ВИТАЛИЙ ЗАБИРКО
      СТАТУС ЧЕЛОВЕКА
      Станция надвигалась. Еле заметно прецессируя под углом к оси симметрии, она была похожа на остов разбитой радиолампы, серой и мертвой. Когда-то белые эмалевые борта ошелушились и теперь на солнце отсвечивали металлом; тени, резко очерченные, как на эскизе, были затушеваны чернильной беззвездной пустотой.
      - Не нравится она мне, - вздохнул Збигнев. - Нежилая она какая-то... Ни одного сигнального огня.
      Природин промолчал. Нежилая - это почти точно. Но и не мертвая. Псевдомертвая.
      Левое от шлюзового отсека крыло солнечной батареи было оторвано и болталось в стороне, удерживаемое только кабелем. А когда они подошли поближе, стало видно, что вокруг станции огромными мохнатыми мухами порхают отслоившиеся пласты эмали.
      "Живут же здесь, - тоскливо подумал Природин. - Живут... Не живут, а обитают". Он протянул руку и нажал на клавишу.
      - Внимание! - с расстановкой сказал он. - Я - Горлица! Я - Горлица! Вызываю Порт! Повторяю, вызываю Порт! Время: тринадцать тридцать шесть. Как слышите? Как слышите? Прием.
      Эфир приглушенно трещал и свистел, затем сквозь помехи прорвался шелестящий голос:
      - Горлица! Горлица! Я - Порт! Вас слышим хорошо. Время подтверждаем. Прием.
      - Порт, я - Горлица. Вижу "Скай Сэлут". Повторяю, вижу "Скай Сэлут". Перехожу на ручное управление. Попытаемся стыковаться. Как поняли? Как поняли? Прием.
      - Горлица, я - Порт. Поняли вас хорошо. Пытаетесь стыковаться. Опишите, пожалуйста, состояние станции. повторяю, опишите состояние станции.
      - Порт, я - Горлица. Состояние станции плохое. Левая батарея станции смята и оторвана. Повторяю, левой батареи нет. Похоже, станция вообще без энергии...
      - Горлица, осмотрите состояние стыковочного узла. Природин замолчал на некоторое время, вглядываясь в надвигающуюся станцию. Потом сказал:
      - Порт, я - Горлица. Вижу стыковочный узел. Кольцо стыковочного узла немного помято. Повторяю, на стыковочном узле видны следы незначительных повреждений.
      "Порт" несколько секунд молчал - видно, операторы из Центра связи тоже пытались рассмотреть состояние стыковочного узла сквозь чересполосицу на своих экранах, - затем захлебнулся:
      - Горлица! Немедленно прекратить стыковку! Как слышите? Повторяю, ни в коем случае не производить стыковку! Как поняли? Повторите, как поняли?! Стыковку запрещаем. Прием.
      Природин покусал губы, помолчал. Станция надвигалась.
      - Порт, я - Горлица, - наконец сказал он. - Понял вас хорошо. Стыковку прекращаем...
      - Гости к нам, - внезапно, перекрывая все помехи, сказал из динамика ясный спокойный голос, и Природин ощутил, как по спине пробежал неприятный холодок. Только сейчас он по-настоящему почувствовал, что станция на самом деле близко и что они почти прилетели.
      -Долгожданные и незваные, - продолжал голос. - Что ж, милости просим. А стыковаться можете. Стыковочный узел вполне надежен.
      Природин сразу не нашелся что сказать. Промямлил:
      "Здравствуйте..." - но тут же спохватился. Правильно ли он сделал, что поздоровался? Ведь это даже смешно... Если не горько. Во всяком случае, ему никто не ответил. Тогда он откашлялся и еще раз запросил разрешение на стыковку у Земли. "Порт" ошарашенно дал "добро".
      Только когда Збигнев со второго раза пришвартовал корабль к станции, Природин снова попытался связаться с ней. Станция упорно не отвечала.
      - Это вы, Олег, напрасно делаете, - проворчал Стенли. - Не ответят они, не в их это правилах. Просто удивительно, что они вообще вышли в эфир. Если бы кто другой сказал - не поверил. А так, как это у вас говорится, у них словно в лесу что-то сдохло.
      Природин ничего не сказал, но рацию оставил. Стенли, конечно, лучше знать. Он здесь уже бывал.
      Збигнев обесточил ручное управление и теперь, пристегнувшись за пояс к креслу, натягивал через голову свитер, бубня под нос какую-то бравурную мелодию. Стенли взъярился.
      - Эй, ты! - зло выкрикнул он. - У подножия памятников принято снимать шляпы! Если тебя этому мама учила... Збигнев просунул голову в вырез свитера.
      - Это вы мне?
      - Матке Боске, - ядовито съязвил Стенли.
      - Перестаньте! - вмешался Природин. - Я понимаю вас, Стенли, вы взвинчены... Но так нельзя.
      - Да нет, Олег, - сказал Збигнев и, натянув свитер, застегнул ворот. Стенли прав. - Он повернулся лицом к американцу. - Я приношу вам свои извинения.
      Стенли отвернулся и процедил сквозь зубы что-то по-английски. Природину показалось, что он обозвал Збигнева губошлепом, но на этот раз вмешиваться не стал. Не место было, да и не время мирить их здесь - корни неприязни Стенли к Збигневу были давние, сугубо личного порядка и исходили, собственно, из почти невинного вопроса Збигнева о брате Стенли, добровольно оставшемся на "Скай Сэлуте". Стенли вообще встречал подобные вопросы с большим напряжением, а тут ему показалось, что Збигнев ко всему прочему улыбается. Он взбеленился, накричал на Збигнева, обозвал молокососом и "пшечиком" и с тех пор по любому поводу открыто выражал ему свою антипатию.
      - Збигнев, проверьте, пожалуйста, герметичность переходной камеры, распорядился Природин. - А вы, Стенли, помогите мне подготовить контейнеры для выгрузки.
      Збигнев только кивнул головой, а Стенли что-то недовольно проворчал. То ли просто для острастки, то ли в адрес Збигнева, но яснее так и не высказался.
      Минут через пятнадцать Збигнев доложил, что утечки воздуха из переходной камеры не наблюдается, и Природин разрешил отдраить люк. Стенли сразу оставил контейнеры, молча отпихнул Збигнева в сторону и взялся за штурвал люка. Он долго возился - штурвал почему-то плохо поддавался, - пыхтел, скрипел зубами, но наконец открыл. Открыл с трудом, будто в переходной камере кто-то сидел и упорно мешал ему, но он таки пересилил; и тотчас из корабля с противным свистом вырвалась порция воздуха.
      Природин поежился - давление в корабле ощутимо упало.
      - Снова упало... - сдавленно просипел Стенли. Он ткнул согнутым пальцем в манометр, и Природин увидел, что у него сильно дрожат руки. - С каждым разом, как я сюда прилетаю, давление у них там все меньше и меньше... - Стенли сглотнул и во всю ширь распахнул люк. За переходной камерой стал виден открытый люк в тамбур станции. - П-п-п... пойдем? - заикаясь, спросил он.
      В тамбуре станции было холодно, термометр на стене показывал плюс девять по Цельсию, разреженный воздух казался пресным и застоявшимся, будто на станции никто не жил. У бортов громоздились штабеля контейнеров с продовольствием и воздухом: у левого борта пустые, у правого - полные. Природин пробежал по ним глазами, посчитал и удивился. Только кислорода здесь было минимум на два года. Экономили они, что ли? Не дышали?
      Стенли отстранил Природина и зашагал вперед, балансируя на магнитных подошвах по стальной полосе. Там, где тамбур переходил в кольцевой коридор, к полу клейкой лентой был прикреплен большой пакет. Стенли остановился и уставился в него тяжелым взглядом. Лицо у него в этот момент стало старым и осунувшимся, уголки губ непроизвольно подергивались. Он долго стоял и смотрел, затем нагнулся, оторвал пакет от пола и прямо так, с липкой лентой, засунул за ворот комбинезона.
      - Это как рейс молочного фургона, - угрюмо сказал он. - Бутылки с молоком - под дверь, пустые - в фургон. А хозяева... - Стенли замолчал и закусил губу. - Хозяева считают дурным тоном встречаться с молочником...
      Он поднял больные, слезящиеся глаза и увидел, как Збигнев, сморщив нос, с апломбом осматривает тамбур. Американца перекосило, как от пощечины, уголки губ снова начали подергиваться.
      - Пану не нравится? - играя желваками, спросил он. Збигнев повернулся и посмотрел прямо в глаза Стенли. Кровь шляхтичей наконец взыграла в нем.
      - Что вы хотите этим сказать? - официально спросил он побелевшими губами.
      - Послушайте, - снова вмешался Природин и положил руку на плечо Збигнева. - Мы прилетели сюда вовсе не для того, чтобы сводить личные счеты. Оставьте это до возвращения на Землю. А сейчас давайте работать.
      Стенли по-прежнему продолжал играть желваками и испепелять взглядом Збигнева. Тогда поляк первым отвел взгляд, отвернулся и полез обратно через переходную камеру на корабль.
      - Пшечек... - прошипел ему вслед Стенли. Природин зябко повел плечами. "Только психологической несовместимости нам как раз и не хватало", - подумал он.
      Двое суток они выгружали контейнеры с корабля и закрепляли их в тамбуре станции. С последним блоком контейнеров пришлось повозиться, так как кронштейны в верхнем ряду были варварски скручены у самого основания. Некоторые совсем, а некоторые так и торчали единорожьими декоративными рогами. Скрепя сердце Природин пожертвовал бухтой телефонного шнура от резервного скафандра, которым и прикрутили контейнеры к уцелевшим остаткам кронштейнов, чтобы они не дрейфовали по тамбуру.
      - Все, - вытирая руки о комбинезон, сказал Природин и посмотрел на Стенли. - Им надо сообщать, что мы закончили разгрузку?
      Стенли посмотрел на него пустым взглядом.
      - Наша миссия заключается в том, - хрипло проговорил он, постоянно оглядываясь на замкнутую дверь из тамбура в кольцевой коридор, - чтобы прилететь, разгрузиться и сразу же улететь. Вступать же с нами в разговоры они вовсе не намерены...
      - Да и зачем? - неожиданно сказал Збигнев. Природин недоуменно вскинул брови.
      - Зачем, я вас спрашиваю, им с нами говорить? И о чем? - Збигнев пожал плечами. - Только не говорите мне сакраментального: мы же все люди. Они не люди! Они были людьми, но они уже не люди.
      Природин успел вовремя среагировать и перехватил кулак Стенли.
      - Сопляк! - процедил тот, с ненавистью глядя на Збигнева. - Как ты смеешь!.. Мы этим людям памятник должны поставить. И не дай бог тебе оказаться на их месте!
      - Поберегите нервы, Стенли, - холодно осадил его Збигнев. - Я уважаю ваши родственные чувства, но обитатели станции слишком долго пробыли в космосе, и путь на Землю им заказан. Там их ждет смерть. Они умерли для нас, а мы для них.
      - Ты все так толково объясняешь... - зло выдавил из себя Стенли. - Но эти прописные истины относятся только к людям из проекта "Сатурн-14"! А сможешь ты объяснить, почему большинство из экипажа "Марс-23" сейчас на Земле, а трое находятся здесь? В том числе и мой брат? Сможешь объяснить, почему он не вернулся, когда мог вернуться? Почему его жена поставила ему на кладбище памятник и в день поминовения усопших водит туда детей? Почему он, именно он, молчит? Сможешь ты мне ответить на эти вопросы, умник?!
      - Да, - спокойно сказал Збигнев. - Я могу ответить на эти вопросы, хотя на станции тебе объяснили бы лучше...
      Он хотел что-то добавить, но осекся. В двери, на которую так долго бросал взгляды Стенли, щелкнул замок, и она медленно распахнулась. В открывшемся коридоре висел серый полумрак, лампочки там тлели меньше, чем в четверть накала, и, собственно, ничего нельзя было рассмотреть.
      Где-то в углу тамбура заскрипел невидимый динамик, тот же голос, что приветствовал их при подходе к станции, сказал:
      - Пройдите в рубку, - и отключился.
      В тамбуре снова воцарилась тишина, только слышно было, как приглушенным басом ворчит осветительная панель.
      Первым пришел в себя Стенли. Он сделал несколько шагов к двери, но не заметил, как сошел со стальной полосы, оторвался от нее и, зависнув в воздухе, медленно полетел к потолку.
      Вступили они на станцию как в подземелье. Здесь было еще холоднее, чем в тамбуре, и даже вроде бы сыро; тусклые лампионы освещали только коридор, ведущий к рубке, на остальной же территории станции было темно. У одного из переходов им почудилось шлепанье босых ног по металлическому полу (хотя откуда здесь, в невесомости, шлепанье босых ног?), они остановились, прислушались, но странный звук не возобновился.
      В рубке ярко горел свет, и Природину, вошедшему с полумрака, вначале показалось, что здесь никого нет, только как-то необычно тесно. И лишь затем он увидел сидящего в кресле человека. Хотя его трудно было назвать человеком. Он сидел лицом к двери, огромный и бесформенно раздутый, полностью закрывая собой кресло так, что создавалось впечатление, будто он просто завис в воздухе. Лысая, с нездоровой желтизной голова по форме напоминала грушу - круглые щеки не свисали вниз, как это было бы на Земле, а водянками распухали в стороны.
      Кажется, его вид даже на Збигнева произвел впечатление.
      - Здравствуйте... - просипел он, но тоже не получил ответа.
      "Что же тут делается? Да что же с ними тут делается?!" - лихорадочно застучало в голове у Природина. Руки и ноги у обитателя станции были непропорционально короткими, как какие-то рудиментарные органы, - они неестественно, толстыми окороками, торчали в разные стороны. Он молча осматривал вошедших долгим, неприятным, оценивающим взглядом.
      - Мы пригласили вас сюда, - наконец начал он, - чтобы поставить в известность...
      - Простите, - перебил его Стенли, -я могу видеть Энтони Уэя, моего брата?
      Обитатель станции посмотрел на него, ничего не сказал и продолжил:
      - ...об изменении графика доставки предметов жизнеобеспечения на станцию. То есть мы просим, чтобы их доставляли не раз в полгода, как это делалось до сих пор, а раз в два года. Я думаю, вы отметили, что нам просто некуда девать излишки. И еще: нам бы хотелось, чтобы впредь грузы на станцию доставлялись автоматическими кораблями. С разгрузкой мы можем справиться сами.
      Природин молчал. Ему нечего было сказать. Он не был готов к подобной встрече и вести переговоры не был уполномочен.
      - Далее, - продолжал обитатель станции. - Насколько нам удалось понять, на Земле нас считают жертвами космоса, а станцию - чем-то вроде космического лепрозория. Доля истины в этом есть. Но тем не менее это не совсем так. Поэтому мы решили временно снять запрет на контакт с землянами и встретиться с вами. Прошу задавать вопросы.
      - Я хотел бы видеть своего брата, - твердо сказал Стенли.
      - Вопросы прошу задавать по существу.
      - Что значит по существу?! - взорвался Стенли. - Я хочу видеть своего брата!
      Раздутый как шар человек медленно повернул к нему голову.
      - Вы прекрасно осведомлены, - все так же бесстрастно сказал он, - что все живущие здесь никогда не вернутся на Землю. И будет лучше и для вас и для нас, если мы не будем напоминать друг другу ни о чем.
      С трудом сдерживаясь, Стенли заскрипел зубами и замотал головой. Природин подхватил его под руку и почувствовал, что все мышцы у него напряжены. Казалось, он сейчас бросится на обитателя станции.
      - Почему у вас... - начал Природин, чтобы как-то разрядить обстановку, и замялся. - Простите за вопрос, - наконец решился он. - Мы не имеем о вас никаких сведений. У вас... много умерло?
      - С чего вы взяли?
      - Но избыток предметов жизнеобеспечения...
      - Они просто привыкают обходиться как можно меньшим количеством, неожиданно ответил Збигнев.
      Природин недоуменно посмотрел на него, затем перевел взгляд на обитателя станции. Тот молчал.
      - Зачем? Ведь мы доставляем все необходимое для нормальной жизни...
      - Нормальной жизни человека, - сказал обитатель станции. - Хомо сапиенса. - Губы его сложились в подобие горькой усмешки. Впервые на его лице проявились какие-то чувства. - Человека разумного... А что такое разум? Человек навесил на себя этот ярлык, отгородился им от всего живого и возвел свой образ и подобие непогрешимым монументом на вершину эволюции как конечный и неизменный венец творения. Но тем самым он отвергает эволюцию в ее перспективе, как в свое время отвергал ее вообще своим божественным происхождением. Воистину, нет предела человеческой гордыне.
      - Вы хотите сказать... - Стенли выпрямился и с трудом сглотнул ком, застрявший в горле. - Что вы воплощаете эту самую будущую перспективу эволюции в жизнь?
      - Но ведь когда-то что-то заставило кого-то выйти из океана на сушу?
      - Разум... - горько усмехнулся Стенли и покачал головой. - Разумные кистеперые рыбы.
      - Рыбы остались в океане. А те, кто вышел, - тех уж нет. Конечно, для выхода из океана на сушу не потребовался разум. Но для выхода жизни в космос, может быть, именно разум является необходимым условием эволюции?
      Стенли вдруг сник, обмяк и, махнув рукой, отвернулся.
      - Идем, - устало сказал он Природину. - Збигнев прав. Они не люди. И говорить нам с ними не о чем.
      И он пошел. Природин шагнул было за ним, но, задержавшись, оглянулся на Збигнева.
      - Идите, Олег, - кивнул головой Збигнев. - А у меня есть еще несколько вопросов.
      В корабле они сняли магнитные ботинки и принялись готовить корабль к расстыковке.
      "Вот мы и поговорили, - думал Природин, укладывая резервный скафандр, с которого он срезал телефонный шнур, в нишу. - Как это пишут в официальных отчетах - беседа прошла в дружеской и деловой обстановке". Он закончил укладку скафандра и сел в кресло. Человечество начинает покидать Землю и уже одной ногой стоит на пороге Большого Космоса. Подобные шаги никогда не обходятся без жертв. Вот так и появилась эта станция. Но что она собой представляет: боль человечества, его неудачный шаг, как предполагал он раньше, или - будущее человечества? На первый вопрос ответить просто. Только сам старт корабля и выход его в космос означает для космонавта изменение формулы крови; отсутствие электромагнитного и гравитационного полей, наличие излучений, экранируемых атмосферой Земли и являющихся активными раздражителями сердечно-сосудистой и нервной систем, коры головного мозга, - позволили определить максимальный период пребывания человека в космосе, превышение которого означает для человека такую перестройку организма, что он просто не сможет выдержать не только перегрузок при возвращении корабля на Землю, но и самого гравитационного поля Земли. Так что с первым вопросом все ясно. А вот со вторым...
      - Эволюция, - зло процедил Стенли. - Эволюция затратила на нас миллионы лет! А они хотят...
      - Вы ошибаетесь, Стенли. - В отсек протиснулся Збигнев. - Эволюция не меряется годами. Ее мера счета - поколения. Так, например, между нами и Юлием Цезарем лишь около ста поколений, ста человек. А от пещерного человека мы отстоим всего на несколько тысяч. Ну а при резком изменении среды обитания количество поколений до появления полностью адаптированной особи резко сокращается.
      - Если только они не вымирают! - оборвал Стенли. - Хватит! Я сыт подобными теориями по горло. Не хочу больше здесь оставаться ни минуты!
      Збигнев только пожал плечами.
      - Хорошо. Я только попрощаюсь кое с кем на станции. А вы включите внешнюю связь.
      Он ухватился рукой за поручень на потолке, оттолкнулся и вновь нырнул в переходной отсек. Природин недоуменно оглянулся на Стенли, но тот отрешенно сидел в кресле, уставившись в пульт. И тогда Олег протянул руку и включил селектор.
      Несколько минут было тихо.
      - Вы меня слышите? - неожиданно спросил из динамика голос Збигнева.
      -Да.
      - Очень хорошо. Я заблокировал люк станции, и, если через пять минут вы не отшвартуетесь, я разгерметизирую переходной отсек. Я остаюсь.
      У Природина от неожиданности перехватило горло. Несколько мгновений он беззвучно хлопал открытым ртом, затем через силу выдавил:
      - Збигнев...
      - Не надо тратить время на уговоры. У вас осталось четыре с половиной минуты. Прощайте.
      - Збигнев! - закричал Природин. - Збигнев! Немедленно вернитесь! Я вам приказываю! Немедленно вернитесь!!! Вы меня слышите?!
      Он кричал еще что-то, угрожая и прося, приказывая и умоляя, пока Стенли не остановил его.
      - Пора задраивать люк, - спокойно сказал он. - А то как бы он на самом деле не разгерметизировал переходной отсек.
      -Но...
      - Он тебя не слышит. И не только потому, что отключил связь. Он уже один из них.
      Станция удалялась. Уходила в колючую звездную пустоту. Обшарпанная, с оторванным крылом солнечной батареи и порхающими вокруг нее отслоившимися пластами эмали, она продолжала свой долгий, бесконечный путь по орбите.
      - Погребальное зрелище, - угрюмо проговорил Стенли. - Я здесь уже седьмой раз. И последний. Все пытался увидеть брата. Оставлял ему письма - он их не брал. Хотел поговорить с ним... Вот и поговорили. - Он вздохнул. Знаешь, какую эпитафию на фальшивой могиле Энтони написала его жена? неожиданно спросил он. - "Люди делятся на тех, кто жив, кто умер, и тех, кто странствует в космосе".
      Природин бросил на Стенли быстрый взгляд и отвернулся. Смотреть на него было больно.
      Внизу под ними медленно, закрывая половину иллюминатора, поворачивался белесо-голубой шар Земли. За уходящей линией терминатора россыпями гаснущих костров тлели огни городов, и было в этом что-то грустное и тревожное, как вид с высот непостижимо высокоразвитой цивилизации на первобытные стойбища человечества.
      "Колыбель человечества, - подумал Природин. - Именно колыбель и именно человечества. И не правы на станции, полагая, что разум дан человеку только для того, чтобы жизнь переступила порог с Земли в космос. Разум дан человеку и для того, чтобы и в космосе остаться человеком. Во всяком случае, я хочу, чтобы было так".
      ...Но когда корабль начал входить в верхние слои атмосферы и перегрузки жарко и душно вдавили их со Стенли в кресла, Природин вдруг ощутил себя на месте большой тупоносой рептилии с огромными, круглыми, бездумными глазами. Рептилия на мгновение высунула из воды голову на длинной змеиной шее, окинула безразличным взглядом близкий берег, с повисшим над ним слоистым туманом, и, отвернувшись, снова погрузилась в теплое лоно вод первичного океана. Кончик хвоста легонько шлепнул по воде, и по спокойной поверхности медленно разошлись еле заметные круги.
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ЗА МОРЯМИ, ЗА ДОЛАМИ, ЗА ВЫСОКИМИ ГОРАМИ...
      Планета была как планета, по всем статьям подходила под стандарт Грейера-Моисеева, то есть имелась вероятность наличия на ней углеродной жизни, но ее здесь, конечно, как всегда, не было. Не верил Родион уже ни во что - ни в теории, ни в прогнозы. И вообще, ему до самых селезенок надоело прозябание в Картографической службе. Сектор такой-то, звездная система такая-то, планет столько-то, по неделе на составление характеристики каждой из планет и... И опять псе сначала. Может быть, это кому-нибудь и по душе, но Родиону хотелось чего-то более стоящего. И хоть его заявка на участие в комплексной экспедиции уже три года пылится в Совете Астронавигации и неизвестно, удовлетворят ее или нет, но с этой работы он уйдет.
      Он назвал планету, такую приятную с орбиты, нежно-салатную, "Happy End". Словно подвел итог своей деятельности в Картографической службе. Но затем подумал и осторожно отбросил "счастливый". Просто "The End". Так звучит более решительно и бесповоротно. Точка.
      Он плавно опускал корабль на поверхность планеты и думал только об одном - как через пару недель вернется в здание Картографической службы и скажет: "К чертовой бабушке. Родион Сергеевич уходит!" - и все наконец поймут, что он на самом деле уходит, - как вдруг на высоте нескольких сот метров почувствовал треск и искры, злые колючие иголки на борту корабля, но уже ничего не успел сделать. Планета Ударила в корабль чудовищной молнией, и он кувырком полетел вниз. Перед самой землей сработала аварийная блок-стема, выхлоп стартовых дюз смягчил удар, оплавив порядочную площадку, и корабль боком, сминая корпус, приземлился.
      Родион пошевелился. Руки. Ноги. Голова. Все цело. Что еще?
      Корабль.
      С минуту он прислушивался к тишине, как стонет и звенит отлетающими чешуйками обшивка, что-то скрипит, шипит, и затем почувствовал вонь. Тошнотворную помесь жареных тухлых яиц с горелым трансформаторным маслом. Вокруг было темно, кожное зрение не помогало, перегретые предметы сочились ржавой теплотой, стреляли искрами и тускло тлели огнями Эльма. Святого Эльма.
      - Как на кладбище, - вслух сказал он. - "The End". - И встал с кресла.
      Спотыкаясь о новые углы, горячие и стреляющие по коленкам разрядами, Родион нащупал люк и ткнул в него кулаком. Перепонка лопнула (значит, атмосфера была пригодной для дыхания), по глазам ударил свет, а в лицо - вполне приемлемый, разве что сильно пахнущий озоном воздух. Запах у него был непривычный, не как после грозы, и чувствовалось, что это вовсе не последствия катастрофы, а просто обыкновенный здешний аномально наэлектризованный воздух.
      Родион хотел было выйти, но хватило сил и ума подавить столь заманчивое желание, глубоко пару раз вдохнул, вздохнул и принялся за осмотр бортовых систем. Первое, что предписывала инструкция, - состояние биокомпьютера. Родион открыл заслонку, и оттуда ляпающим потоком хлынула серо-зеленая, с красными прожилками слизь, разливаясь по полу дымящейся, дурно пахнущей жижей. Здесь все было ясно.
      - Бедный мой, бедненький, - пожалел он. - Тебя трахнули молнией, затем об суху дорогу, и ты не выдержал, старина, разложился в эту дурную, отвратительную массу, но это ничего, это все чепуха, мы тебя починим, отладим, взрастим и взлелеем, и ты будешь как новенький, новорожденный, и пусть ты почти ничего не будешь знать - так это не беда, рядом с тобой будет великий исследователь, покоритель пространств, свирепых диких планет, гордых женских сердец и Прочей нечисти...
      "Ну и чушь я несу, - подумал он. - На радостях, что остался жив, просто какой-то словесный понос случился. О пространствах, сжатых гармошкой, о суперпланетах с ураганами, плазменными вихрями и гравитационными аномалиями ты знаешь только понаслышке; а женщины никогда не страдали по тебе мигренью, не говоря уж о пресловутой прочей нечисти..."
      Он очистил от слизи приемник биокомпьютера, нашел в резервном отсеке два брикета эмбриоткани, хорошенько размял, затем сорвал с них пластиковую обертку и, бросив их, уже измочаленные, в вычищенную нишу, до краев залил водой.
      - Мы еще поживем, - похлопал он по корпусу машины и закрыл заслонку.
      Когда он поднял кожух пульта, то подумал, что лучше бы этого не делал. Напрочь сожженные провода, обугленные биосистемы и копоть, мерзкая, жирная, черная копоть. Он так и оставил пульт открытым - пригодится ремонтникам, - а самому нужно немедленно, сию минуту бежать отсюда, рассеяться, развеяться, чтобы хандра не успела оседлать его, как соломенного бычка.
      Родион выглянул в люк. Местность была гористая: сплошь скалы да скалы, светло-зеленые, зеленые с белыми жилами, зеленые с золотистыми и черными полуобезвоженный малахит. Он облюбовал солнечную площадку и катапультировал туда двух роботов-ремонтников, две увесистые, неподвижные туши с тухлыми мозгами. Он не ожидал ничего лучшего - хорошо еще, что их отсек был цел и невредим и катапульта была чисто механической, без всякой био- и просто электроники.
      Прихватив с собой пакеты воды и эмбриоткани, Родион спрыгнул на землю и тут же почувствовал, что планета все-таки дрянь - до предела насыщенная свободными электронами, почти без воды, почти без магнитного ноля и с полным отсутствием биосферы.
      Ремонтников Родион жалеть не стал - неподвижные тюленьи туши не взывали к жалости, - вспорол им черепные коробки, вытряхнул из них гнилую слизь и, вложив в каждую по брикету эмбриоткани, залил водой. Затем снова сбегал на корабль, с трудом среди всякого хлама отыскал мнемокристаллы программ ремонтных роботов, прихватив заодно еще на Земле упакованный рюкзак - что даром терять время? - и вернулся назад. Порезы на пластхитиновых черепах ремонтников уже затянулись, и это было хорошим признаком - очухаются. Родион скормил мнемокристаллы этим двум громадным окорокам, напичканным электроникой, по существу сейчас еще младенцам, умеющим только чавкать приемными Устройствами как губами. Ну, что ж, дитяти, лежите тут, грейтесь на солнышке, набирайтесь сил и энергии, ума-разума - Дело теперь за вами.
      Он подхватил рюкзак и, легко прыгая по камням, взобрался на ближайшую, опаленную посадочным выхлопом скалу. Щелье, где он приземлился, вернее, где его угораздило приземлиться, было светлым пятном среди скал - постарались молния и дюзы корабля, - а туда, дальше, вокруг, простиралась каменистая гряда. На востоке, совсем рядом, он, собственно, стоял на склоне, начинались горы: невысокие, но молодые, как лесом поросшие - утыканные скалами, и со снежными шапками. Он с силой шаркнул подошвой башмака по скале. Треснул фиолетовый разряд.
      - Растяпа, - сказал он. - Любой школьник знает, что перед посадкой уравнивают потенциалы...
      Биосферы по-прежнему не чувствовалось, только со стороны корабля веяло больным теплом регенерирующих биосистем да откуда-то из-за горы тоже вроде бы просачивались крохи тепла, но это могло быть и просто дуновением ветра. Не различишь, не поймешь.
      - Ну, а теперь, - вслух сказал Родион, - не будем ждать, свесив ноги с люка, когда, плавно покачивая ободками, прямо перед нами шлепнется летающее блюдце, подумает, задребезжит и, распавшись на составные части, выпустит из своего чрева супружескую троицу сиреневеньких псевдоразумных с благотворительными намерениями... Что нам до них? Мы и сами с усами!
      Он оглянулся на сплюснутый, осевший корабль, на роботов-ремонтников, распростертых на земле, оживающих и уже начинающих перемигиваться, вскинул за спину рюкзак с широкими лямками-присосками и начал восхождение.
      - До самых снегов, - загадал он и поскакал по камням быстрым тренированным шагом. С камня на камень, тут короче, тут можно срезать, а здесь просто прыгнуть, чтоб за эту щель руками, чтоб подтянуться и, снова оттолкнувшись, сильно, ногами, перелететь на уступ, а с него дальше, нет, не сюда, этот камень не выдержит, развалится, осыплется, а на этот, черный, базальт с крапинками, а с него можно вот сюда и сильно нажать, чтобы он вниз, чтобы обвалом, с пылью, грохотом, а тут, наверное, и с молниями...
      Через полтора часа Родион добежал до кромки снега, немного по нему, сорвал рюкзак, тот отлетел куда-то в сторону и исчез, а сам облегченно, всем своим разгоряченным телом, повалился в сугроб. Лицом вниз, затем перевернулся на спину. Пар огромными клубами вырывался из бешено работающих легких, в груди клекотало, и он, приподнявшись на лопатках, заорал во всю глотку:
      - Пре-крас-но! - и тут же наглухо захлопнул рот.