно покинуло и Загору, и Эдамса. Загора сразу как-то обмякла, с трудом дыша, её губы вяло шевелились…

А Эдамс без чувств упал на пол.

Врач из команды Айзенштадта был молодой и проворный и, в отличие от большинства тех, которых мне доводилось знать, не только не скрывал, но, казалось, даже готов был выставить напоказ недостатки в своей профессиональной компетентности.

— Если говорить начистоту, — произнес он, качая головой, — я не могу сказать вам, что с ним приключилось.

Айзенштадт вспыхнул.

— И, следовательно, ничего не можете сделать?

— Отнюдь, — засуетился врач, смущенный явным недовольством босса. — Я не знаю, что произошло, но это не значит, что я не могу лечить. — Он склонился над своим дисплеем. — Вот этот, например, — он обнаруживает слабые сердечные сокращения — мы уже снимаем этот симптом. — Он перешел к другому дисплею. — Сердечная травма. Вероятно, потребуется замена некоторых мышц сердца или их восстановление, но на данный момент его состояние стабильно. То же самое и с другими перенесенными им недугами.

Айзенштадт кивнул.

— А что с женщиной?

Врач пожал плечами.

— Небольшая сердечная травма в результате стресса, небольшие поражения нервной системы. Хотя особой опасности нет.

— Почему нет? Потому что она моложе?

— Большей частью, поэтому, — согласился врач. — Но, кроме того, мистер Эдамс имеет особую предрасположенность к сердечным заболеваниям, обусловленную… в общем, семена упали на благодатную почву.

— То есть, вы хотите сказать, что уже имелись какие-то достаточно серьезные причины, а данный стресс лишь приблизил кризис? — осведомился Айзенштадт.

— Именно.

Я почувствовал, что врачу очень хотелось бы узнать от Айзенштадта, что это за стресс.

— Скажите, а в случае, если такому стрессу будет подвергнут абсолютно здоровый нормальный человек, сможет ли он перенести нагрузку без последствий? — спросил Айзенштадт, игнорируя любознательность эскулапа. Последний сморщил лоб.

— Вряд ли я могу это утверждать, доктор. На основании лишь двух случаев трудно составить объективную картину. В такой же степени можно утверждать, что у мисс Загоры от природы большая сопротивляемость подобным воздействиям.

Айзенштадт подумал несколько секунд.

— Ладно, — медленно произнес он. — После того, как мы собственными глазами увидели, какие последствия может иметь такого рода стресс… можно ли будет в будущем каким-то образом предупредить такое разрушительное его воздействие на других людей?

Врач пожал плечами.

— Если результаты стресса останутся без изменений, то несомненно. И опять я вынужден предостеречь вас, что, пронаблюдав эти два случая, я не могу гарантировать, что кто-нибудь следующий станет проявлять совершенно иные симптомы.

Губы Айзенштадта искривились.

— Мне кажется, что именно над этим нам еще предстоит попыхтеть. Когда можно будет побеседовать с мисс Загорой?

Врач нажал на кнопку, вызывая информацию на дисплей.

— Дайте ей еще пять минут, — произнес он. — Отсутствие угрозы для жизни не означает, что эта травма — пустяк. Кроме того, чем больше времени вы дадите нам, чтобы вывести из неё все профилактические препараты, а также те, которые облегчают диагностику, тем легче с ней вам будет общаться.

— Благодарю вас, — кивнул Айзенштадт.

Мы вышли из этого помещения. Каландра, как обычно, в сопровождении двух лиц из службы безопасности ожидала нас в холле. Даже не удостоив её взглядом, Айзенштадт взял её за руку и повел нас обоих куда-то вниз, как оказалось вскоре, в пустой зал для совещаний.

— Ждите снаружи, — коротко приказал он двум сопровождавшим Каландру. Пропустив нас вперед, он запер двери.

С минуту он просто глядел на нас, и на его лице сменилась целая палитра эмоций, зачастую взаимоисключающих.

— Ну, что скажете? — наконец, мрачновато спросил он. — Давайте послушаем ваши мнения.

Не «ваши рапорты», а «ваши мнения», — отметил я. Мнения, воплощающие всю сомнительную субъективность наших талантов. И все же он спросил, и даже этот его раздраженный, замешанный на недоверии и скептицизме интерес был уже шагом вперёд.

— И Эдамс, и Загора находились в контакте с сотней или больше гремучников, — заговорил я. — Так что практически ни о каких совпадениях и ошибках говорить не приходится.

Он хмыкнул.

— Как бы страстно я ни желал, чтобы все выглядело по-другому, я, тем не менее, вынужден согласиться. Предполагая, разумеется, что ваша группа исследователей всё же сумеет отыскать мертвый гремучник, тем более, что направление поисков они нам указали. Так. Гремучники — живые и разумные существа, и они, действительно, могут отделяться от своих тел. Что вы можете сказать по этому поводу?

Я сделал Каландре знак заговорить первой.

— Прежде всего, мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, что они обладают высокой степенью интеллекта, — медленно начала она, сосредоточенно вспоминая ход событий, её лоб покрыли морщины. — Мне кажется, они довольно долго изучали нас. Это началось, по меньшей мере, с тех пор, как здесь оказались приверженцы Божественного Нимба, а, может быть, когда здесь появились первые колонисты, прибывшие на Солитэр.

— Почему вы пришли к такому выводу? — помрачнел Айзенштадт.

— Взять, к примеру, хотя бы то, как они пользуются человеческим речевым аппаратом, — отвечала Каландра. — Кроме того… — она заколебалась, глядя на меня.

И я понял, что в общую картину добавился еще один кусочек.

— Паранойя, характерная для Солитэра, — пояснил я. — Подсознательное сопротивление присутствию гремучников, не так ли?

— Да, думаю, именно так, — согласилась Каландра. Я мог заметить, что Айзенштадт мучается вопросом, рассуждать ли в таком ключе или оставить эту тему, но он решил на время ее оставить.

— Хорошо, вы думаете, что гремучники обладают интеллектом и что они нас изучают. Что еще вы можете о них сказать?

Каландра вздохнула.

— Очевидным фактом является и то, что именно они управляют нашими кораблями, идущими на Солитэр в течение последних семидесяти лет.

Челюсть и скулы Айзенштадта словно окаменели, но было видно, что эта мысль уже приходила в голову ему самому. Он напряженно молчал.

— Они для этого, несомненно, самые подходящие кандидаты, — наконец, произнес он. — У вас есть конкретные факты?

— Если посмотреть, как двигались руки у обоих, — медленно начал я, читая в глазах Каландры поддержку, — вся последовательность движений, последовательность, с которой сокращались мышцы, в точности копирует движения зомби, тянущегося к «Пульту мертвеца». — Я пристально смотрел на Айзенштадта, а он так же пристально на меня. — Эти движения были совершенно идентичны тем, которые мне уже приходилось видеть на борту «Вожака», когда мы входили в систему Солитэр.

Его глаза буравили меня.

— Вы в этом абсолютно уверены?

— Абсолютно.

— Тогда почему же потребовалось столько времени, чтобы вступить с ними в первый контакт?

— Не знаю, — покачал головой я.

Он молчал, надув губы, и довольно долго в зале царила тишина.

— А что насчет Загоры? — в конце концов спросил он. — Присутствовала ли она в этом контакте хотя бы отчасти как активный субъект, или же лишь в качестве проводника, медиума?

— Понятия не имею, сэр. — Я взглянул на Каландру. — А ты?

Она покачала головой.

— Вероятно, лучше вам спросить об этом у нее самой.

Он кивнул, в его чувствах присутствовала не совсем обычная нерешительность.

— Да, я уже подумывал над этим. Я как раз думал, что… ладно, неважно. — Казалось, он набирался решительности для чего-то важного. — Мне кажется, что… уж теперь мы сумеем разобраться с гремучниками, и ваш вклад в это дело весьма велик.

Он замолчал, и я понял, что он не мог позволить себе сказать больше.

— С вашего разрешения, доктор Айзенштадт, — сказал я в наступившей тишине, — нам — и мне, и Каландре — очень хочется продолжить начатую работу. Раз уж нам удалось так далеко продвинуться, то мы сумеем и дальше изучать их. — Взглянув на Каландру, я отметил, что и она прекрасно поняла цель моего высказывания. — Дело не в простом любопытстве, а в том, что мы хотим оказаться для вас полезными.

Айзенштадта захлестнула волна облегчения, что послужило прекрасным объяснением того, что я правильно прочел его мысли. Выразить признательность за нашу работу в словах было для него актом, на который он либо не мог пойти, либо не желал этого. Ну, а теперь его самолюбие было в безопасности, теперь он мог рассматривать свое позволение в качестве одолжения, которое он нам оказывал, и при этом получить в свое распоряжение всё, что ему было необходимо. А в том, что мы ему необходимы, сомневаться не приходилось.

— Да, в какой-то степени вы можете оказаться полезными, это так, — согласился он. — Я поднажму на кое-какие рычаги, посмотрим, что сможет сделать губернатор. Ну, а пока, — он взглянул на часы, — давайте сходим и поговорим с Загорой. Нужно узнать, что она помнит о контакте. Если вообще что-нибудь помнит.

Я кивнул, и мы последовали за ним… и пока мы не покинули конференц-зал, я не мог оценить всю важность содеянного мной. Всего каких-то два месяца назад я испытывал настоящий ужас от того, что использовал свои способности Смотрителя для того, чтобы манипулировать людьми по своему усмотрению, но теперь я поступил так по отношению к доктору Айзенштадту без малейших колебаний.

Разумеется, я действовал из самых лучших побуждений: из желания спасти жизнь Каландре. Никто не может проявить свою любовь сильнее, чем отдав жизнь за жизнь друзей своих…

Я без устали повторял эти слова, когда мы шли по коридору в сопровождении двух агентов Службы безопасности. И одновременно пытался не обращать внимания, на другую цитату, почти такую же древнюю, которая грызла меня где-то глубоко-глубоко. Изречение это касалось дороги в ад… и того материала, которым она была вымощена.