Запрещенная история. От вас это скрывают! - Генеральская мафия – от Кутузова до Жукова

Юрий Игнатьевич Мухин

Генеральская мафия – от Кутузова до Жукова

Предисловие

Начну с того, что есть ИСТОРИЯ – объективные знания о прошлом и есть ПРОПАГАНДА – те знания, которые полезны обществу или правящему в обществе режиму Отсюда понятно, что потребности истории в истине и потребности пропаганды могут сильно не совпадать. С ходу осуждать пропаганду во лжи или тенденциозности нельзя, поскольку во время войны пропаганда – это всегда главный род войск, а в некоторых войнах и основной.

Однако пропаганда хороша и необходима только в самой войне – в этот момент она конструктивна, поскольку позволяет государству защититься, но когда после войны пропаганде придают статус истории, то последствиями этой пропаганды будут деструктивный самообман и непрерывные ошибки в настоящем. Или, если сказать о том же, но другими словами, – при организации обороны своей страны от внешнего врага и при оценке силы этого врага нужны факты, а не легенды. И если мы имеем вместо истории пропаганду, то можем основываться совершенно не на том, что нам нужно было бы для своей обороны иметь в первую очередь.

Это книга не вообще о пропаганде или истории, а о генералах и адмиралах в пропаганде и реальной истории.

Совершенно очевидно, что во время войны пропаганда требует безмерно возвеличивать полководческие таланты своих, скажем, русских полководцев и беззастенчиво унижать способности полководцев врага скажем, немцев. Почему? Потому что неверие войск в своих полководцев и страх перед полководцами врага имеет последствием, в зависимости от масштаба войны, тысячи и миллионы убитых своих же солдат и поражение в войне.

Однако после войны потребности истории требуют возвеличивать тех, кто действительно отличился полководческим талантом и героизмом, и унижать дураков, трусов и предателей среди полководцев. Почему? Потому что пропагандистская слава полководцу создается по велению начальства, а подвиг полководца – его собственными умом и мужеством. И любой стране нужны только те генералы, которые собираются приобрести свою славу исключительно подвигом своего ума и мужества, а не лизоблюдством. Если историческую истину не восстанавливать, то армию неумолимо заполнят лизоблюды, бесполезные для страны и опасные для армии.

Чтобы было понятно, о чем разговор, приведу такой пример.

По плану нападения на СССР «Барбаросса» основной удар немцев следовал из района Белоруссии через Смоленск на Москву. С взятием Москвы, крупнейшего железнодорожного узла, европейская часть Советского Союза разрывалась на отдельные части, что, по мнению Гитлера, и означало конец войны – СССР оказался бы не способным к дальнейшему сопротивлению. Однако прорыв к Москве возможен был только в случае, если на севере и на юге немецкие войска разгромят советские армии. В центре, из-за предательства командующего в этом месте советскими войсками генерала Павлова, у немцев все шло по плану, они взяли Смоленск и вышли на прямую линию к Москве, а сил защитить Москву у СССР пока не было. Но Гитлер продолжать наступление в центре не мог потому, что на юге и севере план «Барбаросса» не был исполнен. Советские войска здесь отступали, но не были разгромлены. Следовательно, сорвали план «Барбаросса» командующие войсками на юге и севере – Буденный и Ворошилов. Казалось бы, должна история отдать им за это должное?

Скажем, 14 июля 1941 г. Ворошилов четырьмя дивизиями под городом Сольцы начинает операцию по окружению немецкого танкового корпуса под командованием Манштейна, немцы еле вырываются, оставляя в наших руках тылы и штабы. В начале августа посланная Манштейну в помощь дивизия СС «Мертвая голова» была разбита, потеряла две трети своего состава и сведена в один полк. Но под давлением немцев Ворошилов отводит войска к Ленинграду, он защитил город от захвата, но был не в состоянии защитить от блокады. Тем не менее Гитлер понял, что Ленинград он у Ворошилова не возьмет, поэтому «6 сентября 1941 года Гитлер своим приказом (Weisung № 35) останавливает наступление группы войск «Север» на Ленинград, уже достигших пригородов города, и отдает приказание фельдмаршалу Леебу отдать все танки Гепнера и значительное число войск для того, чтобы «как можно быстрее» начать наступление на Москву». Таким образом, с 6 сентября число и сила немецких войск под Ленинградом значительно уменьшаются. Через неделю, 13 сентября, в Ленинград приезжает Жуков с приказом прорвать блокаду Ленинграда. Прорвать блокаду не смог, хотя и положил десятки тыс. советских солдат в своих бездарных попытках выполнить полученный приказ.

А что об этом говорится в нашей «истории»? А в «истории» Жуков стал великим полководцем за то, что не дал немцам штурмом взять Ленинград, который немцы и не собирались штурмовать. А Ворошилов? А о Ворошилове практически у всех историков и литераторов можно прочесть нечто подобное: «10 июля 1941 г. был назначен главнокомандующим Северо-Западного направления. Однако здесь обнаружилась полная несостоятельность его как руководителя в современной войне».

Что получилось? Бездарность, оказавшая в мирное время услуги Хрущеву, стала великим полководцем потому, что Хрущев заказывал, так сказать, историкам не историю, а пропаганду. Соответственно, нормальный полководец Ворошилов был низведен историками до уровня дурака.

Подумайте, какое поведение отечественным генералам мы задаем такой «историей»? С риском для жизни во время войны напрягать свой интеллект на решение полководческих задач или в мирное время оказывать некие услуги различным Хрущевым и их окружению?

Народу, на шее которого сидят эти генералы, нужны такие полководцы?

Еще пример, который до сих пор у многих перед глазами. После Великой Отечественной войны, повторю, пропаганда не была заменена историей, и все генералы той войны вне зависимости от совершенных ими подвигов стали безусловными «героями» и «великими полководцами». Это сильно помогло СССР? Каких генералов Советский Союз стал иметь к своему концу? Мы увидели их – тех, которые, не колеблясь, предали присягу, данную советскому народу. И не только спокойно смотрели на развал страны, целостность которой они присягали сохранять, но и активно участвовали в этом развале собственной страны и последовавшем грабеже ее остатков. Какому народу нужны такие генералы – идущие в армию не для защиты своего народа, не для исполнения данной народу присяги, а для корыстного услужения начальству?

А если бы советский народ после войны, к примеру, узнал, что командующий Западным Особым военным округом Павлов в 1941 г. показал на заседании военного трибунала, что до войны начальник Генштаба Красной Армии Мерецков своим друзьям в генеральской среде постоянно указывал на «неизбежность поражения Красной Армии в предстоящей войне с немцами». И убеждал Мерецков в этом коллег не для того, чтобы обдумать, как не допустить поражения, нет! Мерецков убеждал коллег, что «в случае нападения их на Советский Союз и победы германской армии хуже нам от этого не будет».

Председатель военного трибунала Ульрих не поверил и переспросил Павлова: «Такой разговор у вас с Мерецковым был?

Павлов. Да, такой разговор происходил у меня с ним в январе месяце 1940 года в Райволе.

Ульрих. Кому это «нам» хуже не будет?

Павлов. Я понял его, что мне и ему.

Ульрих. Вы соглашались с ним?

Павлов. Я не возражал ему, так как этот разговор происходил во время выпивки. В этом я виноват».

Но ведь Мерецков считался в послевоенном СССР героем и выдающимся полководцем! Так что же мы удивляемся, что генералы СССР образца 1991 г. (за редким исключением, только подчеркнувшим правило) дружно согласились, что им и при американцах во главе остатков СССР хуже не будет? Какая им разница, какому начальнику зад лизать? Это же проще и безопаснее того подвига, которого от них ждал народ, подвига, который они обязались исполнить в присяге и за обещание которого советский народ их содержал.

И началось подобная подмена истории пропагандой не вчера. Возможно, такое всегда было, но, по моему мнению, особо такая подмена расцвела после войны 1812 года.

Так что в итоге?

В итоге о своих полководцах лучше всего знать правду, какой бы она ни была.

Как ни странно, но у многих существует устойчивое мнение, что историческая ложь нас, ныне живущих, прославляет, дескать, возвеличивать предков это очень патриотично.

Это дикое заблуждение, во-первых, потому, что нам есть кем гордиться и без липовых героев. Однако по причинам, показанным выше, когда начинают прославлять липовых героев, о настоящих героях забывают. Поверьте, это так.

Во-вторых, надо поменьше прятаться за предков, поскольку мы сами скоро ими будем, а нас могут прославить не дела наших предков, а только и исключительно наши собственные дела.

Глава 1 Конкуренты

Кратко об источниках информации

Дискуссия об интеллекте государственных деятелей у меня на сайте быстро отошла от заданной темы, что обычно и бывает, но неожиданно для меня коснулась темы Кутузова и войны 1812 года. Я не готов был много об этом писать, поскольку в своих работах эту войну как-то обходил, ввиду того что не видел в ней примеров для раскрытия тех тем, которыми занимался. В связи с этим я и знал о войне 1812 года, пожалуй, не более того, что знают (знали раньше) все. Однако как-то прочел воспоминания генерала Ермолова, в которых высказан определенный скепсис как относительно необходимости сдачи Москвы французам, так и относительно полководческой деятельности самого Кутузова. Скепсис Ермолова показался мне убедительным, почему я и имел неосторожность высказаться по этому поводу в дискуссии.

А дальше, ввиду необходимости отвечать на вопросы, я начал знакомиться с этой темой и пришел к выводу, что события той двухвековой давности войны тоже являются неплохой иллюстрацией как к вопросу о роли генералов в войнах, так и к вопросу замены истории пропагандой.

Поскольку на эти размышления меня подвиг Ермолов, еще раз упомяну о том, как надо пользоваться мемуарами. Немцы, по-моему, говорят, что нигде так не врут, как на охоте и войне. Это действительно так. И тем не менее мемуары являются важным источником фактов. Просто нужно смотреть, что именно в мемуарах можно считать фактом.

Во-первых, как и в любом ином случае, необходимо образно представлять описываемые события – прожить их в уме. Тогда, как только появится ложь, у вас в уме картинка событий прервется – вы не сможете себе ее представить, и вы засомневаетесь: а так ли все было? В таком случае надо пытаться подтвердить или опровергнуть этот факт из других источников.

Во-вторых, надо смотреть на отношения самого мемуариста к описываемым им событиям – насколько они его прославляют или унижают, насколько он заинтересован именно в таком описании? Если он заинтересован, то надо искать и другие источники, поскольку это может быть и просто ложь, а чаще всего тенденциозное (далеко не полное) изложение факта.

К примеру, образцом нагло-хвастливой и настолько же глупой лжи являются мемуары Г. Жукова, их достаточно честная противоположность – мемуары К. Рокоссовского. Однако и у Рокоссовского есть моменты (один момент, по крайней мере, я знаю), когда в принципе честно изложенное событие, украшающее Рокоссовского, при наличии дополнительных сведений выглядит уже не так красиво. Скажем, да, Рокоссовский выбил немцев из данного города, однако ведь он хотел не просто выбить, а окружить их и уничтожить, а вот это у него не получилось. Наверное, не получился этот замысел у Рокоссовского по объективным причинам, но он все же обязан был бы упомянуть об этом, а не просто промолчать, делая вид, что так и было задумано.

Вот по этим двум критериям и стоит оценивать мемуариста, но особенно по его нейтральности к описываемым фактам, по его личной незаинтересованности в их искажении.

Воспоминания Ермолова

Теперь о мемуарах Ермолова. С учетом сказанного выше они вызывают доверие. Надо сказать, что Ермолов был человеком остроумным, легко изобретающим каламбурчики, мигом становившиеся известными в армии (и ставшие историческими анекдотами) и не прибавляющими ему симпатий у героев этих каламбуров. Не прибавляющими потому, что, как мне кажется, Ермолов был тот, о котором народ говорит: «Ради красного словца не пожалеет и отца».

К примеру, когда его высочайший шеф Аракчеев сделал ему, тогда подполковнику, замечание о худобе лошадей в его конноартиллерийской роте, Ермолов (уже обиженный в чинах, о чем Аракчеев знал), надо думать, с невинным видом, ответил согласием с начальником и посетовал, что судьба русского офицера часто зависит от скотов. Это остроумно, но, должен сказать, в отношении Аракчеева, беззаветно служившего даже не царю, а прямо России, это было несправедливо.

Или, скажем, вернувшись из штаба Барклая де Толли, в котором начальником канцелярии служил офицер по фамилии Безродный, Ермолов с грустью сообщил, что в штабе одни немцы, немцы, немцы и всего один русский, да и тот безродный. Это, конечно, смешно, но, по сути, и это было не так. Я тут наткнулся на список чинов штаба 1-й Западной армии, которой командовал Барклай де Толли, так вот, на июнь 1812 г. начальником штаба у Барклая был генерал-лейтенант Лавров, генерал-квартирмейстером был генерал-майор Мухин, дежурным генералом был полковник Кикин, начальником артиллерии был генерал-майор Кутайсов и только начальником инженеров был генерал-лейтенант Трузсон.

Кстати, об этих каламбурах сам Ермолов в мемуарах не сообщает, видимо, к старости начал их стыдиться. Более того, сетуя на нерасположение к нему Аракчеева, ни словом не опорочил его (хотя и ни разу не похвалил), а у Барклая де Толли он был начальником штаба и с глубоким уважением пишет о нем, как о храбрейшем генерале и хорошем специалисте.

Ермолов много служил под командою князя Багратиона, пишет о нем с восхищением его талантом и мужеством, неоднократно указывает на его огромную роль в армии. Кроме этого, с одной стороны, показывает, насколько Багратион мог пренебречь мнением о себе у начальства: «Приезжает дежурный генерал-майор Фок и с негодованием спрашивает князя Багратиона, отчего отступает он, не имевши приказания, тогда как армия не успела еще расположиться в укреплениях? Неприятно было князю Багратиону подобное замечание от г. Фока, который только не в больших чинах известен был смелым офицером и далее нигде употреблен не был. Князь Багратион повел его в самый пыл сражения, чтобы показать причину, понуждающую к отступлению, и в глазах его приказал идти вперед. Не прошло пяти минут, как генерал Фок получил тяжелую рану, и мы преследованы до самых окопов».

С другой стороны, Ермолов не только упоминает в числе достоинств князя умение понравиться начальству, но и показывает, как тонко Багратион умел это делать:

«В продолжение пребывания армии в Ольмюце около Вишау происходили небольшие перестрелки. Князь Багратион, заметив, что неприятель мало имеет в городе пехоты, но более кавалерии, приказал шефу Мариупольского гусарского полка генерал-майору графу Витгенштейну расположиться при выездах из оного, так чтоб неприятель не мог уйти, а пехоте приказал атаковать город. Кавалерия неприятельская вырвалась с малою весьма потерею, и граф Витгенштейн не успел ничего сделать. Оставленную его пехоту, с небольшим сто человек, взял в плен находившийся в авангарде генерал-адъютант князь Долгорукий (Петр Петрович). Дело представлено было гораздо в важнейшем виде, и князь Багратион, как ловкий человек, приписал успех князю Долгорукому, который, пользуясь большою доверенностию государя, мог быть ему надобным».

Кутузов тоже входил в число тех, кто «ласково» относился к Ермолову, и, строго говоря, у Ермолова не было никого основания порочить Кутузова, скажем, он пишет: «В Ольмюце нашел я инспектора всей артиллерии графа Аракчеева, в том же могуществе при государе, с тем же ко мне неблагорасположением, невзирая на лестное свидетельство главнокомандующего на счет мой». То есть Кутузов был высокого мнения о Ермолове еще в 1805 г., когда Ермолов был всего лишь подполковником. В свою очередь, Ермолов восхищался тем, как Кутузов в Австрии уводил свою слабую армию от преследовавшего ее Наполеона. Но у Ермолова возникают сомнения в действиях Кутузова в войне 1812 года, и эти сомнения так просто со счетов не сбросишь.

Еще немного о мемуарах Ермолова. Он скромен и своих подвигов не восхваляет и всегда пишет о них как бы о само собой разумеющихся. Вот его собственное описание его роли о битве под Прейсиш-Эйлау.

Пара слов об обстановке. В этой битве у командовавшего русскими войсками Беннигсена и так было меньше сил, чем у командующего французской армией Наполеона, кроме того, к началу битвы еще не подошел к левому флангу русской армии союзный корпус немецкого генерала Лестока. Наполеон, не давая Лестоку соединиться с русской армией, атаковал левый фланг Беннигсена, настал критический момент, потери были велики, уже был тяжело ранен участвовавший в битве Барклай де Толли, все висело на волоске. А Ермолов об этом вспоминает так:

«Посланная туда 8-я дивизия отозвана к центру, где необходимо было умножение сил; резервы наши давно уже были в действии. Итак, мне приказано идти туда с двумя конными ротами. Дежурный генерал-лейтенант граф Толстой махнул рукою влево, и я должен был принять сие за направление. Я не знал, с каким намерением я туда отправляюсь, кого там найду, к кому поступаю под начальство. Присоединив еще одну роту конной артиллерии, прибыл я на обширное поле на оконечности левого фланга, где слабые остатки войск едва держались против превосходного неприятеля, который подвинулся вправо, занял высоты батареями и одну мызу почти уже в тылу войск наших. Я зажег сию последнюю и выгнал пехоту, которая вредила мне своими выстрелами. Против батарей начал я канонаду и сохранил место своей около двух часов. Тогда начал приближаться корпус генерала Лестока, в голове колонны шли два наши полка, Калужский и Выборгский, направляясь на оконечность неприятельского фланга. Против меня стали реже выстрелы, и я увидел большую часть орудий, обратившихся на генерала Лестока. Я подвигал на людях мою батарею всякий раз, как она покрывалась дымом, отослал назад передки орудий и всех лошадей, начиная с моей собственной, объявил людям, что об отступлении помышлять не должно. Я подошел почти под выстрелы и все внимание обращал на дорогу, лежащую у подошвы возвышения, по которой неприятель усиливался провести свою пехоту, ибо по причине глубокого снега нельзя было пройти стороною. Картечными выстрелами из тридцати орудий всякий раз обращал я его с большим уроном. Словом, до конца сражения не прошел он мимо моей батареи, и уже поздно было искать обхода, ибо генерал Лесток, встретив умеренные силы, опрокинул их, обошел высоту и батареи, которые неприятель, оставив во власти его, предался совершенному бегству, и мрачная ночь покрыла поле сражения. Главнокомандующий, желая видеть ближе действия генерала Лестока, был на левом фланге и удивлен был, нашедши от моих рот всех лошадей, все передки и ни одного орудия; узнавши о причине, был чрезвычайно доволен».

Вы в этом описании поймете что-либо о роли Ермолова в этой битве? Да, он отрезал себе пути к отступлению, отправив лошадей в тыл с боевых позиций, но насколько его действия определили исход самой битвы? Да вроде ничего особенного. А в энциклопедическом описании этой битвы написано: «Левый фланг Беннигсена медленно отступал к Кучиттену, оставляя в руках неприятеля опорные пункты своей обороны. Исправили положение меткий огонь 36 орудий на конной тяге под командованием Ермолова и 6000 человек из корпуса Лестока, которые прибыли на помощь войскам Остермана-Толстого. Вскоре на всем левом фланге французы были отбиты. На этом фактически битва при Прейсиш-Эйлау закончилась. До 21 часа продолжалась канонада с обеих сторон, но обессиленные и обескровленные войска больше не предпринимали новых атак». То есть Ермолов, благодаря своей инициативе и храбрости, сыграл ключевую роль в битве у Прейсиш-Эйлау и не мог не понимать этого. Но ведь из его воспоминаний это никак не следует!

Аналогичен его рассказ и о Бородинской битве, в которой его появление в решающий момент в ключевой точке боя тоже предотвратило разгром. В разгар битвы французы захватили ключевую позицию – батарею Раевского, а Ермолов в это время проезжал мимо, посланный Кутузовым для оценки обстановки на левом фланге. Поняв, что происходит, но не имея в своем распоряжении никаких сил, Ермолов подчинил себе всего один пехотный батальон и повел его в атаку на французскую бригаду, захватившую батарею Раевского. Это был чистейшей воды акт отчаяния, поскольку и атаковать превосходящие силы французов надо было из невыгодного положения – снизу из лощины. Но спустившись в эту лощину, Ермолов нашел там отсиживающимися три егерских полка! Ермолов и их подчинил себе, с ними атаковал и практически уничтожил французскую бригаду, отбив батарею. И нет бы ему написать о своих глубоких генеральских тактических замыслах, предшествовавших этому подвигу, а он пишет: «Внезапность происшествия не дала места размышлению; совершившееся предприятие не допускало возврата. Неожиданно была моя встреча с егерскими полками. Предприятие перестало быть безрассудною дерзостию, и моему счастию немало было завиствующих!»

Ермолов закончил доработкой свои «Записки» практически перед кончиной в 1861 г. (опубликованы они были после его смерти). К этому времени не осталось в живых практически никого, кто бы мог опровергнуть написанное Ермоловым, казалось бы, Ермолов мог позволить себе что-то забыть и, к примеру, всю славу подвига боев за батарею Раевского оставить себе. Но никого не забыл! «Три конноартиллерийские роты прибывшего со мною полковника Никитина много содействовали успеху…Всюду, где есть опасность, находился главнокомандующий (1-й армией) военный министр (Барклай де Толли). Внимательно наблюдая за действиями, он видел положение мое и, не ожидая требования помощи, прислал немедленно батарейную роту и два полка пехоты, так что под руками у меня было все готово и все в излишестве».

В «Записках» Ермолова он предстает как своеобразный, не без, скажем так, странностей, но действительно герой-воин, которому на веку посчастливилось совершить такую массу военных подвигов, что ему не было необходимости что-то врать или как-то эти подвиги преувеличивать. А в целом мемуары Ермолова вызывают доверие вот этими качествами мемуариста – умен и честен!

Тем не менее и к сообщаемым Ермоловым фактам тоже нелишне присматриваться.

Генерал Беннигсен

Главным оппонентом Кутузова в вопросе, оставлять Москву без боя или нет, стал генерал Беннигсен. И Беннигсен, пожалуй, один из главных потерпевших от той рекламы, которую создали Кутузову сначала высшая знать России, а потом и историки. Кроме этого, полагаю, что Беннигсена совершенно задвинули в тень еще и по причине его немецкого происхождения. Давайте немного подробнее об этом выдающемся русском полководце.

Беннигсен родом из Ганновера, вступил в ганноверскую армию в 14 лет, участвовал в Семилетней войне и к 28 годам был подполковником. Затем, с понижением в чине до майора, перешел на русскую службу. Интересно, что через 15 лет после Беннигсена на русскую службу пытался поступить и Наполеон Бонапарт, но, узнав, что принимают с понижением в чине, отказался. Беннигсен же к Бородинскому сражению уже 39 лет служил России, участвуя во всех ее войнах.

Его упрекают в участии в убийстве Павла I и в том, что он, дескать, придворный интриган. Да, он участвовал в этом убийстве, но что это добавляет к его военной характеристике полевого генерала? Свидетельствует о его трусости?

Кстати, монархи очень не любят и не доверяют тем, кто участвовал в убийстве монарха, даже если эти люди убили предыдущего, чтобы данный монарх взошел на престол. Ведь если эти подданные убили одного, то могут убить и другого, не так ли? И участие в убийстве Павла I сильно повредило карьере Беннигсена в мирное время: Александр I, взошедший на престол после смерти Павла I, «в благодарность» отправил Беннигсена практически в ссылку в Вильно не на командную, а на военно-административную должность. И Беннигсен так никогда и не стал генерал-фельдмаршалом, хотя реальных заслуг перед Россией у него поболее, чем у Кутузова.

Кстати, если говорить об интриганстве и о способностях втереться в доверие к монарху, то тут, пожалуй, сразу же приходит на ум именно Кутузов. Ведь именно Кутузов сумел возвыситься благодаря интригам при дворе, вернее, умению подольститься ко всем царям и заручиться поддержкой нужных вельмож при дворе. Именно Кутузов, в отличие от многих других генералов эпохи императрицы Екатерины II, скажем, того же Суворова, сумел удержаться в фаворе и при сумасброде Павле I – именно при нем Кутузов стал генералом от инфантерии. Его современник, генерал С.И. Маевский, писал: «Никто лучше его не умел одного заставить говорить, а другого – чувствовать, и никто тоньше его не был в ласкательстве и провидении того, кого обмануть или обворожить принял он намерение…»

И возможно, благодаря такому таланту даже позорнейшее поражение под Аустерлицем не стало для Кутузова фатальным – в 1812 г. Александр I назначил главнокомандующим русской армией именно Кутузова, а не Багратиона или Беннигсена. Хотя, видимо, царь понимал превосходство Беннигсена перед Кутузовым, почему и назначил Беннигсена начальником Главного штаба при Кутузове. На царя сильно давили в пользу Кутузова, но об этом в конце.

Ведь на 1812 г. Кутузов имел в войне с Наполеоном одно, очень позорное поражение, а вот у Беннигсена был совершенно иной опыт войны с Бонапартом.

В кампанию 1806 г., командуя отдельным корпусом, Беннигсен нанес первое поражение Наполеону под Пултуском. Правда, у историков к Беннигсену весьма особое отношение. Да что историки, даже Маркс с Энгельсом уверяют, что в бою под Пултуском Наполеона не было, а был только маршал Ланн. Но ведь это естественно – «города сдают солдаты, генералы их берут». Если бы французы победили, то и Маркс с Энгельсом записали бы эту победу Наполеону.

Ермолов был рядовым участником этого боя, ему в принципе было совершенно все равно, кто был во главе французов, но Ермолов наверняка расспрашивал пленных, чтобы узнать, кто именно ими командовал. Ермолов пишет:

«В тот же самый день, как при Голимине, произошло в Пултуске главное сражение. Наполеон, собрав все силы, за исключением бывшей кавалерии с принцем Мюратом, сблизился с генералом Беннигсеном, и сей, не имея возможности отступить, не подвергаясь крайней опасности, решился дождаться неприятеля. Наполеон употребил все усилия; войска, присутствием его ободренные, действовали с возможною решительностию и бесстрашием. Уже ослабевали войска наши, ибо превосходство сил было на стороне неприятеля и победа, очевидно, склонялась в его пользу. Оттесненные на некоторых пунктах, уже истощали они последние средства невыгодной обороны, но, по счастию, неприятель не мог противопоставить равного действия нашей артиллерии, ибо его за худыми дорогами оставалась назади, и сие одно не только могло продлить сражение, но в некоторых местах даже восстановить оное с большою для нас выгодою. Генерал Беннигсен непоколебим в твердости своей и, самым отчаянным положением возбуждаемый, прибегнул к последним средствам и резерву, состоявшему из двух пехотных полков, приказал ударить в штыки. Начальнику полков истолковано было, что от сего последнего усилия зависит спасение прочих войск, и полки бросились стремительно. Неприятель отступил, не устояв против штыков. Войска его, потеряв взаимную связь и не довольно будучи сильными остановить успехи в сем пункте, искали в скором удалении средства спасти от поражения разорванные части, и мгновенно часть лучшей позиции неприятеля была в руках наших. Клонившийся к самому вечеру день не допустил Наполеона поправить неудачу, ибо необходимо было некоторое время для приведения в порядок расстроенных войск, прежде нежели приступить к какому-либо предприятию. Итак, твердость генерала Беннигсена самое опасное положение обратила в победу совершенную. Отразить превосходные силы под личным Наполеона предводительством есть подвиг великий, но преодолеть и обратить в бегство есть слава, которую доселе никто не стяжал из его противников».

Беннигсен оставил записки о войне с Наполеоном в 1806–1807 гг. Написал он их в 1810–1811 гг. в виде писем своему сослуживцу, тем не менее война в Пруссии считается проигранной, Беннигсен считается проигравшим генералом, и как он ни уверяет в своей объективности, но мы понимаем, что верить ему безусловно нельзя. Тем не менее сделаю несколько замечаний.

Если не знать, кто автор, то не поймешь, что Беннигсен немец, настолько много у него гордости за русского солдата, высказанной вскользь, между прочим. К примеру: «Видно было, что наша пехота решилась в этот день оправдать мнение о ее храбрости, которым она всегда пользовалась в Европе и которое могли некоторые неудачные дела предшествовавших кампаний поколебать только в глазах лиц, не знающих основательно русского солдата…Неприятель, полагаясь на свое значительное численное превосходство, льстил себя надеждою, что наши войска не перейдут реку Алле без большого урона. Но когда он отважился на решительный удар, долженствовавший опрокинуть наши ряды, он сам был до того сильно отражен, что возымел еще большее уважение к храбрости русского солдата, внушенной ему уже предшествовавшими сражениями…Русская армия вела эту войну против страшного врага, который, заставив уже трепетать Европу, угрожал неприкосновенности нашей Империи и желал предписать сверху законы подобно тому, как он их предписал государствам юга. Русская армия рассеяла эти надежды Наполеона, сохранив вполне славу, честь и неприкосновенность русской Империи, тогда как в других войнах Наполеон только, так сказать, поражал армии неприятеля мимоходом, стремясь скорее занять столицу и овладеть государством».

Второе: Беннигсен говорит о своих ошибках, что для мемуариста чрезвычайная редкость! К примеру: «Дело под Фридландом началось с раннего утра. Оно разгоралось незаметно, без значительного пролития крови, против некоторых французских корпусов, мною выше поименованных. Честь нашей армии не дозволяла нам уступать им поле сражения. Добавлю к этому, что мы были притом в неведении о приближении всей французской армии.

Признаюсь охотно, по совести, что поступил бы лучше, избегнув совершенно этого столкновения. Это вполне от меня зависело, и я, конечно, остался бы верен моей решимости не вступать ни в какое серьезное дело, разве что оно явилось бы необходимым для обеспечения дальнейшего движения нашей армии, если бы только ложные сообщения, которым подвержен всякий генерал, не ввели бы меня в заблуждение и если бы все показания пленных, схваченных в разное время и в различных местах, не свидетельствовали единогласно, что по ту сторону Фридланда находятся только корпуса маршалов Ланна и Удино и отряд Домбровского с иностранными полками, но что император Наполеон со всей армией двинулся по дороге к Кенигсбергу». На самом деле разведка доложила точно, да только Наполеон имел и свою разведку и, как только узнал, что Беннигсен дает бой у Фридланда, тут же повернул войска на Фридланд.

И тем не менее разумно брать у Беннигсена только то, что безусловно не может быть ложью, поскольку проверяется надежными фактами.

Чем интересен Беннигсен? Он был генерал, способный презреть приказ начальника во имя победы. Под Пултуском он не имел права принимать бой, поскольку имел прямой приказ командующего отступить за Нарев. Но тогда не успели бы отойти оставшиеся русские войска. И он ведет бой с Наполеоном, зная, что с ним будет, если он этот бой проиграет: «Положение, в котором я находился в день сражения, было для меня бесспорно тяжело и затруднительно. Я получил положительное приказание немедленно отступить в пределы наших границ; следовательно, я не должен был вступать в сражение. Какой же я подвергался личной ответственности, если бы имел несчастье претерпеть значительную неудачу? Печальные последствия поражения были бы поставлены мне в вину; основательные доводы, которые я мог бы привести в оправдание моего решения стойко ожидать неприятеля и остановить его хотя бы на один день, чтобы дать время нашим войскам, разбросанным по правому берегу Немана, достичь этой реки, не послужили бы оправданием моего неповиновения, тем более что могли мне доказать, что я имел еще достаточно времени, чтобы перевести мои войска за Нарев по мостам, мною устроенным на этой реке. Но исход дня был в нашу пользу; меня настолько же одобрили, насколько в противоположном исходе меня порицали бы. Мой всемилостивейший монарх, чтобы выразить мне свое благоволение, удостоил пожаловать мне орден Св. Георгия 2-й степени, присоединив к этому еще и подарок в 3000 червонцев». Надо думать, что и царь не сомневался, кто именно командовал французами под Пултуском, раз Беннигсен был награжден орденом Св. Георгия II степени, ведь этой степенью за всю почти полуторастолетнюю историю ордена было награждено всего 125 человек.

Статистика боев Беннигсена с Наполеоном такова: если у Беннигсена были силы, примерно равные силам Наполеона, то он либо выигрывал сражение, либо сводил к ничьей, которая для активно действующего Наполеона была равносильна поражению. Один из моих комментаторов уверен, что в бою под Прейсиш-Эйлау Наполеон нанес Беннигсену поражение. А в связи с чем так утверждать?

Прейсиш-Эйлау

На зиму 1807 г. у Беннигсена главной задачей было защитить от французов Кенигсберг и часть Восточной Пруссии – единственную оставшуюся территорию прусского короля, союзника России. В январе 1807 г. маршал Ней, командовавший силами французской армии на этом театре военных действий, пограбив округу и в связи с этим недовольный своими зимними квартирами, по своей инициативе двинулся в глубь Восточной Пруссии по направлению к Кенигсбергу. Главнокомандующий русской армии Беннигсен не мог оставить это без внимания – в Кенигсберге находились главные склады союзнической армии. Поэтому русская армия немедленно снялась с зимних квартир, и Беннигсен начал маневрировать, стремясь атаковать французов по частям, но Ней, неся потери, все же уклонялся от главного боя. В Варшаве Наполеон, узнав

о том, что русская армия вышла в поле, вначале выразил сильное недовольство Неем, однако, ввиду морозной погоды, сделавшей дороги проходимыми, решает окружить и разгромить армию Беннигсена.

Наполеон стягивает к месту события войска Великой Армии и старается сделать это в глубокой тайне (даже об отъезде Наполеона в войска сообщили как об обычной инспекционной поездке). Однако у Беннигсена четко действовали все виды разведки, к примеру, он вспоминает: «От тайных своих агентов я узнал, что один из корпусов французской армии по-прежнему занимает зимние квартиры в окрестностях Остероде…Самые точные и самые достоверные известия получались нами из Варшавы, исправно два раза в неделю, из весьма хорошего источника…» Войсковая разведка тоже действовала прекрасно: казаки неоднократно перехватывали курьера, и Беннигсен знал планы французов. Итак, вся русская армия начала концентрироваться для боя близ Янково. И именно здесь Наполеон задумал маневр, чтобы окружить и уничтожить русские войска.

Однако маневр Наполеона успехом не кончился – его удар пришелся по пустому месту, – Беннигсен разгадал опасность, поменял планы и начал отводить войска на соединение с еще не подошедшим корпусом союзных пруссаков под командой генерала Лестока. Французы преследовали, отбиваемые русским арьергардом, которым командовали князь Багратион и Барклай де Толли. (Нужно восхититься Багратионом – во всех операциях той войны он командовал арьергардом, если наша армия отступала, и авангардом, если наступала. Непрерывно в боях!)

Бои арьергарда были тяжелыми, Ермолов пишет: «Артиллерия во весь день была в ужасном огне, и если бы перебитых лошадей не заменяли гусары отнятыми у неприятеля, я должен был бы потерять несколько орудий. Конную мою роту, как наиболее подвижную, употреблял я наиболее. Нельзя было обойтись без ее содействия в лесу, и даже ночью она направляла свои выстрелы или на крик неприятеля, или на звук его барабана. Войска были ею чрезвычайно довольны, и князь Багратион отозвался с особенною похвалою. Урон наш во весь день был весьма значителен и, по крайней мере, равен неприятельскому. Против нас дрался корпус маршала Даву».

Наконец, у Прейсиш-Эйлау Беннигсен решил принять бой.

Может, и не стоило бы об этом писать, но предшествовавшие битве события выглядели уж очень по-русски. Ермолов, находившийся в арьергарде, так описал отвод войск с боями к Эйлау 26 января: «До одиннадцати часов утра дрались мы с умеренною потерею, но по дороге нашедши разбросанные бочки с вином, которые идущие при армии маркитанты оставляли для облегчения своих повозок, спасая более дорогой товар, невозможно было удержать людей, которых усталость и довольно сильный холод наиболее располагали к вину, и в самое короткое время четыре из егерских полков до того сделались пьяны, что не было средств соблюсти ни малейшего порядка. Они останавливались толпами там, где не надобно было, шли вперед, когда нужно отступить поспешнее. Неприятель, приметив замешательство, нападал решительнее, охватывал по возможности более пространства, и не было в лесу тропинки, на которой бы не появлялся; в защиту пьяных надлежало употреблять артиллерию, и движения сделались медленнее. Храбрые генералы граф Пален и граф Ламберт употребляли кавалерию, заменяя их; но невозможно было отвести их назад, и мы теряли их во множестве и убитыми, и пленными. Приближаясь к местечку Прейсиш-Эйлау, арриергард вышел на открытые места, и ему показана позиция, которая заслоняла собою местечко, позади которого на обширной равнине армия наша устраивалась в боевой порядок». На следующий день похмелья и произошла одна из славнейших битв русской военной истории.

Я не буду ее описывать, просто несколько общих чисел. 70 тыс. французов атаковали 58 тыс. русских войск и 9 тыс. пруссаков, всего 67 тыс. То есть силы были примерно равными. Французы потеряли 30 тыс. и 5 знамен, союзные войска знамен не потеряли, но и их потери исчисляются огромным по тем временам числом – 22 тыс. человек убитых и раненых (хотя Беннигсен подтверждает 18 тыс. Участник битвы, французский маршал Ней, оценив потери сторон, воскликнул: «Что за бойня, и без всякой пользы!» Но это он сильно преуменьшал итог.

Интересен тактический замысел Беннигсена. Под Прейсиш-Эйлау у русской армии хорош был только центр позиции – просторное поле, удобное для атак кавалерии, и высоты, удобные для расположения артиллерии. А фланги были слабоваты. Но это ведь Наполеон, он мог не ударить по сильному центру, а бить по флангам. Что делать? Перед этой позицией центра и был город Прейсиш-Эйлау, а битва продолжалась два дня – с обеда 26-го по ночь 27 января 1807 г. Вечером 26-го, когда Наполеон еще не подтянул все силы, Беннигсен отчаянно дерется за город, а ночью его оставляет. Зачем? Он поясняет: «…легко себе представить, что бы могло постичь нас, если бы неприятель, вместо того чтобы упорствовать в намерении своем прорвать наш центр, удовольствовался бы только ложными демонстрациями на центр и направил против нашего левого крыла все свои силы, совершенно бесполезно потраченные им против нашего центра». То есть он заманивал Наполеона в центр! И получилось! «Три неприятельские колонны (маршала Ожеро, Даву и Сент-Илера), при которых находилась также императорская гвардия, снова подвигались против нашего центра», – вспоминает Беннигсен, но он, видимо, не знал, что и Наполеон всю битву простоял на кладбище Прейсиш-Эйлау, лично руководя войсками в центре русской позиции. Почему именно здесь?

Прорыв в центре давал возможность и русским, и французам разделить армию противника, развернуть вправо или влево войска и уничтожить какой-либо фланг противника полностью – одержать оглушительную победу. Весь вопрос был в том, силен ли центр у противника? Стоит ли наносить главный удар в центре? И то, что Беннигсен как бы отчаянно дрался за Прейсиш-Эйлау, а потом бросил его, показало Наполеону, что у Беннигсена здесь недостаточно войск, следовательно, прорыв русской армии в центре был возможен. Наполеон «купился» на этот тактический обман, нанес главный удар по центру, и далее последовало:

«Генерал Дохтуров выслал им навстречу генерала Запольского с колонной из резерва. Она развернулась, и оба фронта очень близко подошли друг другу, поддерживая беспрерывный огонь. Заметив, что неприятель остановился, генерал Запольский ударил в штыки, смял его и преследовал на значительное расстояние. Эта колонна французов потеряла очень много людей убитыми и ранеными. Кроме того, она лишилась орла и ста тридцати человек пленными. В то же самое время часть неприятельской колонны, поддержанная другою, подошла опять к первой линии нашего центра. Наши полки, наиболее близкие к ней, храбро встретили их штыками и обратили в бегство. Несколько полков, находившихся в резерве позади центра, воспользовались этой минутой и уничтожили большую часть этой колонны».

Такое эффективное отражение атак получалось благодаря особому тактическому построению войск, Беннигсен эту тактику объясняет, но о ней ниже. Закончились атаки Наполеона тем, что «корпус маршала Ожеро был почти весь уничтожен в сражении при Прейсиш-Эйлау, при его атаке на центр нашей позиции…уцелевшие от гибели 5000 человек его корпуса были распределены на пополнение других корпусов, пострадавших также в этом деле, в особенности первого армейского корпуса или корпуса принца Понте-Корво».

Беннигсен в последовавшую после битвы ночь отвел свою армию к Кенигсбергу и там начал спешно приводить ее в порядок. Но и французы ночью тоже отступили, бросив все тяжелые материалы, однако потом первыми вернулись, что и дало Наполеону возможность объявить о своей победе. Однако через 10 дней Беннигсен, переформировавшись и дав отдохнуть войскам, снова двинул русскую армию навстречу французам. И вот тут уж Наполеон не выдержал – не стал принимать бой и окончательно сбежал.

Интересно, что Наполеон не нашел ничего лучшего, чем, наврав о трофеях и смолчав о своих потерях, объяснить войскам причину отступления мыслью, что зимою, дескать, надо отдыхать. В своем приказе он писал: «Солдаты/ Мы начали только немного отдыхать в наших зимних квартирах, как неприятель атаковал первый корпус и появился на Нижней Висле. Мы двинулись против него и упорно его преследовали на расстояние восьмидесяти лье. Он укрылся за своими укреплениями и перешел обратно Прегель. В сражениях при Бергфриде, Деппене, Хофе, в битве при Эйлаумы отняли у него 65 орудий, 16 знамен и лишили его убитыми, ранеными и взятыми в плен более сорока тыс. человек. Храбрые, павшие с нашей стороны на поле чести, почили славною смертью, смертью истинных солдат. Их семейства имеют всегда полное право на нашу о них заботливость и на наши благодеяния. Расстроив все замыслы врага, мы приближаемся к Висле и вступаем в наши кантонир-квартиры. Осмелившийся нарушить наш отдых раскается. За Вислой, как и за Дунаем, среди зимней стужи, как и при начале весны, вы пребудете всегда французскими солдатами, и при том солдатами великой французской армии».

Ермолов вспоминает:

«Менее двух недель пробывши около Кенигсберга, армия выступила вперед. Авангард в команде генерал-майора Маркова в два перехода прибыл к Прейсиш-Эйлау. Его подкреплял с кавалериею генерал князь Голицын.

С любопытством осматривал я поле сражения.

Я ужаснулся, увидевши число тел на местах, где стояли наши линии, но я более нашел их там, где были войска неприятеля, и особенно, где стеснялись его колонны, готовясь к нападению, невзирая, что в продолжение нескольких дней приказано было жителям местечка (как то они сами сказывали) тела французов отвозить в ближайшее озеро, ибо нельзя было зарывать в землю замерзлую. Как артиллерийский офицер примечал я действие наших батарей и был доволен. В местечке не было целого дома; сожжен квартал, где, по словам жителей, сносились раненые, причем много их истреблено.

При нашем приближении к Прейсиш-Эйлау неприятель тотчас вышел. Поспешное его отступление свидетельствовали разбросанные во множестве обозы, снаряды и лазареты с ранеными и больными, Сильная оттепель сделала дороги непроходимыми, и как в подобных случаях терпит наиболее отступающий, то французы в городах и селениях оставили все свои лазареты. (Всего было собрано более 2 тыс. раненых.)

Прибывши в Ландсберг, нашли мы госпиталь офицерский, и, к удивлению их, они видели в нас гораздо большее о них попечение. Многие по нескольку дней были не перевязаны. Хозяин моей квартиры, знающий французский язык, сказывал, что он слышал французских офицеров, рассуждающих, в каком состоянии была армия их, когда после сражения в ту же ночь прошла она Ландсберг. Они говорили, что если бы не корпус маршала Бернадотта, не бывший в деле, который оставлен был в арриергарде, то некому было бы прикрыть отступление, ибо войска были в ужаснейшем беспорядке и число мародеров неимоверное».

Итак, Беннигсен не только оставил за собою место битвы, что является формальным подтверждением победы, но он и полностью решил задачу кампании – не дал Наполеону вывести Пруссию из числа союзников России. Мало этого, Наполеону был нанесен столь огромный урон, что он в 1807 г. призвал в армию французов, призыв которых должен был бы быть в 1808 г.

Надо сказать, что эта слава русского оружия как-то очень малоизвестна, кроме того, практически сразу же была предпринята попытка ее изолгать, преуменьшить ее результаты. Ермолов пишет: «Не избежал однако же главнокомандующий порицаний; и как не менее рассуждают те, кои не имеют понятия о вещах, то много было обвиняющих…Генерал князь Багратион отправлен главнокомандующим в С.-Петербург с подробным объяснением о Прейсиш-Эйлавском сражении, которое по разным интригам представлено было государю в несправедливом виде. Слышно было, что генерал-лейтенант граф Толстой посредством брата, весьма приближенного к государю, доводил до сведения вымыслы, вредные главнокомандующему. Мнение было, однако же, в пользу последнего, и с графом Толстым ни в каком отношении не сравнивали». Ермолов не пишет, что хотел Остерман-Толстой (граф Толстой), но запомним эту интригу.

Видимо, Багратион убедил Александра I, поскольку уже в то время эта битва заняла почетное место в ряду славных битв русской армии. И какое бы ни было отношение монарха к Беннигсену, но он наградил его за эту битву высшей наградой России – орденом Андрея Первозванного.

Между прочим, Ермолов высказал и явную обиду на Беннигсена. Во время боя у Прейсиш-Эйлау к Ермолову на батарею заглянул граф Кутайсов, которому тот не подчинялся, но ловкий граф после сражения приписал все заслуги Ермолова себе. В результате вместо Св. Георгия 3-й степени, к которому Беннигсен представил Ермолова, тот получил всего лишь орден Св. Владимира, а Св. Георгия получил Кутайсов. Ермолов пожаловался Беннигсену на несправедливость, Беннигсен пообещал ее исправить, но либо ничего не сделал, либо у него ничего не получилось. Мало того, в воспоминаниях, множество раз отмечая Ермолова, в данном случае приписывает подвиг Кутайсову.

Кстати, у ордена Св. Георгия было интересное дополнение – за особо выдающиеся победы в отдельных выдающихся сражениях все участвовавшие в бою офицеры награждались специально для этого учрежденными золотыми крестами. За всю историю этой награды было всего пять случаев ее учреждения: за взятие Очакова (1778 г.), Измаила (1790 г.) и Праги – пригорода Варшавы (1794 г.) войсками под командованием генерал-аншефа А. Суворова; за взятие турецкой крепости Базарджик (1811 г.) войсками под командованием генерал-лейтенанта С. Каменского и за «Победу при Прейсиш-Эйлау» войсками под командованием генерала от кавалерии Л. Беннигсена. Сам Беннигсен об этой награде с понятной гордостью пишет: «Его величество, по моему о том представлению, приказал пожаловать более 1200 офицерам особый знак отличия, состоявший из золотого креста, который носился в петлице, с изображением в нем года, числа и месяца знаменитых дней под Прейсиш-Эйлау. Этот крест всем, получившим оный, сокращал на три года установленный законом двадцатипятилетний срок беспорочной службы, для лиц военного звания – на получение ордена Св. Георгия 4-й степени. Кроме того, государь император приказал унтер-офицерам и рядовым всей действующей армии, находившимся в деле под Прейсиш-Эйлау, выдать в награду одну треть получаемого ими жалования».

Выигранные Кутузовым битвы никакими специальными наградами не отмечены.

В продолжение кампании весной 1807 г. Беннигсен, действуя против начавших наступление превосходящих сил французов (123 тыс. французов против 105 тыс. русских), задумывает операцию по окружению корпуса французского маршала Нея у Гуттштадта. Из-за промедления командиров соединений, имевших задачу отрезать Нея, замысел не удался, тем не менее Ней, потеряв до 7 тыс. человек при 3 тыс. русских потерь, с большим трудом прорвался назад, оставив русским не только 3 тыс. пленных, но и свою коляску с личными вещами.

Почти сразу же последовал удар собственно Наполеона по армии Беннигсена под Гейльсбергом. Искусство Наполеона не помогло: потеряв почти 13 тыс. убитых, раненых и пленных при 8 тыс. потерь у Беннигсена, Наполеон прекратил битву, оставив поле боя за русскими.

И наконец, в июне 1807 г. в сражении под Фридландом Наполеон, имея 80 тыс. солдат против 61 тыс. у Беннигсена, добивается убедительной победы: потеряв 12 тыс. французов, Наполеон нанес русским войскам потери в 18 тыс., кроме того, захватил 80 из 120 бывших у Беннигсена орудий. После этого заключается мир, а Александр I отправляет Беннигсена в отставку по болезни.

Беннигсен в то время действительно болел: за две недели до своего последнего сражения с Наполеоном под Фридландом, в сражении под Гейльсбергом, Беннигсен потерял сознание из-за резких болей в желудке и окончание битвы происходило под командованием князя Горчакова. (Ермолов высказывает мысль, что именно из-за выбытия из строя командующего не удалось нанести Наполеону решительное поражение.)

Но что в итоге? В итоге к войне 1812 года генерал от кавалерии Беннигсен имел опыт войны с Наполеоном со счетом: две победы при двух, в худшем случае, ничьих и одном поражении.

А какой опыт сражений с Наполеоном был у генерала от инфантерии Кутузова?

Битва под Аустерлицем. Официальная версия

В активе (пассиве?) Кутузова была только битва под Аустерлицем.

До этой работы ее описание не вызывало у меня сомнения, тем более что основные сведения о ней заложены романом Льва Толстого «Война и мир». Типа сошлись в чистом поле армии Наполеона и Кутузова. Кутузов подтягивает еще войска, а царь его торопит начинать битву, но

Кутузов сообщает, что еще не все подошли, однако царь ему: дескать, мы не на Марсовом поле, чтобы начинать, когда все соберутся. А Кутузов ему так мудро: потому и не начинаем, что не на Марсовом поле. А что еще вспомнить после романа «Война и мир»?

Суммарно версию Л. Толстого можно изложить словами князя Андрея: «Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, Бог знает что бы было». Короче, сошлись войска, и была битва, но мы проиграли ее потому, что на чужбине драться не хотели.

Но вот читаю статью об Аустерлице в «Военной энциклопедии» (простите за длинную цитату), кстати, кратко изложенную и на сайте Министерства обороны России.

«Генеральное сражение в русско-австро-французской войне 1805 года состоялось 2 декабря (20 ноября по старому стилю) 1805 года возле Аустерлица (современный чешский город Славков-у-Брна) и вошло в современную историографию как битва трех императоров, поскольку в ней лично принимали участие императоры Франции, России и Австрии – Наполеон 1, Александр I и Франц II.

Накануне сражения, русско-австрийская армия под командованием генерала Михаила Кутузова насчитывала 86 тыс. человек (в том числе 15 тыс. австрийцев), французская армия Наполеона 1—73 тыс. Русско-австрийские войска занимали сильные позиции в районе Ольмюца (ныне город Оломоуц в Чехии) в ожидании подхода подкреплений. Александр 1, игнорируя мнение Кутузова, принял план австрийского генерала Франца Вейротера, предусматривавший наступление на основе устаревшей стратегии без учета маневра противника и достаточных данных об обстановке.

Этим он фактически отстранил Михаила Кутузова от руководства войсками.

План Александра I, предложенный генералом Вейротером, предусматривал тремя колоннами нанести главный удар по правому флангу противника и продвигаться на север. Четвертая колонна должна была наступать через Праценские высоты на Кобельниц, пятой колонне было поручено сковать противника, обеспечивая обходный маневр главных сил. Наполеон, заранее осведомленный разведкой о планах союзников, занял позицию за ручьями Гольдбах и Бозеницкий, планируя ударом по центру разобщить русско-австрийские войска, выйти во фланг и в тыл главной группировки союзников и уничтожить их порознь.

1 декабря союзная армия, совершив за четыре дня 60-километровый марш, заняла позиции на линии Коваловиц – Праценские высоты.

Сражение началось 2 декабря в 7 часов утра наступлением русско-австрийских войск. Обходящие колонны генерал-лейтенантов Дох ту ров а, Ланжерона и Пржибышевского, развернутые в две линии, под командованием генерала Буксгевдена атаковали правый фланг французской армии. Четвертая колонна генералов Коловрата и Милорадовича выдвинулась на Праценские высоты. Пятая колонна генерала Лихтенштейна (австрийская конница) и авангард союзной армии под командованием генерал-лейтенанта Багратиона прикрыли правый фланг армии союзников. Резерв (русская гвардия) расположился за высотами.

Главные силы союзной армии, встретившись с нарастающим сопротивлением подходивших частей корпуса маршала Даву, заняли Тельниц, Сокольниц и Сокольницкий замок. Для их усиления Александр I приказал колонне Коловрата– Милорадовича оставить Праценские высоты и следовать к главным силам. Этим просчетом воспользовался Наполеон – в 9 часов корпус маршала Сульта атаковал Праценские высоты. Колонна Коловрата – Милорадовича, понеся потери, отступила.

Попытка русской гвардии и колонны Лихтенштейна остановить корпуса маршалов Бернадота и Мюрата также не имела успеха – к 11 часам Праценские высоты оказались у французов. Развернув на них 42 орудия, корпуса Сульта и Бернадота атаковали тыл и фланг обходящих колонн. Французские войска перешли в наступление.

Не выдержав натиска французов, русско-австрийские войска начали отход по всему фронту. Обходящие колонны, втянутые в бой, вынуждены были отступать. Они оказались в окружении и должны были пробиваться через вышедшие им в тыл французские войска по узкому проходу между озерами Мониц и Зачан, неся тяжелые потери.

К исходу дня союзные войска отошли за реку Литава и ручей Раусниц, потеряв 27 тыс. человек и 185 единиц техники. Потери французов составили свыше 12 тыс. человек.

Поражение было сокрушительным. Австрия была вынуждена заключить 7 января (26 декабря по старому стилю) в Пресбурге (ныне Братислава) тяжелый для нее мирный договор с Францией. Россия отвела войска на свои территории. Таким образом, третья антифранцузская коалиция распалась.

Победа Наполеона в Аустерлицком сражении показала преимущества новой военной системы французской армии – тактики колонн в сочетании с рассыпным строем стрелков – над военной системой и линейной тактикой русско-австрийской армии. Важную роль сыграли в этом грубые просчеты в организации боевых действий со стороны союзной армии – слабая разведка, недооценка сил противника.

Умелое применение военной хитрости, сосредоточение сил на направлении главного удара (50 тыс. из 73 тыс. человек), удачный выбор момента атаки привели Наполеона к одной из ярких побед в его жизни».

Я писал в начале статьи, что, читая мемуары (да и все, что читаешь), надо в уме представлять себе происходящее в описании. Так вот, читая эту статью в энциклопедии, представить происходящее невозможно.

К примеру: этот самый авторитетный источник (остальные еще хуже) сообщает, что Кутузов наступал на французов пятью колоннами общей численностью в 86 тыс. человек, то есть одна колонна была средней численностью в 17 тыс. человек! Но по тем временам это корпус, включающий в себя две дивизии по шесть полков в каждой! Как наступать колонной корпуса?

Поясню: колоннами (да и линиями) наступали, вернее маневрировали, на поле боя только и исключительно батальоны. То есть подразделения численностью от 400 до 1000 человек, в зависимости от того, какой это батальон – егерский или мушкетерский, гренадерский или гвардейский. Да и то при непосредственном огневом или штыковом взаимодействии с противником батальоны из колонн разворачивались в три шеренги боевых линий. Колонна корпуса в наступлении – это бред! Это представить невозможно. Корпус мог быть построен в колонну только для марша – для перехода к новому месту расположения или к полю боя.

Или как представить себе это: «Обходящие колонны генерал-лейтенантов Дох ту ров а, Ланжерона и Пржибышевского, развернутые в две линии…». Как колонну (прямоугольник) представить в виде двух «развернутых» линий?

Или такое: «Для их усиления Александр I приказал колонне Коловрата – Милорадовича оставить Праценские высоты и следовать к главным силам. Этим просчетом воспользовался Наполеон – в 9 часов корпус маршала Сульта атаковал Праценские высоты. Колонна Коловрата – Милорадовича, понеся потери, отступила». Так колонна Коловрата – Милорадовича ушла с Праценских высот или все же осталась там наступать? Если она ушла, то кому французы нанесли потери и кого заставили отступать? Если не ушла, то почему тогда невыполненная команда Александра I по уводу колонны Коловрата – Милорадовича ослабила русские войска и вызвала поражение?

Начал разбираться и, кажется, понял, что же там произошло.

Битва под Аустерлицем. Реконструкция

Сначала об оперативной обстановке на этом театре боевых действий. Россия с Австрией были главной силой третьей антинаполеоновской коалиции. Русские войска под командованием Кутузова двинулись в Баварию для соединения с расположенной там австрийской армией под командованием эрцгерцога Фердинанда, но пока русские войска шли, Наполеон под Ульмом разгромил и пленил почти все силы этой австрийской армии. Кутузов попал в сложное положение и начал с арьергардными боями (Багратион) отходить на Вену, преследуемый французскими маршалами. По пути войска Кутузова (опять же, под командованием Багратиона и Дохтурова) нанесли поражение войскам французского маршала Мюрата под Амштеттеном и Мортье под Дюренштейном. Однако, пока Кутузов шел к Вене, Наполеон взял ее без боя.

Кутузов свернул на север и через Брюнн (ныне чешский город Брно) дошел до города Ольмюц. Здесь уже были русский и австрийский императоры, сюда подходили остальные соединения русской армии: уже подошла армия Буксгевдена, вот-вот ожидалась русская гвардия под командованием великого князя Константина. Наполеон, по пятам Кутузова, тоже подвел к Ольмюцу свои войска.

И вот тут и французы, и союзные войска попали в положение, когда у них было только одно решение, причем одно не потому, что оно лучшее, а потому, что оно вообще было одно.

Дело в том, что разбитая под Кульмом армия была у Австрии не единственная – в Италии у Австрии была армия эрцгерцога Карла. К тому же Карл разбил в Италии под Кальдиеро войска французского маршала Массены, и теперь вел армию из Италии на Вену. А Ольмюц, Брно (буду называть его по-современному), Вена и армия Карла находились практически на одной прямой (одном меридиане). Получилась ситуация, когда на одном конце прямой на севере союзные войска под командованием императоров и Кутузова, на другом конце – австрийская армия Карла, между ними – Наполеон.

Что делать Наполеону? Союзники уже собрали у Ольмюца силы, по численности превышающие войска в распоряжении Наполеона, мало этого, союзные войска опирались на первоклассную крепость Ольмюц, в Семилетнюю войну выдержавшую осаду самого Фридриха II. Атаковать союзные войска было очень рискованно. Ждать, пока Карл вернет Австрии Вену и подойдет к Ольмюцу? Оказаться зажатым между двух армий? Безумие! Наполеону оставалось одно – оторваться от Кутузова и как можно быстрее добраться до Вены и Карла. И сначала разбить его армию, а потом уж вернуться и заняться армией Кутузова. И Наполеон начал отвод войск на юг по дороге Ольмюц – Брно – Вена.

А что делать союзным войскам? Допустить, чтобы Наполеон ушел один и разбил изолированного от них Карла? Но после этого Австрия немедленно заключит с Наполеоном мир, поскольку у нее больше не стало бы армии. И императоры принимают решение идти за Наполеоном.

Однако просто преследование Наполеона не решало главный вопрос – вопрос соединения с Карлом, – ведь Наполеон по-прежнему разделял Кутузова и Карла. Надо было как-то опередить его! Но была европейская зима, то есть в морозы грунт замерзал и делался проезжим, в оттепель становился непроходимым. Была оттепель, к примеру, под Аустерлицем многие полки французской пехоты атаковали наши войска босиком, поскольку их обувь застряла в грязи в начале атаки. Наполеон шел по дороге на Брно, за ним по этой же дороге шла союзная армия. И что толку в таком преследовании? Надо было забежать впереди Наполеона, но по грунтовым дорогам и просто по бездорожью это было непросто. Или надо было хотя бы сбить Наполеона с дороги на Брно, что было еще сложнее.

Авангард Багратиона каждый день имел стычки с арьергардом Наполеона, но задержать главные силы французских войск, чтобы дать своим силам их обойти или хотя бы зайти Наполеону во фланг, не мог – Наполеон свою армию уводил и уводил, но тоже не мог оторваться от преследования! Так продолжалось 4 дня, пока не настал кульминационный момент.

До этого Наполеон не имел сил остановить преследование. Поскольку союзная армия по численности превосходила французские войска, то Наполеону для арьергарда, способного надолго задержать Кутузова, надо было выделить слишком много сил, и выделить их, по сути, на уничтожение. Однако впереди был город Брно с крепостью, контролирующей дорогу. Вот тут Наполеону можно было задержать союзную армию силами небольшого гарнизона крепости Брно.

Императоры Александр I и Франциск II и штаб союзных войск это понимали: понимали, что если они немедленно что-нибудь не предпримут, то Наполеон оторвется от преследования и разделается с Карлом. Ответственность за судьбу своих стран заставляла императоров принимать решение, хотя на тот момент это были люди, не очень умудренные опытом: австрийскому императору было 37 лет, а русскому вообще 28.

План боя (диспозицию) составил австрийский генерал Вейротер, и, на мой взгляд, она была не только единственно возможной, но и по-своему блестящей. «План Вейротера был хорош, – говорил Наполеон, – если б моя армия стояла все время не двигаясь, как верстовые столбы. Атакуй я на шесть часов позже – я был бы разбит». Наполеон не искренен и не говорит всего, просто нужно представить себе местность.

Дорога с Ольмюца на Брно шла на юг, но не прямо к Брно, а только до широты этого города и уже на этой широте сворачивала на Брно участком километров в 20 с востока на запад. Проходила дорога через город вдоль крепости и только после этого сворачивала строго на юг – на Вену. То есть дороги Ольмюц– Брно и Брно – Вена в этом месте образовывали прямой угол. Практически перед последним переходом Наполеона до Брно, примерно за 15 км до города, союзные армии сошли с дороги влево – в этот угол – и расположились перед и в городке Аустерлиц на ночлег. Что получилось? Союзные войска отошли от дороги Ольмюц – Брно до 10 км и теперь получили возможность на следующий день, сделав рывок в 10–15 км параллельно дороге, а затем повернув к ней, выйти к находящейся на дороге армии Наполеона во фланг или даже в тыл, не дав Наполеону войти в Брно.

Надо сказать, что прямо об этом ни один историк не пишет – все придерживаются принятой в исторической науке «линии партии». Но это становится очевидно, когда читаешь про «обходные колонны» и смотришь на схемах, куда эти «обходные колонны» союзной армии должны были выйти. Но это были не атакующие колонны, а походные колонны войск на марше.

Мало этого, свернув к Аустерлицу вечером 1 декабря 1805 г., союзные войска проделали треть пути (по прямой – по гипотенузе) к дороге Брно – Вена! То есть если удар по Наполеону не имел бы желаемого успеха и не лишил Наполеона возможности прорваться к Брно, то союзные войска могли выйти на дорогу к Вене, минуя Брно. И при любом варианте боя с французами союзные войска становились впереди Наполеона на пути в Вену, после чего уже Наполеон обязан был бы преследовать их на пути объединения союзной армии Кутузова с австрийской армией эрцгерцога Карла.

Что примечательно – Наполеон либо знал, либо разгадал возможность такого развития событий. Обычно этот момент не указан на картах Аустерлицкого сражения, но на одной австрийской схеме показано, что на прямой возможного выхода союзных войск прямо к дороге на Вену стоит некое соединение французских войск. И это соединение могло иметь только одну задачу: задержать прямой выход союзной армии на дорогу Брно – Вена!

Если бы союзные войска и не находились в состоянии жизненной необходимости объединиться с Карлом, то и тогда план спрямить дорогу (замаскировав часть пути ночлегом) и выйти в тыл противнику вошел бы в анналы военной истории. Но для того тяжелого положения, в котором находились молодые императоры, это было блистательным и спасительным решением.

Однако для воплощения этого решения в жизнь требовалось исполнение хотя бы одного из двух обязательных условий: во-первых, Наполеон должен был продолжать отходить на Брно и, во-вторых, исполнением плана должен был заняться ответственный главнокомандующий.

Но ни одно из этих условий не было выполнено!

В войсках союзников был шпион Наполеона, и в этом нет сомнений. Это доказывается тем, что Наполеон подготовился не к обычному бою с идущим на него противником – не сжал войска в один кулак. Наполеон устроил засаду на походные колонны войск союзников, которые они должны были выстроить только назавтра!

^{Схема Аустерлицкого сражения}

Но это невозможно было сделать, не имея точной диспозиции, – не имея точных маршрутов, по которым войска союзников будут пытаться обогнать французов, невозможно было выбрать места засад. Значит, кто-то передал Наполеону диспозицию генерала Вейротера!

И Наполеон сделал то, на что мог решиться или дурак, или военный гений. Он, оставив на дороге корпус Ланна для прикрытия от прорыва к Брно Багратиона, остальные свои войска растянул вдоль маршрутов предстоящего движения союзных войск. Он расположил свои войска численностью 73 тыс. человек на фронте от фланга до фланга более 15 км! Для сравнения: под Прейсиш-Эйлау 70 тыс. французов вели атаки на 67 тыс. русских и пруссаков на фронте 4,5 км, под Бородино 150 тыс. французов атаковали русскую армию на фронте в 5 км. При том уровне развития оружия меньшая плотность войск разделяла войска на части, которые противник легко мог отделить и уничтожить по отдельности.

Представьте, ну что было бы, если бы и у французов были австро-русские шпионы, доложившие союзникам о таком растягивании фронта Наполеоном? А что было бы, если бы у союзников был ответственный главнокомандующий, который разведкой и боевым охранением вскрыл бы, что у Наполеона дивизии не имеют локтевой и огневой связи? Наполеону наступил бы конец! Союзники имели достаточно войск, чтобы войти в незащищенные промежутки между дивизиями Наполеона, окружить и уничтожить их по отдельности!

Наполеон пошел на огромный риск, но что тут скажешь? Наполеон!

Теперь о том, как происходило сражение в описании его участника Ермолова.

«Я с конноартиллерийскою ротою находился при кавалерийской дивизии генерал-адъютанта Уварова, которая пред некоторою частью армии составляла передовое войско.

…Темнота ночи остановила нас на вершине одного возвышения, в хорошем местоположении. Недалеко позади стала в бивуаках вся армия. Впереди нас изредка видны были неприятельские огни, которые, казалось, означали цепь передовой стражи. В армии был слух, и почти все верили, что неприятель уходит. Около полуночи у подошвы возвышения, на котором стояла наша дивизия, в одно мгновение загорелись огни, охватившие большое пространство. Мы увидели обширные бивуаки и движение великого числа людей, что наиболее утвердило многих во мнении, что неприятель не ищет даже скрывать своего отступления».

Вот это, надо думать, и было доложено Кутузову и императорам, и укрепило их во мнении, что все идет по плану – Наполеон отступает на Брно! На самом деле огни были зажжены в честь приезда в войска Наполеона, и его армия действительно пришла в движение, но не на Брно, а вправо от дороги – к местам засад вдоль маршрутов завтрашнего выдвижения союзных войск.

«Генерал-адъютант Уваров позван был в главную квартиру, откуда возвратился в скором времени. Немедля за ним прислан офицер с диспозициею на нескольких листах, наполненною трудными названиями селений, озер, рек, долин и возвышений и так запутанною, что ни помнить, ни понимать не было никакой возможности. Списать не было позволено, ибо надобно было успеть прочитать многим из начальников и весьма мало было экземпляров. Я признаюсь, что, выслушав оную, столько же мало получил о ней понятия, как бы и совсем не подозревал о ее существовании; одно то ясно было, что назавтра атакуем мы неприятеля».

Этой диспозиции в истории, судя по всему, не осталось, по крайней мере, я не встречал у историков ее текста, кроме как якобы начала этой диспозиции в романе JL Толстого. И этот рассказ о ней Ермолова очень важен, причем не тем, что он о ее содержании вспомнил, а тем, чего не вспомнил. Так вот, Ермолов помнит, что речь шла об атаке, но в приказе об атаке обязана быть поставлена задача атаки – объект, занятый противником, который подлежит атаковать, уничтожив противника в этом объекте, – населенный пункт, высоту, рубеж. Всякие там немецкие названия селений, через которые их проведет адъютант (начальник штаба, колонновожатый), Ермолов мог и не помнить, но объекты, которые подлежали атаке, он обязан был помнить! Что именно должен был атаковать корпус Уварова? Что должны атаковать остальные корпуса? Это было бы в диспозиции обязательно, если бы атаке подвергался противник, находящийся рядом. Но войскам объекты атаки в диспозиции не были указаны, следовательно, Вейротер не мог их указать, поскольку сам еще не знал, что именно и кто будет атаковать. Для этого надо было сначала дойти до противника, увидеть его и только потом поставить задачи войскам. Следовательно, если Ермолов не вспоминает, кого надо было атаковать, то диспозиция предусматривала только марш.

Я еще вернусь к диспозиции Вейротера, а пока продолжу тем, что Наполеон во всех названиях селений диспозиции Вейротера, надо думать, разобрался досконально и очень точно устроил засады на пути следования армии союзников.

«Еще до рассвета выступила армия, опасаясь, по-видимому, чтобы неприятель не успел уйти далеко». Это обычная ирония Ермолова, он довольно часто ее использует, хотя она невоенному человеку, да еще и современному, может быть и непонятна. Однако из нее следует, что колонны строились не для атаки французских позиций, а для преследования французов. В любом случае рассвет был около 7.00, солнце начало всходить в 7.40. По Л. Толстому, войска начали строиться в 5 утра, к 8 часам головные колонны союзников уже могли уйти на 5–6 км от места ночевки под Аустерлицем, задние могли еще и не начинать движения, но, безусловно, все войска уже были построены в походные колонны.

«С началом дня, когда полагали мы себя в довольном расстоянии от неприятеля и думали поправить нарушенный темнотою ночи порядок, мы увидели всю французскую армию в боевом порядке, и между нами не было двух верст расстояния.

…Совершенная готовность неприятеля доказывает, что он предуведомлен был о нашем предприятии, ибо не предпочитал за нужное открывать следования нашего, и даже до самой занимаемой им позиции не было ни одного пикета».

Это надо пояснить. Чтобы на войска не было внезапного нападения, они окружают себя пикетами – группами пехоты или кавалерии на таком расстоянии от войск, с которого можно предупредить своих о приближении противника. Но и противник, видя пикеты, догадывается о том, что где-то близко крупные силы неприятеля. Так вот, Наполеон, чтобы разведка и охранение союзных войск не вскрыли раньше времени засады французов, приказал вообще не высылать пикеты – оставил свои войска на ночь без охраны.

Итак, солнце встало, и марширующие колонны русских войск увидели справа от себя жерла наведенных на себя орудий, французские пехоту и кавалерию, развернутые в боевые порядки.

Еще немного об иронии Ермолова, которая может быть непонятой. Он пишет: «Войска его оставались в бездействии, удивленные странным явлением, ибо трудно предположить, чтобы могла армия в присутствии неприятеля, устроенного в боевой порядок, совершать подобное движение, не имея какого-нибудь хитрого замысла». Понимаете, в засаду запросто могут попасть несколько человек, отдельная рота или даже батальон, может даже полк, хотя уже полк обязан на марше иметь головную походную заставу и боковое охранение, тем не менее такие случаи можно себе представить. Но чтобы в засаду попалась целая армия?! Это невозможно!! Завести свою армию в засаду может только выдающийся полководец! Вот Ермолов и иронизирует насчет «хитрого замысла».

Лживый характер

На самом деле французы не изумлялись, у них не было на это времени.

«Когда же перешли мы болотистый и топкий ручей, – вспоминает Ермолов, – и многие из колонн вдались в селения, лежащие между озер по низменной долине, простирающейся до подошвы занимаемых неприятелем возвышенностей, когда обнаружились все наши силы и несоразмерные между колонн промежутки, – открылся ужасный с батарей огонь, и неприятель двинулся к нам навстречу, сохраняя всегда выгоду возвышенного положения. Некоторые из колонн наших в следовании их были атакованы во фланг и не имели времени развернуться. Другие хотя и устроили полки свои, но лишены будучи содействия и помощи других войск или даже окруженные, не могли удержаться против превосходных сил, и в самое короткое время многие части армии нашей приведены были в ужаснейшее замешательство.

…Действия сделались частными, связи между войсками не существовало, и сблизиться не имели они возможности. Пространства между ними столько были велики, что гвардейский корпус под начальством его высочества цесаревича, назначенный составлять резерв, должен был при самом начале сражения вступить в первую линию и по необходимости столько занять места, что не мог он отделить ничего на составление второй линии. Левый фланг под командою генерала графа Буксгевдена, занимая ту самую высоту, где прежде находилась дивизия генерал-адъютанта Уварова, удерживался довольно долго и отступил с меньшею потерею людей; но батарейные 24 орудия, бывшие в долине, и часть пехоты у прикрытия их достались во власть неприятеля. Изломавшийся под передним орудием мост остановил прочие в следовании. Колонна, находившаяся в центре генерала Милорадовича, по долгом сопротивлении рассеяна; генерал-лейтенанта Пршибышевского, неосторожно проходя селение, окружена и, потерпев весьма большой урон, чрезвычайно много потеряла пленными, в числе коих попался и сам начальствующий колонною; генерал-лейтенанта графа Ланжерона, по неудобству места, недолго сопротивляясь, также много потеряла. Полки лейб-гвардии сделали несколько неудачных атак, но в них не было связи, и люди, не обвыкшие к войне, увлечены будучи храбростию и бесполезно истощив усилия, понесли большой урон. С отличною неустрашимостью действовали полки кавалергардский и конной гвардии, и часть сего последнего, врубившись в конницу, взяла одного орла, но, общий испытав жребий, была опрокинута с потерею. Неприятель, одержав сии успехи, умножил войска свои против авангарда князя Багратиона, расположенного на конечности правого фланга, и против кавалерийских дивизий генерал-лейтенанта Эссена 2-го и генерал-адъютанта Уварова, которые до того сохранили места свои единственно по той причине, что неприятель обратил внимание в другую сторону, а их истребление определил впоследствии. Вся сия кавалерия состояла в команде австрийского генерала князя Лихтенштейна. Многие из полков врубались в неприятельские войска, но должны были уступать превосходным силам. При самом начале сражения генерал-майор барон Меллер-Закомельский с уланским полком его высочества цесаревича сделал блистательную атаку, опрокинул противостоящую кавалерию, рассеял часть ближайшей пехоты, но тяжелая рана, пресекшая его успехи, оставила его во власти неприятеля у самых пушек, которым угрожала его храбрость, и полк рассеянный обратился. В кавалерии нашей, точно как и в других войсках, действия по большой части были частные, без всякого взаимного вспомоществования.

И так с одного крыла до другого войска наши по очереди, одни после других, были расстроены, опрокинуты и преследуемы. Потеря наша наиболее умножилась, когда войска стеснились у канала чрезвычайно топкого, на котором мало было мостов, а иначе как по мосту перейти чрез оный было невозможно. Здесь бегущая конница наша бросилась вброд и потопила много людей и лошадей, а я, оставленный полками, при коих я находился, остановил свою батарею, предполагая своим действием оной удержать преследующую нас конницу. Первые орудия, которые я мог освободить от подавляющей их собственной кавалерии, сделав несколько выстрелов, были взяты, люди переколоты, и я достался в плен. Дивизия генерал-адъютанта Уварова, столпившись у моста, имела время осмотреться, что она бежала от малого числа неприятеля и что главные его силы остановились на возвышении, не спускаясь в долину. Прогнавшие нас были обращены в бегство и истреблены, и мне чрез самое короткое время возвращена свобода, когда я уже был близко от французской линии. Присоединяясь к остаткам истребленной моей роты, нашел я дивизию в величайшем беспорядке у подошвы холма, на коем находился государь. Холм занят был лейб-гренадерским полком и одной ротою гвардейской артиллерии, которые участвовали в сражении и потому сохранили устройство. При государе почти никого не было из приближенных, на лице его изображалась величайшая горесть, глаза были наполнены слезами. Здесь можно было видеть части почти всей армии, и если премудрая диспозиция нас разделила, то бегство соединило многих. На месте сражения оставили мы более шестидесяти орудий, и армия отступила…Но, к счастию нашему, время клонилось к вечеру, и неприятель далее болотистого канала нас не преследовал».

Отметим слезы на глазах молодого царя, это нам пригодится, но обратим внимание, что историки числят в потерях союзных войск 185 орудий, а Ермолов говорит только о 60. Но это орудия, потерянные на поле боя, или, если сказать правильнее, на поле избиения. В бою орудия отцепляются от передков и лошади, возящие орудия, отправляются в тыл, в безопасное место. И если противник внезапно нападает на орудия, как в случае с ротой самого Ермолова, то орудия без лошадей невозможно от противника увезти. Однако союзные войска были на марше, орудия были на передках – в орудия уже были впряжены лошади, – поэтому орудия можно было быстро увезти от французов, что и делали. Однако толку от этого было не много.

«Пред полуночью я получил приказание отойти, что должно было последовать гораздо прежде, но посланный офицер ко мне не доехал. В городке Аустерлице, давшем имя незабвенному сражению, нашел я арриергард князя Багратиона, который не хотел верить, чтобы могли держать одного меня в шести верстах впереди, и не восхитился сим распоряжением генерал-адъютанта Уварова. Прошедши далее четыре версты, прибыл я к армии, но еще не все в оной части собраны были и о некоторых не было даже известия; беспорядок дошел до того, что в армии, казалось, полков не бывало: видны были разные толпы. Государь не знал, где был главнокомандующий генерал Кутузов, а сей беспокоился насчет государя…На рассвете стали собираться разбросанные войска, и около десяти часов утра появилась неприятельская кавалерия, наблюдавшая за нашим отступлением. В сей день, по причине совершенного изнурения лошадей, оставили мы на дороге не менее орудий, как и на месте сражения».

Да, прямо скажем, как-то не очень это описание согласуется с тем, что написано об Аустерлицком сражении историками. По их описанию, это было пусть и неудачное, но как бы сражение. А по факту это был расстрел застигнутых на марше войск. И такое искажение уже и в те времена устраивало всех. С русско-австрийской стороны такая версия не так позорила не только императоров, но и участвующих в деле генералов и офицеров. И с точки зрения Наполеона выгодно было Аустерлиц представить именно так. Да, с точки зрения войны засада это тоже подвиг, но есть все же разница между убийством противника из-за угла и на дуэли.

По итогам войны царь наградил Кутузова орденом Св. Владимира 1-й степени, однако помнил и свои слезы, и через много лет, в письме сестре от 18 сентября 1812 г., у него прорвалось: «По воспоминанию, что произошло при Аустерлице из-за лживого характера Кутузова».

Давайте теперь попробуем понять, что именно мог иметь в виду Александр I под лживым характером Кутузова.

Все участники этого сражения, как и любого другого, вложили в него свой интеллект, свои идеи. Разумеется, огромное (но далеко не всегда определяющее) значение имеют плоды ума командующих. Плоды ума Наполеона на виду и понятны. Его уму противопоставляли результаты своего ума союзные генералы. Да, неудачно, но они пробовали это сделать. Австрийский генерал Вейротер вложил свой ум в план, императоры вложили свой ум в решение о его принятии. Но главнокомандующим был Кутузов. Где результаты его ума? Известно, что он был против и сражения, и против плана Вейротера. Это хорошо, но что предлагал сам Кутузов, ведь это его ОБЯЗАННОСТЬ!

Интересно, что это понимают даже современные историки, выдумывая за Кутузова такие бредовые предложение (типа увести войска в Россию), что он в гробу вертится. Но над тем, что именно предлагал делать Кутузов, ломал голову и Ермолов. Он рассказывает о различных соображениях, созревавших в головах участников событий, надо думать, уже после сражения, но о Кутузове пишет: «Армия наша получила повеление выступить вперед. Генерал Кутузов был противного мнения, и рассуждения на сей предмет были различные». Рассуждения иных лиц были, но что именно Кутузов предлагал, во исполнение своей обязанности главнокомандующего, осталось тайной.

Я эту тайну раскрою – он ничего не предлагал. И его мнение, «противное» против решения императора, это чистейшей воды интриганство. Если бы Кутузов что-то конкретное предлагал, но его решение не было принято императорами, он обязан был бы подать в отставку и освободить место иному генералу. Но Кутузов в отставку не подал, следовательно, согласился с тем, что предлагали другие. Но Кутузов, интригуя, принял все меры, чтобы их предложения обгадить. Зачем? Затем, что если бы дело кончилось удачей, то тогда он герой – ведь это он командовал! А в случае неудачи Кутузов мог заявить и заявлял, что «он ведь предупреждал!».

Кутузов органически боялся принимать собственные решения!

Напомню, что решение является плодом оценки обстановки, и если человек не верит в свои способности обстановку оценить, то он и не способен принять решение – он боится, что оно будет неправильным и повлечет неудачу Это не страх за собственную жизнь (храбрость Кутузова отмечал и Суворов). Это неверие в свой ум, в свой профессионализм, это страх бюрократа, которому очень хочется занимать свою должность, но не хватает знаний (чаще всего из-за лени), характера и, как итог, уверенности в том, что он справится с задачами, которые ему полагается решать. Отсюда стремление бюрократа любое, мало-мальски ответственное решение не самому принимать, а получать его в готовом виде от начальства, чтобы в случае неудачи на начальство же (или совет) и свалить вину.

Кутузов в своей карьере до Аустерлица показал себя очень храбрым офицером, но он никогда не воевал самостоятельно, он всегда был под командой, чаще всего Суворова. О Кутузове есть анекдот, в реальность которого приходится поверить. При штурме Измаила генерал-майор Кутузов с вверенной ему штурмующей колонной уже взошел на крепостной вал, но тут ему надо было принять решение, врываться в крепость или отойти? Он лучше всех видел обстановку, поэтому ему и надо было решать, что делать. Но он посылает к Суворову гонца с донесением о невозможности удержаться на валу. Суворов ответил, что он уже послал донесение императрице о том, что Измаил взят. Теперь все было в порядке, теперь Кутузов рванулся в крепость и получил за этот подвиг орден Св. Георгия 3-й степени. И чин генерал-поручика.

Однако не думаю, что царь назвал его лживым за бюрократическую трусость – за перекладывание решений на царя и Вейротера. Если бы Кутузов добросовестно исполнил свои обязанности главнокомандующего, то царь не мог бы иметь к нему претензий. Смотрите: Кутузов не подал в отставку, не дал заменить себя тем же, скажем, Багратионом, он согласился командовать войсками, то есть давать им команды во время боя. Поскольку в бою эти войска действовали на фронте не менее 4–5 км (а в походе расстояния были еще больше), то нужна была связь Кутузова с войсками, а в те времена связь без кавалеристов была невозможна. Но смотрите, что, по воспоминаниям Ермолова, происходило в союзных войсках утром в день Аустерлицкого сражения:

«Колонны пехоты, состоящие из большого числа полков, не имели при себе ни человека конницы, так что нечем было открыть, что происходит впереди, или узнать, что делают и где находятся ближайшие войска, назначенные к содействию. Генерал Милорадович на моих глазах выпросил по знакомству у одного шефа полка двадцать гусар для необходимых посылок». Как это понять? Как Кутузов собирался командовать, не получая донесений от войск?

Далее. В диспозиции Вейротер не указал противника, которого надлежало атаковать, в том числе и потому, что это было не его, начальника штаба, дело. В то время функции штабов были иные, да и начальники штабов так не назывались. Они назывались адъютантами или квартирмейстерами, и их задачей было довести войска до нужного места. Кстати, в XIX веке Академия Генерального штаба России называлась Школой колонновожатых. А указать войскам того противника, которого нужно уничтожить, это дело командующего. Но для этого командовавший войсками Кутузов обязан был «держать руку на пульсе» – ежеминутно знать, где находится противник. А для этого он обязан был вести непрерывную разведку за противником всеми средствами. В том числе средствами боевого охранения колонн, боевыми разведдозорами. Но, как видите, Кутузов не только не знал, где находятся французы, он, лишив войска кавалерийского охранения, вообще не сделал даже элементарного для предупреждения внезапного нападения. Ермолов сообщает:

«К сему прибавить надобно, что ни одна из колонн не имела впереди себя авангарда. Общий авангард всей армии находился весьма мало впереди и на самой конечности правого фланга, так что собою не закрывал он ни одной колонны, и армия в движении своем совершенно была открыта. Дивизия генерал-адъютанта Уварова отведена была довольно далеко назад, чтобы потом перейти ближе к правому флангу, где вся почти кавалерия соединена была особенно». Правый фланг был назначен действовать прямо на Брно по дороге, и по отношению ко всей армии это был хвост ее корпусных колонн.

Итак, пехота корпусов шла в темноту предрассветной ночи без авангарда, не охраняемая кавалерией и ничего впереди не видя, кроме дороги под ногами.

Как вы узнаете дальше, командование Кутузова и в 1812 г. сопровождал исключительный бардак в области организации управления войсками, но под Аустерлицем Кутузов, судя по всему, был еще и глубоко уверен, что французов поблизости нет, до места сражения еще идти и идти, поэтому ему нечего понапрасну суетиться со связью и охранением. Ну а солнышко взойдет, так и без кавалерии будет все видно. Ведь не самоубийцей же Кутузов был!

И получилось так. Молодой царь, не имея ни малейшего опыта командования, поручил Кутузову, как бы старому и опытному генералу, русскую армию, в ответ Кутузов важно надул щеки: «А как же, Ваше Величество, все будет в лучшем виде!» А сам не сделал даже элементарного во исполнение своих обязанностей.

Откуда скорее всего и царская обида на Кутузова за Аустерлиц: «Лживый!»

Кутузов и Жуков

При обсуждении приведенных выше особенностей Аустерлицкой битвы получил вопрос: был ли Кутузов реальным главнокомандующим в момент битвы или он самоустранился? Как он мог быть главнокомандующим и не командовать? В двух словах это не объяснишь.

Я понимаю, что этот вопрос читатели понимают плохо, поскольку или не имеют опыта работы с начальственными бюрократами, или не пытаются понять, что ими движет, – не пытаются понять мотивы их действий. Пусть меня простят за занудность, но я повторю еще раз и приведу в качестве разъясняющего примера аналогию.

Итак, работа любого человека состоит из трех составляющих: оценки обстановки, принятия решения и собственно действия (для командира – приказ войскам). Так поступают абсолютно все и всегда. Скажем, вы пришли в магазин, смотрите на витрину – это оценка обстановки, при которой вы прикидываете нужность вам выставленных товаров, их цену, наличие денег и прочее, что может подвигнуть вас на покупку. За оценку обстановки вы не несете ответственности – смотрите себе на товары сколько вам угодно. Ответственность наступает только за ваше решение: купить – не купить. Откажетесь – возможно, накажете себя тем, что упустите возможность купить нужную вещь или продукт по приемлемой цене. Примете решение купить – возможно, накажете себя ненужной вещью и бессмысленной тратой своего труда, выраженного в деньгах. Следующее действие – собственно покупка – уже не наказывается, это действие является следствием решения.

Итак, ответственность (наказание) – это следствие неправильного решения, неправильность решения зависит от вашей способности оценить обстановку, а ваша способность искать правильные решения – от вашего ума и опыта.

Вернемся к начальственным бюрократам.

Раз наказание наступает за неправильное решение, то глупый или малоопытный бюрократ всеми силами старается это решение сам не принимать! И чем он глупее, тем больше страшит его наказание за его решение – он понимает, что умное решение он не примет. Но он же обязан принимать решения и давать команды, раз залез в начальственное кресло!

И по мере укрепления бюрократической системы управления бюрократы, инстинктивно и смотря друг на друга, нашли выход из положения – научились сидеть в кресле начальника, но никаких ответственных решений не принимать. Способ довольно простой – надо, чтобы решение за тебя принял начальник. Идеально – прямой начальник, но сойдут суррогаты начальника – «закон», «инструкция», «приказ», «совет специалистов», «наука», «народный глас». И бюрократ будет до конца вертеться и крутиться, пока не вынудит начальника или его суррогат принять решение за себя.

Но этого маловато, поскольку бюрократ ведь обязан советовать начальнику, а начальник, даже приняв решение за бюрократа, потом может сказать: «Да ведь ты же был согласен и не предупредил меня, что это может так закончиться!» Поэтому мало того, что бюрократ не будет принимать свое решение, но он еще и будет критиковать и критиковать любое принятое решение, добиваясь вида, как будто его вынудили принять и исполнять это решение помимо его воли и вопреки его советам.

Начальникам это может и надоесть, и начальники потребуют от бюрократа его собственное решение – ведь бюрократ в своей должности обязан принимать решения. Вот тогда-то бюрократ выдаст свое настолько же заведомо «хорошее» и «правильное» решение, насколько и заведомо не приемлемое или заведомо не исполнимое.

Если взять пример сегодняшнего дня и «борьбу умных патриотов» за «народное счастье», то они отвергают любое реальное решение, скажем, участвовать в митингах за честные выборы, но, не краснея, предлагают нелепости, скажем, бесконечно «поднимать самосознание народа», срочно организовать «пролетарскую революцию» или силой «захватить власть». Разве плохо силой захватить власть? Очень хорошо! А можно? Спрятавшись под юбкой ужены – можно. Советовать.

Но вернемся к военным бюрократам. Итак, получив от начальника или его суррогата решение, бюрократы тупо, без добавления своего интеллекта к решению начальника, перебрасывают это решение войскам в виде своего приказа. И тогда если решение окончится победой, то бюрократы – герои, это они победили. Если решение закончится поражением, то дурак – начальник! Это ведь «он приказал», а я, мудрый бюрократ, «советовал не делать».

Вот аналог Кутузова из Великой Отечественной войны – Г.К. Жуков. Хорош тем, что и в старости не понимал, кем он был и что он делал, поэтому, в отличие от Кутузова, в мемуарах дает уйму примеров своего тупого бюрократизма.

К примеру, эпизод из периода битвы за Москву:

«В начале ноября у меня состоялся не совсем приятный разговор по телефону с Верховным.

– Как ведет себя противник? – спросил И. В. Сталин.

– Заканчивает сосредоточение своих ударных группировок и, видимо, в скором времени перейдет в наступление.

– Где вы ожидаете главный удар?

– Из района Волоколамска. Танковая группа Гудериана, видимо, ударит в обход Тулы на Каширу.

– Мы с Шапошниковым считаем, что нужно сорвать готовящиеся удары противника своими упреждающими контрударами. Один контрудар надо нанести в районе Волоколамска, другой – из района Серпухова во фланг 4-й армии немцев. Видимо, там собираются крупные силы, чтобы ударить на Москву».

То есть Сталин предлагал проявить инициативу, а именно – на отдельных участках фронта сосредоточить силы, превосходящие там силы немцев, и ударить по немцам, а не подставлять свои участки фронта для немецкой инициативы – под удары превосходящих на этих участках фронта сил немцев. Это аксиома войны. Настоящий полководец на месте Жукова тут же занялся бы поиском такого слабого участка фронта у немцев и разработкой плана нанесения удара.

Скажем, в это же время маршал Тимошенко сам, ведя ожесточенные оборонительные бои, соскребая резервы со второстепенных участков своих фронтов, без приказа Ставки и без ее помощи готовил операцию по разгрому 1-й танковой армии немцев ударом по ее флангу. Но Тимошенко был полководец, а Жуков вместо подготовки операции начинает «критиковать» решение Сталина:

«Какими же силами, товарищ Верховный Главнокомандующий, мы будем наносить эти контрудары? Западный фронт свободных сил не имеет. У нас есть силы только для обороны».

Иными словами, Жуков предлагает Сталину не мешать инициативе немцев, скапливающих на отдельных участках фронта превосходящие силы, уничтожать обороняющиеся советские войска по очереди. И не трогать у Жукова резервы, чтобы Жуков, после очередного уничтожения части советских войск немцами и прорыва ими фронта, мог бросать навстречу немцам эти резервы – войска с марша, не успевшие провести разведку, подтянуть артиллерию, подготовить позиции. Чтобы немцы уничтожали и уничтожали эти советские войска, пока не захлебнутся в их крови.

Сталин с таким полководческим решением не согласился:

«В районе Волоколамска используйте правофланговые соединения армии Рокоссовского, танковую дивизию и кавкорпус Доватора. В районе Серпухова используйте кавкорпус Белова, танковую дивизию Гетмана и часть сил 49-й армии».

Жуков, как видите, уже вынудил Сталина принять решение за Жукова – ведь это была обязанность Жукова найти у себя на фронте нужные силы, найти место контрудара и организовать войска для него. (Кстати, корпус Белова Сталин забрал у Тимошенко, которому тоже катастрофически не хватало сил для контрудара под Ростовом.) И вместо своей полководческой работы Жуков продолжает критиковать «глупое» решение Сталина:

«Считаю, что этого делать сейчас нельзя. Мы не можем бросать на контрудары, успех которых сомнителен, последние резервы фронта. Нам нечем будет тогда подкрепить оборону войск армий, когда противник перейдет в наступление своими ударными группировками.

– Ваш фронт имеет шесть армий. Разве этого мало?

– Но ведь линия обороны войск Западного фронта сильно растянулась; с изгибами она достигла в настоящее время более 600 километров. У нас очень мало резервов в глубине, особенно в центре фронта».

Как видите, Жуков упорно критикует и критикует все решения, которые бы ему ни предложили, хотя уже привел немцев к Москве и собирается немцам Москву сдать своим трусливым отказом от инициативных решений по их разгрому. Сталину надоедает изворачивающийся Жуков.

«Вопрос о контрударах считайте решенным. План сообщите сегодня вечером, – недовольно отрезал И. В. Сталин.

Я вновь попытался доказать И. В. Сталину нецелесообразность контрударов, на которые пришлось бы израсходовать последние резервы. Но в телефонной трубке послышался отбой, и разговор был окончен».

Как видите, Жуков получил то, что и хотел, – решение на инициативный контрудар принял не он, а Сталин, а Жуков это решение «мудро раскритиковал». А далее, чтобы понять, что делал Кутузов под Аустерлицем, обратите внимание, что делал Жуков под Москвой. Но сначала его сентенция, которая показывает, что даже к глубокой старости он так и не стал полководцем:

«Тяжелое впечатление осталось у меня от этого разговора с Верховным. Конечно, не потому, что он не посчитался с моим мнением, а потому, что Москва, которую бойцы поклялись защищать до последней капли крови, находилась в смертельной опасности, а нам безоговорочно приказывалось бросить на контрудары последние резервы. Израсходовав их, мы не смогли бы в дальнейшем укреплять слабые участки нашей обороны».

Как видите, Жуков и на пенсии плачет, что не смог войска, направленные на удар по немцам, подставить под удары немцев позже – когда немцы прорвутся. Не смог «израсходовать» их.

Ну а вот собственно интеллектуальная работа Жукова как полководца:

«Часа через два штаб фронта дал приказ командующим 16-й и 49-й армиями и командирам соединений о проведении контрударов, о чем мы и доложили в Ставку».

То есть Жуков не поехал на места ударов, не оценил обстановку, не принял ни малейшего собственного решения – Жуков приказал штабу, и штаб тупо перебросил приказ Сталина войскам.

А может, так и надо? Может, это и есть умственная работа настоящего полководца?

Нет! Решение на бой требует от командира не в штабе в носу ковыряться, а тысячи новых решений того, как организовать этот бой, и тысячи решений по ходу боя.

И пока Жуков перебрасывал приказ Сталина в войска, под Ростовом заболевший ангиной Тимошенко в постели неустанно готовил операцию – изучал разведданные и данные о силе собственных войск и занимался теми вопросами, которые командующие армиями сами не могли решить. Скажем, в полосе намеченного удара было много речушек, могли быть минные поля немцев, поэтому Тимошенко собрал с других армий необходимое количество инженерных и саперных батальонов для разминирования и строительства мостов. Были морозы, раненые не могли в таких условиях долго оставаться без помощи, и Тимошенко со всех городов в тылах фронта собрал санитарные машины и дополнил их армейскими автомашинами, в результате наступление ждали автоколонны, готовые принять и вывезти раненых. Командующие его армиями для подобных решения не имели власти, это мог сделать только Тимошенко.

Еще момент, для чего отвлекусь. Летом 1941 г. Жукову была поставлена задача окружить и уничтожить немцев в Ельнинском выступе, и для этого Жукову дали более чем достаточное количество войск. Жуков задачу выполнить не смог, мало этого, он и не вытеснил немцев из выступа – немцы сами вывели свои дивизии из Ельнинского выступа, поскольку им нужны были эти войска для наступления на Киев. Сначала немцы вывели танковые дивизии, заменив их пехотными, а потом и пехотные. Но характерный момент, который начальник Генштаба сухопутных войск Германии Гальдер отметил в своем дневнике: «…наши части сдали противнику дугу фронта у Ельни. Противник еще долгое время, после того как наши части уже были выведены, вел огонь по этим оставленным нами позициям и только тогда осторожно занял их пехотой. Скрытый отвод войск с этой дуги является неплохим достижением командования». То есть немцы уже вывели войска, а Жуков все еще молотил артиллерией по пустому месту.

А маршал Тимошенко воевал не так. В ночь перед атакой Тимошенко послал разведотряды посмотреть: не почувствовали ли чего немцы, не отвели ли за ночь свои войска, чтобы мы снаряды артподготовки выпустили по пустому месту? Точно! Немцы отошли на 8 км. Их догнали и уже тут накрыли артогнем. Мало этого, бои по уничтожению 1-й танковой армии немцев еще шли, а Тимошенко заметил, что на северном крыле его направления 34-й немецкий пехотный корпус неосторожно отделился от основной группировки немецких войск. Тимошенко тут же ищет незадействованные силы, создает группировку, окружает и уничтожает и этот корпус.

А вот результат полководца Жукова:

«Однако эти контрудары, где главным образом действовала конница, не дали тех положительных результатов, которых ожидал Верховный. Враг был достаточно силен, а его наступательный пыл еще не охладел. Только в районе Алексина нам удалось добиться значительных результатов: части 4-й армии противника здесь понесли большие потери и не смогли принять участия в общем наступлении на Москву».

И вот результат: Жукову дали огромные силы, забрали у Тимошенко и дали корпус Белова – немецкое проклятье 1941–1942 гг., а что толку? А кто виноват? Как кто? Конечно, Сталин – это же он принял решение нанести не готовым к бою немцам удар, а мудрый полководец Жуков предупреждал его этого не делать!

Вот и ответьте на вопрос – был ли Жуков реальным командующим или самоустранился от этой работы?

Вот так вел себя и «полководец» Кутузов под Аустерлицем, да и практически во всех битвах и кампаниях, в которых ему доверяли единолично командовать.

Глава 2 Армия без полководца

Последующая служба

После Аустерлица Александр I «задвигает» Кутузова в киевские губернаторы, но в 1808 г. Кутузов назначен командиром корпуса в воюющую в Румынии армию, которой командовал генерал-фельдмаршал А. Прозоровский. Кутузов участвует в неудачном штурме крепости Браилов, причем Прозоровский обвиняет его в неудаче, а Кутузов, что уже не удивляет, объясняет, что виноват Прозоровский, который начал штурм вопреки мудрым предостережениям Кутузова.

Попробовал немного разобраться, что там было. Апологет полководца Кутузова А. Шишов в книге «Кутузов. Фельдмаршал Великой империи» сообщает такие подробности.

Браилов три дня бомбардировался осадной артиллерией, и Прозоровский поручил Кутузову взять ее штурмом. Кутузов задумал хитрый план – взять крепость ночью тремя штурмующими колоннами. Этого показалось мало: «В начале штурма Кутузов решил предпринять военную хитрость: основную атаку сделать первой, а вторую ложной – демонстративной. Именно на нее должен был прийтись главный удар контратакующих турок». Вот эта хитрость такая большая, что я ее понять так и не смог, возможно, это хитрость самого Шишова, пишущего слова, не понимая, что они значат. Если первая атака основная, то она обязана была закончиться взятием Браилова, но тогда зачем была нужна еще и вторая атака – демонстративная? Короче, если это и не информация о Кутузове, то информация о тех, кто нахваливает его полководческие таланты.

Источник «Русская национальная философия» о штурме Браилова кратко сообщает так: «Браилов – осада и штурм Браилова корпусом под командованием генерала М. И. Кутузова (8 тыс. чел.) в апреле 1809 г. Крепость защищал 12-тысячный турецкий гарнизон. (Русско-турецкая война, 1806–1812). После трехдневного обстрела крепости командующий русскими войсками генерал-фельдмаршал А.А. Прозоровский отдал приказ штурмовать Браилов, несмотря на возражения Кутузова, считавшего штурм преждевременным. Войска пошли на приступ в ночь с 20 на 21 апреля без достаточной подготовки. С самого начала все пошло не по плану, поскольку сигнальная ракета к штурму была выпущена по ошибке на 4 часа раньше срока. Кроме того, не было доведено до конца сооружение траншей к крепостному валу, не проводилась рекогносцировка маршрутов движения колонн. Штурм длился всю ночь. К утру русские, потеряв более половины войск (5 тыс. чел.), были вынуждены отступить. 7 мая Прозоровский снял осаду Браилова и прекратил активные действия». Тоже, надо сказать, не для слабого ума. Чем Кутузову помешали траншеи, которые роются для осады, а не для штурма? Характерно и то, что ракета была пущена за 4 часа до начала, то есть в 19.00, когда еще было светло. И войска пошли на ночной штурм днем? А где был Кутузов?

А вот из дневника участника штурма князя В. Вяземского, командовавшего колонной егерей при штурме Браилова. Колонна, которой командовал Вяземский, сбилась с пути в темноте, попала в ров и подверглась уничтожающему расстрелу со стороны осажденных турок. В полку Вяземского было потеряно убитыми и ранеными почти две трети – около 900 солдат и офицеров. В итоге Кутузов нанес русской армии невосполнимые потери – 5 тысяч человек из 8 тысяч, имевшихся у него, и о Браилове в эту кампанию пришлось забыть.

Возникает вопрос: почему Кутузов, который, как видим, оказался не способным организовать штурм, решился на этот очень сложный для командования вид боя – штурмовать крепость ночью? Думаю, ответ в том, что Кутузов был участником штурма Измаила в 1790 г., а взявший Измаил Суворов начал штурм ночью, и к рассвету русские войска уже были на стенах. Кутузов тупо попытался повторить Суворова, но оказалось, что тот далеко не Суворов.

В любом случае под Браиловым мы видим повторение Аустерлица – такой же полный бардак в организации боя и командовании им, а в оправдание полководческой беспомощности рассуждения, что Кутузов, дескать, был против штурма.

Так или иначе, но царь счел правым Прозоровского, и отправил Кутузова… нет, не в его деревню без права ношения мундира, а губернатором в Вильно. Кутузов был непотопляемым полководцем.

И когда в 1809 г. умирает командующий генерал-фельдмаршал Каменский и дела в Румынии идут неважно, в марте 1811-го Кутузова назначают главнокомандующим Дунайской армии, численность которой определяется сегодня в 45 тыс. человек. Здесь считается, что Кутузов разгромил 60-тысячную турецкую армию под Рущуком, но на самом деле он просто отбил атаку турецкой армии, а сам отступил за Дунай. В этом сражении в открытом поле потери русских войск были в 500 человек, а туркам записали 5000. Кутузов оставил Рущук, а сам перешел на левый берег, преследуя его, турки тоже переправились частью сил. И вот затем следует исключительно красивая операция русской армии под Слободзеей.

Переправившиеся турки встали укрепленным лагерем близ Слободзеи, а основной их лагерь с запасами продовольствия и боеприпасов остался на правом берегу Дуная под Рущуком. Часто забывают, что совместно с армией Кутузова действовала и Дунайская военная флотилия, которая перерезала пути снабжения войск на левом берегу и обстреливала на нем турецкий лагерь. Однако в данном случае и Кутузов не оставался безучастным и направил 7,5 тыс. человек под командованием генерала Е. Маркова скрытно переправиться обратно на правый берег Дуная и внезапной атакой захватить турецкий лагерь у Рущука, разбив находящееся в нем и не ожидавшее нападения турецкое войско, как считается, в 20 тыс. человек. Марков это выполнил, однако, учитывая, что сам отряд Маркова потерял во время атаки всего 9 убитых и 40 раненых, как-то в большие тысячи разбитых турок не особо верится. Но в итоге лишенные подвоза боеприпасов и продовольствия турецкие войска на левом берегу начали терпеть огромные лишения, что и привело к их сдаче в числе 12 тысяч в конце ноября.

Если вдуматься в произошедшее, то Кутузов, имея даже многократное превосходство в силах, не рискнул сам дать туркам бой и дождался их сдачи. В любом случае, победа была полной, мало того, вызвала выгодные для России итоги.

Сосредоточивая к русским границам свои корпуса, Наполеон рассчитывал на союз с султаном, который Наполеон заключил весной 1812 г., рассчитывал, что Турция скует силы русских на юге. Но после сдачи своих сил у Слободзеи турки согласились на мир с Россией. Переговоры о мире в Бухаресте тоже вел Кутузов, и 4 мая 1812 г. он заключил мир, убедив турок принять очень выгодные для России условия – Бессарабия с частью Молдавии переходила к России. Но не только это было важно – накануне ожидаемой войны с Наполеоном освободилась Дунайская армия, которой впоследствии, в 1812 г., командовал адмирал Чичагов.

То есть заслуги Кутузова перед Россией в этих делах были несомненны, но надо оговорить, что к тому времени русские как-то привыкли бить турецких генералов, и, надо полагать, Кутузов не боялся их так, как боялся Наполеона.

Стратегия войны 1812 года

Считается, что Кутузов заманил Наполеона в глубь России, но на самом деле Кутузов к этому плану вряд ли имеет хоть какое-то отношение.

Напомню, что стратегия – это замысел того, как выиграть всю войну. В начале 1812 г. военный министр России М. Барклай де Толли запросил у начальника своей разведки соображения по поводу того, как вести назревающую войну с Наполеоном. Тогдашний начальник ГРУ, который назывался экспедитором 1-го стола секретной экспедиции Военного министерства, подполковник П. Чуйкевич, 2 апреля 1812 г. такую записку подготовил. В ее выводах он написал:

<§ 8.

Род войны, который должно вести против Наполеона.

Оборонительная война есть мера необходимости для России. Главнейшее правило в войне такого роду состоит: предпринимать и делать совершенно противное тому, чего неприятель желает.

Наполеон, имея все способы к начатию и продолжению наступательной войны, ищет Генеральных баталий; нам должно избегать генеральных сражений до базиса наших продовольствий. Он часто предпринимает дела свои и движения на удачу и не жалеет людей; нам должно щадить их для важных случаев, соображать свои действия с осторожностию и останавливаться на верном.

Обыкновенный образ нынешней войны Наполеону известен совершенно и стоил всем народам весьма дорого.

Надобно вести против Наполеона такую войну, к которой он еще не привык, и успехи свои основывать на свойственной ему нетерпеливости от продолжающейся войны, которая вовлечет его в ошибки, коими должно без упущения времени воспользоваться, и тогда оборонительную войну переменить в наступательную.

Уклонение от Генеральных сражений; партизанская война летучими отрядами, особенно в тылу операционной неприятельской линии, не допускания до фуражировки и решительность в продолжение войны: суть меры для Наполеона новыя, для французов утомительныя и союзникам их нестерпимыя.

Быть может, что Россия в первую кампанию оставит Наполеону большое пространство земли; но дав одно Генеральное сражение со свежими и превосходными силами против его утомленных и уменьшающихся по мере вступления внутрь наших владений, можно будет вознаградить с избытком всю потерю, особенно когда преследование будет быстрое и неутомительное, на что мы имеем перед ним важное преимущество в числе и доброте нашей конницы…»

Тут, в общем, разведка ошибалась, Наполеон имел как более численную кавалерию, так и лучше вооруженную за счет стальных кирас и касок. Тем не менее продолжим соображения:

«Из всего вышесказаннаго выводятся следующия правила:

1-е. Уклоняться до удобного случая с главною силою от Генерального сражения.

2-е. Не упускать случая, коль скоро Наполеон отделит где-либо часть своих войск, сосредоточить против них превосходнейшее число своих и истребить сию часть прежде, нежели он подаст ей помощь.

3-е. Безпрестанно развлекать внимание неприятеля, посылая сильныя партии иррегулярных войск безпокоить его денно и нощно, в чем мы имеем неоспоримое и важное преимущество.

4-е. Иметь несколько отделенных летучих отрядов из легких войск по одной или по две тысячи человек, которые должны поручены быть в команду отважнейшим офицерам из регулярных войск. Дело их есть прорывать безпрестанно неприятельскую операционную линию и действовать на флангах и в тылу неприятеля истреблением того, что будет им по силе и возможности».

Раньше мне казалось, что написанное выше абсолютно понятно, но, читая людей, занимающихся историей, пришел к выводу, что из всего написанного подполковником Чуйкевичем понимают только «заманить». Ну заманили, ну и что? Пограбил враг и ушел? А армия зачем нужна? Нет, речь идет о том, чтобы растянуть коммуникации противника и сделать их уязвимыми, вынудить противника разделиться и уничтожить его по частям. То есть уничтожить его вооруженной силой, а не надеждой на то, что он сам подохнет, иначе зачем нужна армия?

Это был стратегический замысел, и, надо полагать, и царь, и Барклай де Толли о нем молчали. Я так думаю потому, что командующий 2-й Западной армией Багратион, жаждавший боя с Наполеоном, после сдачи французам Смоленска писал: «Скажите ради Бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам? Чего трусить и кого бояться?» То есть, скорее всего, и Багратион не был в курсе дела о том, что замыслили царь и его военный министр.

Но недовольство отступающей и не дающей боя армией было всеобщим. Его сестра Екатерина писала: «Недовольство дошло до высшей точки, и Вашу особу далеко не щадят… Вас громко обвиняют в несчастье, постигшем Вашу империю, во всеобщем разорении и разорении частных лиц, наконец, в том, что Вы погубили честь страны и Вашу личную честь».

Царь не был свободен в этом вопросе – он, по своему смыслу царя, обязан был сделать то, на чем настаивало общество, – обязан был показать, что он защитник, а армию содержал на шее России для защиты России, а не для бегства от противника. После Смоленска 1-я и 2-я Западные армии объединились, нужно было давать бой, а для этого требовался главнокомандующий объединенных армий.

Кадры генералов

Обычно считается, что у любого начальника полно блестящих подчиненных, на самом деле хороший подчиненный – это большое счастье. Царь стоял перед трудным выбором: кому вверить объединенные войска. Уверяют, что Наполеон оценивал генеральский корпус России накануне войны 1812 года так: «Генералов хороших у России нет, кроме одного Багратиона». Трудно сказать, насколько это было сказано искренне, а не с умыслом, но это было сказано.

С другой стороны, у Беннигсена в воспоминаниях есть такие примечательные строки: «Это происходило в Тильзите во время мирных переговоров. Однажды я проходил мимо занимаемого Наполеоном помещения. Он послал ко мне офицера для сообщения мне его желания, чтобы я пришел к нему. Я имел честь быть введенным в его кабинет, в котором он находился один. После нескольких лестных для меня слов Наполеон сказал мне: «Итак, генерал, я был очевидцем ваших талантов и вашего благоразумия», – и придавая, как я мог заметить, особенное значение этому последнему слову. Не упрекайте меня, читатель, в излишнем самолюбии, побуждающем меня повторять эти слова императора Наполеона. Могу ли я быть нечувствительным к столь лестному для меня отзыву такого великого человека!»

Считается, что цари были совершенно свободны в своем выборе – делали что хотели, назначали на любые должности кого хотели. Это не так, цари, как и любые ответственные начальники, обязаны были поступать так, как это примет организация, в данном случае Россия или военные России, в противном случае указ будет саботироваться.

Как и во всем мире, военная каста России, помимо чинов, руководствовалась временем производства в чин. Даже официально, при равных чинах, главным был тот, кто получил чин раньше, более того, если чин давался не в награду, то повышать в чинах надо было сначала тех, кто раньше получил предыдущий чин. Это могло быть причиной откровенного неповиновения, к примеру, когда в 1788 г. князь Потемкин заболел и поручил командование армией генерал-аншефу Каховскому, генерал-аншеф Каменский, ссылаясь на старшинство, не захотел повиноваться Каховскому, за что и был уволен из армии. Знал, что будет уволен, но старшинство есть старшинство!

Считается, что Барклая де Толли не любили из-за того, что он немец и окружал себя немцами. Думаю, что дело не в этом: Барклай был сыном уже русского бедного дворянина, правда, выходца из немецко-шотландских родов. В этом смысле он был не менее русским, чем Багратион, тоже бывший первым поколением принявшего российское гражданство грузинского князя. Но когда весной 1809 г. царь произвел Барклая де Толли в генералы от инфантерии, в России было 46 генерал-лейтенантов, более старших по времени производства в этот чин. Их возмущение было таковым, что некоторые, как водится, демонстративно подавали в отставку, а на Барклая обозлились, считая его выскочкой.

Ермолов сообщает: «Барклай де Толли, быстро достигнувши чина полного генерала, совсем неожиданно звания военного министра, и вскоре соединя с ним власть главнокомандующего 1-ю Западною армиею, возбудил во многих зависть, приобрел недоброжелателей. Неловкий у двора, не расположил к себе людей, близких государю; холодностию в обращении не снискал приязни равных, ни приверженности подчиненных. Приступивши в скором времени к некоторым по управлению переменам, изобличая тем недостатки прежних распоряжений, он вызвал злобу сильного своего предместника, который поставлял на вид малейшие из его погрешностей». А «сильным предместником» Барклая был граф Аракчеев, имевший на царя огромное влияние и пользовавшийся особым царским доверием.

Кроме этого, надо сказать, что Багратиона произвели в чин генерала от инфантерии той же весной 1809 г., следовательно, и для него старшинство Барклая, пусть даже военного министра, было не очевидным. Кроме этого, Багратион был энергичным сторонником генерального сражения и по этой причине имел холодные отношения с Барклаем, который настойчиво проводил в жизнь принятый царем стратегический план заманивания Наполеона в глубь России и от генерального сражения уклонялся. Правда, повоевав в свое время и под командованием Кутузова, Багратион и о нем имел весьма плохое мнение, утверждая: «Этот гусь неприятеля в Москву приведет».

Но на тот момент генерал-фельдмаршал, который мог бы помирить свои чином всех полных генералов, в России оставался один, да и тот ослепший, престарелый и вышедший по этой причине в отставку генерал-фельдмаршал И. Гудович.

Думаю, что лучшим главнокомандующим был бы все же Беннигсен, имевший опыт побед над Наполеоном в труднейших боях. Но уж он-то был чистый немец, не принявший русского подданства ив 1818 г., испросив увольнение от должности, вернувшийся на родину в Ганновер. А вину за отступление русской армии возлагали не на царя, а как раз на немцев, даже Багратион. Кроме этого, Беннигсен имел старшинство производства в чине от 1799 г., а Кутузов от 1798-го.

И 17 августа 1812 г. (за 9 дней до Бородинского сражения) Кутузов вступает в командование соединенными армиями, а Беннигсен становится начальником штаба этих армий.

Осталось выбрать поле боя.

Немного о тактике того времени

Надо обсудить немного и вопросы тактики, иначе понять замысел Кутузова в Бородинской битве будет не просто.

В настоящее время тактикой считается искусство выиграть бой, но в исконном значении этого слова это искусство использовать местность для победы. То есть использовать ее для придания дополнительной силы свои войскам или, иными словами, для придания дополнительной поражающей силы имеющемуся у твоих войск оружию.

К тому времени артиллерия уже занимала определяющее значение в бою за счет того, что могла поражать пехоту и кавалерию с расстояния, когда те своим оружием еще ничего не могли ей сделать. Таким образом, идеальным полем боя в первую очередь была местность, на которой твоя артиллерия была бы особенно эффективна. Во вторую очередь, что, впрочем, требовалось и для артиллерии, прямо перед тобою должна быть местность с минимумом преград в виде рек, оврагов или лесов. Все эти препятствия были полезны только на флангах, чтобы фланги надежнее защитить, но на самом поле боя они служили препятствием не только противнику, но и своим войскам, поскольку препятствовали контратакам на понесшего потери противника – мешают его добить. Хотя, разумеется, в определенных случаях полководец мог использовать и препятствия с большим успехом, к примеру, как это сделал Кутузов под Слободзеей.

Русская полевая артиллерия стараниями графа Аракчеева к тому моменту была вооружена унифицированными в 1805 г. орудиями: 6– и 12-фунтовыми пушками (примерно 90-мм и 120-мм калибра) и гаубицами, которые назывались единорогами, калибра четверть– и полпуда (примерно 120– и 150-мм калибра). Пушки стреляли ядрами (сплошными чугунными шарами) и картечью (собранными в пакет чугунными пулями). Единороги стреляли гранатами (полыми чугунными шарами, в которые засыпался порох и которые, долетев до противника, взрывались, давая до 15 осколков) и картечью.

По противнику, который маневрировал на поле боя колоннами, огонь велся ядрами и гранатами, если колонны противника разворачивались в боевой порядок (в шеренги по три ряда) и приближались на расстояние менее 600 м, то дальней картечью, если подходил еще ближе – ближней. Ближняя картечь, в зависимости калибра орудия, состояла из пуль диаметром от 20 до 30 мм, числом до 150, дальняя – из пуль от 30 до 50 мм, числом до 60.

Предельная дальность стрельбы орудий того времени была менее 3 км даже для пушек, но большая дальность была бессмысленна, поскольку реальная местность редко давала возможность увидеть противника на таком расстоянии, а приборы того времени не давали корректировать огонь на больших расстояниях. Практическая дальность стрельбы (то есть когда огонь орудий более-менее эффективен) была до 1200 м для огня ядрами и гранатами, а картечью, как я уже написал, – ближе 600 м. Опыт предписывал на дальности свыше 850 м стрелять редко, чтобы иметь возможность тщательно прицелиться, на дальностях от 850 и до 600 м стрелять быстро, ну, а если противник подходил на расстояние ближе 600 м, то стрелять «стремительно». Обычная стрельба предусматривала темп один выстрел в минуту, «стремительная» – три, но с таким темпом стрелять можно было не более трех минут, то есть сделать не более 9 выстрелов подряд (иначе сильно разогревался ствол орудия).

Но была и тонкость. Если ядро падало на колонну сверху, а граната перед колонной, то они, конечно, ущерб противнику наносили. Но особенно эффективен был огонь, когда ядра и гранаты падали пред колонной и рикошетировали, то есть отскакивали от земли и летели дальше низко над землей. Попадая в колонну (или даже в боевой порядок противника при стрельбе ему во фланг или наискосок), такие ядра и гранаты наносили противнику особо большой ущерб. Причем, поскольку граната при одинаковом калибре имела вес всего в 2/3 от ядра, ядро было предпочтительней гранаты при стрельбе по скоплениям противника на дальних расстояниях – ядро и на таких расстояниях давало рикошет, в отличие от гранаты, которая на больших расстояниях падала отвесно, а осколков давала немного. Но чтобы ядро срикошетировало, надо было, чтобы оно упало на землю под малым углом, поскольку при больших углах падения оно зарывалось в землю. Эти малые углы на ровной местности могут быть только на небольших дальностях, но когда местность наклонена к противнику, то углы падения ядер на землю уменьшаются и дальность стрельбы рикошетом увеличивается, следовательно, резко возрастает и эффективность своей артиллерии. А у противника все наоборот: если он внизу, то даже при небольших расстояниях, когда ядро еще летит настильно, оно не даст рикошета, так как встретится с поверхностью склона под большим углом. Но для стрельбы рикошетом не годится просто горка или курган, тут нужна ровная местность, на километр-полтора понижающаяся к противнику. Но не более.

А дальше желательны препятствия – леса, идущие поперек фронта противника овраги или реки. Зачем? Чтобы противник за пределами дальности твоего артиллерийского огня не мог развернуть и построить большие массы своих войск и этими массами ударить по твоим войскам. Соответственно, у себя в тылу нежелательны никакие препятствия, никакие овраги, чтобы они не мешали тебе выстроить массу своих войск и ударить ею по противнику.

Однако и без этих тонкостей понятно, что занять возвышенности – это хорошо: с позиций у гребня возвышенности противник хорошо виден на больших расстояниях, видны его маневры. А резервы своих войск и их маневры легко спрятать за этим гребнем.

Кроме этого, построение фронта своих войск углом вперед – к противнику – было не выгодно. При прямом фронте артиллерия противника будет бить по развернутым в боевой порядок шеренгам, и в самом удачном случае ядро выбьет из этих шеренг трех солдат. Но когда фронт выдается к противнику, то его артиллерия с флангов имеет возможность стрелять вдоль шеренг наших войск, и их потери намного возрастают. Выгодно было строить фронт углом назад, тогда своя артиллерия имела возможность стрелять по шеренгам противника наискосок. В русской военной терминологии той поры такой огонь назывался «косвенным», позже – «перекрестным». Такой огонь ставил противника в положение, при котором как бы противник ни развернулся, а все равно будет подвержен огню в самом губительном его виде.

Продолжая обсуждать тактику в более широком смысле слова, затрону важнейший момент, казалось бы, понятный и известный с древнейших времен, а за два века до Бородино удачно сформулированный французским маршалом де Эстамп дела Ферте: «Бог всегда на стороне больших батальонов».

Вот давайте гармонию этой мысли проверим алгеброй, вернее арифметикой.

Предположим, у нас 100 солдат-роботов с одной и другой стороны, они стоят строем друг против друга (как реально и было в тех войнах) и стреляют друг в друга. Предположим также, что вероятность попадания с обеих сторон одинакова и равна 10 %. Посмотрим теперь, каковы будут потери сторон после 5 залпов. После 1-го залпа в строю каждой стороны останется по 90 солдат, после 2-го – по 81, после 3-го – по 73, после 4-го – по 66, после 5-го – меньше 60. То есть потери будут около 41 солдата. А теперь представим, что одна из сторон имеет не 100, а 200 солдат. Тогда после 1-го залпа у этой стороны в строю останется 190 солдат, а у противника – 80. После 2-го – 182 и 61, после 3-го – 176 и 43, после 4-го – 172 и 26, после 5-го – 169 и 9. Потери «большого батальона» – 31 солдат, «малого» – 91 солдат. Не только слабые потеряли более чем в два раза больше, но и сильные потеряли существенно меньше, чем в случае сражения равными силами.

А если это будут не роботы, а люди? Тогда солдаты большого батальона будут уверены, что победят, это даст им спокойствие и уверенность при прицеливании, они будут более точны и будут наносить более чем 10 % потери, а солдаты «малых батальонов» отчаются, будут думать, как бы отступить, сбежать, их огонь будет неточен.

Следовательно, главным в искусстве тактики является создание численного перевеса в бою. Кредо Наполеона: «Военное искусство – это умение быть сильнее противника е нужном месте и в нужное время». Как это сделать с точки зрения тактики всего боя? Если твоя армия численно больше, то тогда понятно, но тогда и противник будет избегать боя. А за счет чего создается численный перевес при равных силах? За счет того, что в армии называется инициативой, – это ты, а не противник, выбираешь место удара и численный состав ударных войск.

Наполеон был генералом ИНИЦИАТИВЫ. Инициатива была источником его побед.

В отличие от него, в русской армии господствовала оборонительная тактика. Да, были исключения даже в войне с французами, и тогда тоже добивались успеха, как, скажем, Милорадович под Кремсом в 1805 г. или Беннигсен под Пултуском в 1806-м, но в основном русские войска ожидали французов на оборонительных позициях.

Удивительно, но к тому времени и для пехотных полков оборонительный пехотный огонь по уставу стал основным. На штыковую атаку смотрели, как на вредное исключение. Причина была, полагаю, в слабом обучении войск маневрированию. Дело в том, что по уставу тех времен боевой порядок пехотного батальона представлял из себя три шеренги, простирающиеся на длину до 300 м. Эти шеренги во время боя должны были сохранять равнение, чтобы двигаться в указанном направлении и вести в этом направлении огонь. Шаг в строю был установлен не более 45–55 см (это при обычном шаге мужчины в 70 см) и тоже исключительно для того, чтобы не поломать строй. И штыкового удара, при котором батальон должен был рвануть вперед, боялись потому, что он сломает строй и превратит батальон в неуправляемые разрозненные кучи солдат.

Тут надо оговориться. Линия в три шеренги пехоты была наиболее эффективной по использованию солдат: при таком построении максимальное их количество стреляло и минимальное гибло от артиллерийского огня противника при сближении с ним. Так воевали несколько веков – полки и дивизии подходили к полю боя колоннами, но перед боем строились в несколько таких трехшереножных линий. Но при всей эффективности пехоты сами линии были крайне неповоротливы на поле боя, и было практически невозможно выполнить войсками при таком построении какой-либо маневр. И когда Фридрих II ввел «косую атаку» – атаку теми же линиями, но по флангу противника, – это в принципе ничего не меняло. Революцию в тактике сделал Наполеон.

Беннигсен рассказывает об этом так:

«Император Наполеон, этот великий полководец, очень хорошо рассчитал выгоду глубоких колонн для атаки перед системой тонких линий в три шеренги, от которой не хотели до сих пор отказаться. Он весьма легко опрокидывал и совершенно разбивал все армии, с которыми до настоящего времени вступал в сражение. При первом столкновении эти густые колонны, конечно, должны терять много людей от выстрелов неприятельской артиллерии, но коль скоро боевая линия прорвана этими массами, то ей нет более спасения». Обратите внимание, что до соприкосновения с линией противника атакующий колоннами несет большие, несоразмерные с линейным построением потери, которые тем больше, чем больше артиллерийского огня его встречает. «Эти колонны подвигаются вперед, не давая разорванным и рассеянным линиям время собраться и сомкнуться вновь. Ничто не может остановить наступления подобных колонн. Армия, раз уже порванная ими и не имеющая других масс, готовых удержать наступление этих сильных колонн, всегда будет совершенно разбита. По этой же системе тактики Наполеон, во всех своих предшествовавших войнах, разбивал до того сильно и окончательно все армии своих противников при первой с ними встрече, что для него было вполне достаточно одного сражения, чтобы принудить противника просить мира с величайшими пожертвованиями; этому можно привести очень много примеров».

Чтобы противодействовать такой атаке, Беннигсен применял следующую тактику (он и намека не делает, что он пионер, надо думать, что то же делал и Суворов):

«Я заключаю, следовательно, из этого, что для успешного сопротивления атакам таких больших колонн не существует другого начала, как действовать так же массами, как и французы, и всегда иметь под рукою наготове сильные резервы». Но какими массами? Беннигсен поясняет:

«Боевой порядок, мною устроенный, состоял в следующем. В первой линии каждый полк ставил свой третий батальон в резерв, на расстоянии ста шагов позади первых двух своих батальонов. Во второй линии каждый полк стоял в развернутых батальонных колоннах. Этим путем третьи батальоны первой линии, стоявшие в резерве, могли явиться на помощь этой линии весьма быстро, везде, где бы это оказалось необходимым, не прерывая линии.

Во всех сражениях я замечал преимущества этого боевого порядка перед обыкновенно приятой системой густых колонн, которую французская армия приняла для своих атак». Итак, встречал французов трехшереночный строй – наиболее эффективный для ведения пехотой ружейного огня и наименее уязвимый для вражеской артиллерии. Но затем стояли батальоны в колоннах – они-то, легко маневрирующие, и обрушивались на колонны французов, прорывающих боевые линии русских войск.

Напомню, что происходило в центре битвы под Прейсиш-Эйлау, в которой Беннигсен русские войска так и выстроил: «Генерал Дохтуров выслал им навстречу генерала Запольского с колонной из резерва. Она развернулась, и оба фронта очень близко подошли друг к другу, поддерживая беспрерывный огонь. Заметив, что неприятель остановился, генерал Запольский ударил в штыки, смял его и преследовал на значительное расстояние. Эта колонна французов потеряла очень много людей убитыми и ранеными. Кроме того, она лишилась орла и ста тридцати человек пленными. В то же самое время часть неприятельской колонны, поддержанная другою, подошла опять к первой линии нашего центра. Наши полки, наиболее близкие к ней, храбро встретили их штыками и обратили в бегство. Несколько полков, находившихся в резерве позади центра, воспользовались этой минутой и уничтожили большую часть этой колонны».

И, как вы увидите дальше, под Бородино русская армия именно так, как и считал нужным Беннигсен, и была построена.

Пожалуй, обзор тактических приемов надо закончить общими сведениями о пехоте и кавалерии.

В общем, пехотинец того времени – это солдат, вооруженный ружьем со штыком. Калибр в 1808 г. был стандартизирован и принят в 7 линий – 17,8 мм, вес пули – 25 г. Длина ружья со штыком – 189 см, вес около 4,5 кг. Но на самом деле применялись ружья самых разнообразных калибров и видов. Ружье заряжалось с дула, замок был кремневый, прицел постоянный, поэтому при стрельбе на предельную дальность в 200 м нужно было целиться «в шляпу», при дальности в 150 м – в пояс, начиная со 100 м – в колени или ниже. При трех шеренгах боевого порядка пехотного батальона в ряду было три солдата в затылок друг другу. Обычно они шли в двух шагах друг за другом, но при действии штыками задние прижимались к передним, чтобы помочь передним действовать штыками.

Пехотинцы делились по качеству и специализации. Лучшие по храбрости и опыту солдаты у себя в полку переводились в гренадеры, а каждый полк должен был ежегодно дать на комплектование гвардейских частей по 6 гренадеров, причем командиры полков предупреждались, что речь идет не о самых высоких солдатах, а о самых лучших.

Молодые, «проворные» и ростом не более 160 см солдаты направлялись в егеря. Егеря были во всех полках и в каждом батальоне, и в бою, при определении командиром батальона противника, с которым будет бой, егеря выбегали из боевых порядков батальона вперед и обстреливали этого противника, отступая к своему батальону, если противник наступал, или преследуя отступающего противника. Естественно, их обучали метко стрелять. Действовали егеря рассыпным строем, парами, на расстоянии 5 шагов от соседних пар, обычно в две шеренги. Взвод егерей в развернутом строю пехотного батальона был на левом фланге батальона. На правом фланге был взвод стрелков – самых метких солдат батальона. Эти тоже действовали, как и егеря. В батальоне было 8 взводов, остальные взводы были гренадерскими и просто пехотой, которая в пехотных батальонах называлась мушкетерами, а в гренадерских – фузилерами.

Гренадеры составляли и отдельные части и соединения – ударные войска. Были также и чисто егерские полки, задачей которых, помимо описанной, была защита лесов, в которых строй пехоты был невозможен, и вообще егеря действовали в труднодоступных местах, не позволявших пехоте действовать строем.

Мушкетеры, фузилеры и гренадеры часто стреляли (особенно залпом), практически не целясь – «в сторону противника». И хотя французы по стрелковой подготовке превосходили русскую армию, но, видимо, и у них целились только стрелки и егеря. Такая вот статистика. Под Бородино русская армия потеряла, скорее всего, 45 тыс. человек. Эти потери вызваны ружейным огнем, артиллерией и холодным оружием. Положим, что на ружейный огонь падает треть потерь, то есть 15 тыс. человек. Так вот, французы израсходовали в Бородинском сражении 1,5 млн патронов, то есть формальная эффективность ружейного огня даже у них была в пределах 1 % (на самом деле несколько больше, если учесть потерю патронов у убитых солдат). Кстати, французы в Бородинском сражении израсходовали и 60 тыс. артиллерийских снарядов. Тоже, надо сказать, эффективность артиллерии на первый взгляд не впечатляет, хотя в боях Второй мировой она была еще меньше.

И немного о кавалерии. Это самый дорогой род войск, эффективность которого со временем неуклонно падала. Так-сяк кавалерия еще могла бороться с кавалерией противника, но чем дальше, тем меньше она могла что-либо предпринять против пехоты.

Применительно к началу войны 1812 года и собственно к Бородинской битве русская регулярная кавалерия (без казаков) оказалась даже численно в два раза меньше наполеоновской, кроме этого, французы были представлены кирасирами – всадниками, у которых тело защищено стальной кирасой, а голова – стальным шлемом. По этой причине казаки, к примеру, должны были атаковать кирасира вдвоем: один стремился дротиком (коротким копьем) сбить кирасиру шлем, а второй – саблей поразить его в обнажившуюся голову.

И совсем бесперспективной была атака кавалерии на готовую к атаке пехоту. Вообще, как ни в каком другом роде войск, успех кавалерийской атаки определялся командиром. Во-первых, кавалерийский командир должен был быть безусловно дерзким храбрецом, чтобы без приказа сверху решиться на атаку Неудивительно, что прославленные в Великую Отечественную войну маршалы были, как минимум командирами кавалерийских полков в Гражданскую войну, к примеру, Буденный, Тимошенко, Рокоссовский, Горбатов. Во-вторых, кавалерийские командиры должны были иметь такое свойство, как глазомер, в данном случае они должны были чувствовать, успеют ли их конники доскакать до пехоты еще до того, как пехота подготовится к отражению атаки. Если успевали, то разгром пехоты был оглушительный (даже в Великую Отечественную войну), если не успевали – разгром кавалерии был оглушительный.

Приведу несколько примеров кавалерийских атак на пехоту войны 1812 года.

Первые два примера касаются Бородинской битвы.

Вот цитата из рапорта Барклая де Толли Кутузову о подробностях сражения под Бородино: «Во время сего происшествия (одной из атак французской кавалерии на батарею Раевского. – Ю.М.) неприятельская конница, кирасиры и уланы повели атаку на пехоту 4-го корпуса, но сия храбрая пехота встретила оную с удивительной твердостию, подпустила ее на 60 шагов, а потом открыла такой деятельный огонь, что неприятель совершенно был опрокинут и в большом расстройстве искал спасение свое в бегстве.

При сем особенно отличились Перновский пехотный и 34-й егерский полки, коим в каждую роту назначил по 3 знака отличия».

А вот из воспоминаний командира батальона о том, как лейб-гвардии Измайловский и Литовский пехотные полки приняли на себя атаку французской тяжелой кавалерии. Командир одного из батальонов В. Тимофеев приказал своим солдатам, перестроившимся в каре (прямоугольник из 4 рот), не стрелять, а лишь «махать штыками» (лошади боялись сверкающего металла) и «колоть в морду тех лошадей, которых кирасиры принудили бы приблизиться к фронту». Французы сначала замешкались перед каре, но пехота не стала ждать: «Я, – вспоминал Тимофеев, – скомандовав «ура», бросился с батальоном в штыки. Передние кирасиры были жертвою наших штыков, опрокинулись на свою колонну, смешали еще более оную и обратились все в бегство. Тогда я приказал открыть по ним батальный огонь, и тем было довершено поражение». (Батальный огонь – это огонь пехотинцев без команды, когда каждый солдат стреляет, когда хорошо прицелится.)

А вот эпизод воспоминаний прославленного партизана, профессионального кавалериста Дениса Давыдова, и в этом эпизоде кавалерист Давыдов восхищается гвардией Наполеона, хотя на самом деле это восхищение кавалериста хорошо обученной пехотой.

Начало ноября 1812-го, войска Наполеона бегут из России, а партизаны потрошат их колонны.

«Сего числа, на рассвете, разъезды наши дали знать, что пехотные неприятельские колонны тянутся между Никулиным и Стеснами. Мы помчались к большой дороге и покрыли нашею ордою все пространство от Аносова до Мерлина. Неприятель остановился, дабы дождаться хвоста колонны, бежавшего во всю прыть для сомкнутия. Заметив сие, граф Орлов-Денисов приказал нам атаковать их. Расстройство сей части колонны неприятельской способствовало нам почти беспрепятственно затоптать ее и захватить в плен генералов Альмераса и Бюрта, до двухсот нижних чинов, четыре орудия и множество обоза». То есть прекрасный результат атаки на не подготовившуюся к атаке пехоту. Однако далее: «Наконец подошла старая гвардия, посреди коей находился сам Наполеон. Это было уже гораздо за полдень. Мы вскочили на конь и снова явились у большой дороги. Неприятель, увидя шумные толпы наши, взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу. Сколько ни покушались мы оторвать хотя одного рядового от сомкнутых колонн, но они, как гранитные, пренебрегали все усилия наши и остались невредимыми… Я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих всеми родами смерти угрожаемых воинов! Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, в белых ремнях с красными султанами и эполетами, они казались как маков цвет среди снежного поля! Будь с нами несколько рот конной артиллерии и вся регулярная кавалерия, бог знает для чего при армии влачившаяся, то, как передовая, так и следующие за нею в сей день колонны вряд ли отошли бы с столь малым уроном, каковой они в сей день потерпели.

Командуя одними казаками, мы жужжали вокруг сменявшихся колонн неприятельских, у коих отбивали отставшие обозы и орудия, иногда отрывали рассыпанные или растянутые по дороге взводы, но колонны оставались невредимыми.

Видя, что все наши азиатские атаки рушатся у сомкнутого строя европейского, я решился под вечер послать Чеченского полка вперед, чтобы ломать мостики, находящиеся на пути к Красному, заваливать дорогу и стараться всяким образом преграждать шествие неприятеля; всеми же силами, окружая справа и слева и пересекая дорогу спереди, мы перестреливались со стрелками и составляли, так сказать, авангард французской армии.

Я, как теперь, вижу Орлова-Денисова, гарцующего у самой колонны на рыжем коне своем, окруженного моими ахтырскими гусарами и ординарцами лейб-гвардии казацкого полка. Полковники, офицеры, урядники, многие простые казаки бросались к самому фронту, – но все было тщетно! Колонны валили одна за другою, отгоняя нас ружейными выстрелами, и смеялись над нашим вокруг них безуспешным рыцарством.

В течение дня сего мы еще взяли одного генерала (Мартушевича), множество обозов и пленных до семисот человек; но гвардия с Наполеоном прошла посреди толпы казаков наших, как стопушечный корабль между рыбачьими лодками».

Я завел разговор о кавалерии и привел эти эпизоды, собственно, с одной целью – заставить задуматься над тем, почему Наполеон, прекрасный знаток военного дела, в Бородинском сражении посылал свою кавалерию атаковать русскую пехоту, готовую к бою? Ведь после этих атак батарея Раевского в наполеоновской армии получила название «кладбище французской кавалерии». Зачем он губил свой подвижный род войск в заведомо гибельных атаках? Полагаю, что это был жест отчаяния.

Но вернемся к Кутузову и рассмотрим его как тактика.

Выбор поля боя и расстановка сил

Итак, Кутузов принял армию и сразу же начал искать место будущего генерального сражения. Вообще-то, место поля боя подобрали еще до приезда Кутузова, в том числе и с точки зрения эффективности действия артиллерией, и даже начали строить укрепления, но Кутузову это поле боя не понравилось: «Князь Кутузов вознамерился дать сражение близ Колоцкого монастыря. Также производилось построение укреплений и также позиция оставлена. Она имела свои выгоды и не менее недостатков. Правый фланг, составляя важнейшие возвышения, господствовал местами на протяжении всей линии, но если бы невозможно было удержать его, отступление делалось затруднительным, тем более что в тылу лежала тесная и заселенная долина».

Как видите, Кутузов не руководствовался мыслью «сжечь за собою мосты», для него выгоды занятия «важнейших возвышений» меркли перед затруднениями отступления. И вот если эту мысль не проследить, то мы не поймем, какими критериями руководствовался Кутузов, выбрав для сражения местность за селом Бородино на Смоленской дороге.

В Интернете у одного из апологетов Кутузова прочел: «Выбирая позицию, Кутузов – один из самых блестящих тактиков военной истории – главным образом выбирал ее с точки зрения маневрирования и ведения прицельного огня артиллерией». Вывод поразителен уже тем, что даже этот источник сообщает, что половина артиллерии русской армии не была установлена на этих «прекрасных артиллерийских позициях» ни для «ведения прицельного огня», ни для какого иного и находилась к началу боя в резерве, черт знает где от места событий.

Бородинское поле удивило даже артиллерийского офицера Л. Толстого, и удивило именно несуразностью этого выбора: «Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему-нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте».

Возникает вопрос: почему Кутузов не дал сражение на более сильной позиции? Ответа у историков нет. И напрашивается первая беспокоящая мысль о том, что у Кутузова были какие-то свои резоны, о которых история умалчивает.

Позиция русской армии по условной прямой с северо-востока на юго-запад пересекала новую Смоленскую дорогу на Москву, идущую с запада на восток. Длина фронта была примерно 10 км (по прямой) от деревни Маслово до деревни Шевардино. По полю предстоящего боя протекала река Колоча – правый рукав Москвы-реки – и впадала в Москву-реку за правым флангом русских позиций. Правая половина фронта шла вдоль Колочи, имевшей очень крутой правый (русский) берег и низкий левый (французский) берег. Правда, и на левом берегу были возвышенности, однако они отстояли далеко от реки, образуя до воды низкий берег и болотистую пойму. Но далее, к левому флангу, позиции русских войск. Колоча текла с запада, поэтому линия фронта на левом фланге от реки отклонялась, оставляя между берегом и позициями достаточно пространства для действий французских войск – до 2 км в районе левого фланга.

Поперек русских позиций, из их тыла к реке Колоче, с расстояния примерно 5 (южный) и 8 (северный) километров шли два глубоких оврага, практически соединяющихся у реки, по дну оврагов к реке текли ручьи. Овраги были проходимы, но с точки зрения маневра русских войск это было очень неудобно. Ермолов вспоминает: «Рано утром князь Кутузов осматривал армию. Не всюду могли проходить большие дрожки, в которых его возили». А пушки везде могли проходить?

Итак, правый фланг русской армии с севера был защищен Москвой-рекой, с фронта крутым (метров 10–15) обрывом правого берега Колочи, слева (от левого фланга русской армии) правый фланг был отгорожен глубоким и длинным оврагом. Правый фланг фактически был крепостью, через которую и проходила новая Смоленская дорога. Скажем так, была прекрасная возможность пострелять по французам с высокого берега правого фланга и удобно отступать по этой дороге дальше на Москву и за Москву.

^{Схема Бородинского сражения}

А левый фланг шел через чистое поле, упираясь в очень условное препятствие – леса, скорее даже рощи. Поскольку эти рощи защищали фланг уж очень условно, то у деревни Шевардино 6 тыс. рабочих построили полевую земляную крепость – редут. Смысл Шевардинского редута многим историкам непонятен, поскольку он никак не защищал выхода французов в тыл левого фланга с юга, а сам редут, открытый со всех сторон, защитить было очень тяжело. Это было попыткой хоть как-то улучшить заведомо негодное для битвы поле боя.

Что еще важно понимать: на юге, параллельно новой Смоленской дороге, из Ельни шла старая (почтовая)

Смоленская дорога, а километрах в 10 в тылу нашей армии старая дорога почти вплотную подходила к новой Смоленской дороге. То есть если бы Наполеону не нужно было разгромить русскую армию, а просто быстро дойти до Москвы, и если бы он пошел по старой дороге, то обошел бы русскую армию, оказавшись у нее в тылу. И возможность каким-то соединениям французской армии (той же коннице) выйти в тыл Кутузову по этой дороге у французов сохранялась все сражение, и они пытались это сделать.

Что вообще становится понятным после обозрения карты Бородинской битвы? Что не только Наполеон, но и никакой дурак не стал бы атаковать правый фланг русской армии. Ведь атаковать пришлось бы под русским огнем с высокого берега. Правый фланг был заведомо бездействующим, и было совершенно понятно, что все события обязаны были происходить на левом фланге.

Так оно и было. 24 августа подошел французский авангард и ударил по Шевардинскому редуту, который мешал переправе и развертыванию французской армии. Разгорелся ожесточенный бой, в ходе которого редут переходил из рук в руки и в конце концов остался в наших руках, но, ввиду его изначальной бесполезности, редут ночью оставили.

Правда, уже к этому времени стало понятно, что выходу французов через левый фланг в тыл противопоставить нечего, и фронт русских войск загнули на юг. У деревни Семеновское спешно строились полевые укрепления – флеши, названные впоследствии «Багратионовы», – это был центр левого фланга. Левой оконечностью фланга была стоящая на старой Смоленской дороге деревня Утица, а правой – высота с батареей, впоследствии названной «батареей Раевского». В этом месте фронт всей армии ломался, выдаваясь углом вперед, – заведомо убийственное для армии построение. А в тылу фланга оказался южный (Семеновский) овраг, мешавший быстро подать в передовую линию большую массу войск, – опять убийственное построение.

^{Правый (русский) берег р. Колочи уд. Горки. На берегу русскими было выстроено 4 батареи (на 34 орудия)}

Таким образом, позиция была исключительно мерзкой – такой, на которой местность никак не используется для повышения эффективности своего оружия, а конфигурация фронта дает преимущество противнику, особенно в артиллерии. Опытный артиллерист Ермолов написал о получившейся на начало битвы позиции: «Но в то же время преломление линии, образуя исходящий угол, давало неприятелю выгоду продольных рикошетных выстрелов». И какую выгоду!

Барклай де Толли пишет в рапорте об этом сражении: «В сей позиции сии войска стояли под перекрестным огнем неприятельской артиллерии; с правой стороны от той части, которая действовала против центра армии и вышеупомянутого кургана, и сия неприятельская артиллерия даже анфилировала (простреливала вдоль. – Ю.М.) нашу линию, с левой стороны от той части, которая овладела всею позицией 2-й армии; но дабы сделать преграду неприятельским успехам и удерживать остальные, нами еще занимаемые места, не можно было избегнуть сего неудобства, ибо в противном случае мы должны были бы оставить вышеупомянутый курган, который был ключ всей нашей позиции, и сии храбрые войска под начальством генерала от инфантерии Милорадовича и генерал-лейтенанта Остермана выдержали сей страшный огонь с удивительным мужеством».

Раз уж так получилось, раз уж Кутузов с точки зрения тактики выбрал позицию исключительно бездарно, то что было делать? Нужно было усилить ее огневую защиту – заполнить левый фланг войсками и артиллерией, чтобы артиллерийских стволов хватало не только для поражения пехоты, но и для сбития французских батарей.

Напомню, что французы атаковали колоннами, и эти колонны были исключительно уязвимы от огня артиллерии при подходе к нашим боевым линиям. Когда колонны прорвутся, тогда войска перемешаются и артиллерии тяжело стрелять, но пока они идут – это идеальная цель! Вот цитата из рапорта командира 4-го кавалерийского корпуса генерал-майора Сиверса:

«Когда две передние флеши нашими войсками оставлены были, усмотрел я намерение неприятеля, в нескольких колоннах пехоты и кавалерии следующего, под прикрытием тиральеров (легкие войска, стрелки. – Ю.М.) обойти наш левый фланг, через что зайти в тыл всей нашей позиции и отрезать корпус генерал-лейтенанта Багговута. В ту минуту взяты мною от ближайшей батареи два батарейных орудия и три легких и поставлена батарея гораздо впереди 2-й армии на пригорке возле самого лесу; действие картечных выстрелов по оным колоннам было столь разительно, что колонны были опрокинуты и неприятель уже не осмелился повторить атаку, но, усмотрев вскоре батарею, старался сбить мною поставленную…» Всего пять орудий смели атаку нескольких колонн французов!

И вот теперь ответьте на вопрос: как Кутузов распределил силы между правым, заведомо бездействующим флангом, и левым, по которому назавтра ожидался удар основных сил Наполеона? Правильно: он на правый фланг поставил две трети сил и артиллерии, а на левый – одну треть! Почему?!

Правый фланг занимала 1-я армия Барклая де Толли, левый – 2-я армия Багратиона. У 1-й армии было и за ней закреплялось 420 орудий, за 2-й – 204. Кутузов заведомо обрекал пехотные корпуса 1-й армии (Богговута, Остермана-Толстого и Дохтурова) на бездействие в битве, а два корпуса Багратиона (Раевского и Бороздина) – на уничтожение.

Протестовали против такой диспозиции остальные генералы? Можно не сомневаться, что Багратион не молчал, но Ермолов этого не слышал, зато слышал, как протестовал начальник штаба Беннигсен.

«25-го августа армии в полном бездействии обозревали одна другую. В ночи взят у нас редут при селении Шевардине; из него видно левое наше крыло со всеми недостатками местности, недостроенными укреплениями, и не могло быть сомнения, что оно будет предметом атак, и уже в том направлении замечены генералом Беннигсеном главные силы неприятеля, хотя по превосходству повсюду было их достаточно. Исправляя должность начальника главного штаба всех действующих войск при князе Кутузове, он предложил, как меру предосторожности, сократить линию заблаговременно, оставя на правом крыле, в лесу и засеках, несколько егерских полков, два пехотные корпуса, бесполезно стоящие поблизости, передвинув к центру, дабы могли вспомоществовать 2-й армии; предложение не уважено!

…Генерал Беннигсен остановил его у возвышения, господствующего над окрестностию, на котором конечность крыла 2-й армии (правого) занимала только что начатое укрепление, вооруженное 12-ю батарейными и 6-ю легкими орудиями. Прикрытием служила пехотная дивизия корпуса генерала Раевского. Возвышение это называл генерал Беннигсен ключом позиции, объясняя необходимость употребить возможные средства удерживать его, ибо потеря его может быть причиною гибельных последствий. Князь Кутузов ограничился тем, что, не изменяя положение 1-й армии, приказал левое ее крыло довольно далеко отклонить назад, отчего конечность избегала внезапных атак скрывающегося в лесу неприятеля и возможности быть обойденною.

…Если бы по настоянию генерала Беннигсена II-й и VI-й корпуса прежде сражения поставлены были ближе и в непосредственное сношение со 2-ю армиею, при содействии их войска, их составляющие, не одни противостали бы непрестанно возобновляемым с чрезвычайными усилиями атакам неприятеля. Армия не подверглась бы ужасному раздроблению. Не так далеки были соображения Кутузова, и то доказали последствия».

Протест генералов Кутузов, по-видимому, не мог так просто игнорировать, и он 25-го, в день перед сражением, передает Багратиону из своего огромного резерва корпус Тучкова, но как передает! Формально корпус передавался 2-й армии, но Кутузов приказал этому корпусу стоять на старой Смоленской дороге за батареей и войсками, оборонявшими перед этим корпусом деревню Утицу Кутузов поставил его в это место якобы для засады, но на кого он устраивал засаду в тылу своих войск? Рано утром в день битвы Беннигсен, втайне от Кутузова, своей властью снял этот корпус «из засады» и перевел на высоты у крайней оконечности левого фланга. Его за это ныне попрекают – нарушил хитроумные планы Кутузова! Какие? Какой противник мог беспечно проходить мимо выбранного Кутузовым места, чтобы целый пехотный корпус мог на него внезапно напасть?

Теперь об обязанности Кутузова проявить инициативу в битве, то есть самому ударить по французам. Ведь все его командование битвой выглядит очень сомнительно именно с полководческой точки зрения. Ермолов пишет: «Недостаточны были средства наши, и князь Кутузов, пребывающий постоянно на батарее у селения Горки, не видя близко мест, где явно было, сколько сомнительно и опасно положение наше». Автор статьи в Википедии, оправдывая то, что Кутузов на правом фланге запер в бездействии главные силы армии, пишет: «По замыслу Кутузова такая мощная группировка войск надежно прикрывала московское направление и одновременно позволяла при необходимости наносить удары во фланг и тыл французских войск». А историк Тарле приводит и слова Кутузова: «Когда неприятель… употребит в дело последние резервы свои на левый фланг Багратиона, то я пущу ему скрытое войско во фланг и тыл». Во как!

Хотелось бы, чтобы это было так, поскольку позиция у Бородино уж больно напоминала ту позицию, в которой Кутузов одержал красивейшую победу над турками год назад, когда он ударом на другом берегу Дуная по турецкому тылу запер переправившихся через Дунай турок в их лагере и заставил сдаться. Здесь, у Бородино, тоже была похожая ситуация, хотя Колоча – это, конечно, далеко не Дунай.

Но главные силы (правый фланг) Наполеона оказались на правом берегу, а тылы (левый фланг) на левом.

И было исключительное место для осуществления такого удара по тылам Наполеона – деревня Бородино, расположенная на левом, французском берегу. К ней вел мост через Колочу, эта позиция была ограждена двумя оврагами, в вершинах оврагов была господствующая над местностью высота (на которой французы потом поставили батареи для обстрела нашего берега). Этот плацдарм легко укреплялся, завести бы сюда 1–2 бездействовавших на правом фланге корпуса (тысяч 20–30 пехоты) и артиллерию из резерва, и Наполеон был бы поставлен в тяжелейшее положение и, скорее всего, не переправлялся бы на правый берег, пока не разрешил бы вопрос с этой проблемой. При этом его войска стали бы углом вперед, подвергаясь перекрестному огню артиллерии 2-й армии и артиллерии с этого плацдарма у Бородино. Кутузов это видел. Я так уверенно пишу потому, что он имитировал подготовку такого удара – он создал плацдарм вокруг Бородино. Но как!

Бородино защищали две пушки и гвардейский егерский полк. Во-первых, егеря не приспособлены для защиты таких объектов, потом, это вообще не силы – в егерском полку было даже по штату менее 1400 строевых (в пехотном – более 1900). Кроме того, егеря, прекрасно отбив атаки французов 24 августа, 26-го встретили врага так, что цензурных слов не хватает.

И грянула битва

Статья в Википедии сообщает: «В 5.30 утра 26 августа более 100 французских орудий начали артиллерийский обстрел позиций левого фланга. Одновременно с началом обстрела на центр русской позиции, село Бородино, под прикрытием утреннего тумана в отвлекающую атаку двинулась дивизия генерала Дельзона из корпуса вице-короля Италии Евгения Богарнэ. Село оборонял гвардейский Егерский полк под командованием полковника Бистрома. Около получаса егеря отбивались от 4-кратно превосходящего противника, однако под угрозой обхода с фланга вынуждены были отступить за реку Колочу. Вслед за ними переправился и 106-й линейный полк французов. Командующий 1-й Западной армией Барклай де Толли направил на помощь 1, 19 и 40-й егерские полки, которые контратаковали французов, сбросили их в Колочу и сожгли мост через реку. В результате этого боя французский 106-й полк понес тяжелые потери».

А Ермолов исправляет в этой красивой версии: «В баталионе на аванпостах до того была велика беспечность, что многие нижние чины спали, снявши мундиры. Прочих баталионов в равной степени была неосторожность, но немного менее беспорядков». То есть гвардейские егеря проспали атаку и удрали на правый берег в подштанниках, после этого плацдарм закончился не начавшись. Надо думать, к великой радости Кутузова, поскольку теперь было хорошее оправдание тому, почему он не мог проявить инициативу ударом по тылам Наполеона, – не стало плацдарма.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.