– Здесь не студенческая столовая, – пояснил он затем. – Кто не сотрудничает с нами, ничего и не получает. Итак, где вы спрятали раненого?
– Никакого раненого не было, – повторил Шнайдер в десятый или двенадцатый раз. – Вы, должно быть, имеете в виду одного из наших друзей. Он страдает от последствий полиомиелита.
– Валяйте, втирайте очки. Где он сейчас?
– Я уже говорил. В мюнхенском поезде…
В комнату неслышно вошел советник Пуш. Третий или четвертый раз заходил он сюда и, прислонясь к шкафу с многочисленными папками, молча слушал. Скрестив руки на груди, он внимательно всматривался то в лица своих подчиненных, то в окаймленное длинными вьющимися волосами лицо студента. Ох непрост оказался парень! И слепой увидел бы, что он что-то скрывает.
Советник с раздражением взглянул на часы. Он ждал не только конкретных результатов допроса, не менее напряженно ждал он из Камена подтверждения, что Шойбнер узнал схваченных в университетском городке. Срочно изготовлены были цветные фотографии убитого и двух студентов и с курьером отправлены Шойбнеру в больницу. Пуш надеялся, что маляр выдаст, в конце концов, нечто в высшей степени важное.
Советник зевнул и на несколько секунд прикрыл глаза. Может, лучше сообщить, что товарищ их убит? Тогда нервный шок заставит их заговорить…
Он отбросил эту мысль – время подобного эффекта еще не пришло. Лучше, наверное, помотать задержанных еще какое-то время.
Девушка вела себя еще хуже, чем парень. Тоненькая, удивительно хрупкая, она сидела на краешке стула и упорно молчала. За все это время мерзавка не сообщила им ничего. Она просто молчала, пока с трех сторон на нее сыпались вопросы, комплименты, угрозы.
В самом начале допроса девушка заявила протест по поводу необоснованного задержания и потребовала адвоката.
– Где вы находились вчера утром в шесть сорок пять? – последовал на это вопрос.
– Адвоката! – повторила Виман.
– Крошка, не порти себе будущее! Коли ты не виновата или всего лишь сообщница, можешь смело давать показания. Мы сделаем из тебя главную свидетельницу, и ты навсегда отделаешься от этого Шнайдера. А после госэкзаменов никто об этом и не вспомнит!
– Я требую адвоката!
– Ты, шлюха, да знаешь ли ты, что все твои дружки-студенты прочтут завтра в газете, как ты была найдена среди бела дня голой в супружеской постели пятидесятитрехлетнего профессора? С учебой тогда придется распрощаться!
– Без адвоката я не скажу ни слова!
Через час они предложили девушке привлечь дортмундского адвоката. Но Катарина Вимаи лишь насмешливо улыбнулась двум членам чрезвычайной комиссии и женщине из бохумской полиции:
– Я не позволю навязать мне какого-то крючкотвора, что действует с вами заодно!
– Кого же хочешь ты?
– Из конторы Маурера!
Женщина из полиции вздрогнула. Адвокатская контора «Маурер и К
о» вынудила уже не одного бохумского судью, прокурора и тем более полицейских лечь в больницу с внезапно открывшейся язвой. Как и другие адвокатские конторы, контора Маурера существовала в основном за счет бракоразводных процессов, соседских споров из-за клочка земли и не внесенной вовремя арендной платы. Но специализацией конторы были дела, связанные с «запретом на профессию», участием в демонстрациях, защитой прав граждан от ведомства по охране конституции. Стоит только их пригласить, и неприятный инцидент в университетском городке станет через час достоянием газет и радио.
Посовещавшись, они заявили девушке, что контора Маурера не вправе вести дортмундские дела.
По малышка лишь ухмыльнулась:
– Чушь собачья! Согласно уголовно-процессуальному кодексу я имею право поручить любому адвокату возбудить дело против полиции. И прекратите делать из меня идиотку!
Полицейские переглянулись и продолжили допрос. С единственным, правда, успехом – теперь девушка свою фразу «Без адвоката я не скажу ни слова» повторяла в ответ на каждый вопрос про себя.
Заглянул Локамп и поманил Пуша в коридор:
– Был звонок из Камена…
– Ну и?
Локамп покачал головой:
– Пусто. Этих он никогда не видел.
– Бот дерьмо!
Пуш стремительно вошел в комнату, где шел допрос, и развернул студента-биолога со стулом так, чтобы видеть его глаза.
– Слушай внимательно, мой мальчик! Чтоб у тебя не оставалось сомнений – мы разыскиваем убийц, что вчера утром на границе в Лихтенбуше застрелили двух полицейских. Вы тоже находитесь под подозрением. И если ты сейчас же не объяснишь, для каких целей вы держали весь этот хлам у себя в подвале, я из тебя этот ответ выбью – у меня пет другого выхода.
Несколько секунд студент с ужасом вглядывался в стальные серые глаза советника. Затем открыл рот и расхохотался.
– У вас, наверное, не все дома! Я не убиваю людей…
– Для каких целей?
– Ну, хорошо. Мы планируем одну акцию. Она должна состояться сегодня ночью. Маскировочные костюмы нам нужны, чтобы незаметно миновать контроль. Переговорные устройства – чтобы переговариваться с теми, кто останется на земле…
– Что за акция? И кто это «мы»?
– Ах вот оно что. Мы собирались забраться на дымовую трубу угольной электростанции, они ведь там не применяют фильтров. Мы – это Greenpeace, защитники окружающей среды. Может, слышали?
47
В жизни советника уголовной полиции Пуша до сегодняшнего вторника было не так уж много ситуаций, когда он не просто лишался речи, но ощущал вдруг собственную беспомощность и беззащитность. Умение оценить обстановку, целеустремленность, осмотрительность и настойчивость обеспечили ему быструю карьеру. И чем выше он поднимался по ступенькам полицейской службы, тем все более опытным и самоуверенным становился. Начальник управления в федеральном ведомстве уголовной полиции – это меньшее, на что он, как ему казалось, мог рассчитывать.
И вот последняя фраза студента-биолога подействовала на него как удар в солнечное сплетение. Ему показалось, что земля уходит из-под ног, не хватает воздуха. Мгновение он словно висел в безвоздушном пространстве.
Все это время в комнате царила мертвая тишина. Потом Пуш помотал головой, словно желая избавиться от кошмара.
– Вы не могли бы повторить?
– Greenpeace. Защитники окружающей среды. Я что-то не так сказал?
Пуш еще несколько секунд разглядывал студента под гулкие удары собственного сердца. Потом кинулся в соседнюю комнату и захлопнул за собой дверь. Он схватил телефонную трубку, и набрал номер квартиры, где задержали молодых людей.
Трубку тут же сняли, послышалось очень неопределенное «алло».
– Брось это. Говорит Пуш. Кто у телефона?
– Херцог. А я было подумал…
– Чушь. Скажи мне, какие книги вы обнаружили в детской?
– Детскую мы очень хорошо прочесали…
– Да отвечай скорее, болван!
Пуш услышал, как Херцог на другом конце набрал в легкие воздуха. Потом откашлялся:
– Должен сказать, результаты не обнадеживают.
– То есть как это?
– Он помешан на всяких экологических штучках.
– А точнее!
– Серии книг и журналов, посвященных защите окружающей среды. Еще скоросшиватель с газетными вырезками, все об акциях «Greenpeace». Похоже, на некоторых фотографиях изображена малышка, которую мы вытащили у него из постели.
– Оружие, боеприпасы, что-нибудь свидетельствующее о применении насилия?
– По правде говоря – ничего.
– Оставайся пока у телефона…
Пуш распахнул дверь в соседнюю комнату:
– Шнайдер, вы вчера приехали на красном «форде» марки «транзит». Номер и его нынешнее местонахождение – только быстро!
– Это вы о микроавтобусе?
– При чем здесь микроавтобус? Большой автомобиль с окнами и 'дверцами на все стороны…
– Точно! Выпускается в трех вариантах. У нашего сзади шесть пассажирских мест и еще немного пространства для багажа.
– Номер?
Студент назвал бохумский буквенный индекс и несколько цифр.
– Где сейчас?
– На профилактике. В филиале «форда». Бохум, угол Харпенер и Кастроперштрассе…
Пуш вернулся к телефону и передал Херцогу данные.
– Пусть бохумские полицейские проверят, правда ли это. Направь туда ближайшую патрульную машину. И немедленно позвони.
Девять минут и тридцать восемь секунд метался Пуш по комнате, как тигр в клетке. Время от времени он бросал взгляд из окна – по Рурскому скоростному шоссе мимо здания полицейпрезидиума неслись навстречу друг другу две сплошные лавины машин, чуть подальше светился черно-желтый фирменный знак знаменитого дортмундского пивоваренного завода, еще дальше виднелась зеленая полоса лесов в предгорьях Арденн. Пуш смотрел на все это пустым взглядом, ничего не видя.
Когда зазвонил телефон, он сидел за письменным столом, обдумывая фразу, которую предстояло написать.
– Слушаю?
– Все точно! – доложил Херцог.
Пуш швырнул трубку. Потом открыл дверь и проорал в коридор:
– Локамп!
Вошел Локамп, вопросительно глядя на шефа.
– Ты, видно, совсем на пределе?
Тремя фразами Пуш проинформировал его о результатах последних пятнадцати минут.
– Что-о? – Теперь уже побледнел Локамп. – Зеленые? Вот те на! Прямой наводкой по ложной цели! Представляю, что завтра напишут газеты…
Они помолчали.
Потом Пуш спросил:
– А что маляр – ничего нового?
Локамп покачал головой.
– Пришлось прервать допрос. Он просмотрел все альбомы с фотографиями. А когда наши люди пришли с художником, чтобы сделать фоторобот, врач выставил их за дверь. Четыре часа покоя – самое меньшее.
Советник задумчиво почесал затылок.
– И что ты обо всем этом думаешь?
Секунду Локамп смотрел Пушу в глаза. Потом сказал:
– Пойдем сядем где-нибудь…
Они спустились в буфет, заказали два кофейника с кофе, заняли столик в самом дальнем углу.
– А какие, собственно, фотографии мы показывали маляру?
Пуш удивленно поднял глаза.
– Террористы и симпатизирующие им, автономные группы, наиболее воинственные защитники окружающей среды, левые от Гронде, Брокдорфа, из других групп. Несколько сот штук, может, даже тысяча, точно не знаю. А почему ты спрашиваешь?
Локамп придвинулся ближе.
– Думаю, что мы на ложном пути. Прикинь сам. Всеобщая облава сегодня утром – удар в пустоту. Потом эта история с зелеными. Два таких ляпа подряд – это уже не случайность.
– Ну и что ты хочешь этим сказать?
– Вспомни шмотки, что были на убитом парне из «БМВ». Нам следовало бы вести розыск в двух направлениях…
Пуш, задумавшись, уставился в окно. Все восставало в нем против логики Локампа.
– И где ты хочешь теперь искать? У неонацистов?
Локамп кивнул.
– Дорогой мой, – возразил Пуш, – мы полностью держим их под контролем. Несколько одержимых военно-спортивными играми – безусловно. Но такая перестрелка? Угон машины?
– Именно. Вспомни Мюнхен, осенние праздники. Двенадцать убитых. Если бы парень, подкладывавший бомбу, не подорвался на ней сам, мы бы и по сей день считали, что это дело рук «рафовцев»…
Советник молчал.
– А еще Франкфурт, нападение на американские казармы, – продолжал Локамп. – Тогда мы тоже сперва подумали, что это дело рук левых. А что оказалось на деле?
Пушу потребовалось целых пять минут, чтобы кивнуть головой.
– Ну, хорошо. Но это не обрадует высокое начальство. Вспомни интервью, которое дал вчера министр.
– Это его дело, – ответил Локамп. – Я не политик, я полицейский.
48
Часы показывали около пяти, когда «Ласточка» причалила к северному берегу. В двадцати-тридцати метрах от причала шумно тарахтевший двигатель резко сбавил обороты. Судно замедлило ход, сын капитана с тросом в руках прошел на самый нос. У причала мотор взревел еще, на сей раз дан был задний ход. Мальчик спрыгнул на причал, накинул трос на возвышающуюся на понтоне тумбу, корма судна развернулась в противоположном направлении, плавно придвинулась к пешеходному мостику, вздымая со дна грязный, илистый грунт.
Судно со скрежетом навалилось бортом на причал. Сорок подростков шумно высадились на берег. Любое колебание трапа у них под ногами воспринималось со страхом и одновременно с восторгом, сопровождалось визгом и одновременно веселыми криками.
Учителя сошли последними – никому не хотелось столкнуться со стадом бизонов. Они еще раз помахали хозяину судна, являвшемуся одновременно капитаном, штурманом и экскурсоводом. Сезонная работенка вроде этой большую команду не прокормит.
Никто из ребят не расходился, все столпились на берегу, наблюдая, как отчаливает «Ласточка». Сначала от берега отодвинулась корма, потом снят был трос, удерживавший носовую часть. Двигатель снова взревел на полную мощь, поворотом штурвала на мгновение корма придвинулась к берегу, зато нос судна отдалился от причала. Полным ходом «Ласточка» двинулась вперед, оставляя за собою на воде бурлящий след. Грустными взглядами ребята провожали судно.
Кое-кто из парней начал выискивать на берегу плоские камешки. С разной степенью умения пускали они их по воде, восторженно считая, сколько раз камешек коснется водной поверхности. Один из камешков подпрыгнул на водной глади девять раз, и рекорд этот встречен был бурными аплодисментами.
– Пора идти! – крикнул учитель и направился к тропинке вдоль берега. – Иначе мы опоздаем на…
Куда могли опоздать ученики, так и осталось невыясненным. Слова застряли у учителя в горле, в ужасе глядел он на водную поверхность. Метрах в десяти от берега, там, где винт поднял со дна ил и тину, в воде что-то плавало. Он взглянул туда еще раз и все понял.
Человеческое тело.
– Расступитесь, дайте пройти! Отойдите в сторону!
Высокий широкоплечий мужчина продирался сквозь толпу зевак, скопившихся за последний час на берегу озера.
Темноволосый здоровяк, прокладывавший себе дорогу, был старшим комиссаром уголовной полиции Зоста, фамилия его была Адлер. В кильватере следовал его шеф, на целую голову ниже и на двадцать лет старте. За гаупткомиссаром двигалась самая молодая сотрудница отделения – двадцатидевятилетняя Хельга Шундер, тоже комиссар.
Один из учителей, стоя по пояс в воде, осторожно подтянул к берегу всплывшее тело. Это оказался подросток лет примерно шестнадцати, черноволосый, явно иностранец, скорее всего турок. На утопленнике был красный шерстяной пуловер, потасканные джинсы и белые кроссовки фирмы «Адидас». Из выреза пуловера выбивался воротничок полосатой пижамы.
К трупу склонился мужчина лет шестидесяти с погасшей трубкой в руках. На нем были очки в золотой оправе. Неподалеку на сухом месте стоял маленький коричневый чемоданчик, какие обычно носят врачи.
– Добрый вечер, доктор. Вы прямо как пожарная команда…
Врач выпрямился и сделал неопределенное движение рукой:
– Да ведь я живу в Делеке. Если здесь что происходит, посылают всегда за мной. Вот снова повезло. Ну что ж, поглядим…
Взгляды окружающих устремились на тело. Одежда была грязная, вся в тине. Черные волосы слиплись на затылке, между прядями кое-где запутались полусгнившие водоросли.
– Ну что?
– Выглядит еще прилично, – начал врач. – Один-два дня скорее всего, в крайнем случае – три. Но сомневаюсь.
– Причина смерти?
– Пока сказать не могу. Необходимо сначала проверить, есть ли в легких вода. Но на утопленника не похож. Из других повреждений лишь одно: кровоподтек у основания черепа слева сзади, прямо возле кромки волос.
– От удара?
В сомнении врач покачал раскрытой ладонью вправо-влево.
– Сомнительно. Он мог, скажем, перегнуться через перила моста и, не удержав равновесия, упасть в воду. При этом удар головой о металлический выступ или бетонный край, потеря сознания, конец. Но проверять такие вещи – ваше дело.
– Подождите минутку!
Девушка-комиссар вдруг взволнованно показала на покойника. Потом сбросила висевшую через плечо сумку, кинулась к озеру и зачерпнула пригоршню воды. Вернулась и выплеснула ее на руки мертвого юноши.
– Ты в своем уме? – Остхольт попытался удержать девушку. – Изменять состояние трупа – надо же придумать.
Но она уже снова была у реки, еще раз зачерпнула воды и вылила ее точно на руки турка, чтобы смыть покрывавшую их грязь.
– Что ты все-таки делаешь…
Когда и вторая рука утопленника была отмыта таким образом, это увидели все: кровавые рубцы, кончики пальцев все в ссадинах, два сломанных ногтя, широкий слой грязи под остальными.
Первым прервал молчание врач. Указывая кончиком ноги на израненную руку, он задумчиво сказал:
– Теперь можно похоронить версию о цирковом представлении на перилах моста. Если это окажется несчастный случай или самоубийство, я готов на ужин зажарить себе свой скальпель…
Потрясенные, все смотрели на труп.
– Шеф!
Адлер выскочил из бежевого «пассата», в котором они приехали.
– По-моему, это то самое. Полицейский пост в Кёрбеке только что заявил о пропавшем без вести. Турок, шестнадцати лет, джинсы, красный пуловер. Это наверняка он…
Стефания не помнила, как преодолела пятьсот или шестьсот метров до причала. Она бежала по улице, казавшейся бесконечной, глядя перед собой и ничего не видя вокруг. Шаги гулко отдавались в висках. Неправда, билось в мозгу, такое не может быть правдой.
Потом сознание выхватило толпу любопытных на обочине дороги, зеленые полицейские машины, оцепление на берегу и небольшую группу людей у воды, там, где кончался береговой откос. Они столпились полукругом вокруг чего-то, что сверху невозможно было рассмотреть. – Эй, девушка, туда нельзя!
Полицейский схватил ее за руку, но сразу же с криком отпустил. На щеке у него проступил красный след царапины, оставленной острыми ногтями Стефании.
И прежде чем кто-то успел ее остановить, она слетела по каменным ступенькам вниз, растолкала стоявших там людей.
Вейен попытался в последний момент схватить ее за руку. Но Стефания этого просто не заметила. С трудом переводя дух и ничего не сознавая, она склонилась над распростертым на земле телом.
Это была правда.
49
К вечеру Густав Шойбнер почувствовал себя лучше. Он по-прежнему находился в евангелической больнице города Камена и по-прежнему в коридоре у входа в палату дежурили двое полицейских, дожидавшихся продолжения допроса.
Шойбнер нажал кнопку звонка, находившуюся прямо у изголовья.
Прошло несколько минут, дверь отворилась. Вошла пожилая медсестра.
– Ну как мы себя чувствуем? – спросила она.
Маляр слегка приподнялся, и сестра подложила ему в изголовье большую пухлую подушку.
– Отлично, – сказал Шойбнер, – но я чертовски голоден!
Она кивнула!
– Подождите четверть часа.
Когда она вышла из палаты, полицейские уже поджидали ее у двери. Они бросили шахматную партию в эндшпиле.
– Как там, сестра? Можно зайти?
Она энергично мотнула головой.
– И речи быть не может. Сначала он поест, потом я вызову врача. И не вздумайте заходить без разрешения!
Полицейским пришлось дожидаться еще час, пока маляр отужинал, помылся и был еще раз осмотрен врачом. Наконец, врач вышел в коридор и подозвал их к себе.
– Один час! – сказал он. – И ни минуты сверх.
В то же мгновение полицейские, подхватив принесенные «семейные альбомы», исчезли в палате.
«Альбомы» представляли собой солидные скоросшиватели. Внутри – толстая стопка продырявленных листов. На каждом одна или несколько фотографий, далеко не все хорошего качества.
Фамилии сфотографированных указаны не были. Под каждой фотографией только код, ряд буквенных и цифровых обозначений. Соответствующие тому или иному коду данные помещались на оборотной стороне листов.
У Шойбнера создалось впечатление, что нынче его вниманию предложили совсем другой круг лиц, нежели утром. Тогда на фотографиях большинство мужчин было с длинными волосами, с бородой, поразительно много было женщин и девушек. Сейчас перед ним мелькали только мужские лица. Почти все без бороды, с подчеркнуто короткой стрижкой. У многих взгляд и выражение лица чем-то напоминали тех, кого Шойбнер видел в понедельник.
В который раз Шойбнер задержал руку полицейского, перелистывавшего перед его глазами «альбом». Он внимательно разглядывал фотографии на одном из листов. Полицейские затаили дыхание.
Но Шойбнер решительно покачал головой.
– Но он. Похож на парня, что управлял «транзитом». Но не он. У того был небольшой шрам слева…
Полицейские вздохнули, принялись листать альбом дальше.
А через пять минут Шойбнер вскрикнул. Прямо перед ним было широкое, угловатое лицо с коротким, но крупным носом. Подбородок был невелик, однако нижняя челюсть мощно выдавалась вперед. Глубоко посаженные, неожиданно маленькие глаза холодно и надменно смотрели поверх объектива. Темные, зачесанные назад волосы делали лоб зрительно выше.
– Этот! – сказал Шойбнер.
– Что вы можете о нем сказать? – спросил один из полицейских.
– Это тот человек, с которым я лежал вместе в багажном отделении.
– Но ведь было темно! – возразил полицейский.
– Тем не менее! – Шойбнера нельзя было сбить с толку. – У меня достаточно было времени, чтоб внимательно разглядеть этого парня. Вот здесь, слева, залысина прямо как у тайного советника. И эти узкие, светлые брови – он это, готов поклясться!
– Разрази меня гром! – заметил один из полицейских. – Да все эти анархисты, марксисты и сторонники спонтанных акций будут теперь носить вас на руках.
Шойбнер недоумевающе переводил взгляд с одного на другого.
– Что-нибудь не так?
– Еще бы!
Полицейский медленно перевернул большим и указательным пальцами лист картона, так что показались записанные на обратной стороне личные данные:
Фамилия:Керн
Имя:Манфред
Дата и место рождения:
1.10.1955, Гамбург
Последнее место жительства:
Эрнст-Меркштрассе, 216 2000 Гамбург
Деятельность:
Боевой фронт национал-социалистов (фюрер)
Молодежь для Германии (президент)
Спортивный союз «Германия» (председатель правления)
Немецкий патриотический совет (член президиума)
Розыск:
Санкция на арест генерального федерального прокурора от 30.8.83 г. за нарушение § 86, 86а, 131 уголовного кодекса. Санкция на арест государственного прокурора Франкфурта-на-Майне от 12.1.83 г. за нарушение §§ 125, 129а, 130, 244 и др.
– А что все это значит? – спросил Шойбнер.
Полицейские задумались.
– Первые параграфы касаются антиконституционной пропаганды и чего-то в этом роде, – произнес, наконец, один из них. – А остальные? Должно быть, нарушение спокойствия, грабеж, вооруженный бандитизм.
– Точнее вы не можете сказать?
Оба смущенно молчали.
– Ну, знаете, – покачал головой Шойбнер, – если о мой ученик в своей профессии понимал столько же, сколько вы в своей, обои отваливались бы у нас от стен.
50
– Ваша фамилия, будьте добры!
– Краузе, Рената. Родилась 10 июня 1959 года в Херне…
– Сейчас не нужно. Точные сведения о себе внесете потом в анкету. Это в соседнем помещении. Вы практикантка?
– Да!
– Тогда вы, наверное, не так хорошо знаете класс, как господин Вейен?
Он его тоже не знает, подумала Рената. Но кивнула:
– Да, я преподавала в десятом «Б» в общей сложности девять или десять недель.
– А теперь рассказывайте!
– Что я должна рассказывать?
– Все, что связано с экскурсией. Особенно меня интересует, естественно, вчерашний вечер…
Он слушал Ренату, не перебивая.
– Однако у вас здесь бурная ночная жизнь, – заметил он в итоге.
– То есть как это?
– Ну как – Бруно у этой Мануэлы, Илмаз – у Стефании.
Рената покачала головой.
– Все ото безобидно. Им хотелось просто посидеть вместе, послушать музыку, подержаться за руки. Ничего другого тут быть не может.
– Как часто вы их контролировали?
– После десяти? Каждые десять минут. По очереди с учительницей из Бергкамена.
– А ваш старший коллега?
– Он должен был проверять комнаты мальчиков.
– И он действительно это делал?
Рената запнулась.
– Послушайте, – вскипел толстяк. – Речь ведь идет об убийстве, насколько мне известно. И вы и ваш уважаемый коллега по уши увязли в этом деле. Халатное отношение к своим обязанностям, слабый контроль и так далее. И для всяких церемоний сейчас не время!
Господи, да ведь он прав. Сколько поднимется пены. В школе, у нее в институте, в городе.
– Я в самом деле этого не знаю, – ответила она. – В начале одиннадцатого он с бутылкой вина перешел в дневное помещение номер восемь и, должно быть, играл там во всемирный потоп. Ну, то есть медленно напивался.
– А тому была причина?
Рената вздохнула. Ну и вопросы задает этот человек!
– Не знаю. Возможно, турбаза казалась ему ниже его уровня. У меня сложилось впечатление, что он иначе представлял этот вечер – роскошная светская вечеринка с красивыми женщинами. Он из тех верных муженьков, что годами дожидаются, когда их спустят с поводка. И в этом смысле поездка с самого начала была для него разочарованием.
Толстяк облокотился обеими руками на стол, внимательно разглядывая молодую женщину.
– Вы, видно, не очень жалуете господина Вейена?
– Нет, – ответила Рената. – Но какое это имеет отношение к смерти Илмаза?
– Никакого. Но я всегда предпочитаю знать, как отдельные свидетели относятся друг к другу.
– Я могу идти?
– Да. И попросите ко мне господина Хольца.
51
Хольц глубоко задумался над раскрытой папкой со счетами. Пальцы правой руки сильно сжимали стакан, наполненный на одну треть коричневой жидкостью. Он нервно покачивал стакан из стороны в сторону. Заметив практикантку, он вздрогнул и попытался прикрыть коньяк папкой. Однако беглая ее усмешка показала, что с этим маскировочным мероприятием он запоздал.
– Вас приглашают в дневное помещение номер три! – известила практикантка.
Хольц кивнул. Он покосился было на недопитый стакан, но затем решительно поставил его на стол, не сделав больше ни глотка. Выйдя из комнаты, он дважды повернул ключ секретного замка и для надежности подергал еще ручку двери.
– Садитесь!
Остхольт указал на стул у широкого обеденного стола, за которым расположился сам.
Хольц сел.
Выражение его лица свидетельствовало, какой тяжелейшей мукой было для него выполнять в собственном доме указания посторонних лиц.
Гаупткомиссар внимательно разглядывал его какое-то время, словно на лбу управляющего было написано, что именно он собирался скрыть.
– Какая дверь была вчера вечером не заперта? – спросил он без долгих предисловий.
Хольц взглянул на него в замешательстве. Стекла очков его искрились.
– Я… Э… Двери всегда заперты. Все!
– Но вчера вечером около одиннадцати это было не так, господин Хольц. Замки, двери и окна не имеют повреждений. Однако юноша ушел. Выходит, одна дверь была не заперта!
– А может, этот турок ушел раньше.
– Есть свидетели, видевшие его в доме после десяти.
– Кто? – спросил в ответ директор. И, почувствовав себя увереннее, добавил: – Только этот итальяшка, насколько мне известно.
– Итак, ваши показания противоречат друг другу. Выходит, кто-то из вас говорит неправду.
Теперь лицо Хольца выражало возмущение.
– И вы считаете, что я лгу? Послушайте, я в этой сфере работаю уже четверть века. И ни в одном из домов, где я был управляющим, никогда не происходило ничего подобного. А потом является такой вот наглец, и я должен теперь защищаться?
– Ну зачем вы так? – Остхольт примиряюще поднял руки. – Никто и не думает вас обвинять…
С явным облегчением управляющий поднялся, аккуратно поставил стул на место у краешка стола. Потом повернулся и направился к двери. Он уже нажал на дверную ручку, когда последовал вопрос:
– Кстати, господин Хольц. Чуть было не забыл. Сколько вы уже работаете здесь?
– Я? Дайте сообразить, шесть, нет, семь лет. Да, с семьдесят седьмого.
– Тогда вы, наверное, хорошо знаете эту местность, – заключил полицейский. – Скажите, кому принадлежит тот береговой выступ с двумя лодочными сараями? Прямо против «Южного берега».
– Против «Южного берега»?
Глаза Хольца снова блеснули.
– Какая-то гимназия из Зоста взяла участок в аренду. Летом, во всяком случае, там было много школьников.
– А в это время года?
Управляющий пожал плечами:
– Вот уже несколько месяцев я никого там не видел. Холодновато сейчас для занятий греблей…
– Благодарю вас…
Едва Хольц закрыл за собой дверь, как вновь она распахнулась. Влетел Адлер с запиской в руке. Лицо у него разрумянилось.
– Что случилось?
– Я только что видел тут одного павлина в форме Шальке. Так вот он говорит, что вчера между Бруно и Илмазом разыгралась сцена ревности…
– Из-за Стефании?
– Именно. Макаронник просто места из-за нее не находил, но подъехать не смог, турок оказался проворней…
Всем весом своего тела Остхольт откинулся назад и задумался. Потом медленно открыл жестяную коробочку и извлек длинную, светлую сигару. Запалив свой бронебойный легочный снаряд, он несколько раз кряду выпустил столб дыма, затем, наконец, отрицательно покачал головой.
– Почему тогда вечером Бруно начал ухаживать за другой?
– Откуда я знаю? Из чувства противоречия, быть может. Или чтоб заставить свою обожаемую ревновать…
Гаупткомиссар состроил недовольную мину.
– Психология двоечников. К тому же в десять вечера все двери в доме были заперты. А за двадцать минут до этого Краузе еще видела Илмаза в комнате у девушек. Ты полагаешь, что за столь короткий промежуток времени Бруно заманил Илмаза к озеру, утопил его и сам благополучно вернулся обратно? Сомнительно.
