— Как хотите, но я позвоню в магазин и предупрежу их.
— Не будьте дитятей, Росс. Чарлз Майер — старая лиса. Все, что у него в магазине, — трижды застраховано. К тому же лишиться такой рекламы… Не будьте наивны.
Шефу явно надоел разговор, и он упорно пытался поставить свой «паркер» так, чтобы он стоял вертикально. Но ручка никак не желала сохранять равновесие, и Рональд Барби, не привыкший встречать сопротивления со стороны как живого, так и неживого инвентаря газеты, изо всех сил стукнул ею по столу.
Теперь Дэвид ясно слышал звук мыслей шефа: «Черт знает кого мы держим в газете! При случае надо будет выгнать этого идиота».
— Благодарю вас, мистер Барби, за то, что вы такого высокого мнения обо мне, — сказал Дэвид и посмотрел в глаза редактору.
Тот не снизошел до объяснений, лишь мысленно выругался: «Кретин!»
Барби оказался прав, подумал Дэвид, отодвигая телефонный аппарат. Никто в магазине не хотел с ним и говорить. «Мы это слышим каждый день», — сказал кто-то раздраженно и бросил трубку.
Дэвид не считал себя ни хорошим, ни плохим человеком. Подобно подавляющему большинству людей он вообще никак не классифицировал себя с моральной точки зрения. Ему достаточно было того, что он любил себя любовью не пылкой, но достаточной, чтобы жить с собой в мире и гармонии, с людьми же он тоже сосуществовал, избегая бесплодных ссор и бесконечных выяснений отношений.
Возможно, что при обычных обстоятельствах он прожил бы всю жизнь, ни разу не задумавшись по-настоящему над тем, что хорошо и что плохо. Он шел бы, не спотыкаясь о моральные кочки, и в случае необходимости легко бы перепрыгивал их.
Но события последних двух дней, столкнувшие его с привычной твердой дорожки нравственного бездумья в зыбкое болото выбора, тревожное ощущение атмосферы, насыщенной сплошной неискренностью, — все это заставляло Дэвида думать над вещами, для него непривычными. Чувство восторга от приобретенного дара постепенно тускнело и исчезало.
«Если при ограблении магазина действительно погибнут люди, — думал он, — я тоже буду виновен в этом. Я не святой, но я не хочу смертей на своей совести».
Он вышел из редакции и отправился в полицию.
Полицейское управление Аплейка встретило его знакомым и специфическим запахом полицейского участка, запахом, одинаковым от Нью-Йорка до Пасадины. Он кивнул знакомому сержанту, хлопнул по плечу репортера из конкурирующей газеты и вошел в кабинет капитана полиции Эрнеста Фитцджеральда. Капитан, грузный мужчина средних лет, изнемогавший от борьбы с растительностью — волосы буйствовали не только на его массивной голове, но росли в ушах, на ушах, на носу и в носу, — встретил его хмуро и настороженно. Он не любил журналистов и не особенно доверял им.
— Видите ли, капитан, — сказал Дэвид, — сегодня мы с вами, если вы не возражаете, поменяемся ролями. Обычно репортеры пытаются вытянуть из вас информацию. Я же хочу, чтобы вы выслушали меня.
Кислое лицо капитана приобрело еще и выражение горечи.
— Ну конечно, — сказал он угрюмо, — мало того, что ваша газетенка каждые несколько дней исполняет на мне джигу, я еще должен выслушать ваши лекции. Или вы пришли расцеловать меня и пожать мне руку?
— Бросьте, капитан, я серьезно. У меня есть информация. Вы знаете ювелирный магазин Чарлза Майера на Рипаблик-авеню?
— Вы хотите подарить мне диадему?
— Завтра в восемь часов вечера на магазин будет совершен налет. Грабители подъедут на двух машинах: на сером «плимуте» и голубом «шевроле».
— Может быть, вы заодно скажете, как их зовут и что именно они собираются похитить у Майера?
— Я не шучу, капитан. Это правда.
— Послушайте, Росс, у меня сегодня неподходящее настроение для шуточек.
— Капитан, я повторяю: это не шутка. Видите ли, я случайно подслушал разговор.
— Ну конечно, небольшая группа гангстеров громко обсуждала детали налета где-нибудь в ресторане. Не морочьте мне голову.
— У одного из них мохнатые брови и усы щеточкой.
Капитан Фитцджеральд внимательно посмотрел на Дэвида. Мысли его теперь неслись, словно машины на супершоссе: «Что это значит? Человек с усиками — похоже, что это Руффи… Откуда он знает?.. При всех обстоятельствах с Руффи лучше не связываться. Тем более что у Росса нет никаких доказательств. Нет, с Руффи лучше не связываться, даже если Росс что-то знает…»
— Бросьте, Росс, — сказал капитан. — Вы просто хотите разыграть меня. Капитану Фитцджеральду мерещатся налеты. Отличный материал. Я вас вижу насквозь.
— Даю вам честное слово, капитан. Третий раз повторяю вам, что я не шучу.
— Ах, Росс, Росс! Вы же прекрасно знаете, что значит честное слово репортера. Вы еще молодой человек, а я уже был патрульным полицейским, когда ваш «Кларион» ходил в пеленках и мочился под себя.
Дэвид медленно встал. Он знал, что не нужно говорить того, что он хотел сказать, но не мог удержаться:
— Вы боитесь связываться с Руффи. Вы допускаете, что я говорю правду, но вы не хотите связываться с Руффи.
— А вы уверены, что это Руффи? — медленно спросил капитан и подумал: «Он что-то знает. Он знает, что это Руффи. У Руффи такие связи, что он еще ни разу не сидел за решеткой. С ним лучше не связываться!»
— Это не я уверен. Это вы уверены. — Дэвид уже не мог остановиться. — Это вы уверены, что с ним не стоит связываться и что у него есть связи…
Капитан медленно выпустил из легких воздух и взглянул на Дэвида. В глазах его тлел страх. Можно один раз угадать мысли, но два… Это начинало походить на какое-то наваждение.
— Дело не в наваждении, мистер Фитцджеральд…
«С ума сойти! — слышался бесплотный и испуганный звук мыслей капитана. — Или это галлюцинация, или…»
— Или что? — спросил Дэвид, не сводя глаз с капитана.
— Убирайтесь отсюда, щенок! — заревел капитан, подымаясь из-за стола. — Оставьте свои гипнотические фокусы для вашего вонючего листка. Если вы еще раз сунетесь в полицию, пожалеете, что родились…
— До свидания, капитан, — сказал Дэвид и прикрыл за собой дверь.
3
— Я так волновалась, Дэви, — сказала Присилла, подставляя для поцелуя щеку. — Когда ты позвонил, я думала, что умру от беспокойства.
«Только бы не испортил прическу», — подумала она при этом, и Дэвид отскочил от нее, словно наткнулся на колючую проволоку.
Присилла быстро взглянула на него и спросила:
— Что с тобой, милый?
При этом мысли ее прошептали; «Не хватает еще, чтобы он сошел с ума».
— Скажи мне, Прис, ты любишь меня?
Присилла заложила руки за голову и откинула голову назад, улыбнувшись томно и снисходительно. Улыбка согласно международному коду влюбленных должна была означать: «Глупый, как ты можешь спрашивать об этом?» Именно так воспринимал ее раньше Дэвид, и где-то в сердце у него при этом всегда взрывались маленькие теплые бомбочки и наполняли его переливающей через край нежностью к этим лучащимся глазам, к чуть припухлым губам, к стройному телу.
Но теперь он уже не мог довольствоваться тем кодом, которым пользовался раньше. Код оказался двойным, и тайное его значение затмевало очевидное.
Он поднял глаза и заметил быстрый взгляд, который она бросила на зеркало. В зеркале она отражалась сбоку — вернее, в три четверти.
Мысли, такие же быстрые, как и взгляд, торопливо прокомментировали отображение: «Надо почаще так закидывать руки… Получается очень красивая линия груди. Как на обложке «Лайфа»… Он все-таки меня любит… Не может оторвать глаз… Я его понимаю…»
— Почему ты так смотришь на меня, Дэви-дурачок?
Если бы несколько дней тому назад Дэвид вдруг узнал, что Присилла, его Присилла, меньше всего думает о нем, он был бы потрясен. Но после пробуждения в больнице мир все время сообщал ему о себе двумя одновременными радиопередачами. Первая предназначалась для всех, была тщательно отредактирована и отлично отрепетирована, вторая же звучала в звукоизолированных студиях чужих мыслей. Он даже не испытывал горечи. Всеобщая ложь начинала казаться ему основным законом общества, и он был достаточно честен с собой, чтобы не выделять себя в особое исключение. Он вдруг вспомнил, как, проведя несколько часов у Присиллы, иногда испытывал острое желание оказаться у себя дома с детективом в руках и при этом говорил: «Как мне тяжело уходить от тебя…»
Если бы сейчас, тут же он вдруг потерял свой странный дар, он, наверное, женился бы на Присилле и Прожил с ней долгую жизнь. Две неискренности под одной крышей могут в конце концов прекрасно уживаться. Правда относительна, ложь же всегда абсолютна. Правда громоздка и неудобна в обращении, ложь портативна и отлично устанавливается в любом помещении, особенно в спальне.
Но теперь Дэвид ничего не мог поделать с собой. Между ним и Присиллой внезапно возник невидимый барьер, который он не мог перешагнуть, обойти, отыскать в нем проход. За этим барьером Присилла, развенчанная и беспомощная, безжалостно освещалась ярчайшим прожектором. Он не только освещал ее, убивая спасительные полутени и полумрак традиционной любви, он просвечивал ее насквозь. Дэвиду казалось, что он одновременно видит перед собой цветную ретушированную фотографию и рентгеновский снимок. Боже, как только люди могут любоваться красавицами, не видя костей скелета!.. «Впрочем, в нашем обществе, — подумал Дэвид, — все держится на утаивании информации. Кандидат в сенаторы, клянясь, что будет без устали бороться за интересы штата, ничего не говорит о своем желании сделать карьеру и разбогатеть. Проповедники, славящие Христа, ничего не говорят о желании увеличить свои доходы. Автомобильная фирма, рекламирующая свои последние модели, не сообщает покупателям, что изо всех сил старалась сделать машины не особенно долговечными…»
Не то чтобы все это было тайной, но одно дело знать общий закон неискренности, другое — ежеминутно сталкиваться с его конкретным проявлением, и сталкиваться лоб в лоб, как, наверное, не приходилось сталкиваться никому. Ложь в конце концов ведь не афиширует себя всеми возможными способами, как, например, «Пепси-кола». Она предпочитает быть скромницей и не бросаться в глаза. Он же теперь не мог пройти мимо нее, не услышав спокойного и самодовольного утверждения: я здесь!
Присилла уверяет его, что будет отличной, любящей женой, хорошей хозяйкой и преданной матерью. Что думает лишь о нем и готова умереть за него. Чем она отличается от журнала или газеты, уверяющей, что существует только для читателя и готова сложить свои линотипы во имя его блага? Газета хочет, чтобы ее покупали, Присилла, тоже. Газета требует подписку и несколько десятков долларов в год, чтобы ежеутренне оказываться у вас на столе. Девушка требует брака и раз в двести больше денег, чтобы еженощно оказываться у вас в постели.
— Присилла, обними меня, — попросил Дэвид. Он испытывал то же, что и человек, слишком долго простоявший на остановке. Даже зная, что автобус, наверное, не придет, он колеблется: уйти или не уйти, жаль затраченного времени. — Скажи мне еще раз, ты меня любишь?
«Привязался со своей любовью!. А может быть, он знает про Теда?..» — прозвучали ее быстренькие, юркие мысли, и она сказала, обняв его и прижавшись к нему грудью:
— Дэви-дурачок, глупый Дэви-дурачок, как ты можешь спрашивать такие глупые вещи своим глупым ртом? — Она откинула назад голову, притягивая к себе Дэвида за шею. Губы ее слегка приоткрылись, а глаза затуманились и, словно стесняясь своего выражения, спрятались за опустившиеся веки.
«Неужели он что-то узнал о Теде? Не может быть!.. Но лучше быть поласковее…» — тревожно подумала она.
И снова Дэвид не испытал шока. У нее есть какой-то Тед, что ж… «Никогда не вкладывайте все свои сбережения в акции одной компании», — вспомнил он советы биржевых консультантов в разделе «Клариона» «Финансы для всех».
На мгновение Присилла стала еще более желанна, чем раньше, и он было грубо прижал ее к себе, но даже у него на груди она была за барьером. Он не мог забыть об этом барьере, как не может забыть об электроизгороди корова, получившая несколько раз сильные удары тока.
Звуки ее мыслей в панике натыкались друг на друга: «Что случилось? Тед… Он… он всегда… Может быть, после аварии… — Она, казалось, обрадовалась мысли: — Ну конечно, он еще не пришел в себя».
— Дэви, какая я дурочка! Вместо того чтобы дать тебе отдохнуть, я мучаю тебя своими ласками.
Дэвид посмотрел на нее и криво улыбнулся. Если бы он только не знал! Но он знал и все же не хотел уходить, сжигая за собой мосты. Не отдавая себе в этом отчета, Дэвид боялся остаться один на один со своим фантастическом даром. Он уже не думал о потрясающих возможностях, о которых мечтал в больнице. Он думал о том, что теряет Присиллу и не сможет не потерять ее. Барьер был непреодолим, и нельзя было не слышать, заткнув уши, ее мыслей, даже если бы он хотел.
— Прис, — сказал он, — я хотел посоветоваться с тобой об одной вещи. Я случайно узнал, как — это неважно, что сегодня вечером будет совершен налет на ювелирный магазин Чарлза Майера на Рипаблик-авеню. Гангстеры будут вооружены, и, возможно, будут жертвы…
«Сколько у них будет драгоценностей! Вот бы…»
— Я пытался предупредить, кого мог: нашего Барби, звонил в магазин, был в полиции у Фитцджеральда. Никто ничего не хочет и слушать. Ты понимаешь, Прис, я не святой, я обыкновенный человек. Я даже думаю не о Майере и не о людях, которые могут погибнуть. Я эгоист. Я думаю только о себе. Я знаю, что мне потом будет нехорошо при мысли, что я мог бы предотвратить эти смерти.
— Но что ты можешь сделать, Дэвид? Не будешь же ты с голыми руками защищать магазин?
«Вон оно что! — Мысли Присиллы звучали уже спокойно и уверенно, и их призрачные звуки не метались в панике. — Потому-то он такой странный… Только бы он действительно не ввязался в какую-нибудь глупость. Если с ним что-то случится… мы ведь еще не обвенчаны…»
Дэвид невольно кивнул Присилле, словно благодаря за заботу, пусть эгоистическую, но заботу:
— Я не знаю, Прис. Но что-то я должен сделать. Я боюсь.
— Прошу тебя, Дэви, не делай глупостей. Ты же знаешь, ты мне нужен.
— О да, это-то я теперь знаю, — жалко усмехнулся Дэвид и добавил: — Не волнуйся: мы ведь еще не обвенчаны.
— Что ты хочешь сказать, Дэви?
— Ничего. Я позвоню тебе.
Он взглянул на Присиллу и мысленно застонал от жалости. Она все-таки была хороша. Если бы у них только были другие отношения: ты — мне, я — тебе… Но переделывать любовь труднее, чем даже уже выстроенный дом. Он кивнул и вышел.
Все еще не зная, что сделает, Дэвид взял дома пистолет, сунул в карман и вышел на улицу.
Город жил своей размеренной, обычной жизнью. Звуки шагов, шорох шин, рокот моторов, пляска рекламы — город дышал и уверял Дэвида: все в порядке. Он подумал, что если бы даже он мог крикнуть на весь Аплейк: «Остановитесь, скоро на серый асфальт упадут люди!» — все равно чудовище не моргнуло бы и глазом. Разве только тем, зелено-оранжевым над головой: «Престо» — лучшая в мире электрическая зубная щетка! Сто семьдесят пять движений в секунду!" И то, повинуясь сигналам реле, вовсе не имеющим отношения к чужим смертям.
— Эй, такси! — крикнул Дэвид и почувствовал, как чья-то рука опустилась ему на плечо. Дэвид быстро обернулся. Перед ним стоял высокий полицейский с лунообразной физиономией и добродушно улыбался.
— Мистер Росс? — спросил он. Мигающая реклама зубных щеток делала его лицо то зеленым, то оранжевым.
— К вашим услугам. С кем имею честь?
— Веселый вы парень, мистер Росс, сразу видно — журналист.
Такси скрипнуло тормозами у тротуара, и шофер хмуро спросил, высунувшись из окошка своего «плимута»:
— Едете?
— Поезжай, приятель, — ответил полицейский и добавил, обращаясь к Дэвиду: — Зачем тратить деньги, когда есть казенная машина. Капитан Фитцджеральд очень хочет побеседовать с вами, и сейчас же.
— А я нет.
— Ну, ну, мистер Росс. Пресса и полиция должны жить в мире. — Рука полицейского по-прежнему спокойно лежала на его плече, но Дэвид чувствовал, что мышцы ее готовы мгновенно сократиться.
«Сейчас он, наверное, попытается вырваться. Капитан предупреждал. Было бы хорошо… Тогда разговор короткий…»
— Не волнуйтесь, не вырвусь и не попытаюсь удрать, — пробормотал Дэвид и тут же подумал, что никак не может отделаться от старой привычки отвечать на то, что слышит.
Полицейский расхохотался, пожал плечами и сказал:
— Веселый вы парень, ну просто Боб Хоуп. Пошли. Машина за углом.
Они сели в машину, и полицейский, рывком трогая автомобиль с места, включил сирену.
— Такая спешка?
— Приказано доставить вас поскорей.
Дэвид откинулся на спинку, прислушиваясь к мыслям полицейского, но не услышал ничего, кроме глупой модной песенки, которая вертелась у того в мозгу, повторяясь снова и снова, как пластинка со сбитой бороздкой: «Если хочешь, обниму, а не хочешь — тоже…»
Капитан Фитцджеральд встретил Дэвида у дверей своего кабинета.
— Хорошо, что вы пришли, Росс.
— Вам нужно было сказать: хорошо, что вас приволокли.
— Не дуйтесь, Росс. В прошлый раз я немного погорячился. Я хочу, чтобы вы снова поподробнее рассказали мне об этом деле и в особенности — кто вам капнул о Руффи. Признаться честно, я бы сам с удовольствием воспользовался услугами хорошего человека.
«Семь часов, — думал капитан, — главное — продержать его до восьми. Получится прекрасно. Мы тут же выедем туда, если магазин действительно ограбят. Если бы Росс оказался там во время налета, он тем самым мог бы доказать, что знал о преступлении заранее…»
— Это вы ловко придумали, капитан, задержать меня здесь, чтобы я не мог попасть к магазину.
— Ну что вы, Росс, вы меня бог знает за кого принимаете, — сказал капитан и подумал: «Тут что-то не так… Не могут же простые совпадения случаться столько раз. Если бы я был старой бабой, я бы поклялся, что он читает чужие мысли…»
— Ладно, капитан, не будем зря болтать языками.
— Хотите чего-нибудь выпить?
— Раз вы меня развлекаете, валяйте. Виски.
Капитан открыл шкаф, достал бутылку «Джонни Уокера», налил виски в два стакана, добавил льда из маленького холодильника и плеснул воды.
— За ваше гостеприимство, капитан.
— Ладно, Росс. Придется быть гостеприимным.
Оба замолчали, глядя на квадратные электрочасы. Стрелки, казалось, не двигались, и Дэвид закрыл глаза. Когда он снова открыл их, было уже восемь.
— Будем надеяться, что мы оба можем забыть о вчерашнем разговоре, Росс.
— Я за вашу память не отвечаю.
— Вы же репортер, вам нельзя ссориться с полицией. Можете дуться на родителей, редактора, свою девочку. Но мы же вам даем хлеб. Тем более что уже пять минут девятого.
— Разрешите? — в комнату без стука вбежал лейтенант. — Сэр, только что было совершено нападение на магазин Чарлза Майера. В перестрелке убиты два человека. Преступники скрылись.
— Высылайте людей, лейтенант. Вы были правы, Росс. Жаль, что я не поверил вашей информации.
— Вы мне верили, Фитцджеральд, вы просто не хотели связываться с этими людьми. Вы слишком долго в полиции. Но на этот раз вы просчитались. Наши фотографы караулили в машине на другой стороне улицы.
— Ну и что?
— Это подтвердит мою версию о том, что я предупреждал заранее.
Капитан рассмеялся, раскачиваясь под напором распиравшего его веселья. Смех вылетал из него короткими булькающими очередями, словно из пулемета.
— Бедный, бедный Дэвид Росс! Мой наивный юный друг! Неужели же вы всерьез думаете, что наш благородный Рональд Барби, хранитель высоких моральных принципов нашего прекрасного города, признается, что знал о готовящемся преступлении и спокойно позволил, чтобы ограбили ювелирный магазин? Фи, Росс, в вашем возрасте стыдно быть таким подозрительным и так плохо думать о людях.
«Но как он узнал? — думал капитан, и мысли его в отличие от веселого голоса были тревожными. — Во всем этом деле есть что-то, чего я не понимаю. Руффи и его люди профессионалы, и они не могли где-нибудь проболтаться. А что, если… Мне нужна фотография Росса… Как бы ее достать?..»
Чувство глубочайшего поражения опустошило Дэвида. Обмякший, он сидел в кресле и не думал ни о чем. Стена, стена вокруг, чудовищная стена эгоизма, и сам он тоже кирпич в этой стене, только больше не сцепленный раствором заурядности с остальными. Он повторил себе, что ничего не мог сделать, что он не виноват, но, видя насквозь других, он начинал лучше разбираться и в себе и осознавать свое сходство с другими.
Он представил себе две куклы в костюмах, лежащие на носилках, два мертвых узла, которые могли бы жить и двигаться, если бы не его слабость.
«Надо попросить у него карточку прессы под каким-нибудь предлогом. На ней есть фото…» — подумал капитан.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Дэвид машинально вынул из кармана карточку прессы и протянул капитану. Тот вздрогнул и быстро вышел из комнаты.
4
Основатель, владелец и редактор «Клариона» Рональд Барби просматривал свежий выпуск газеты. Он держал еще пахнувшие типографской краской листы нежно и осторожно, как держат в руках младенца.
Огромным черным частоколом всю первую полосу перерезали заголовки:
НАЛЕТ НА ЮВЕЛИРНЫЙ МАГАЗИН В ЦЕНТРЕ ГОРОДА. ДОБЫЧА ОЦЕНИВАЕТСЯ В ТРИ ЧЕТВЕРТИ МИЛЛИОНА. ДВОЕ СЛУЧАЙНЫХ ПРОХОЖИХ УБИТЫ НА МЕСТЕ. ФОТОГРАФ «КЛАРИОНА» ЗАПЕЧАТЛЕВАЕТ ОДИН ИЗ САМЫХ СМЕЛЫХ НАЛЕТОВ В ИСТОРИИ АПЛЕЙКА.
Барби почувствовал где-то в позвоночнике легкий скользящий озноб, который всегда испытывал, глядя на шедевр. Он посмотрел на три клише, на которых видно было два автомобиля, стоящих почти у самого магазина, момент, когда двое грабителей разбивали стекла витрин, и носилки, вносимые в «Скорую помощь» санитарами.
Текст гласил: "Ровно в восемь часов вечера в воскресенье два автомобиля, серый «плимут» и голубой «шевроле», внезапно резко затормозили у ювелирного магазина Чарлза Майера на Рипаблик-авеню. В следующее мгновение обе машины дали задний ход и въехали на тротуар, перегородив пешеходам движение. Как рассказывают свидетели ограбления, автомобили, которые были украдены еще накануне и которые полиция нашла через час на Двенадцатой улице, еще не успели остановиться, как из них выскочили семь или восемь бандитов, вооруженных автоматами. Они дали очередь по витринам и неторопливо, как показалось свидетелям, начали собирать их содержимое в саквояжи. Еще через несколько секунд оба автомобиля исчезли. По предварительной оценке владельцев магазина добыча грабителей оценивается примерно в три четверти миллиона долларов.
Двумя шальными пулями в тот момент, когда налетчики стреляли по окнам, были убиты миссис Барбара Джером, 57 лет, и коммивояжер фирмы «Джонсон продактс» Малькольм Дж. Визнер, 44 лет.
Свидетели отмечают исключительную четкость и быстроту, с которой была проведена эта отчаянная операция. По оценкам полиции все ограбление, начиная с момента остановки машин и до их стремительного отъезда, заняло не более пятидесяти секунд.
Хотя находившийся случайно на Рипаблик-авеню с этот момент фотограф «Клариона» успел сделать несколько исторических снимков, полиции пока не удалось опознать участников налета. Они все были в низко надвинутых шляпах и черных полумасках".
Барби нажал кнопку и сказал:
— Мисс Новак, пришлите ко мне Росса, и побыстрее.
— Хорошо, мистер Барби, — послышался из динамика голос секретарши.
Дэвид вошел молча и молча уселся в кресло, не ожидая ритуального кивка редактора.
— Дэвид, вы должны чувствовать себя именинником, а вы выглядите словно на похоронах. Вы молодчина! Вы знаете, на сколько мы обставили «Геральд»? На час с лишним. Агентства еще передавали телеграммы, а наш последний вечерний выпуск с фотографиями был уже в машине. Послушайте, Росс, меня не касается, как вы добыли свою информацию, но я ценю людей, умеющих работать. С сегодняшнего дня вам прибавляется две тысячи в год, и вы переводитесь на специальные задания. Что вы скажете?
Дэвид молча пожал плечами. По крайней мере этот человек не открывал перед ним никаких неожиданных сторон своего характера. Перед ним был действительно по-своему принципиальный человек, и Дэвиду на мгновение стало легче на душе. От этого хоть знаешь, чего ожидать. Можно, конечно, сделать благородный жест и послать этого подонка к черту, но Дэвид чувствовал, что не сможет сделать этого. В конце концов две тысячи в год кое-что да значат.
— Спасибо, мистер Барби, — ответил он вяло и повернулся, чтобы выйти, но редактор сказал:
— Обождите, Дэвид. Через час начинается пресс-конференция Стюарта Трумонда. Вы ведь знаете, что он добивается переизбрания в сенат от нашего штата. Он хороший парень, и я хочу, чтобы вы дали отчет о пресс-конференции. На первую полосу. Выступает он в «Хилтоне».
— Хорошо, мистер Барби.
Сенатор Трумонд медленно, поворачиваясь всем телом, обвел взглядом журналистов и сказал:
— Если у вас есть вопросы, джентльмены, валяйте терзайте меня.
Несколько десятков журналистов, заполнивших небольшой зал для пресс-конференций отеля «Хилтон», на мгновение оторвались от блокнотов. Никто особенно не торопился вскочить со своего места. Пресс-конференция — старинный ритуал с давно известными церемониями. Проводящий конференцию в такой же степени знает, о чем его спросят, в какой задающий вопрос знает, что на него ответят. И если иногда журналисты и наступают друг другу на ноги в прямом и переносном смысле слова, стараясь побыстрее вскочить с места, то лишь потому, что хотят попасть в телеобъектив. Если проводящий пресс-конференцию озабочен лишь тем, чтобы возможно больше людей увидело его на телеэкранах, то почему не воспользоваться и журналисту бесплатным «паблисити»?
Но на пресс-конференции сенатора Трумонда телекамер не было, и потому никто не торопился задавать вопросы. Наконец кто-то спросил:
— Что входит в ваше меню, сенатор? Во время избирательной кампании вам приходится много выступать…
— Яйца, бифштекс и горячий томатный суп.
— Какое у вас кровяное давление? — Вопросы теперь следовали один за другим.
— Сто пятьдесят на девяносто.
— Любите ли вы тепло укрываться в постели?
— Нет, я… как это называется?.. Стар… спартанец.
— Как вы относитесь к моде на дамские брюки?
— До тех пор, пока они не пытаются надеть на меня юбку, я не возражаю против дамских брюк.
— Любите ли вы животных?
— Люблю.
Перед присутствовавшими на глазах вырисовывался ярчайший портрет серьезного политического деятеля. Глубокие вопросы вскрывали тайники души сенатора и выворачивали его наизнанку. Еще бы! Любовь к томатному супу и терпимое отношение к дамским брюкам — ради этого одного стоило устраивать пресс-конференцию. Томатный суп может любить лишь человек с серьезными взглядами, не какой-нибудь там гастроном, имеющий целый штат поваров. Дамские же брюки свидетельствовали о почти что либеральных взглядах. Это вам не тупой консерватор, боящийся всего нового, как боится новых лекарств владелец похоронной фирмы.
У сенатора почти не двигалась шея, и при каждом вопросе он поворачивался к журналисту всем телом. Он был грузен и походил на угрюмого медведя.
— Еще вопросы, джентльмены? — спросил он, и Дэвид услышал бесплотный звук его мыслей: «Слава богу, кажется обошлось благополучно… Ни одного вопроса об экстремистах, бэрчистах, минитменах…»
— Будьте добры, сенатор, — сказал Дэвид, — расскажите, как вы относитесь к группкам, которых называют экстремистами? В частности, к бэрчистам и минитменам?
«Паскудник, — зло подумал сенатор, и Дэвид почувствовал, как в нем поднимается ярость. — Подожди, пока мы захватим власть, и тогда мы покажем тебе, что такое экстремисты…»
— Я поддерживаю всех тех, кому дороги наши великие традиции! — патетически воскликнул сенатор.
«Сюда бы пяток наших минитменов с оружием, они бы объяснили…»
— Я хочу услышать, сенатор, поддерживаете ли вы группы, называющие себя минитменами, которые, насколько известно, тайно накапливают оружие и тренируются в стрельбе?
«Неужели этот сопляк что-то знает о моих связях с ними? — испуганно запрыгали мысли сенатора. — Не может быть! На время кампании я ведь прекратил все встречи с ними…»
— Я никогда не видел ни одного минитмена, не разговаривал ни с одним минитменом, и вообще я не уверен, существуют ли они или созданы фантазией безответственных журналистов, — решительно сказал сенатор и добавил: — Благодарю вас, джентльмены.
— Мне очень жаль, мистер Росс, — сказал редактор «Клариона», — но теперь я вижу, что с вами что-то происходит. Вы врываетесь ко мне и с торжественным видом объявляете, что Стюарт Трумонд — минитмен. За пять минут до этого мне звонит помощник сенатора и жалуется, что вы задавали Трумонду дурацкие вопросы об его отношении к минитменам. Я знаком с сенатором много лет, он мой близкий друг, и я-то его знаю как-нибудь. Милейший и кротчайший человек.
— Он тайный минитмен, мистер Барби, — настойчиво сказал Дэвид. — Я не могу этого сейчас доказать, но я в этом уверен, как в том, что вы — хозяин «Клариона».
— Зато я вовсе не уверен, что вы и впредь будете его сотрудником, Росс. Мне кажется, что вы сами понимаете почему.
— Я думаю, что сумею доказать связь Трумонда с минитменами. Во всяком случае, после окончания избирательной кампании.
Рональд Барби пристально посмотрел на Дэвида. Это походило на колдовство. На протяжении двух дней этот мальчишка дважды приносит информацию, которой он не мог получить и которую получил. Сначала с ограблением ювелирного магазина, а теперь о сенаторе. Ни один посторонний человек не мог знать о тайных встречах Трумонда с минитменами, ни один. Сенатор рассказал ему, Барби, об этом только потому, что они друзья, а Трумонд знает, кому можно доверять. Но этот Росс — уму непостижимо! Мало того, он становится опасным… Уволить и предупредить сенатора, чтобы он был поосторожней…
