- А то как же! - отвечал, рассмеявшись, Мирон Фёдорович. - И для тебя с твоими воинами, коли велишь, баньку истопим. Ино, сходи попарься с дорожки, поразомни косточки...
      После бани беседовали с Мироном на завалинке его избы. Вспомнили про первую их давнюю встречу.
      Невский впервые встретил этого крестьянина-богатыря десять лет назад на его лесном починке земли, в Переславском княжестве. В ту пору Мирону было лет шестьдесят. Александр тогда заночевал у него. Он и душою отдохнул в те дни в трудовой семье пахаря. Всё ему нравилось там: и сам старик, и его два молодых женатых сына, и обе невестки его, Милава и Настя, под стать мужьям своим - красивые, работящие и сильные.
      Вскоре после вторжения татар Невский снова проезжал теми же местами, но увидел там одни лишь обуглившиеся брёвна да клыки каменных печей на пожарище. Что случилось с Мироном и его семьёй, того никто не мог сказать князю.
      И вот от самого Мирона узнаёт он сейчас о страшной гибели всей его семьи, зверски умерщвлённой татарами. А сам Мирон Фёдорович, этот рассудительный и трудолюбивый старик, возделывавший в поте лица свой клочок земли, нянчивший внучат, превратился в неуловимого и беспощадного истребителя татар - в страшного Гасилу.
      ...Перед сном Гасило пришёл в избу, где расположился Александр Ярославич. Он пришёл предупредить князя, чтобы тот ночью не встревожился, если услышит крики и звон оружия близ лесного их обиталища.
      - Поганые хочут этим лесом ехать с награбленным русским добром баскаки татарские. Разведали молодцы наши... Так вот, хочем встретить злодеев! - сказал старик.
      - В час добрый! - отвечал Александр. - А сон у меня крепок: не тревожься, старина.
      Однако известие, принесённое Мироном, встревожило Гришу Настасьина. Он поделился тревогой своей с начальником стражи, и тот на всякий случай усилил сторожевую охрану и велел держать коней под седлом.
      Григорий лёг в эту ночь в одежде и при оружии. И когда сквозь чуткую дремоту донеслись до его слуха отдалённые крики и звон оружия, Григорий осторожно, чтобы не разбудить князя, вышел из избы. С крылечка виден был сквозь деревья свет берестяных факелов. Настасьин сел на коня. Начальник стражи послал с ним одного из воинов.
      Ехать пришлось недолго. Густой, частый лес преграждал дорогу всадникам. Они спешились, привязали коней и пошли прямо на свет. Уж попахивало горьким дымком. Лязг и звон оружия и крики боевой схватки слышались совсем близко.
      Но когда Настасьин и сопровождавший его воин продрались наконец сквозь лесную чащу и выбежали на озарённую багровым светом поляну, то всё уже было кончено. Сопротивление татарского отряда прекратилось. Захваченные в плен каратели сгрудились, окружённые мужиками, и похожи были на отару* испуганных овец.
      _______________
      * О т а р а - стадо.
      Один только их предводитель глядел на русских гордо и озлобленно. Это был молодой, надменный, с жирным, лоснящимся лицом татарин в роскошной одежде. Но оружие у него было уже отнято и валялось в общей куче при дороге. Рядом лежали груды награбленных татарами драгоценностей.
      Из татарского отряда было убито несколько человек. Но и из нападавших гасиловцев один рослый и могучий парень лежал навзничь, раскинув руки и без сознания. На голове у него сквозь русые кудри виднелся тёмный кровоподтёк.
      Настасьин, едва только оглядел место боя, сразу же быстрым шагом подошёл к поверженному воину и опустился возле него на колени.
      Старик Гасило молча посмотрел на княжего лекаря и затем властно приказал:
      - Огня дайте поближе... боярину!
      Один из лесных бойцов тотчас же подбежал с пылающим факелом и стал светить Настасьину. Григорий взял безжизненно лежавшую могучую руку молодого воина и нащупал пульс.
      - Жив, - сказал он. - Только зашиблен. Надо кровь пустить, а то худо будет.
      С этими словами он поднялся на ноги и направился к своему коню. Здесь он раскрыл свои заседельные кожаные сумки и достал узенький ножичек в кожаном чехле.
      Снова склонился над бесчувственным телом воина. У того кровавая пена стала выступать на губах. Грудь вздымалась с хриплым и тяжёлым дыханием...
      Теперь все, кто стоял на поляне, даже и пленные татары, смотрели на Григория.
      Настасьин обнажил выше локтя мощную руку воина, перетянул тесьмой предплечье - синие кровеносные жилы взбухли на руке.
      Григорий вынул из чехла узенький ножичек и одним неуловимым движением проколол набухшую вену. Показалась кровь... Он подставил под струйку крови бронзовую чашечку. Кто-то из воинов удивился этому.
      - К чему такое? В чашку-то зачем? - протяжно, неодобрительным голосом сказал он. - Землица всё примет!
      На него сурово прикрикнул старик Мирон:
      - Мы не татары - хрестьянску кровь по земле расплёскивать! Боярин молодой правильно делает. Умён.
      Григорий услыхал это; ему сначала захотелось поправить Мирона, сказать, что не боярин он, а такой же мужицкий сын, как и все они, но затем решил, что ни к чему это.
      Поверженный воин тем временем открыл глаза. Григорий Настасьин тотчас же с помощью чистой тряпицы унял у него кровь и наложил повязку.
      Раненый улыбнулся и, опираясь здоровой рукой о дерево, хотел было встать. Настасьин строго запретил ему.
      - Нет, нет, - сказал он, - вставать погоди! - А затем, обратясь к Мирону, распорядился: - Домой на пологу* его отнесёте!
      _______________
      * П о л о г - широкое, прочное полотнище.
      Гасило тотчас же приказал исполнить повеление лекаря.
      - Стало быть, жив будет? - спросил он Григория.
      - Будет жив, - уверенно отвечал юный лекарь.
      - Это добро! Всю жизнь будет про тебя помнить! - одобрительно произнёс старик. - Большая же, юноша, наука у тебя в руках: почитай, мёртвого воскресил!.. А это вон тот его звезданул по голове, татарин толсторожий! - чуть не скрипнув зубами от злобы и гнева, добавил Гасило и указал при этом на предводителя татар.
      Настасьин взглянул на татарина и вдруг узнал его: это был царевич Чаган - тот самый, что с такой наглостью ворвался на свадебный пир Дубравки и Андрея.
      Гасило повёл рукою на груды награбленного русского добра, отнятого у татар.
      - Ишь ты, сколько награбили, сыроядцы! - ворчал Гасило. - Меха... Чаши серебряны... Книги... Застёжки золотые - видать, с книг содраны... Шитва золотая... Опять же книга: крышки в серебре кованом!.. Ох, проклятые!
      И, всё более разъяряясь, старик приказал подвести к нему поближе предводителя татар. Но Чаган уже и сам рвался объясниться с Мироном. Татарин был вне себя от гнева. Видно было, что этот жирнолицый молодой татарский вельможа привык повелевать. Когда его со связанными позади руками поставили перед Гасилой, он так закричал на старика, словно тот был ему раб или слуга. Чаган кричал, что он кость царёва и кровь царёва и что за каждый волос, упавший с его головы, виновные понесут лютые пытки и казнь. Он требовал, чтобы его и охрану мужики тотчас же отпустили, вернули всё отнятое, а сами у хвоста татарских коней последовали бы в Суздаль, на грозный суд верховного баскака хана Китата.
      - Я племянник его! Я царевич! - кричал он злым и надменным голосом.
      Гасило угрюмо слушал его угрозы и гневно щурился.
      - Так... так... Ну, што ещё повелит нам кость царёва? - спросил он, еле сдерживая свой гнев.
      - Видели мы этого царевича, как своими руками он мальчонку нашего зарезал!.. Видели мы этого царевича, как он живых людей в избах велел сжигать! - закричали, вглядевшись в лицо татарина, мужики.
      Старик Гасило побагровел от гнева.
      - Вот што: довольно тебе вякать*, кость царёва! - заорал он. - Тут, в лесу, наша правда, наш суд! Зверь ты, хитник*, и звериная тебе участь! Што нам твой царь? Придёт время - мы и до царя вашего доберёмся. А ты хватит, повеличался!
      _______________
      * В я к а т ь - отрывисто лаять (обл.). Здесь: болтать вздор, пустяки.
      * Х и т н и к - хищник.
      И, шагнув к татарскому предводителю, Гасило изо всех сил ударил его кистенём в голову. Чаган упал...
      Тяжело дыша, страшно сверкая глазами из-под седых косматых бровей, Мирон сказал, обращаясь к Настасьину:
      - Этого уж и твоя сила, лекарь, не подымет: богатырска рука дважды не бьёт!
      ...Утром, беседуя с Невским, Мирон-Гасило похвалил перед ним врачебное искусство Настасьина.
      - Да-а... - сказал он со вздохом. - Нам бы такого лекаря, в лесной наш стан. А то ведь, Олександр Ярославич, сам знаешь, какие мы здеся пахари: когда сохой пашешь, а когда и рогатиной; когда топором тешешь, а когда и мечом!
      ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
      В конце июля 1262 года Невский получил наконец то самое долгожданное известие, о котором он говорил Настасьину: хан Золотой Орды Берке понёс на реке Куре, у стен Тбилиси, неслыханное поражение от хана Персидской орды Хулагу. Одновременно двинулись на войско Берке грузины и отряд греков, пришедший им на помощь.
      Берке едва спасся. Опомнившись от разгрома и позора у себя на Волге, понукаемый знатными, старый хан собрал новую трёхсоттысячную армию и вновь ринулся на Кавказ.
      Великому князю Владимирскому Александру Невскому он послал грозное ордынское требование: "Дай мне русских воинов в моё войско!"
      Народ русский содрогнулся от гнева и ужаса: на такие ещё ни разу не посягала Орда! Другие народы давали своих сынов в татарское войско, но русских татары боялись ожесточать до предела.
      - Пора! - сказал Александр.
      И давно подготовляемое восстание забушевало, как буря. В один день горожане ударили в колокол - и в Устюге Великом, и в Угличе, и в Ростове, и в Суздале, и в Ярославле, и в Переславле, и во Владимире, и в Рязани, и в Москве, и в Муроме, и в Нижнем Новгороде...
      Народ повсюду избивал татарские гарнизоны, татарских наместников баскаков и бухарских купцов - бессерменов, что взяли на откуп взимание дани на Руси.
      В иных городах баскаков и их телохранителей выводили на площадь и здесь рубили им головы.
      Широко прокатилось по всем городам и сёлам известие, что сам Невский "велит татар бить".
      - Ишь, кровопийцы, разъелися, что хомяки!.. А всё вам мало: ещё и наших парней на войну задумали гнать с собой? Нет, не будет вам русского воина в татарское войско! Бей их!..
      Такие крики слышались из разъярённых толп горожан и крестьян, когда они волочили татар на казнь.
      Восстание ширилось.
      Испуганные ордынские послы поспешили на поклон к Александру. Они привезли ему отмену мобилизации. Но Александр сказал им, что ему не совладать теперь со стихией народного гнева.
      - Вы сами видите, послы царёвы, - говорил Невский татарам, - что вся чернь восстала. Они и бояр убивают своих, русских, если они Орде верно служили. Что им сейчас князья!.. Вы сами виноваты зверством своим. До самых глубин взбурлили народ!..
      А между тем в своей могучей руке Александр держал весь ход грозного восстания.
      - Когда так пойдёт, - говорил он Настасьину наедине, - то нагрянем и на самоё Орду! Тряхнём Берку и в самом его поганом логове.
      У Настасьина в эти дни словно два огромных крыла выросли за плечами и несли его. Он дивился спокойствию и мужеству Невского.
      Но, управляя восстанием, Невский всё же решил показать татарам, будто он старается усмирить народ. На глазах ордынских послов он вышел однажды на крыльцо своего терема к народу и стал было призывать людей к миру с татарами и к повиновению.
      Но в ответ Александру раздались такие угрозы и ругательства, такой грянул град камней в окна княжеского терема, что ордынские послы принуждены были спрятаться внутрь здания и стали просить Александра, чтобы он под надёжной охраной ночью вывез их поскорее из города.
      Он так и сделал. Без татарского надзора ему было легче действовать. Его дружины возглавили восстание. Оно разрасталось.
      ...И вдруг от вдовы Батыя Баракчины и от своих тайных разведчиков в Орде Невский получил страшное известие: на этот раз до нового сражения между армиями Хулагу и Берке дело не дошло. Берке, устрашённый размахом русского восстания, заключил поспешный мир с Хулагу. Хан Берке пошёл на всяческие уступки, даже на унижения перед братом-врагом. Он убедил его, что им немедленно надо объединить свои силы против русских. И теперь, уже союзные, орды Берке и Хулагу каждый миг могли обрушиться на Русь...
      И ещё одно тяжкое известие получил Александр.
      Отец Дубравки - Даниил Романович, начавший, по тайному уговору с ним, стремительное движение против татар и уже разгромивший хана Маучи под Киевом, вдруг заворотил свои войска обратно: в тыл князю Даниилу ударил литовский король Миндовг, а Даниил-то полагался на него, как на родственника и союзника!
      Так рушился великий замысел Невского - поднять разом против татарского ига и Северо-Восточную и Юго-Западную Русь.
      - Худо, Настасьин, худо! Лучше бы я живым в могилу лёг!.. Всё пропало!.. Теперь только бы... только бы как-нибудь людей русских спасти от резни, от расправы! - говорил Невский.
      Ещё никогда верный друг и воспитанник Невского не видел его в таком глубоком отчаянии.
      И даже ему, Настасьину, страшно было в тот первый миг подступиться к Александру Ярославичу с каким бы то ни было словом.
      Тяжкие думы терзали Александра. Он понимал, что теперь, когда орды хана Берке и хана Хулагу объединились, война против татар будет не под силу истерзанной, опустошённой Руси. Удельные русские князья враждовали между собою. Татары подстрекали их друг против друга. Александр знал, что и под него всячески подкапываются в Орде его двоюродные братья.
      На западе и севере снова зашевелились немцы и шведы. Снова вместе с татарами они готовились вторгнуться на русскую землю. Нет, никакой надежды не было устоять в столь неравной борьбе! Невский понимал, что даже и его полководческое искусство и самоотверженная отвага тех, кто станет под его знамя, на этот раз будут бессильны спасти от гибели русский народ...
      "Что же остаётся делать? - размышлял Невский. - Послать кого-либо из своих верных, испытанных советников с богатыми дарами в Орду, к хану Берке, чтобы отвести беду, успокоить хана? Нет! Не поверит теперь Берке никакому посольству, никаким хитрым речам, не примет никакую повинную. "А почему, - скажет, - сам князь Александр не прибыл ко мне с повинной? Ведь, - скажет, - он отвечает за народ свой... А почему, - скажет, - князь Александр лучшее войско своё держит в Новгороде?"
      И чем больше размышлял наедине Александр, тем яснее становилось ему, что если сейчас бессилен меч, то вся надежда остаётся на его собственное государственное разумение, на его умение беседовать, как должно, с татарскими ханами и умиротворять их.
      Никто другой, кроме него самого, не сможет отвратить на сей раз новое татарское нашествие. "И детей вырежут - кто дорос до оси тележной, скорбно подумал Невский, и сердце его облилось кровью. - Да! Уж тогда и вовек не подняться Руси. По всем городам татарских баскаков насажают заместо русских князей. А другую половину рыцари да шведы захватят... К чему же тогда и народ русский трудился - и мечом и сохою?"
      И Александр принял крутое решение.
      - Еду! - сказал он. - Еду перехватить Берке - там, в степях, на Дону. Опять хитрить, молить да задаривать! А когда уже сюда нагрянут, то тогда будет поздно. Тогда сколько ни вали даров в чёрную эту ордынскую прорву, не поможет, покуда кровью русской досыта не упьются. Ну, а если уж суждено мне и вовсе не вернуться оттуда, то... что ж, авось смертью моей и утолятся, а народ не тронут...
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      С приехавшим в Орду Невским на этот раз обошлись, как с преступником, чья вина ещё не расследована. Его томили и томили в Орде, не разрешая отъехать на Русь.
      В порыве злобного неистовства хан Берке хотел предать смерти Невского тотчас же, как тот прибыл в его кочевую ставку. И всё ж таки не посмел! Совет татарских вельмож указал ему на три чрезвычайных и грозных обстоятельства.
      Во-первых, полномочные послы великого хана Хубилая - Китат и Улавчий, - те самые, что в испуге умоляли Невского остановить восстание, выдали Александру от имени великого хана особую грамоту. В этой грамоте ханские послы отменяли навечно угон русских юношей в татарское войско; затем они подтверждали снова ярлык Александра на великое княжение Владимирское. И, наконец, в грамоте той самому князю Александру доверялось собирать ордынскую дань.
      Казнить после всего этого самовольно князя Александра - означало бы тяжко оскорбить великого хана Хубилая. А в теперешних стеснённых обстоятельствах Берке не мог отважиться на новую ссору - да ещё с самим великим ханом!
      Второе: открытым убийством Александра в Орде русский народ не запугаешь, а только ожесточишь.
      И, наконец, третье: ведь Новгород-то всё ещё не покорён. Новгородцы строптивы. И как раз в эти дни там собирают войска сын и зять Александра...
      Разве покойный отец князя Александра - Ярослав - был казнён в Великой Орде? Нет, но он умер по выезде из неё, в пустыне, ровно через шесть дней после того, как старая ханша Туракина поднесла ему прощальную чашу с вином...
      Итак, решено было явной казни Александра Ярославича не подвергать. Но и надо было беспримерно покарать этого могучего и опасного русского князя.
      ...Совещание об этом, созванное в шатре Берке, длилось уже много времени.
      Берке такими словами закончил свою вступительную речь:
      - Он мог бы бежать из своей страны подобно брату своему Андрею. Он мог бы укрыться в Новгороде. И вот этот гордый воитель ничего такого не делает, но приходит к нам просить за народ свой. Он сам вкладывает голову в силок! Что заставляет его поступить так?.. Прошу вас: думайте!
      Первой высказалась старшая жена Берке - Тахтагань. Это была пожилая монголка с большим и плоским лицом, с которого так и сыпались белила. Ханша уже с утра была пьяной от водки из риса, ячменя и мёду.
      - Сделай ему тулуп из бараньих хвостов, - сказала Тахтагань. - И пусть этот князь Александр до самой смерти своей седлает тебе коня и отворяет дверь перед тобою!
      Она злобно хихикнула и протянула руку за чашкой кумыса.
      Старейший из советников хана - князь Егу, сморщенный, с подслеповатыми, больными глазами, - присоединился к мнению ханши.
      - Тахтагань-хатунь говорила правильно, - закончил он, - привяжи ему на шею цепь повиновения!
      - Да, надо оборвать Александру крылья! - прохрипел князь Бурсултай.
      - Это не дело - дать ему возвратиться и оставить вину русских, не покарав его! - поддержал их третий князь - Чухурху.
      И только один-единственный голос в совете послышался в пользу Невского. Это был седой, девяностолетний полководец на покое - Огелай. Он участвовал ещё в самых первых походах Чингисхана, и за это татары особенно почитали его.
      Вот что сказал Огелай:
      - Искандер Грозные Очи - это человек, который имеет сильное войско и хорошо управляет своим народом. Тебе он исправно бы платил дань, если бы мы сами не озлобили народ русский чрезмерными поборами и требованием русских воинов в наше войско. Александр считает самыми главными врагами своего народа немецких и шведских рыцарей. Так не мешай ему сокрушать государей Запада! Дед твой никогда не убивал сильных государей, если они чтили его. Я кончил...
      Чухурху злобно зашипел и долго с насмешкой щёлкал языком в ответ на речь Огелая.
      - Какие жалкие слова я сейчас слышал! - вскричал он. - Словно старая баба говорила! Ты недостоин доить кобылицу, Огелай, - тебе только корову доить!
      Князья и вельможи захохотали. Оскалил зубы и сам Берке.
      Тогда, ободрённый этим, злобный Чухурху закончил так:
      - И не верь, Берке, тем советникам, которые хотят запугать тебя недоступностью Новгорода. Он лишь в пору дождей недоступен. А как только стужа зимы скуёт льдом реки, озёра и болота - наши кони легко достигнут этого города, и ты овладеешь им. А рыцари-немцы помогут тебе с Запада.
      - Да, мы поможем тебе, великий государь! - послышался голос с чужестранным выговором.
      Все посмотрели в ту сторону.
      Заговоривший иностранец был ростом великан. У него было лицо европейца, но только непомерно большой казалась и выступала вперёд нижняя челюсть. Он был рыжий, кудрявый, с плешью. На затылке лежала шапочка. Облачён он был, как знатный татарин.
      Это был тот самый английский рыцарь ордена Тамплиеров, по имени Пэта, который в нашествие Батыя предводил правым крылом татарских войск, что вторглись в Чехию. Пэта тогда потерпел от чехов поражение. Другого Батый казнил бы немедля на глазах войска, но англичанин был нужен татарам для других дел. Его только отстранили от командования войсками, и он сделался главным советником ханов по делам Руси и Европы.
      Берке кивнул головой; сэр Джон Урдюй Пэта заговорил:
      - Для могучей шеи князя Александра цепи и колодка будут самым лучшим ожерельем. Но вперёд ослепи его. А тогда заставь приковать его к ручному жёрнову, и пусть он будет одним из рабов твоих, которые мелют муку для шатров твоих!
      Видно было, что совет рыцаря Урдюя Пэты пришёлся по вкусу Берке. Однако он молчал. Тогда, чтобы усилить в нём гнев против Александра, рыцарь добавил:
      - Братья-рыцари уведомляют меня, что Александр поднимал на тебя грузин.
      Лицо Берке сразу покрылось синеватыми пятнами - от гнева.
      Казалось, ещё мгновение - и старый хан даст соизволение ослепить Александра. И всё же предостережения Огелая взяли в нём верх.
      - Нет, Урдюй, - ответил он со вздохом, - нельзя этого сделать над Александром: это дурно отразится на готовности всех прочих подвластных нам царей и князей приезжать к нам в Орду. Все станут страшиться, что их в нашей благословенной Орде также может постигнуть немилость и внезапная казнь.
      Рыцаря не смутил ответ хана.
      - Тогда, - сказал сэр Урдюй Пэта, - возьми пример с твоей мудрой бабки - Туракины. Она отравила князя Ярослава медленным ядом, подсыпав его в прощальную чашу вина. Это была чаша почёта - он обязан был её принять. А умер он, как ты хорошо знаешь, через шесть дней после выезда из Большой Орды. И вот гостеприимство осталось ничем не запятнанным...
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      Надвигалась глубокая осень. Шли беспрерывные дожди. Вся степь смолкла и потемнела. Берке поворотил свои кочевые орды к Волге - на зимовку.
      Но Александра всё ещё не отпускали. Правда, ему не мешали в своём отдельном русском стане принимать гонцов из Владимира и Новгорода и вообще управлять княжествами, ему подвластными. Ему не запрещали выезжать на соколиную охоту в окрестные степи, причём никто из татар в это время не надзирал за Александром. Кругом на десятки вёрст были только свои, русские, и все - на лихих конях.
      И вот однажды, когда выехали на соколиную охоту, Григорий Настасьин стал умолять Невского бежать из Орды.
      - Александр Ярославич! - взмолился он и голосом и взором, полным слёз. - Погубят они тебя здесь! Беги! Коней у нас много. Кони - сильные. Пока татары хватятся нас, а мы уж далеко будем. Ведь тебя же и народ весь заждался! Бежать надо, Александр Ярославич, бежать!..
      - Замолчи! - пылая гневом, закричал на него Александр и резко остановил коня. (Остановил и Настасьин. Они были вдвоём с князем: свита ехала в отдалении.) - И никогда не смей оскорблять и гневать меня такими речами, - продолжал Невский. - Чтобы я бежал? Да они и преследовать меня не станут, татары! Они только этого и ждут. Ещё след коня моего не остынет, а уж триста тысяч этих дьяволов снова начнут резню на Владимирщине... Нет, наводить поганых на землю русскую, на народ свой, не стану... Да что я с тобой говорю про это! - всё ещё гневно воскликнул князь. - Не твоего ума дело! Знай своё. Ты - врач, ну и врачуй!
      Но юношу не запугал гнев князя.
      Настасьин обуреваем был страшными подозрениями: он, как врач, стал замечать в лице Александра Ярославича признаки, по которым определил, что татары медленно отравляют его.
      - Прости, государь! - возразил Настасьин. - Потому и осмелился заговорить с тобой, что ведь врач я... Знал заранее, что огневаешься, но я должен сказать тебе.
      Невский пристально глянул на своего лейб-медика*, на друга души своей:
      - Что худого случилось? Говори!
      _______________
      * Л е й б-м е д и к - придворный врач.
      - Помнишь, государь, - начал Настасьин, - как-то я сказал тебе, что у тебя под глазами опух стал делаться?
      - Помню, помню... Так ведь и прошло всё: попил твоих травок каких-то, и как рукой сняло. Должно быть, поясницу простудил на ветру: эти кибитки ихние проклятые...
      - Нет, государь, то не простуда была: яд они начали подсыпать тебе в пищу...
      Александр Ярославич вздрогнул. Нахмурился. А затем сказал спокойно и презрительно:
      - Весьма возможно. Это у них, у татар, в ходу. Ведь знаешь сам: родителя моего покойного зельем опоили в Большой Орде. Теперь за меня принялись... А ведь и как тут убережёшься? Кумысничать-то с ними то и дело приходится, - продолжал Александр. - То у князя Егу, то у князя Чухурху у того, у другого: без этого в Орде русскому князю нельзя и дня прожить.
      - Эх, Александр Ярославич... - удручённым голосом произнёс Настасьин.
      Оба задумались.
      - Ну, а что делать будем, Григорий? - спросил Невский.
      - Государь, ты должен дать обещание, - умоляюще произнёс Настасьин, что ежедневно, и утром и на ночь, будешь принимать из моих рук противоядие. Оно, - пояснил Григорий, - способно уничтожить многие яды!
      Затем условились, что если Александра Ярославича позовут на пир к кому-либо из татарских вельмож и придётся поехать к ним, то чтобы всякий раз перед выездом князь принимал из рук своего врача чёрный предохранительный порошок и выпивал болтушку из сырого яичного белка.
      С тех пор такой обычай и утвердился между ними.
      - А похоже, друг Настасьин, что ты угольком меня угощаешь, благосклонно сказал однажды Невский, рассматривая разболтанный в кубке чёрный порошок.
      И это почему-то вдруг разобидело юношу.
      - Государь, - отвечал он важно и гордо, - уж в моём-то деле дозволь мне...
      Он не договорил.
      Невский рассмеялся.
      - Полно, полно, Гриша! - сказал он ему, ласково кладя руку на плечо. - Я тобою, лекарем моим, свыше всякой меры доволен. Ты воистину у меня Гиппократ!*
      _______________
      * Г и п п о к р а т - знаменитый древнегреческий врач V - IV вв. до н. э.; его называют "отцом медицины".
      Однако в какой мере доволен был своим врачом Александр, в той же мере злился и гневался на своего медика Берке. Личным врачом хана Берке был старик из племени тангутов. О нём ходили легенды. Рассказывали, что старик знает целебные и ядовитые свойства всех трав и минералов. Говорили, что ещё сам Чингисхан некогда, после победы над тангутами, отнял этого лейб-медика у тангутского царя и за это отказался от всякой другой дани с побеждённых. Потом от Чингисхана этот придворный лекарь перешёл по наследству к любимому внуку Чингиса - к Батыю. А уж после кончины Батыя к Берке. Берке не расставался даже и в походах со своим лейб-медиком. Но ценил он в нём вовсе не лекаря, а... отравителя...
      Когда Берке хотел, не прибегая к явному убийству, убрать опасного врага или кого-либо из знатных, кто подвергся ханской опале, он отдавал тайное повеление старому тангуту, и ханский приговор совершался.
      У этого тангута были яды, которыми он мог умертвить свою жертву на любой день - и через неделю, и через две, и даже через полгода: как только повелит хан.
      И вот впервые старый отравитель обманул доверие Берке - впервые замедленная отрава не действовала на того, над кем прозвучал тайный приговор хана.
      Наедине, в спальном шатре своём, разъярённый Берке схватил лекаря за его длинную острую бородёнку и рванул её.
      - Ты, старый ишак! Ты лжец и самозванец! - визгливым, злобным голосом кричал хан. - Ты обещал мне, что уже через месяц Александр не сможет сесть на коня. Так знай же, невежда и обманщик: вчера этому князю Александру, в его русский стан, привели бешеного коня, ещё не знавшего подков, и Александр собственной рукой укротил скакуна и умчался на нём в степь... Я прогоню тебя! Я тебя пастухом овец сделаю!..
      Голова перепугавшегося старика моталась из стороны в сторону.
      Наконец Берке отпустил его бороду. И старый отравитель с низким поклоном заговорил:
      - Прелестный повелитель, нет, я не обманывал тебя. Я видел сам - уже болезнь стала показывать ему своё лицо. Быть может, и ты заметил, хан, когда призывал к себе русского князя, что под глазами его виднелась уже припухлость. И вдруг всё это бесследно исчезло!.. Напрасно я умножал яды они не оказывали действия... Хан, прости твоего раба, но разве есть на свете такие яды, против которых природа и мудрость медика не нашли бы противоядия? Князя Александра спасли!
      - Как?! - в злобном удивлении прошипел Берке. - Кто же осмелился? И кто же смог это сделать?
      Оглянувшись, хотя в шатре они были одни, отравитель прошептал едва не на ухо хану какое-то имя.
      Тот в изумлении отшатнулся.
      - Ты бредишь, старик! - вскричал он. - Как?! Этот русский юноша, едва вышедший из поры отрочества, - и это он смог сделать всю твою прославленную мудрость бессильной?! Стыдись! И это говоришь мне ты, которого чтил сам дед мой - великий воитель?!
      Отравитель удручённо покачал головой.
      - Нет, мне не стыдно, великий хан, потерпеть поражение от такого соперника, - отвечал старик. - Никто другой из медиков не нашёл бы - и столь быстро! - средства против отравы, которою я отравил князя Александра. Но этот - нашёл! И отсюда я сделал вывод, что если этот юный медик русского князя войдёт в зрелые годы, то он станет вторым Авиценной!* Только этот великий врач знал в юности столь много!..
      _______________
      * А в и ц е н н а - таджикский учёный, философ и врач X - XI вв.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Невского изнуряла в Орде не только чёрная ханская неволя, не только то, что он был оторван от всего родного, русского, но ещё и неизбежные татарские гости. Душу выматывали, а не только одни подарки все эти батыри и вельможи.
      А прогнать их было никак нельзя: тот - "князь правой руки", тот "князь левой руки", третий же - царевич, а четвёртый - "дышит в самое ухо повелителя".
      И приходилось, ради блага и пользы своего народа, не только принимать незваных, но и подчас самому зазывать на угощение, одаривать и терпеть их гнусные беседы.