Детлеф попытался представить, что Бреугель здесь, но тщетно. Никого не было.
Он нервничал, но чувствовал себя нормально. Он знал, что шестичасовое представление потребует от него величайшего напряжения всех сил. Он опасался, что Женевьева высосала из него слишком много энергии. С другой стороны, после ее поцелуев он чувствовал себя бодрее вдвое, словно она поделилась с ним своей силой. Он ощущал, что способен вынести тяжесть этой роли. Он обладал запасом сил, чтобы произносить длинные монологи, участвовать в энергичных и зрелищных сценах схваток, соперничать с присутствующим на сцене великолепным Ласло Лёвенштейном.
Он даже сможет преодолеть отвращение и изобразить любовь к Лилли Ниссен.
Детлеф Зирк покинул комнату и направился к своим актерам. Иллону Хорвата жутко тошнило.
- Все в порядке, - выдохнула она между спазмами. - У меня всегда так. Это хорошая примета. Честно.
Рейнхард Жесснер наносил пробные удары мечом.
- Осторожно, - сказал Детлеф, - не согни его.
Актер склонился в поклоне, насколько мог это сделать в куртке с подложкой и с фальшивым брюхом. Он отсалютовал директору:
- Вы правы, мой принц. Знайте же, что я, Руди Вегенер, Король Разбойников, буду верно служить вам. До самой смерти.
С момента гибели Руди Жесснер бросил все силы на эту роль, почти как Лёвенштейн, будто пытаясь вернуть старика к жизни своим исполнением.
Гесуальдо закачивал свиную кровь в пузырь у себя под мышкой и при этом насвистывал, бросая вызов старинному суеверию. При виде Детлефа он вскинул большие пальцы вверх.
- Никаких проблем, шеф.
- Где Лилли? - спросил Детлеф у Джастуса.
- Ее весь день никто не видел. Наверно, у себя в гримерной.
- А не мог туда просочиться выборщик Зюденланда?…
Бывший жрец улыбнулся:
- Точно нет, Детлеф.
- Ладно. Надеюсь, разочарование пойдет ей на пользу. Может, тогда это чудовище начнет, наконец, играть.
Джастус, у которого с шеи свисала горгулья, шлепнул его хвостом бутафорской твари.
- Далеко мы ушли от крепости Мундсен, а?
- Это точно. Ни пуха, ни пера.
- К черту.
Взвился пронзительный вопль. Детлеф посмотрел на Джастуса, а тот с изумлением уставился на него. Еще один вопль. Они доносились из гримерки Лилли.
- Пресвятой Ульрик, что за напасть на этот раз?
Из комнаты вылетела костюмерша Лилли, визжа, как сумасшедшая, с окровавленными руками.
- О боги, она убила эту суку!
Джастус удерживал скрючившуюся, скособоченную женщину, успокаивая ее. Детлеф протиснулся в гримерную. Лилли в костюме Женевьевы стояла посреди комнаты, струйка крови стекала с ее лица на грудь и дальше на пол. Она потрясала в воздухе кулаками и вопила во всю мощь своего изрядного голоса.
Поклонник прислал ей подарок.
Детлеф попытался угомонить истеричную актрису. Когда это не удалось, он с великим удовольствием надавал ей пощечин. Она кинулась на него, пытаясь вцепиться в горло, и ему пришлось удерживать ее борцовским захватом.
- Я знала, что ни за что не должна была ехать сюда. Если бы не Освальд, я бы в жизни не стала иметь с вами дела, вы, ничтожнейший из мерзких, вы, свинячье дерьмо со змеиным жалом, вы, пиявочное отродье!
Она, рыдая, рухнула на диван и не позволяла себя утешить. Детлеф повернулся к месиву на полу и сразу понял, что произошло.
Это было нечто вроде «Джека в коробочке», игрушки, выскакивающей, когда открывается крышка. Когда коробку открыли, она выбросила свое содержимое прямо на Лилли Ниссен. И содержимое это было слишком узнаваемо. В коробке лежало лицо. Безглазое лицо Антона Вейдта.
- Я не должна была этого делать! Я не буду это делать! Вы не можете меня заставить! Я покидаю это проклятое место сей же час, сию же минуту!
Лилли завопила на свою костюмершу, и бедняжка высвободилась из рук Джастуса. Она принялась укладывать вещи актрисы в раскрытый дорожный сундук.
- Лилли, представление начинается через час. Вы не можете уехать!
- Берегитесь, вы, навозный червяк! Я не собираюсь оставаться здесь, чтобы меня убивали и оскорбляли!
- Но, Лилли…
По труппе распространилась весть об очередной катастрофе. У дверей гримерной Лилли толпился народ, глазея на пребывающую в полном беспорядке звезду и разбросанные повсюду окровавленные потроха. Появившийся Лёвенштейн, в полном костюме, кроме маски, спокойно наблюдал. Детлеф смотрел на актера, понимая, что, если Лилли предаст их всех, будет уничтожена и его карьера.
Лилли уселась, скрестив руки, и следила, как костюмерша собирается, отрывисто отдавая распоряжения плачущей женщине. Она соскребала кровь с лица и стерла наполовину наложенный грим. Потом вытащила изо рта клыки один за другим и швырнула их на пол.
- Вы все! - взвизгнула она. - Вон отсюда! Я уезжаю!
Ее великан-раб толкнул Детлефа в грудь, и у того возникло ощущение, что ему лучше убраться из комнаты.
Он привалился к стене в узком переходе между гримерками и сценой. Все шло прахом! И Лилли Ниссен вновь бросала его. Он больше никогда не получит возможность ставить пьесы. Он должен будет почитать за счастье роль копьеносца в провинциальной постановке какой-нибудь десятиразрядной трагедии. Друзья покинут его быстрее, чем гребцы тонущую галеру. Придется отдать все, что у него есть, чтобы избежать крепости Мундсен. Он видел, как мир рушится вокруг него, и прикидывал, не лучше ли подписать контракт с какой-нибудь отправляющейся в Северные Пустоши на верную гибель экспедицией да и покончить на том.
- Кто-то оставил это для нее, - сообщил ему Джастус. - Оно было завернуто как подарок, платье или что-нибудь еще. А на печати был герб.
- Здорово. Кто-то хочет погубить пьесу еще до того, как поднимется занавес.
- Вот. - Жрец подал ему измятый и окровавленный клочок плотной бумаги. Это был обрывок записки, написанной неразборчивыми каракулями, и смазанная печать. Детлеф узнал ее, эту стилизованную маску.
- Дракенфелс!
Должно быть, у Великого Чародея все еще оставались здесь сторонники, в отчаянии решившиеся ради защиты репутации своего хозяина положить конец этому воспроизведению истории его гибели. Лёвенштейн спокойно стоял в стороне, ожидая распоряжений своего директора. Джастус, Жесснер, Иллона Хорвати, Гесуальдо и остальные притихли, глядя на него. Он мог бы все бросить и сбежать, растеряв остатки собственного достоинства. Или мог начать спектакль, просто не обращая внимания на отсутствие главной героини. Или…
Детлеф разорвал бумагу в клочья и поклялся Сигмару, Верене, всем богам, Императору, великому принцу, Варгру Бреугелю и себе самому, что, с сукой Лилли или без, «Дракенфелс» состоится.
Толпа расступилась, кто-то шел сквозь нее, сияя прекрасным личиком.
- Женевьева! - обрадовался он. - Вас-то я и хотел видеть…
II
Император Карл-Франц I сидел в ложе, расположенной прямо напротив сцены, высоко вознесенный над своими подданными, с Люйтпольдом по одну руку и Освальдом по другую. Слуга держал поднос с конфетами, которые наследник Империи с жадностью поглощал.
Перед приподнятой сценой висел красный занавес, украшенный шитыми золотом трагической и комической масками. Он просмотрел программку, определяя по списку имен, когда каждый актер появится на сцене. «Дракенфелс» мог похвалиться прологом, пятью действиями и финалом, с шестью антрактами, включая один на ужин а-ля фуршет. Все это будет продолжаться около шести часов.
Карл-Франц устроился поудобнее в кресле и подумал, сможет ли Люйтпольд смирно высидеть весь спектакль. Если мальчик выдержит, это будет данью великого уважения Детлефу Зирку. Конечно, Люйтпольд страстно жаждет узнать, что совершил его дядя Освальд в молодости.
Сам Освальд сидел спокойно и невозмутимо, отказываясь признаваться, что ему известно о драме.
- История самая обычная, - заявил он. -
Представление -вот что действительно важно.
Занавес, если верить старинным часам Карла-Франца, должен был подняться добрых десять минут назад. Ничего другого он и не ожидал. В его Империи ничто и никогда не начиналось вовремя.
Графиня Эммануэль этим вечером надела новый ошеломляющий наряд. Это был фасон «обнаженные плечи», доведенный до того, что его можно было бы назвать «обнаженное все остальное». Верховный теогонист уже дремал, но рядом с ним сидел его советник Матиас, чтобы толкать его, если он захрапит слишком громко. Как обычно, барон Йоганн фон Мекленберг, казалось, чувствует себя неловко под крышей, но по прошествии времени стал лучше носить придворный наряд. Выборщики Талабхейма и Миденхейма совещались о чем-то. Наверно, замышляли заговор. Хафлинг был пьян. Представитель Миденланда прослышал, что здесь должны быть танцующие девицы с минимумом одежды на теле, и теперь пускал слюнки в уголке, программка, лежащая поверх его пухлых ляжек, подрагивала. Князья, графы, выборщики, верховные жрецы, бароны, бургомистры, герцоги и Император. Должно быть, самая высокопоставленная публика в истории. Детлефу Зирку следовало бы гордиться этим.
В голову Карлу-Францу пришла странная мысль. Если бы сегодня ночью случилось что-нибудь - например, бросили бы в зал бочонок пороху с запаленным фитилем, - стране конец. Императрица никак не сможет править вместо него, а все остальные возможные преемники сейчас здесь. Как и все, кто бывал на его месте со времен Сигмара два с половиной тысячелетия назад, Карл-Франц сознавал всю шаткость своего положения. Без него, без этих людей Империя через три месяца превратится в свившийся клубок воюющих городов и провинций. Будет как в Тилее, но на протяжении всего континента от Бретонии до Кислева.
- Когда начнется, папа?
- Скоро. Даже императоры должны дожидаться искусства, Люйтпольд.
- Ну, когда я стану Императором, то не буду.
Карла-Франца это позабавило.
- Сначала тебе надо вырасти, показать себя и быть избранным.
- Ах, это…
Свет в зрительном зале потускнел, и разговоры стихли. Лучи прожекторов высветили занавес, и он раздвинулся, пропуская человека в бриджах и парике. Раздались редкие аплодисменты.
- Феликс Хуберманн, - пояснил Освальд, - дирижер.
Музыканты в оркестровой яме подняли инструменты. Хуберманн поклонился, но не спешил браться за палочку.
- Ваше величество, сеньоры, леди и джентльмены, - произнес он высоким, сладкозвучным голосом. - Я должен сделать объявление.
По залу пронесся ропот. Хуберманн дождался, пока он смолк, прежде чем продолжить.
- В связи с внезапным недомоганием роль Женевьевы Дьедонне в этом спектакле не будет исполнять мисс Лилли Ниссен…
Послышались разочарованные стоны нескольких выборщиков, коим следовало бы быть поосторожнее. Миденландеп возмущенно залопотал. Барон Йоганн и графиня Эммануэль вздохнули с облегчением, хоть и по разным причинам. Карл-Франц взглянул на Освальда, который безучастно пожал плечами.
- Вместо нее роль Женевьевы Дьедонне будет исполнять мисс Женевьева Дьедонне.
Все были изумлены. Поражен был даже Освальд.
- Ваше величество, сеньоры, леди и джентльмены, благодарю вас. - Хуберманн поднял свою палочку, и оркестр грянул увертюру к «Дракенфелсу».
От первых же басовых аккордов, настроенных в тональность со слогами имени Великого Чародея, у Карла-Франца по спине пробежал холодок. Вступили струнные, и занавес раздвинулся, явив скальный выступ в Серых горах. Хор вышел вперед и начал:
Со вниманьем внемлите вы нашим словам,
Мы историю нынче поведаем вам
О героях и демонах, крови и смерти
И ужаснейшем монстре из живших на свете.
III
После сцены явления во дворце Лёвенштейну нечего было особенно делать до пятого, последнего действия. Он должен был несколько раз показать лицо в маске, отдавая приказы силам зла, и лично разорвать на куски Хайнрота Мстящего в третьем действии. Но это был спектакль Детлефа, вплоть до финальной битвы, когда Лёвенштейн вернется на сцену, чтобы покончить со всем этим.
Гримерная была в его полном распоряжении. Все остальные смотрели спектакль из-за кулис. И это было замечательно, учитывая, что ему предстояло сделать.
Материал был разложен перед ним. Кости, кожа, сердце и так далее.
Со сцены донеслись одобрительные возгласы, когда Детлеф-Освальд пронзил мечом орка. Он слышал продолжение диалога и топот башмаков Детлефа, с важным видом расхаживающего по сцене. Лёвенштейн сделал вывод, что вампирша играет недурно.
Это был миг, к которому готовил его покровитель. Он прочел врученную ему записку, не узнавая слов, но понимая их значение.
Лёвенштейн не был больше в гримерной один.
Синее пламя охватило разложенный материал, наполняя его невидимой силой. Скелет Вейдта, обросший жиром Руди и кожей Менеша, сел. Сердце Эржбет начало биться, жаждая крови Женевьевы. Существо имело человеческий облик, но не было человеком.
Глаза лежали в коробке на туалетном столике Лёвенштейна. Их было семь. Один, принадлежавший Руди, раздавили в драке. Покровитель сказал, что это не важно. Он открыл коробку и увидел их, лишенные выражения, испещренные прожилками, желеобразные, словно комки гигантской лягушачьей икры.
Лёвенштейн извлек голубой глаз Вейдта из клейкой массы и проглотил его целиком.
С части его лба начала слезать кожа.
Он набрал пригоршню глаз и, борясь с отвращением, запихал в рот. И проглотил.
Составленное из частей существо смотрело пустыми глазницами.
Тело Лёвенштейна раздирала боль, это происходили окончательные изменения. Оставалось всего три глаза. Он кинул один в рот и быстро сглотнул. Глаз застрял на полпути, и пришлось глотать второй, чтобы протолкнуть его. Остался один глаз. Карий. Эржбет.
Когда он съел и его, существо заключило его в объятия, прижало к отверстой груди, обхватило своими ребрами.
Он увидел то, что видели умирающие и мертвые Эржбет, Руди, Менеш и Вейдт.
…он сам, в маске, склоняется над трупом в Храме Морра.
…он сам, в маске, у стола в окружении духов.
…он сам, в маске, орудующий окровавленным ножом в круге горящих свечей.
…он сам, в маске, скорчившийся в коридоре, высвобождающий кости из человеческих останков.
Тело его охватил огонь, и он, пронзительно визжа, завершил ритуал. Это просто чудо, что никто его не услышал. Но чудес хватало и без того.
Кости Вейдта утонули в нем, будто бревна в болоте. Жир Руди облепил его гигантский остов. Кожа Менеша пятнами легла поверх его кожи. А сердце Эржбет билось рядом с его собственным, точно полип, удобно устроившийся в материнском организме.
Он больше не был Ласло Лёвенштейном.
Потянувшись за своей маской, он стал Вечным Дракенфелсом.
И он страстно ждал пятого действия.
IV
На сцене ее охватило чувство, будто ее несет течением. Без чьей-либо помощи она пыталась играть свою роль в пьесе, не ставя себя в глупое положение. В какие-то моменты она вспоминала реплики, написанные для нее Детлефом. Временами вспоминала, что говорила на самом деле. Большинство остальных актеров были настолько добры, что подыгрывали ей. Сцены с Детлефом играть было чудесно, потому что в ней текла его кровь. Она могла читать реплики из его мозга и видела, где отклонилась от текста.
В своей первой сцене она стояла за стойкой бара в «Полумесяце», среди толпы народа, ожидая, когда в ее жизнь войдет Освальд. Толпу изображали статисты, негромко бормочущие без слов, и со своего места она могла видеть Детлефа, ожидающего своего выхода, со шлемом Освальда под мышкой, и лица зрителей в темноте.
В отличие от живых актеров, она обладала способностью отчетливо видеть то, что находилось за рампой. Она видела внимательно слушавшего Императора и настоящего Освальда чуть позади него, смотревшего с одобрением. И еще она видела настоящую таверну, обоняла ее характерный запах людей, и выпивки, и крови. Отдельные статисты (которые исчезали, чтобы в следующих сценах предстать в облике придворных, разбойников, крестьян, чудовищ, орков, горгулий или лесных обитателей) были похожи на некоторых клиентов, которых она знала тогда. Этой пьесой Детлеф напомнил ей обо всем этом.
Одним из преимуществ долгожительства - Женевьева не любила думать об этом как о
бессмертии,слишком много знакомых ей вампиров были мертвы - являлось то, что можно было все попробовать. За свои почти семьсот лет она побывала ребенком придворных, шлюхой, королевой, солдатом, музыкантом, лекарем, жрицей, агитатором, мошенницей, землевладелицей, отверженной без гроша в кармане, травницей, преступницей, телохранителем, кулачным бойцом, студенткой, контрабандистом, охотником, алхимиком и рабыней. Она любила, ненавидела, убивала, но никогда не имела детей - темный поцелуй пришел слишком рано, - спасала жизни, путешествовала, училась, защищала закон, нарушала закон, преуспевала, разорялась, грешила, была добродетельной, мучила, бывала милосердной, правила, подчинялась, знала настоящее счастье и страдала. Но никогда еще она не играла на сцене. Тем более, роль самой себя в реконструкции своих собственных приключений.
Действие развивалось, Детлеф-Освальд собрал свой отряд искателей приключений и двинулся к замку Дракенфелс. Снова, как во время недавнего путешествия по этой самой дороге, Женевьева поняла, что вспоминает слишком многое. Лица ее мертвых спутников накладывались на лица играющих их актеров. И она никогда не сможет забыть, как выглядела их смерть. Когда Рейнхард Жесснер похвалялся и хлопал себя по обложенным подушками бедрам, она видела, как кожа Руди Вегенера свисает с костей. Когда юнец, чью кровь она пила, совещался с Детлефом, она вспоминала разгрызенные кости Конрадина в логове огра. А когда актер, играющий Вейдта, презрительно усмехался в облаках сигарного дыма, она видела лицо охотника за наградами на полу гримерки Лилли Ниссен.
Лилли теперь, наверно, уже на полпути к подножию горы, спешит вернуться в Альтдорф, к цивилизации. А то существо, которое напугало ее, которое убило Вейдта и других, должно быть, где-то рядом, возможно, ищет теперь ее. Или Освальда.
Пьеса продвигалась вперед акт за актом, и герои храбро встречали одну опасность за другой. Детлеф навыдумывал всяких лихих подробностей, которых Женевьева не могла припомнить. Тут были и героические речи, и страстная любовная сцена. Все, чем запомнилась Женевьеве первая поездка, это долгие дни - мучительные для нее при солнце - верхом и безнадежные, ужасные ночи у костра. Когда нашли Хайнрота, вывернутого наизнанку, по сценарию она поклялась над его трупом продолжать путь. На самом деле она раздумывала, не отказаться ли от этой затеи и не отправиться ли домой. Она доиграла до середины, ее старые страхи внезапно возродились, и Детлеф сымпровизировал ответ, лучший, чем все, что он написал для этой сцены. Набитое свиными потрохами одеяло, изображавшее Хайнрота, выглядело более реальным, более ужасным для нее, чем некогда его настоящий труп.
Иллоне Хорвати было трудновато справляться с изменениями в сценарии, и в сценах с Женевьевой она нервничала. Но Эржбет всегда боялась ее, и неуверенность актрисы работала на образ. Глядя на атлетические танцы Иллоны - та была искуснее Эржбет,- Женевьева опасалась, что может получить несколько ощутимых ударов в сцене их драки в последнем действии и что тогда драму ждет преждевременный и неожиданный финал.
В любовной сцене Женевьева, все еще пребывающая в изумлении от всего этого, отворяла кровь из шеи у Детлефа. Она слышала, как ахнула публика, когда струйка крови потекла по его воротнику. Насчет этого баллады лгали. Этого никогда не было, по крайней мере, не было тогда. Хотя - двадцать пять лет спустя - она поняла, как сильно желала этого. Освальд никогда по-настоящему не отвечал ей взаимностью, он берег свою кровь для себя, несмотря на его формальные предложения. Он протянул ей однажды запястье, как человек, который кормит собаку, а она слишком нуждалась в крови, чтобы отказаться. Это все еще мучило ее. Она гадала, как реагирует Освальд на то, что будет навсегда увековечена эта старая история, эта старая ложь. Что он чувствует сейчас, сидя рядом с Императором, глядя, как вампир пьет кровь заменившего его актера?
Пролетали часы. И в пьесе, и вне ее сгущались силы Тьмы.
V
Этим вечером Детлеф чувствовал себя триумфатором. Женевьева была само вдохновение. Во время относительно редких сцен, в которых его Освальд не был занят, он наблюдал за своей новой исполнительницей главной роли. Если бы она захотела заниматься этим, то могла бы стать звездой поярче Лилли Ниссен. Какая еще актриса могла бы реально жить в веках?
Конечно, она использовала в роли глубоко личные чувства, и такое событие явно взволновало ее, но она быстро училась. После нескольких мгновений нерешительности в ранних сценах она играла все увереннее и теперь уже без труда доминировала в своих сценах. Ее окружали признанные профессиональные актеры, и им приходилось стараться, чтобы не отстать от нее. И публика реагировала соответственно. Может быть, театр был готов к появлению звезды-вампира? И он мог чувствовать ее внутри себя, она шептала в его мозгу, вытягивала из него мысли. Их любовная сцена была самым потрясающим из всего, что он сыграл на сцене.
Во всем остальном представление шло как по маслу, каждая часть его вставала на свое место точно по плану. Детлефу остро недоставало комментариев Варгра Бреугеля из-за кулис, но он чувствовал, что теперь способен произносить их сам. «Меньше»,- слышал он слова друга во время одной речи, «больше», - во время другой.
Актеры делали то, что он хотел от них, и даже сверх того. Трюки срабатывали по первому сигналу и вызывали нужную реакцию у зрителей.
Даже Козински, которого за его размеры призвали играть бессловесную роль хромого комичного огра, смеялся и наслаждался как дитя и упрашивал Детлефа позволить выйти снова в любой сцене, где нашлось бы для него место.
- Разве вы не видите, - повторял он, - на постоялом дворе в горах я мог бы быть вышибалой, в лесу - охотником на волков…
Детлеф поставил возле туалетов своего человека, и после каждого антракта тот должен был докладывать, что услышал. Публика - наверно, самая сложная в целой Империи, и наиболее влиятельная тоже - восторгалась пьесой. Старики просто влюбились в Женевьеву - и в персонаж, и в актрису. Его шпион нехотя повторил восторженные излияния Клотильды Аверхеймской в адрес Детлефа-Освальда насчет тембра его голоса, фасона его усов и формы его икр. Детлеф импульсивно расцеловал мужчину.
Детлеф переменил десять мокрых от пота рубашек и выхлебал три галлона лимонной воды. Иллона Хорвати блистала на сцене и продолжала оставаться совершенно больной за кулисами, вцепившись в свое ведро и время от времени тихо срыгивая в него. Одного из статистов, изображавшего разбойника, Жесснер во время поединка полоснул по руке, и ему пришлось оказывать помощь в гримерке. Феликс Хуберманн трудился как одержимый, выжимая из своих музыкантов такие мелодии, каких человеческое ухо еще не слыхивало. Во время магических сцен музыка становилась неземной, едва ли не ужасной. Детлеф Зирк знал, что это ночь, после которой его будут помнить.
VI
Итак, последнее действие началось.
Женевьева и Детлеф были одни на сцене, предполагалось, что они стоят перед дверью того самого зала, в котором шло представление, большого зала замка Дракенфелс. К ним присоединился Гесуальдо-Менеш, с горняцкой киркой в фальшивой правой руке. Его настоящая рука была привязана к туловищу, но, сжимая в ее ладони шарик, он мог управлять искусственной рукой, придавая ей подвижность.
Музыканты замолкли, за исключением одинокой флейты, изображавшей жуткие ветры, продувающие населенный призраками замок.
Женевьева могла бы поклясться, что все зрители затаили дыхание минут этак на пять. Актеры переглянулись и толкнули дверь. Декорации вокруг них начали распадаться, и сцена словно исчезла. Женевьева по-настоящему очутилась снова…
…в
тронном зале короля Тьмы. Остальная крепость, едва освещенная, казалась пришедшей в упадок, но здесь было безукоризненно чисто и светло от изукрашенных драгоценными камнями канделябров. Обстановка казалась нарочито роскошной. Золото сверкало изо всех углов. И серебро. Женевьева содрогнулась, оказавшись рядом с таким количеством серебра. На стенах висели прекрасные картины. Руди рыдал бы, увидев столько добычи в одном месте. Пробили часы, отсчитывая непонятное время, их единственная стрелка двигалась по странному циферблату. В клетке чистила перья гарпия, удаляя остатки трапезы с покрытой оперением груди…
Освальд и Женевьева, осторожно ступая по пышным коврам, обошли зал.
- Он здесь, - сказал Детлеф-Освальд.
- Да, я тоже это чувствую.
Гесуальдо-Менеш держался возле стен, тыча ножом в гобелены.
Одна стена представляла собой окно от пола до потолка, забранное цветным стеклом. Отсюда Великий Чародей мог смотреть со своей горы вниз, на Рейксвальд. Он мог видеть даже Альтдорф и следить за сверкающей лентой реки Рейк, бегущей через леса. Цветным стеклом было выложено гигантское изображение Кхорна, Кровавого бога, восседающего на груде человеческих костей.
Похолодев, Женевьева поняла, что Дракенфелс не столько поклонялся Кхорну, сколько считал его дилетантом в злых делах. Хаос такой недисциплинированный… Дракенфелс никогда ничего не делал без цели. Там были и другие боги, другие святыни. Кхаин, бог Убийства, удостоился скромного склепа. А Нургл, повелитель чумы и разложения, получил отвратительную груду изуродованных останков. Из нее торчала голова Сиура Йехана с выклеванными глазами.
Детлеф-Освальд содрогнулся, увидев обесчещенные останки своего наставника, и смех раскатился по тронному залу, смех, подхваченный и усиленный оркестром Хуберманна.
Шесть столетий назад Женевьева уже слышала этот смех. Стоя среди толпы обитателей Парравона, когда ассасина Правящего Дома демоны подняли в воздух и его потроха полетели на горожан. В этом смехе Женевьева слышала вопли проклятых и умирающих, журчание потоков крови, хруст миллионов ломаемых хребтов, падение дюжин городов, мольбы терзаемых детей, блеяние убиваемых животных.
И двадцать пять лет назад Женевьева слышала этот смех. Здесь, в этом самом зале.
Он появился, огромный, сидящий в своем кресле. Он был там все время, но Детлеф умело разместил его так, чтобы его появление стало незабываемым потрясением. Кое-кто из зрителей вскрикнул.
- Я Дракенфелс, - произнес Лёвенштейн тихо, и в голосе его еще звучали отголоски смертоносного смеха. - Добро пожаловать в мой дом. Входите на здоровье, чувствуйте себя в безопасности и забудьте о радости, что принесли сюда…
Гесуальдо-Менеш налетел на Великого Чародея, занеся гномью кирку. С жуткой неспешностью, двигаясь словно существо из расплавленной бронзы, Дракенфелс дотянулся и отбросил его прочь. Менеш отлетел к занавесям и рухнул, вопя. Хлынула кровь. Почуяв ее запах, гарпия заволновалась и захлопала крыльями по прутьям клетки.
Дракенфелс держал в кулаке руку гнома. Она оторвалась так легко, будто это было вареное цыплячье крылышко. Маг склонил голову, рассматривая добычу, хихикнул и отбросил прочь. Рука корчилась на полу, будто живая, оставляя за собой кровавый след, потом замерла.
Женевьева взглянула на Детлефа-Освальда и увидела на лице актера неуверенность. Гесуальдо вопил куда дольше, чем должен был по сценарию, и кровь текла слишком уж эффектно. Гном катался по ковру, пытаясь прижать культю к полу.
Лёвенштейн оторвал ему левую руку. Настоящая правая рука Гесуальдо высунулась из-за спины, сдвинув перевязь, пытаясь остановить поток крови. Потом он задергался в смертной агонии и затих.
Лёвенштейн…
…Дракенфелс сотворил окно в воздухе, и тронный зал заполнило зловоние горелого мяса. Женевьева уставилась
в окно и увидела мужчину, корчащеюся в вечной муке, демоны рвали его плоть, черви прогрызали дыры в его лице, крысы глодали руки и ноги. Он выкрикнул ее имя и потянулся к ней, потянулся через окно. Кровь дождем брызнула на ковер.
Это был ее отец! Ее мертвый уже шесть столетий отец!
- Они все при мне, знаете ли, - сообщил Дракенфелс. - Все мои старые души, все тут. Это не дает мне почувствовать себя одиноким в моем скромном дворце.
Он захлопнул окно перед проклятым существом, которое Женевьева любила. Она вскинула меч.
Он перевел взгляд с Женевьевы на принца и снова рассмеялся. Духи собирались вокруг него, духи зла, духи, служащие ему. Они носились вокруг него, как смерч.
- Так вы пришли убить чудовище? Принц без королевства, потомок рода слишком трусливого, чтобы завладеть Империей для самих себя? И жалкое мертвое существо, которому не хватило ума лежать спокойно в своей могиле и гнить? Чьим именем вы осмеливаетесь бросать мне вызов?
Изумленный, Детлеф продолжал вести свою роль:
- Именем Сигмара Молотодержца!
Слова прозвучали слабо, эхо едва откликнулось на них, но Дракенфелс помедлил. Что-то происходило под этой маской, ярость поднималась в нем. Его духи роились вокруг, словно мошкара.
Он выбросил руку в направлении Женевьевы, и волна демонов захлестнула ее, отшвырнула спиной к стене, не давая дышать, пригибая к полу, облепляя лицо.
Освальд прыгнул вперед, и его меч рубанул защищенную кольчугой руку чародея. Дракенфелс обернулся к нему.
Женевьева чувствовала, что слабеет, призрачные существа вились над ней. Она не могла дышать и едва шевелила руками и ногами. Ее охватил холод, зубы стучали. И она устала, устала так, как не должна была бы до самого рассвета. Она словно оказалась под лучами
палящего солнца, связанная серебряными узами, задыхающаяся в море чеснока. А где-то уже готовили кол из боярышника для ее сердца. Рассудок ее затуманился, она ощутила вкус пыли в горле…
VII
Как и остальные зрители, Император был изумлен и потрясен. Смерть гнома разрушила иллюзию игры. Что-то пошло не так. Актер, играющий Дракенфелса, был безумен, если не хуже. Рука Императора легла на рукоять церемониального меча. Он повернулся к своему другу…
