Отважное сердце

      Тут же в трёх изрядных котлах, что подвешены железными крючками на треногах, клокочет жидкая пшённая каша - кулеш.
      Гринька Настасьин сидит среди воинов у костра. Думал ли он когда, что доживёт до такого счастья! Вот он сидит у костра, а рядом с ним, локоть к локтю, совсем как простой человек, сидит русобородый богатырь - начальник всей путевой дружины Невского. И зовут этого витязя Гаврило Олексич. Да ведь это он самый, что в битве на Неве богатырствовал и навеки себя прославил в народе! О нём и сам Александр Ярославич рассказывал Гриньке...
      Гаврило Олексич и Гринька дружат. Богатырь сделал ему большой деревянный меч, как настоящий.
      - Ничего, Григорий, - сказал ему Олексич, - пока деревянный: вырастешь - так настоящим пластать будешь. Может, и на татарах свой меч испытать придётся!
      ...О чём только не переговорят у костра, каких только бывальщин и небылиц не наслушается Гринька! Иной раз даже ему, малолетку, смешно: уж такую небывальщину сложит кто-нибудь из воинов! И ничего, эти бородатые богатыри верят. Ещё и обсуждать примутся!
      - Да-а!.. - раздумчиво говорит один из дружинников. - На свете всякие чудеса бывают. Вот у нас на Кидекше, как раз в воскресенье, - весь народ своими глазами мог видеть: облако на лугу близ деревни упало... И что же? Сделался из него кисель!
      Помолчали. Кто-то проглотил слюнки. Кто-то вздохнул.
      - Всё может быть, всё может быть! - произнёс в раздумье старый воин.
      - Да-а... - вырвалось от всей души у другого.
      - Почаще бы нам, хрестьянам, да по всем бы по деревням такие облака падали!
      - Ну, а что толку? - возразил кто-то с горькой насмешкой. - Всё равно, покуда наш брат, хрестьянин, ложку из-за голенища вынет, князья-бояре весь кисель расхватают.
      Послышался общий хохот.
      - Это уж так!..
      - Это истинно! Работнему люду ничего не достанется!
      И сам собою разговор свернулся на надвигающийся голод.
      - Да-а! Ещё урожай обмолотить не успели православные, а купцы уже втридорога за одну кадь* ржи берут! Как дальше жить будем?
      _______________
      * К а д ь - хлебная мера в Древней Руси.
      Эти последние слова произнёс дородный дружинник - светлобородый силач, пышущий здоровьем. Несоответствие внешности со словами о голоде вызвало у некоторых невольную шутку:
      - Гляди, Иван, как бы ты от голоду не отощал вовсе: уж и так одни кости да кожа!
      Воины засмеялись.
      Однако дородный воин отнюдь не смутился этим и скоро заставил замолчать насмешников.
      - Правильно, - спокойно возразил он. - Я-то не жалуюсь: сыт-питанен. Мы, дружина, на княжеских хлебах живём - нам и горя мало! Ну, а старики твои, Митрий, или там сёстры, братья, суседи? А? Замолк, нечего тебе сказать! А вот мне об этих днях из нашей деревни весть прислали: пишут, что сильно голодают в нашей округе. Уж траву-лебеду стали к мучке-то примешивать. Ребятишки пухнут от голоду. Старики мрут...
      Его поддержали:
      - Что говорить! Худо простому люду живётся под боярами да под татарами! А хуже нет голода!
      Разговор пошёл горестный, тяжёлый.
      Но как раз в это время воинам поспел ужин, и все принялись сперва за горячий кулеш, а потом - за баранину.
      Гаврило Олексич положил на большую лепёшку, как на блюдо, сочно-румяный большой кусок жаркого и подал Гриньке.
      - Кушай, кушай, отрок! - ласково сказал он, погладив его по голове. Уж больно ты худ! Набирайся сил, кушай!
      Сам он тоже взял добрый кус барашка, сел рядом с Гринькой под сосну и принялся есть с той отрадной для глаза мужественной жадностью, с какой вкушает свою заслуженную трапезу пахарь и воин.
      - Ешь! - ещё раз сказал он мальчику. - Хочешь воином быть добрым ешь побольше! От еды сила! - наставительно пояснил он и ласково подмигнул Гриньке.
      Увидев своего витязя-друга в таком светлом расположении духа, Гринька вполголоса сказал ему:
      - Дяденька Гаврило, а потом расскажи мне про Невску битву.
      Олексич хмыкнул и усмехнулся:
      - Да ведь уж сколько раз я тебе про неё рассказывал. Поди уж затвердил всё наизусть? Верно ведь?.. Ну ладно, отужинаем - там видно будет!
      Такой ответ означал согласие. Сердце Гриньки трепетало от радостного ожидания, хотя и впрямь уже который раз носился он мысленным взором над Невским побоищем, слушая рассказы своего друга.
      Едва только задружил Гринька Настасьин с Гаврилой Олексичем и едва только узнал от людей, что это тот самый Олексич, так покою не стало витязю от настойчивых просьб мальчика: расскажи да расскажи, как били шведских рыцарей на Неве.
      Сперва богатырь больше отшучивался. И всё-то выходило у него до чрезвычайности просто, будто и рассказывать не о чем.
      - Да уж что говорить! - добродушно начинает он и сегодня. - Знамо, что побили их крепко. Уложили их там, на болоте, немало, рыцарей этих. А и сам ихний герцог Биргер насилу утёк от Ярославича: живо коня заворотил! А всё-таки Александр Ярославич большую ему отметину положил копьём на лицо до веку не износить! - И, сказав это, Гаврило Олексич вдруг ожесточился и суровым голосом произнёс: - Да и как их было не бить? Пошто вы в чужую землю пришли кровь человеческую проливать? Пошто у нас, у Новгорода Великого, водный путь хотите отнять? Зачем море закрываете? Задушить, стало быть, хотите? Русский народ сам кровопролития не затевает, это уж нет! Ну, а если незваны гости к нам ломятся - тут руке нашей от сохи до меча дотянуться недолго! Я ратай*, я и ратник!
      _______________
      * Р а т а й - пахарь.
      Он замолк. Но тут снова и снова Гринька в нетерпении принимается теребить Олексича за рукав:
      - Дядя Гаврило, а расскажи, как ты на шведский корабль по доскам взъехал. Ну, расскажи!
      - На коне взъехал... И што тут рассказывать!
      Гринька не унимался:
      - Нет, а как чуть королевича шведского не захватил!
      - А вот же не захватил! - мрачновато ответствовал Олексич. Но тут, видно, неудержимые поднялись в его памяти воспоминания, и, уступая им, неразговорчивый богатырь рассмеялся и добавил: - Худоногий он был у них, королевич-то. Вроде как расслабленный. Привезли они его с собой из-за моря нарочно: на новгородский престол сажать. Ишь ты ведь! - воскликнул в негодовании Олексич, как будто всё это сейчас происходило, а не десять лет назад. Рассказ его продолжался: - Ну, пришли мы, сам знаешь, на реку Неву, в устье Ижоры - речка такая впала в Неву. Ино там они и вылезли, шведы, из кораблей на сушу. Видимо их невидимо! Девять тысяч кованой рати. Девять тысяч! - повторил Олексич, потрясая рукой. - Ну, а нас-то всех вместе, и с ладожанами и карелой, и до тысячи не дотягивало. Ну, да ведь где же Александру Ярославичу было воинов собирать! Кто с ним был, с теми и ударил... Грянули мы на них внезапно. Они думали: мы рекой Волховом поплывём, а мы прямиком через леса, через болота - прямо на устье Ижоры. Возов с собой не брали. Александр Ярославич нам даже и щитов не велел с собою брать: "Меч верней щита!"
      Подошли мы к их стану, солнышко взошло уж высоко. Ну, вот этак... Олексич показал рукою. - Словом, бойцу с коня копьём достать... Но уж всё ихнее войско на ногах, гудит! Трубы поют звонкие, в медные тарелки бьют, в бубны великие колотят! Мы смотрим. А из бору ещё не выходим... Но вот Александр Ярославич расставил нас всех - и дружину свою, и полк весь: кому откуда ударить. Сам он на белом коне боевом. Вот вижу, поднял он меч свой... Слышу, крикнул: "Вздымайте знамя!" И враз опускает меч: "Вперёд, за отечество!" Ну, тут уж и ринулись мы все из тёмного бору! Бурей!
      Олексич зажмурился: должно быть, так, с закрытыми глазами, ещё явственнее поднимались в его душе образы великой битвы, ещё слышнее становились ратные крики, ржанье коней, шум и звон давно минувшей сечи...
      Гринька слушал, не смея дыхание перевести, боясь пошевелиться. И только тогда, когда нестерпимо длинным показалось ему молчание друга, мальчуган охрипшим от волнения голосом спросил:
      - А отчего у них трубы трубили?
      - А! Трубы-то? - отвечал, как бы очнувшись, Гаврило Олексич. - А это, видишь ли, паренёк, как раз королевич ихний на берегу обход войску делал. Сановники с ним, свита, сам герцог. Рыцари вокруг него - как за стальной стеной идёт! А мне с коня-то всё видать как на ладони... И со мной молодцов немало новгородских. Дружина добрая подобралась! Молодцы - не выдавцы! Все мы из одной братчины были - кожевники, чеботари*. Костя Луготинич, Юрата, Намест, Гнездило... Как железным утюгом раскалённым в сугроб, так и мы в гущу в самую этих шведов вломились. Даром, что кованая рать зовётся, в панцири закованы с головы до ног, и шеломы-то у них не людские, а как ведёрко глухое железное на голове, а против рта решётка. Поди-ка, дойми такого! А ничего: секира прорубит! Ломим прямо на королевича... Тут дворяне его переполошились, хотят на руки его вскинуть да и на корабль. А он им не даётся: зазорно ему. Однако испугался... Герцога, видать, нету уже при нём.
      _______________
      * Ч е б о т а р ь - сапожник.
      Вот уж он, герцог, на вороном коне мчится наперерез Ярославичу. Тоже в панцире весь. Только решётка на лице откинута, усы, как рога, в стороны топорщатся... Нет-нет да и осадит коня, да и зычно этак крикнет по-своему, по-латынски, воинам своим... И те заорут ему вослед... Опамятовались: бьются крепко.
      Но, однако, одолеваем мы их, ломим. Грудим их к воде, к воде! Нам Ярославича нашего отовсюду видать: островерхий шлем его золочёный сверкает на солнце, кольчуга, красный плащ на ветру реет; меч, как молния, блистает, разит! Вот видим: привстал наш богатырь на стременах, поднял обема руками меч свой, опустил - и валится шведский рыцарь под конское копыто! А Ярославич наш уж на другого всадника наринул, глядишь - и этому смерть!.. Бьётся, сечёт мечом нещадно. Конём топчет. Но всю как есть битву своим орлиным оком облетает. Видит всё. И знаем: каждого из нас видит. Злой смертью погибнуть не даст: видит, кому уж тесно станет от врагов, одолевают - туда и бросит помощь. Правит боем! А голос у него, знаешь сам, как серебряная труба боевая. Ведь стоит кругом стон, гул; щиты - в щепки, шлемы - вдребезги; обе рати орут; раненых коней ржанье; трубы трубят, бубны бьют... а князь наш кинет свой клич боевой - и мы его везде слышим! Мимо нас, новгородцев, промчится и во весь свой голос: "За господина Великий Новгород! За отечество!" И мы ему отзовёмся. И того пуще ломим!..
      На кораблях у шведов, на ладьях, на лодках невесть что началось! Заторопились, паруса поднимают. А ветра нету: не море ведь! Вздуется пузом парус, да тут же и опадёт, заполощет... Крику, шуму, ругани! А толку нет никакого: отплыть не могут. Шестами в дно стали упираться, вёслами гребут - ни с места! Лодки перегрузили, те опрокинулись. Тонет народ, барахтается в Неве. А в панцире много ли поплаваешь?
      А наш народ знаешь ведь какой: ему, когда распалится в битве, что огонь, что вода! Миша был такой, тоже новгородец... Ну, этот из боярских детей: с ним дружина своя пришла. И богатырь был, богатырь! Нынче уж такого редко встретишь... Так вот этот Миша с дружиной прямо в Неву кинулся, где бродом по грудь, а где вплавь, и давай топором корабли и ладьи рубить. Три корабля утопил. Сильно похвалил его Александр Ярославич!
      Дальше вскользь вспомянул Гаврило Олексич, как увидал он: волокут под руки шведского королевича по сходням на корабль - и ринулся на коне вслед за ним. Но опоздал: шведы успели втащить королевича. А когда Олексич въезжал на сходни, враги столкнули сходни в воду. Упал вместе с конём и Олексич.
      Однако Олексич выплыл и вновь кинулся в битву...
      - Э-эх! - воскликнул тут с горечью сожаления рассказчик. - Ну, за малым я не настиг его! Ну да ведь с разгону-то не вдруг проломишься, хотя бы и на коне. Уж больно густо их, шведов, было вокруг него. Люди ведь с оружием - не шелуха, не мякина! - добавил он как бы в оправдание.
      Рассказал он Гриньке и о том, как юный воин Савва, сокрушая шведов своим тяжёлым мечом, пробился к самому шатру герцога Биргера, уничтожил охрану, а затем ловкими ударами топора подрубил позолоченный столб, на котором держался шатёр. Шатёр с шумом рухнул на глазах всего войска. И это послужило знаком к повальному бегству шведов.
      Рассказал он и о гибели юноши - Ратмира.
      - Дяденька Гаврило! А ты видел, как его зарубили? - спросил Настасьин.
      Олексич тяжело вздохнул. Понурился. Сурово смахнул слезу.
      - Видал, - ответил он сумрачно. - Сильно он шёл среди врагов. Бежали они перед ним! А только нога у него поскользнулась - упал. Тут они его и прикончили... Да! - добавил он, гордо вскидывая голову. - Хоть совсем ещё мальчишечка был - годков семнадцати, не боле, - а воистину витязь! Любил его Ярославич. Плакал над ним!
      Так закончил свой рассказ о гибели Ратмира Гаврило Олексич. И вновь погрузился в думу, как бы созерцая давно минувшую битву.
      - Как сейчас вижу, - продолжал он, - отшумело побоище... и вот подымается на стременах Александр Ярославич наш, снял перед войском шлем свой и этак, с головой непокрытой возгласил во все стороны, ко всем бойцам. "Спасибо вам, русские витязи! - кликнул. - Спасибо вам! Доблестными явили себя все: и новгородцы, и владимирцы, и суздальцы, и дружинник, и ополченец!.. Слава вам! - говорит. - Постояли за господина Великий Новгород! Постояли и за всю русскую землю!.. Слава и вечная память тем, кто жизнь свою сложил в этой сече за отечество! Из века в век не забудет их народ русский!.." Вот как он сказал, Ярославич... Да, убеждённо заключил Гаврило Олексич, - заслужил он своё прозвание от народа - Невской!
      Произнеся эти слова, Гаврило Олексич вдруг сурово свёл брови. На лице его изобразилась душевная борьба. Казалось, он раздумывает, можно ли перед мальчишкой, перед отроком, сказать то, о чём он сейчас подумал... Наконец он решился.
      - Да! - сказал он жёстко и горестно. - Невской зовём. Всех врагов победитель! Мы же за ним и в огонь и в воду пошли бы... Так пошто же он перед татарами голову клонит?
      Эти слова Олексича долго были для Гриньки словно заноза в сердце.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Ночной ужин воинов в самом разгаре. Лесной костёр гудит и ревёт. Спать никому не хочется. Затевают борьбу. Тянутся на палке. Хохот. Шутки. Смотришь, поодаль, в степенном кружке, какой-то бородач говорит сказку...
      Вот поднимается с земли молодой, могучий дружинник. Потягивается после сытного ужина и говорит:
      - Эх, мёду бы крепкого, стоялого ковшик мне поднести!
      В ответ ему слышатся шутливые возгласы.
      - А эвон в ручеёчке мёд для тебя журчит! Медведь тебе поднесёт: он здесь хозяин, в этакой глухомани! - слышится чей-то совет.
      Дружинники громко хохочут.
      Тот, кто пожелал мёду, ничуть не обижается на эти шутки. Напротив, он подхватывает их. Вот подошёл к большому деревянному бочонку-лагуну с длинным носком. Лагун полон ключевой, студёной воды. Парень, красуясь своей силой, одной рукой поднимает лагун в уровень рта и принимается пить из носка, закинув голову. Он пьёт долго.
      Утолив жажду, он расправляет плечи и стучит кулаком в богатырскую грудь.
      - Ого-го-го! - весело орёт он на весь бор. - Ну, давай мне теперь десяток татаринов - всех голыми руками раздеру! Даже и меча не выну...
      - Храбёр больно! - ехидно осадил его другой воин. - Которые побольше тебя в русской земле - князья-государи, да и то перед татарами голову клонят!
      - Ну, да то ведь князья!
      - Им попы велят!.. Попы в церквах за татарского хана молятся! послышались голоса, исполненные горестной издёвки.
      Молодой воин, что похвалился управиться с десятью татарами, гордо вздёрнул голову, презрительно хмыкнул и сказал:
      - То правильно! Старшаки наши, князья, все врозь. Оттого и гибель земле. Дерутся меж собой. Народ губят. А когда бы да за одно сердце все поднялись на этого Батыя, тогда бы из него и пар вон!
      - Дожидайся, как же! - послышался тот же язвительный голос, что осадил парня. - Станут тебе князья против татарина за едино сердце! Им бы только в покое да в холе пожить. Уж все города под татарскую дань подклонили!.. Больше всех наш Александр Ярославич старается. Что ни год всё в Орду с данью ездит, ханам подарки возит. Татар богатит, а своего народа не жалко!
      При этих словах, сказанных громко и открыто, у Настасьина кусок застрял в горле. От горькой обиды за князя слёзы навернулись на глаза. Гринька с жалобным ожиданием глянул на Гаврилу Олексича: чего же он-то на них не прикрикнет, не устыдит их, не заступится за Александра Ярославича?
      Гаврило Олексич сидел неподвижно. Он, правда, нахмурился, однако в разговор не вмешался.
      За князя. Александра заступился один старый воин богатырского вида, с большой седой бородой, распахнутой на оба плеча.
      - Полноте вам, ребята! - укоризненно и вразумляюще произнёс он. - Вы Батыева приходу не помните: маленьки в ту пору были. А я воевал с ним. Так я вам вот что скажу. Александр Ярославич мудро, строит: с татарами - мир! Крови народной жалеет... Куда же нам сейчас с этакой силой схватиться, что вы! Когда бы одни татары, а то ведь они сорок племён, сорок народов с собой привели! Помню, где хан Батый прошёл со своими ордами конными, там и лесочков зелёных не стало: всё как есть татарские кони сожрали. Где, бывало, берёзовый лесок стоял-красовался, там после Орды словно бы голые прутья из веника торчат, понатыканы... На одного на нашего десять татаринов навалилось!.. Да что говорить: ужель воитель такой победоносный - Александр наш Ярославич - да не знает, когда нам подняться на татар? Знает! Погодите, придёт наш час: ударим мы на Орду...
      Молодые воины горьким смехом ответили на эти вразумляющие слова.
      - Дождёмся, когда наши косточки в могиле истлеют! - сказал один.
      - Дань в Орду возить - оно куда спокойнее!
      - Дорогу туда князь Александр запомнил, ему виднее! - выкрикнул третий.
      И тогда, как стрела, прянувшая с тугой тетивы, вскочил Гринька. Он швырнул наземь кусок жаркого и лепёшку, данную ему Олексичем. Голос мальчика зазвенел.
      - Стыдно вам! - гневно выкрикнул он сквозь слёзы. - Да разве мало Александр Ярославич поту кровавого утёр за землю русскую?! Эх, вы!
      Голос ему перехватило. Он махнул рукой и кинулся прочь от костра - в глухую тьму бора.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      Кумыс - издревле священный татарский напиток. По закону Чингисхана тот, кто пролил кумыс на землю, подлежал смертной казни.
      - Повтори, повтори, собака, если не отсохнул твой мерзкий язык! неистово кричал Чаган, пиная в голову упавшего перед ним ничком купца-мостовщика Чернобая. - Что сделали эти русские с кумысом?
      Но где ж тому было повторить! Предатель-купчина и так трясся в холодном поту, простёршись у ног Чагана.
      А известие, с которым тайно пробрался Акиндин в ставку хана-царевича, было и впрямь страшным для любого татарина: тот самый кумыс, который, следуя своему обещанию, Чаган целыми ундырями* посылал во дворец великого князя Владимирского для княгини Дубравки, Андрей Ярославич приказывал выливать в помойку. Этот безумец ещё и похвалялся, что даже щенков своих он не хочет, дескать, поганить татарским кобыльим молоком.
      _______________
      * У н д ы р ь, или т у р с у к, - особой выделки мехи для хранения кумыса.
      - Ундырь крови своей и своих родичей отдаст мне этот жалкий князь Владимирский за каждый ундырь осквернённого им кумыса! - в ярости кричал Чаган.
      На самом же деле коварный татарин только этого и хотел: горячий и неосторожный Андрей сам кинулся в расставленную для него западню.
      В ту же ночь хан Чаган вызвал к себе главных военачальников татарских орд, кочевавших на рубежах Владимирского княжества, - и трёхсоттысячная армия конных дьяволов, алчущих добычи и русской крови, ринулась на Владимирщину.
      Случилось то, чего так страшился Александр.
      Однако неверно было бы полагать, что лишь одно осквернение кумыса привело к новому татарскому вторжению. Нет! Уж с полгода, как от лазутчиков татарских, доносчиков и шпионов, среди которых главным был купец Акиндин Чернобай, Батыю, Берке и Чагану стало известно, что князь Андрей копит втайне войско - готовится восстать и перебить татар на русской земле. Но вероломнейшие и хитрейшие из политиков тогдашнего мира ордынские ханы показывали вид, будто им ничего не известно.
      Напрасно Невский наедине отговаривал брата от преждевременного восстания, напрасно грозил ему, раскрывал перед его взором страшную картину неминуемой кровавой резни, если только Андрей поднимется против Орды, - всё, всё было напрасно!
      Осквернение Андреем кумыса было только предлогом для татар, это была хитро подстроенная ловушка.
      Теперь даже Батый не посмел бы остановить кровавую кару. Да и его потрясло совершённое князем Андреем - на глазах у всех! - поругание священного напитка.
      Со всеми ополченцами и дружиной, да ещё с тем небольшим отрядом, что прислал ему третий брат - Ярослав, - Андрей упредил татарское войско на реке Клязьме и не дал татарам совершить переправу там, где они замыслили.
      Упорной и кровавой была эта битва на Клязьме. Но против тридцати тысяч русских ополченцев двинуто было триста тысяч татарской конницы, закалённой в сражениях.
      Крепко билось русское войско. Ещё оставался под рукой у князя Андрея свежий засадный полк. Но всё тот же предатель-мостовщик Чернобай провёл тайным бродом татарское войско на окружение засадного русского полка. И этот полк был окружён и уничтожен, даже ещё не будучи введён в битву.
      Это ускорило несчастный исход сражения.
      Поражение князя Андрея было полное. Князь Андрей и Дубравка бежали сперва в Новгород, а оттуда - в Швецию.
      Татары ринулись губить землю. Хан Чаган приказал: в тех селениях, откуда хоть один ополченец пришёл ко князю Андрею, вырезать не только всех мужчин, но и всех мальчиков, "кто успел дорасти до оси тележной".
      Однако не смогли защитить татары предателя Чернобая: вскоре настигла его жестокая кара от руки народа.
      Тёмной осенней ночью купчину выволокли на берег Клязьмы и, привязав на шею жерновок, утопили.
      - Давай-ка ещё пошарь броду для татар для своих! - прозвучал над предателем приговор безвестных народных мстителей.
      Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      Прошло десять лет. Много воды утекло, а немало и крови. Русский пахарь да горожанин-строитель своим богатырским трудом успели поднять из пепла родные сёла и города. Однако иго тяжкое, истязующее, кровавое иго, по-прежнему тяготело над народом.
      Но уже тот, кто стоял сейчас во главе всей Северной и Восточной Руси - человек могучий, бесстрашный, с глубоким умом и беззаветной любовью к родине, - Александр Невский решил, что бьёт час, что пора наконец "шатануть Орду".
      После бегства брата Андрея в Швецию Невский получил в Орде ханский ярлык на великое княжение Владимирское. В Новгороде он посадил князем своего юного сына, почти мальчика. А по существу, и в Новгороде княжил сам Александр.
      Невзирая на ордынское иго, Невский всё больше и больше стягивал Русь воедино, объединял её вокруг Владимира Суздальского. "От сего князя Александра пошло великое княжение Московское!" - говорит летопись.
      Александр был тогда в полном расцвете богатырских сил: ему исполнилось сорок два года.
      ...Как никогда, в высшей степени благоприятно для всенародного восстания против Орды складывалась внешняя политическая обстановка. В Германии царила кровавая междоусобная смута: немецкие князья дрались за императорскую корону. Поэтому немецкий рыцарский орден прекратил свои нападения на Русь. Со Швецией же у Александра был подписан длительный мир. Невский заключил союз и с королём Норвегии Гаконом Старым.
      Миндовг Литовский, многократно разбитый Даниилом и Александром, запросил мира и породнился с Даниилом Галицким, стали сватами.
      В Грузии зрело восстание против татар. И Невский тайно сносился с грузинами.
      Но всего радостнее Невскому было то, что наконец-то пошёл развал и в самой Орде. Между потомками Чингисхана - ханом Поволжской орды Берке и ханом орды Персидской Хулагу - кипела вражда, готовая вот-вот разразиться кровопролитием. Надо было готовить силы русского народа к внезапному удару по врагу.
      На протяжении целого ряда лет Невский создавал по всему северу Руси под прикрытием непроходимых лесов и болот отборные тайные дружины. Потому-то Александр и находился беспрестанно в пути между Новгородом и Владимиром. По замыслам Невского, эти дружины его должны были только начать восстание против татар, а там поднялся бы и весь народ.
      Было несколько таких гнездовий: на озёрах Онежском, Белом, Кубенском и Лаче; на реках Мологе, Онеге, на Сити, Сухоне, на Двине и на реке Юг.
      В городе Великий Устюг у Александра было нечто вроде тайного воеводства. Не зря сажал по северным рекам отряды свои Александр: реки были главными дорогами Древней Руси. Князь рассчитывал, что когда ударит набат восстания по городам и сёлам Владимирщины, то по этим рекам легче всего, быстрее всего его отряды устремятся к Суздалю и Владимиру и поднимут народ.
      А ещё больше войска скопил он в Новгороде, вне досягаемости Орды.
      Русский народ клокотал. И это клокотание народного гнева чуял своим сердцем Александр.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      - Да, Настасьин, пора, друг, пора! Время пришло ударить на ханов, говорил Невский своему юному спутнику, слегка натягивая поводья и переводя коня на шаг.
      То же сделал и его спутник.
      Лесная тропа становилась всё теснее и теснее, так что стремя одного из всадников время от времени позвякивало о стремя другого.
      Прежнего Гриньку Настасьина было бы трудно узнать сейчас тому, кто видывал его мальчонкой, на мосту через Клязьму. До чего возмужал и похорошел парень! Это был статный, красивый юноша. Нежный пушок первоусья оттенял его уста, гордые и мужественные. Только вот румянец на крепких яблоках щёк был уж очень прозрачно-алый, словно девичий.
      Они поехали рядом, конь о конь. Юноша с трепетом сердца слушал князя. Уж давно не бывал Ярославич столь радостен, светел, давно не наслаждался Настасьин высоким полётом его прозорливого ума, исполненного отваги.
      - Да, Настасьин, - говорил Александр, - наконец-то и у них в Орде началось то же самое, что и нас погубило: брат брату ножик между рёбер сажает! Сколько лет, бываючи у Батыя и у этого гнуса, у Берке, я жадно ох, как жадно! - всматривался: где бы ту расщелину отыскать, в которую бы хороший лом заложить, дабы этим ломом расшатать, развалить скорей державное их строение, кочевое их, дикое царство! И вот он пришёл, этот час! Скоро, на днях, хан Берке двинет все полки свои на братца своего, на Хулагу. А тот уже послов мне засылал: помощи просит на волжского братца. Что ж, помогу. Не умедлю. Пускай не сомневается! - И Александр Ярославич многозначительно засмеялся. - Татарином татарина бить! - добавил он.
      От Настасьина не было у него тайн.
      Рассмеялся и Григорий. Грудь его задышала глубоко, он гордо расправил плечи.
      - Но только и свою, русскую руку дай же мне приложить, государь! полушутливо взмолился он к Ярославичу. - Ещё на того, на Чагана, рука у меня горела!
      - Ну, уж то-то был ты богатырь Илья Муромец в ту пору! Как сейчас, тебя помню тогдашнего. Ох, время, время!
      Невский погрузился в раздумье.
      Некоторое время ехали молча. Еловый лес, сырой, тёмный, с космами зелёного мха на деревьях, был как погреб.
      Слышалось посапыванье лошадей, глухой топот копыт, позвякиванье сбруи...
      И снова заговорил Невский:
      - Нет, Гриша, твоя битва не мечом. Твоя битва - со смертью. Ты врач, целитель. Такого где мне сыскать? Нет, я уж тебя поберегу! - Он лукаво прищурился на юношу и не без намёка проговорил, подражая ребячьему голосу: - Я с тобой хочу!
      Александр с Настасьиным и четверо телохранителей ехали гуськом - один вслед другому. Вдруг откуда-то с дерева с шумом низринулась метко брошенная петля, и в следующее мгновение один из воинов, сорванный ею с седла, уже лежал навзничь.
      В лесу раздался разбойничий посвист.
      Настасьин выхватил меч. Охрана мигом нацелилась стрелами в чью-то ногу в лапте, видневшуюся на суку.
      Лишь один Ярославич остался спокоен, он даже и руку не оторвал от повода. Он только взглядом рассерженного хозяина повёл по деревьям, и вот громоподобный голос его, заглушавший бурю битв и шум новгородского веча, зычно прокатился по бору:
      - Эй, кто там озорует? Полно!
      На миг всё смолкло. А затем могучий седой бородач в помятом татарском шлеме вышел на дорогу. Сильной рукой, обнажённой по локоть, он схватил под уздцы княжеского коня.
      - Но-но! - предостерегающе зыкнул на него Александр.
      Тот выпустил повод, вгляделся в лицо всадника и хотел упасть на колени. Невский удержал его.
      - Осударь? Олександр Ярославич? Прости! - проговорил старик.
      - Не надо, не называй меня так. Зови Александр Фёдорович. Будто боярин я.
      - Понял, осударь... - И тотчас исправился: - Понял, Олександр Фёдорович.
      Тут и Александр узнал предводителя лесных жителей.
      - Да это, никак, Мирон? Мирон Фёдорович? - воскликнул он изумлённо.
      Мирон отвечал с какой-то торжественной скорбью:
      - И звали и величали - и Мирон и Фёдорович! А ныне Гасилой кличут. Теперь стал Гасило, как принялся татар проклятых вот этим самым гасить! У нас попросту, по-хрестьянски, это орудие гасилом зовут.
      На правой руке Мирона висел на сыромятном ремне тяжёлый, с шипами железный шар.
      - Кистень, - сказал Невский, - вещь в бою добрая! Но я ведь тебя пахарем добрым в давние годы знавал. Видно, большая же беда над тобою стряслась, коли с земли, с пашни тебя сорвала.
      - Ох, князь, и не говори! - глухо и словно бы сквозь рыдание вырвалось у старика.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Невского поразило, что в лесном стане народных мстителей "гасиловцев", как сами себя они называли, - не было никаких землянок, а были крепкие, с двускатной крышей, из брёвен рубленные, настоящие избы.
      Мирон-Гасило объяснил это князю очень просто:
      - Да ведь не любит русский народ землянки эти! К чистоте привык: и чтобы ему светёлка чистая, и чтобы в баньку сходить, хотя бы и в трущобе лесной.
      - Неужто и здесь баню срубили? - спросил Невский.