«Двадцать часов, ноль минут. Вы слушаете вторую программу западногерманского радио. Передаем последние известия.
       Президент Федеративной республики принял решение наградить пограничника Хельмута Вебера, тяжело раненного сегодня утром во время нападения террористов, государственным крестом «За заслуги». Президент подчеркнул, что Вебер представляет те десятки тысяч солдат и полицейских, что, жертвуя своею жизнью, защищают мир и свободу. Трудной их службе редко воздают должное. А ведь именно они бдительностью своею и верностью долгу оберегают сон миллионов граждан ФРГ. Убитый сослуживец Вебера Штраух, а также умерший от тяжелого ранения таможенник Гроль будут похоронены по высшему разряду. Президент заявил далее, что, покидая свой пост, он более всего скорбит по поводу тяжелого наследия терроризма в стране. Однако он убежден, что молодежь в подавляющем своем большинстве отвергает терроризм, выступая за идеалы мира, свободы, демократии…»

      Мануэла спрыгнула с кровати, выключила радио и вставила в магнитофон новую кассету.
      Песня Нены о девяноста девяти воздушных шариках, пилотах реактивных самолетов и военном министре заполнила помещение.
      Человек двадцать школьников втиснулось в восьмиместную комнатушку. Плотно прижавшись друг к другу, расселись они на кроватях и просто на полу; раскачиваясь в такт музыке, они ухитрялись еще беседовать, хотя шум стоял невозможный.
      Девушке со вздернутым носиком и зелеными глазами с трудом удалось сохранить рядом с собою свободное место. Когда Бруно, наконец, показался в дверях и принялся смущенно озираться, она помахала ему рукой.
      Бруно но по себе становилось от одной только мысли вторгнуться в чужие угодья. Если хотя бы двум здешним ребятам нравится эта малышка, легко может статься, что он запросто получит по носу.
      Большая бутылка кока-колы медленно гуляла по кругу, наконец, дошла очередь Мануэли. Она сделала глоток, потом протянула бутыль Бруно:
      – Попробуй…
      Она внимательно смотрела, протрет ли Бруно горлышко бутылки. Есть идиоты, обожающие вытирать свои грязные руки о стекло, до которого другие дотрагиваются только ртом.
      Но у Бруно были другие проблемы. Он понюхал содержимое, взглянул на Мануэлу:
      – Что это у вас в бутылке?
      – Ром, – ответила она. – Сейчас, наверное, рома уже больше, чем колы.
      Итальянец попробовал – о кока-коле и говорить не стоило. Он осторожно сделал несколько глотков и передал бутыль дальше. Питье обжигало, как в преисподней, разыгрывать же из себя крепкого парня не хотелось.
      Взгляд его украдкой скользнул по девушке. Ребята вроде красавчика Петера вряд ли взглянули бы на нее во второй раз: нормальные волосы, рассыпающиеся ниже плеч, не совсем ровный пробор, никаких тебе наклеенных ресниц, ни грамма краски на лице, джинсы, простой серый пуловер без всяких нашлепок в стиле диско. Ему вспомнилась песенка о неприметной девушке-мечте: «Взгляните лишь однажды, как глянул как-то я – что это совершенство, поймете вы меня…»
      Зеленые глаза Мануэлы встретились с его глазами.
      – Скажи, – решился он наконец, – а почему, собственно, ты меня пригласила?
      Она улыбнулась.
      – Так просто. В порядке компенсации за проигрыш, наверное. Ну и посмотреть, каковы мужчины в Рурской области.
      Когда он в конце концов медленно протянул руку и обнял ее за узкие плечи, она лишь кивнула и теснее прижалась к нему.
 
      – Не хотите пройти со мною? Я вам кое-что покажу…
      Директор повел Вейена и Ренату через женское крыло дома в подвал.
      Спустившись по лестнице, он отворил дверь, прошел вперед и включил свет.
      Взору открылось довольно большое помещение, метров около сорока, на переднем плане разместился самодельный домашний бар. В глубине два дивана, кресла и складные стулья, всего человек на двадцать.
      – Вот помещение, где учителя могут проводить свободное время, – пояснил Хольц. – Напитки за стойкой, прейскурант на стене.
      Траугот скептически взглянул на далеко не новую мебель. Зато Рената вздохнула с облегчением. Тем самым она избавлена была вечером от компании Вейена где-нибудь в пивной, за кружкой пива или стаканом лимонада.
      Она бы ни за что не поверила, что нелюдимый, будто аршин проглотивший Хольц способен оборудовать такой уголок. Пояснения его звучали бесстрастно, словно пояснения экскурсовода.
      – Устроил это мой предшественник, – разрешил наконец загадку Хольц. – А вообще-то неплохая идея. Если ваши войска взбунтуются, не нужно бежать за вами в поселок…
      – Так где же вы собираетесь провести вечер? – поинтересовался роскошный Траугот, когда они поднялись из подвала.
      – Я? – Брови Ренаты удивленно взметнулись. – Здесь внизу, где же еще?
      С этими словами она оставила Вейена и поднялась наверх взглянуть, что происходит у девочек.
      В чердачной комнатушке с наклонной стенкой Стефи собрала свою компанию. Магнитофон играл что-то из пинк-флойдовских вещей.
      – Можно? – спросила Рената из-за двери.
      – Ну, конечно, – крикнула Сабина. – Только если вы без вашего Фигаро.
      Она отодвинула Йорга чуть в сторону и высвободила на своей кровати еще одно посадочное место.
      – Кресел, к сожалению, у нас нет.
      – Ну я не так уж избалована…
      Стефания положила голову Илмаза к себе на колени и нежно гладила его по волосам. Юноша явно стеснялся присутствия учительницы. Он сделал попытку подняться, но Стефи его не пустила.
      – Не валяй дурака, Краузе вовсе не такая!
      На другой кровати сидели Ирис и Оливер; тесно прижавшись друг к другу, они слушали музыку. Андреа, уже в ночной рубашке, лежала на своей постели и, заткнув пальцами уши, читала какой-то растрепанный детектив.
      – Где же вы оставили Линду?
      – А, – отмахнулась Сабина, – наверняка она на другой половине, где-нибудь у ребят. Здесь ей было слишком скучно.
      – А вам нравится музыка? – спросил Оливер.
      – Конечно. «Wish you were here» – для любви то, что надо.
      – Вам?
      Йорг Фетчер удивленно раскрыл глаза.
      – А почему нет? Или ты думаешь, для этого я слишком стара?
      – Вот видишь. – Стефи попробовала успокоить Илмаза, который именно в этот момент предпринял еще одну отчаянную попытку освободиться. – У нее тоже в жизни было такое. Он просто представить не может, что учительницы вовсе не монахини и многие даже имеют детей.
      Рената рассмеялась:
      – Пятьдесят или шестьдесят лет назад так оно и было. Тогда учительницами могли быть лишь незамужние женщины. А кто выходил замуж, вынуждены были проститься со школой.
      – Правда? – Стефи была возмущена. – А если просто жить с мужчиной, ну, без свидетельства о браке.
      – Невозможно. В таком городке, как Хаттинген, тебя публично забросали бы камнями.
      Ирис и Оливер долго о чем-то шепотом препирались. Потом он сунул руку куда-то назад и извлек бутылку «Ламбруско»:
      – Мы знаем, что это запрещено. Но, может, все-таки сделаете глоток?
      Рената сделала. Потом посоветовала ребятам вынести пустую бутылку с теми же предосторожностями, с какими они ее принесли.
      – Вейен спит и видит, как бы поймать нескольких нарушителей порядка.
      – И тогда у вас будут неприятности? – спросила Андреа.
      Практикантка пожала плечами.
      – Выговор наверняка. Но это не так уж страшно. Все равно никто из нас не находит потом работы.
      – Как и у нас, – заметила Стефания. – На четверых одно место ученика. Некоторые будут продолжать учебу в гимназии, но это ужасно противно. Я знаю нескольких, которые попробовали. У них ничего не получилось. Уже сейчас жутко от таких перспектив.
      – А как же остальные?
      – Да никак! – ответила Стефи, помедлив. – Остальные будут болтаться без дела, писать до мозолей на пальцах, всюду предлагая свои услуги, пьянствовать, хвататься за любое дерьмо, многие приземлятся в тюрьме. И если я не присмотрю за Илмазом, какой-нибудь деятель в Бонне тут же отправит его назад в Анатолию…
      Несколько минут все молча слушали музыку.
      Наконец Рената встала и взглянула на часы:
      – Ну мне пора. Да и вы прощайтесь – через пять минут все ребята должны исчезнуть. Но не у вас под одеялом, а у себя.
 
      Около одиннадцати в доме, наконец, воцарилось то блаженное состояние, которое с известным оптимизмом можно было бы назвать некоторым подобием ночного покоя. Во всяком случае, учителям, совершавшим каждые десять минут обход своих этажей, удалось прекратить беготню между комнатами. Однако в самих комнатах жизнь продолжалась: извлечены были карты, по кругу путешествовали, в зависимости от возраста жаждущих, бутылки с кока-колой или вином, ломтики поджаренного картофеля и соленые орешки оставляли многочисленные крошки на полу и в постелях, то тут, то там разгоралась драка подушками.
      Около одиннадцати в учительском подвале появилась жена Хольца с большим, накрытым алюминиевой фольгой подносом. Поставив его на один из столиков, она несколько раз хлопнула в ладоши. Когда разговоры в помещении немного утихли, сказала:
      – Нам с мужем приятно доставить вам эту маленькую радость. Кто-то наверняка испытывает чувство голода. Так что прошу, налетайте.
      Раздались всеобщие охи и ахи. Один из бергкаменских учителей, лет примерно пятидесяти, с большой лысиной, поднялся и, склонившись перед женщиной, произнес:
      – Хозяйка, вы спасли пас. Примите всеобщую благодарность!
      Глаза Ренаты встретились со взглядом другой учительницы, коллеги говорившего. На вид ей было за тридцать, и она производила, если отвлечься от выкрашенной седой пряди в волосах, вполне нормальное впечатление. У женщины слегка скривились уголки рта, в глазах засверкали искорки. Рената покрутила по школьной привычке указательным пальцем возле виска, учительница из Бергкамена ответила легким, но вполне отчетливым, утвердительным кивком.

       «Сейчас двадцать три часа. Вы слушаете программу для полуночников „До двух мы с вами“. Радиостанция „Свободный Берлин“ передает последние известия.
       Федеральное ведомство уголовной полиции вместе с местными полицейскими подразделениями продолжает розыск преступников, убивших сегодня утром в Лихтен-буше возле Ахена двух сотрудников пограничной охраны. Особенно важным представляется властям точное выяснение их маршрута. Как нам сообщили, преступники в районе Ахена угнали красного цвета «форд» модели «транзит», а затем бросили его на автомобильной стоянке в Камене. Конкретные данные…»

      Бруно нажал клавишу транзистора и спрыгнул с постели. Натянув поверх пижамы серо-голубой тренировочный костюм, он принялся зашнуровывать кроссовки.
      – На прогулку? – спросил Илмаз, скомкав иллюстрированный еженедельник, который перед этим читал.
      – А ты что, против?
      Илмаз ухмыльнулся и откинул одеяло – у него тоже поверх пижамы натянуты были джинсы и пуловер. Он вылез из постели.
      – Хорошая? – спросил он.
      Бруно кивнул. Потом протянул руку турку. Тот пожал ее.
      – Снова дружба?
      Бруно кивнул.
      – Пока не разлучит нас смерть.

      Грау нещадно мерз.
      Вот уже двенадцать часов он торчал на участке, врезавшемся в озеро, один на один с раненым, который большей частью пребывал в полубессознательном состоянии.
      В половине первого приезжал врач. Он проверил у шефа пульс, исследовал рану, сделал затем два укола, обеспечив местное обезболивание. Когда он скальпелем вскрывал рану, чтобы извлечь пулю, Грау стоял, отвернувшись к стенке – второй раз он не вынес бы вида крови.
      – Его необходимо отсюда увезти, – сказал доктор Келлер после того, как зашил рану и наложил повязку. – Здесь он погибнет. Слишком большая потеря крови.
      – Это мы уладим, – убежденно ответил Грау. – Только позвоните еще раз Отто – нам нужна еда.
      – Сделаю. Но до наступления темноты он не появится. Слишком опасно.
      С тех пор прошло почти десять часов. Грау мучительно хотелось есть, томила жажда, холод проникал до костей. Никаких вестей от Пахмана, никакого знака от Отто. Временами ему делалось страшно, что их забыли.
      Шеф то и дело шевелил губами. Тогда Грау увлажнял все более скудными остатками минеральной воды полотенце и прикладывал ему ко рту. В какой-то момент он испугался, шеф не шевелил больше губами, лишь отсутствующим взглядом смотрел в потолок.
      С наступлением темноты он не мог больше находиться в сарае. Еще раз смочив шефу губы, он осторожно отворил дверь. Снаружи было холоднее, чем внутри, зато пахло влажной землей и лесом. На свежем воздухе ему стало лучше.
      Сделав несколько дыхательных упражнений, он прислонился к дереву, так можно было контролировать въезд и еще участок дороги перед пивной «Южный берег». Оттуда должен был появиться Пахман, оттуда же следовало ждать и Хольца.
      Грау ждал.
      Время от времени закуривал сигарету, пряча ее в кулаке по солдатскому обычаю. Минуты тянулись как часы.
      Иногда в слабом свете уличных фонарей маячили человеческие фигуры, однако всякий раз он быстро убеждался что это не Отто. Три автомобиля промчались мимо ворот, не сбавляя скорости.
      Вместе с ознобом росла злость.
      Злость на ополоумевших пограничников, которым в голову взбрело проверить именно его автомобиль. Злость на Пахмана, который вытянул из него все жилы, а в довершение еще и ударил. Злость на Отто, который, трясясь за собственную шкуру, сидел сейчас в тепле, заставляя его дожидаться на ветру.
      Болван, скотина, трус!
      Слова Пахмана горели в мозгу. «Трус» было самым страшным оскорблением для участника боевых акций. Можно было проявить неосторожность, предпринять что-то на свой страх и риск, даже нарушить строжайшие предписания. Но трусость – это нечто недостойное мужчины и солдата, труса презирали все.
      Болван, скотина, трус!
      Ему хотелось быть бойцом, солдатом, не ведающим страха, одним из самых неустрашимых. Именно такие люди нужны Германии. Ведь им предстоит отомстить: отомстить за Сталинград, за фюрера и всех погибших, отомстить за поруганную страну…
      Восточная Пруссия!
      Оттуда родом была его семья.
      Когда отец ударялся в воспоминания, перед глазами Грау возникала ласкающая сердце картина раскинувшихся золотых хлебов, крепкой, уродившейся пшеницы. Летний ветерок гулял по хлебному морю. А сам он, на великолепном тракенском жеребце, небрежно зажав поводья в руке, отдавал приказания батракам, занятым уборкой урожая, иногда даже сам брался за дело, и люди почтительно обнажали в приветствии голову, ведь это ему принадлежала земля, он был помещиком, гордым, богатым, строгим, но и справедливым.
      Грау прислонился к дереву, ждал. От холода его била дрожь. И чем больше он замерзал, тем больнее жгли его слова Пахмана и сильнее становилась жажда мести.

      В коридоре Илмаз и Бруно осторожно огляделись. Из соседних комнат доносился более или менее приглушенный шум, но учителей поблизости не было.
      На цыпочках пересекли они коридор и тихо отворили тяжелую дверь, что вела на лестницу. За спиной щелкнул замок. Бруно вздрогнул. Олаф в полосатой сине-белой пижаме вышел из туалета и в недоумении уставился на обоих.
      – Держи язык за зубами! – пригрозил итальянец фанатику команды Шальке.
      – Отправились к своим шлюхам?
      Бруно почувствовал, как Илмаз втягивает в легкие воздух. Он примиряюще взял его за руку.
      – Брось. Его и так уронили в детстве головой вниз.
      Вдвоем они спустились на первый этаж. Прежде чем перебежать вдоль посудомоечной на женскую половину, Бруно осторожно выглянул за угол.
      – Пошли! – шепнул он.
      Они уже почти добежали до другой лестницы, как вдруг впереди распахнулась дверь. Прижавшись к стене, они затаили дыхание, надеясь, что в полутемном коридоре их не заметят.
      В ярко освещенном проеме показался легко узнаваемый силуэт хозяйки: падающий отвесно свет высветил плотную фигуру и пучок волос сзади. Одной рукой она держала поднос, другой закрывала дверь.
      Сейчас она нас увидит, подумал Илмаз.
      Но женщина не пошла по коридору, стуча деревянными сандалиями, она принялась спускаться по лестнице вниз. Из-за распахнувшейся на минуту двери в подвал донесся нестройный гул учительских голосов, споривших о школе, учениках и процентах строительного банка. Затем дверь захлопнулась, поглотив шум.
      – Чуть-чуть не попались – вздохнул Бруно с облегчением и принялся осторожно подниматься по лестнице. Илмаз следовал за ним.
      На втором этаже они остановились.
      – Мне сюда, – шепнул Бруно и улыбнулся.
      – А я наверх! – ответил Илмаз.
      Итальянец кивнул и отправился к своей Мануэле. Илмаз тихо двинулся дальше.
      И тут кухонная дверь скрипнула во второй раз.
      Илмаз, вздрогнув, остановился и глянул в лестничный проем. Это была явно не хозяйка – он услышал бы, как она поднимается из подвала.
      Тихие шаги простучали по каменным ступеням. Вниз или наверх? Потом появилась высокая, худая фигура Хольца. Он стоял перед обычно запиравшимся выходом из женского крыла, позвякивая ключами. В другой руке он держал плетеную корзинку, содержимое которой было наполовину прикрыто полотенцем. Там блеснуло что-то серебристое.
      Термос!
      Илмаз в изумлении прижался лицом к перилам. Зачем Хольцу тащить ужин через весь двор, да еще по такому холоду? Он мог попасть к себе гораздо более удобным путем. Да и вообще – ужин! В такое время? И одет он, словно на Северный полюс собрался!
      Илмаз, дурак, он же вовсе не к себе домой! Он направляется в другое место! Но куда?
      И тут его осенило.
      Деревянный сарай!
      Врач!
      Засов, который кто-то задвинул за доктором.
      Красный «транзит»!
      И разве сейчас, в последних известиях, они не говорили что-то о красном «форде»?
      Высокий сухопарый человек исчез из его поля зрения. Дверь щелкнула. Сейчас Хольц вставит в замок ключ и повернет его.
      Но ничего больше не последовало. Хольц не стал запирать дверь.
      Намеренно? Или по недосмотру? Илмаз, не размышляя, принялся спускаться по лестнице.
      Прежде чем нажать ручку двери, он помедлил. Стефи здорово обозлится. Но он докажет ей, что ничего ему не мерещилось.
      Охотничий инстинкт победил.
 
      Наконец-то на дороге снова движение!
      Грау швырнул сигарету и тщательно затоптал. Стал напряженно всматриваться в пространство между деревьями. Высокий, худощавый человек, медленно приближавшийся к нему, – это наверняка Отто.
      Внешне спокойно шагал он по дороге, то и дело бросая, однако, опасливые взгляды на окна домов по другой стороне улицы, откуда легко просматривался весь берег.
      Потом скрипнули ворота. Высокий еще раз остановился и огляделся, затем двинулся к сараям.
      – Наконец-то! – прошептал Грау.
      Хольц вздрогнул, потом узнал голос поджидавшего.
      – Фолькер? Ну и устроили же вы всем работку!
      – Оставь, ничего нельзя было поделать. Слушай, я чуть не отдал здесь концы!
      – Раньше никак нельзя было. Здесь меня никто не должен…
      Вдруг Грау зажал ему рот:
      – Т-с-с!
      Он показал на дорогу. Из тени возле пивной «Южный берег» вынырнула человеческая фигура. Человек, пригнувшись, бежал в направлении к полуострову.
      – Быстро! – приказал Грау. – Иди вперед. Оставь дверь открытой, чтобы виден был свет. Жди меня внутри.
      Кровь тяжело стучала у пего в висках. Он достал пистолет, проверил обойму, нащупал пальцем предохранитель.
      Потом стал дожидаться преследователя, замерев под деревом.
      Прошла минута, другая. Где-то треснула сухая ветка. Грау смотрел на освещенную редкими фонарями улицу, дожидаясь, когда между ним и дорогой появится движущаяся мишень. Позиция была выбрана удачно – любознательный непременно должен был здесь пройти.
      Вот он!
      До него оставалось три-четыре шага. Он подкрадывался медленно. Грау осторожно перевернул пистолет, зажал в руке ствол и затаил дыхание.
      Два шага…
      Один…
      Грау сделал выпад. Всю скопившуюся злость он вложил в этот удар. Всю злость, всю свою ненависть.
      Глухой чавкающий звук – это рукоять пистолета вошла в затылок неизвестного.

      Узкая улица ведет вдоль северного берега Рура в один из наиболее населенных жилых районов Хаттингена.
      Сначала она вьется, лишь слегка возвышаясь над уровнем реки, меж плоскими зданиями фабричных цехов и прибрежными лугами. Потом уходит вверх, сначала почти незаметно, затем все круче. Там, где кончаются жилые дома, вплотную к проезжей части подступают обрывистые сланцевые скалы, южная сторона шоссе сразу за белыми заграждениями круто обрывается к Руру. Немногочисленные деревья, чьи корни смогли пробиться сквозь скалистый грунт по обе стороны дороги, срослись кое-где кронами, образовав естественную крышу.
      Лишь в высшей точке подъема обзор постепенно расширяется. Обрывистый берег благодаря излучине оказывается теперь дальше от шоссе, на другой стороне открывается ряд красивых домов, шоссе пересекается с полевой дорогой, а дальше идут сады.
      Неподалеку от перекрестка, вплотную почти к обрывистому берегу притулилось здание, плохо сочетающееся с нарядными, как-то даже слишком напоказ домиками окружающей местности. Одноэтажный дом с мезонином словно сгорбился под давно не ремонтировавшейся крышей, большие грубо отесанные куски бута выветрились, на рамах с внешней стороны облупилась краска.
      Древний, ярко разрисованный и похожий на жука «фольксваген» с белым голубем мира на заднем стекле нередко оставляли прямо у входа. Владельцев проносившихся мимо «альфа-ромео», «порше» и «мерседесов» вид крошечной горбатой машины возле обшарпанного дома заставлял лишь брезгливо морщить нос.
      В домике жили пять человек, друживших между собой и сообща пользовавшихся кухней и уютной гостиной в левом крыле первого этажа. Две расположенные напротив комнаты занимала тридцатилетняя незамужняя сотрудница отдела социального обеспечения коммунального управления Хаттингера вместе с пятилетним сыном Ларсом. Двадцатидевятилетний безработный учитель вместе с женой, работавшей в бохумском детском садике, оборудовал для себя мезонин. Свою полуторамесячную дочь они крестили в прошлое воскресенье. Ее назвали Джессика.
      Был вторник, четыре часа утра.
      Проехав вдоль фабричных цехов, три автомобиля свернули на улицу, что вела вдоль берега Рура. Впереди шел неброский серый «фольксваген-пассат», в котором сидели трое мужчин, на крыше автомобиля покачивалась довольно значительной длины антенна.
      Две шедших следом машины изготовлены были на автомобильном заводе в Штутгарте. Темно-зеленые блестящие микроавтобусы в специальном исполнении: скамейки привинчены к длинным боковым стенкам, окна, за исключением переднего, заделаны прочными решетками, свет уличных фонарей отражается в голубом стеклянном куполе на крыше. В каждом автомобиле находился водитель, рядом с ним еще один человек и по четырнадцать пассажиров сзади.
      На большой скорости все три автомобиля подъехали к домику, сложенному из выветрившегося бута.
      Здесь они остановились.
      Распахнулись задние дверцы, мягкие кожаные сапоги пружинисто ступили на асфальт, раздались приглушенные голоса, коротко отдающие команды.
      Шесть человек по приказу седьмого перепрыгнули через низкую охотничью изгородь, заняв позицию на заднем дворе под окнами. Семь других последовали за ними, блокировав выход из сада, четырнадцать оставшихся расположились под окнами и у входной двери.
      Теперь распахнулись дверцы «пассата». Двое его пассажиров вышли и направились к группе, окружившей дом со стороны улицы. Один из них бросил взгляд на часы и медленно поднял правую руку.
      За исключением двоих, вышедших из легкового автомобиля, все остальные одеты были одинаково. На головах белые шлемы с плексигласовыми козырьками, защищающими лицо. Темно-зеленые комбинезоны из латекса и черные высокие сапоги на шнуровке. В руках продолговатые, отливающие металлом предметы, у основания которых небольшие, узкие обоймы.
      Все они были полицейскими.
      Все они принесли присягу, поклявшись охранять свободный и демократический правопорядок страны в духе конституции Федеративной Республики Германии. Кроме того, всем им объясняли, что прежде всего они обязаны защищать права личности: человеческое достоинство, физическую неприкосновенность, неприкосновенность жилища.
      Когда шеф опустил руку, они ворвались в дом.
      Через три минуты внутренность его выглядела как после бомбежки. Полки опрокинуты, постели разворочены, двери расколоты. Взрослые обитатели дома стояли лицом к стене, упираясь в нее руками.
      Когда пятилетнего Ларса выхватили из постели, мать бросилась к нему.
      Пинок сапога в правое колено. С криком рухнула женщина на пол, скорчившись, пролежала несколько минут. Переворачиваясь на спину, чтобы хоть как-то унять боль, она не заметила, что длинная ее ночная рубашка задралась, обнажив чуть раздвинутые ноги.
      Молодой голос с издевкой произнес:
      – Взгляни, старуха предлагает тебе перемирие!
      – А, – ответил тот, кто, судя по всему, ударил женщину, – пусть сначала хорошенько вымоется.
      Обыск продолжался час. В течение всего этого времени взрослые не имели права двинуться с места. Когда учитель потребовал пригласить понятых, один из полицейских ответил:
      – Прекрасно, выгляните в окно. Если увидите кого-нибудь, пригласите зайти.
      Окно в этой комнате выходило на берег Рура.
      Полицейские исчезли в пять часов десять минут. Они не указали, как это положено, причину обыска, не предъявили соответствующего судебного постановления.
      Когда последний автомобиль отъехал от дома, безработный учитель бросился к телефону, чтоб вызвать адвоката и врача. Шнур был выдран с корнем. Он быстро накинул пальто и босиком кинулся к телефону-автомату, находившемуся в восьмидесяти метрах от дома.
      Маленький Ларс плакал и никак не мог успокоиться.
 
      В это время по всей земле Северный Рейн-Вестфалия были проведены обыски еще в ста сорока пяти квартирах, адвокатских конторах и общественных помещениях. В операции участвовали служащие специальных подразделений, курсанты школ полиции и их преподаватели, сотни три пограничников из частей пограничной охраны – всего две тысячи сто девяносто пять человек.
      Успехи оказались впечатляющими: всего обнаружено было двенадцать граммов гашиша, один газовый пистолет с просверленным стволом, польский армейский пистолет «ВИС» образца 1938 года, а также несколько патронов калибра 7,65 миллиметра.
      Гашиш найден был во время обыска в одной из эссенских студенческих коммун; накануне вечером там собралось человек пятьдесят, чтобы что-то отпраздновать.
      Газовый пистолет покоился в бачке мужского туалета одной из пивных Бохума. Следы ржавчины на оружии, а также на дне бачка свидетельствовали, что пистолет пребывал там долгие месяцы, если не годы.
      У польского пистолета сломан был затвор, так что пользоваться им было нельзя; один из полицейских нашел его в курятнике старого шахтерского домика в Ботропе, где согласно показаниям хозяина он провалялся со времени первого фронтового отпуска зимой тридцать девятого года.
      Патроны бывший солдат бундесвера из кёльнского района Кальк выставил в книжном шкафу в качестве сувенира. Пятичасовые поиски оружия, пусть даже любого калибра, не дали никаких результатов.