Тучи пыли носились над широкой высохшей равниной, и где особенно клубилась пыль, там рубились люди, мчались кони без всадников, раздавались стоны раненых, крики ярости, треск барабанов, пронзительные звуки труб.

Субудай-багатур находился на холме, окруженный сотней отборных тургаудов. Он посылал всадников узнать; "Как держатся багатуры? Не видать ли свежих русских войск? Не грозит ли откуда-нибудь беда? Но гонцы возвращались и говорили, что монголы всюду одолевают, что урусы отступают к Днепру, бьются, падают, раненые продолжают отбиваться, но ни один не просит пощады, ни один не сдается в плен.

– Волчья порода! – сказал Субудай. – Волчья им смерть!

Узнав, что киевское войско окружило себя повозками, отстреливается и отбивается, Субудай посылал на этот лагерь отряд за отрядом, приказывая: «Опрокинуть телеги! Прорвать кольцо! Поджечь кругом степь!»

Монголы, напирая на русские заслоны, метали копья, натягивая большие луки, пускали меткие стрелы с закаленными иглами на конце, подкатывали зажженные связки сухого камыша, – но русские держались так же стойко, сбивая стрелами и камнями подлетавших близко всадников, и татары не могли сломить русскую силу.

По приказу Субудая на русский лагерь двинулись, спешившись, сбродные спутники монголов из разных племен; они взбирались на телеги, размахивая булавами и кривыми мечами, издавая дикие вопли и подбадривая друг друга. Русские встретили их ударами топоров на длинных рукоятках, мечами и дубинами и сбивали нападавших, которые валились с разбитыми черепами…

На третий день Субудай призвал старшину бродников Плоскиню. Он пришел почерневший, худой от голода. Высокий, сильный Плоскиня теперь еле шел. Два монгола стояли сзади него и покалывали ножами, чтобы Плоскиня двигался вперед. Субудай сказал:

– Поди к своим братьям урусам и уговори, чтобы они побросали мечи и топоры. Пусть уходят домой… Мы их не тронем. За это получишь от меня свободу.

Плоскиня, придерживая рукой цепь от ножных кандалов, направился к русскому лагерю. Два монгола шли следом за ним и держали конец сыромятного ремня, накинутого на шею Плоскини. Он остановился в нескольких шагах от русских телег. Русские поднялись на телеги и с удивлением смотрели на странного истощенного человека с тяжелой колодкой на шее. Некоторые его узнали: «Это Плоскиня-лошадник, он пригонял в Киев табуны половецких коней и был у половецких ханов переводчиком!»

Плоскиня начал кричать русским:

– Мне приказал хан татарский, Субудай-богатырь, сказать вам, чтобы вы больше зря не бились. Если вы ихней милости покоритесь, то они вас на все четыре стороны отпустят… Только побросайте все ваше добро – тулупы, повозки и топоры. Все это татарам нужно за их хлопоты, потому в походах очень они поиздержались.

– Да врешь ты все, пустобрех Плоскиня, как врал на торжищах, когда продавал нам запаленных коней!

– Не слушайте его! – кричали старые воины. – Лучше выйти с мечами и пробиваться к Днепру. Хоть половина доберется до избы, а так, без топоров или мечей, мы все в степи поляжем!

Но Плоскиня клялся, что говорит правду, снял нательный крест, целовал его, плакал и говорил:

– Могу ли я говорить иначе, если татары меня сзади ножами подкалывают!

А татары кивали головами и подтверждали, подымая большой палец, что правильно говорит их переводчик.

Несмотря на возражения старых воинов, все же великий князь киевский Мстислав Романович приказал сдавать татарам оружие. Тогда киевские воины стали прощаться друг с другом, кланяясь в пояс, и выходили поодиночке, бросая оружие в одну кучу. Первым делом воины побежали к реке, – три дня они не пили воды. Когда же последние воины вышли из лагеря и в пыли потянулись по шляху, разминая плечи и радуясь, что увидят родину, татары стали их нагонять и беспощадно рубить.

Теперь в пустынной бескрайной степи, без оружия, гибель всем казалась неминуемой. Русь далеко, и помощи ждать неоткуда!

Монголы выделили одиннадцать князей, бывших вместе с князем киевским. Они пригласили их на пир к хану Субудай-багатуру. Всадники окружили их тесным кольцом и повели в татарский лагерь.

Субудай-багатур с сотней своих телохранителей-тургаудов проезжал в стороне от киевского лагеря и наблюдал за бойней. Безоружные урусы бились, как могли, бросая камни и комья сухой земли. Раненые схватывались с татарами, стаскивали их с седел, вырывая их кривые мечи, и снова бились. Один высокий урус, принеся из лагеря оглоблю, бился ею, как дубиной, хотел ударить подъехавшего всадника, и удар пришелся по голове коня. Конь взвился на дыбы и упал вместе с монголом. Урус набросился на лежавшего, вырвал его меч, зарубил и, вскочив на коня, продолжал биться мечом… Туча пыли все закрыла…

Но силы были неравные, и монголы одолевали.

Субудай-багатур въехал на холм и оттуда продолжал наблюдать за передвижением по шляху всадников; он первый заметил, что с севера движутся три тучи пыли.

– Что это? – спросил Субудай, показав пальцем на север.

– Это возвращаются монголы Тохучара! – говорили тургауды. – Это кипчаки гонят быков!

– Нет, это идет свежее войско! – сказал Субудай. – Трубите сбор! Сзывайте скорее всех воинов! Довольно сдирать сапоги с мертвых урусов! Будет новый бой!

Пронзительно задребезжали трубы. В нескольких местах, где шла свалка, ответили сигналами другие монгольские трубачи. Некоторые монгольские всадники, оставляя дорогу, где отбивались русские, вскачь неслись к холму, где виднелись пятихвостый бунчук Субудая и неподвижный, как каменный идол, полководец на коне.

А с севера, из степи, все ближе надвигались три облака пыли. Потом пыльные тучи отделились от земли, поплыли в воздухе и медленно рассеялись. Субудай молча смотрел в ту сторону. Его тургауды вполголоса заговорили:

– Идут три отряда. Кто это? Если не кипчаки, то это урусские всадники. Там впереди камыши. Они теперь идут через болото, оттого и пыль кончилась… Глядите, вот и они!

На полях, за которыми тянулись камыши, среди зарослей ивняка показались первые всадники на белых и рыжих конях. Появляясь со всех сторон, вырастая, точно из земли, группы всадников все сгущались и вскоре заполнили равнину.

Некоторое время всадники спокойно оставались на месте, точно приводя свои ряды в порядок. Всадники растягивались полукругом, показались три треугольных знамени – черное с золотом посредине и два красных по сторонам.

Татары, рубившие безоружных киевлян на шляху, окруженные густой пылью, долго не замечали прибытия нового войска, и свалка продолжалась, постепенно подвигаясь на запад к Днепру…

Вдруг середина прибывшего войска рванулась вперед и помчалась с оглушительным криком, направляясь в самую гущу боя.

Правое крыло оторвалось и понеслось дальше, на запад, в обхват дравшихся, а левое крыло медленно, все ускоряя бег, направилось к тому холму, где находился Субудай-багатур.

Старый полководец колебался только несколько мгновений. Он крикнул: «За мной!» Хлестнув иноходца, он быстро спустился с холма и понесся в ту сторону, где стояли войска Тохучара. Там было пусто. – Тохучар принял участие в битве, – и Субудай несся все дальше.

Но русские его не преследовали. Они сделали полукруг и помчались, вздымая тучи пыли, выручать уходивших к Днепру киевлян.

Субудай остановился, разослав гонцов-нукеров сзывать растянувшиеся по шляху монгольские войска, приказывая немедленно возвращаться к берегам реки Калки.

– Пока победа на нашей стороне, – сказал старый полководец. – Урусы плодовитое, упорное племя! Из степи может еще появиться войско урусов и отрежет нам возвращение на родину… Пора поворачивать коней!

Джебэ-нойон во главе трехсот всадников, меняя коней, без передышки проскакал до Днепра. Сопровождавший его как переводчик бродник Плоскиня расспрашивал раненых русских:

– Где Мстислав Удатный?

Некоторые отвечали, что видели его мчавшимся, как буря, на чертовском сивом коне.

На берегу Днепра Джебэ заметил отплывавшую черную лодку. В ней алел плащ Мстислава. Князь сидел на корме и поддерживал за повод плывшего за лодкой коня. В лучах вечернего солнца ярко блестел золотой шлем Мстислава, но он не оглядывался на оставленный им «злой берег».

Джебэ наставил лучшую стрелу и натянул тугой лук. Стрела, не долетев до лодки, плеснула по воде. Джебэ соскочил с коня, упал грудью на землю и, обхватив руками голову, в ярости грыз пожелтевшую сухую траву…

Он встал, посмотрел еще раз на удалявшуюся лодку с алым плащом и, не зная, на ком сорвать свое бешенство, выхватил кривой меч и на несколько частей рассек теперь ему ненужного закованного бродника Плоскиню.

Джебэ вскочил на рыжего коня и, свернув в степь, поскакал обратно, удаляясь от шляха, где в черных тучах пыли продолжались последние схватки и передвигались тысячи людей.

В битве при Калке и на длинном Залозном шляхе погибло много славных русских богатырей и рядовых удальцов. Они пали, выручая безоружных киевских воинов, избиваемых татарами, которые поклялись не сделать сдавшимся урусам зла. Русские люди не забудут сложивших свои головы в этом бою ростовского богатыря Алешу Поповича и его верного щитоносца Торопа, рязанского богатыря Добрыню Золотой пояс, молодого помощника Алеши – славного Екима Ивановича и других суздальских, муромских, рязанских, пронских и иных храбрых северных витязей [161].

Русские отряды, пробивавшиеся смело, не бросая оружия, дошли до Днепра, где ожидавшие лодки перевезли их на другую сторону. Те же, что поверили татарским уговорам и побросали мечи и топоры, почти все были перебиты, как говорит старая песня:

Так по вине недальновидных, завистливых и враждовавших между собой князей, не пожелавших соединить свои силы в единое, крепко спаянное русское войско, Залозный шлях вместо пути великой победы стал «слезным шляхом», – отважные русские ратники усеяли его своими белыми костями, полили своей алой кровью.

На берегу Калки, на высоком кургане, Субудай-багатур созвал всех своих тысячников и сотников на торжественное моление богу войны Сульдэ. Этого потребовал угрюмый лохматый шаман Бэки. В остроконечной шапке, с медвежьей шкурой на плечах, обвешанный ножичками, куклами и погремушками, старый колдун ударял колотушкой в большой бубен и, приплясывая, ходил по кругу, где в середине лежали связанные Мстислав Романович, великий князь киевский, и другие одиннадцать доверчивых русских князей.

Покачивая головами и причмокивая, татары их осматривали и жалели, что среди пленных не хватало «конязя Мастисляба», – очень им хотелось посмотреть на прославленного «русского Джебэ»…

Шаман Бэки выкрикивал молитвы и, прижав к волосатому лицу бубен, то свистел дроздом, то гукал, как филин, то рычал, как медведь, или завывал волком – это он «беседовал» с могучим богом войны Сульдэ, подарившим монголам новую победу.

– Слышите, как гневается бог Сульдэ? – ревел шаман. – Сульдэ опять голоден, он требует человеческой жертвы!..

Тысячи татарских воинов расположились на равнине вокруг кургана. Они развели костры и кололи молодых кобылиц.

Татары принесли оглобли и доски, оторванные от русских повозок, и навалили их на связанных князей. Триста татарских военачальников уселись на этих досках. Подымая чаши с кумысом, они восхваляли грозного бога войны Сульдэ, покровителя монголов, и славили непобедимого «потрясателя вселенной», краснобородого Чингиз-хана. Отказавшись от денег за выкуп знатнейших русских князей, татары жертвовали богу Сульдэ этих пленных, дерзнувших вступить в бой с войсками «посланного небом» Чингиз-хана. Багатуры гоготали, когда из-под досок неслись стоны и проклятия раздавленных князей. Стоны и крики постепенно затихали, и их заглушила ликующая песня монгольских воинов:

Во время пиршества встал полководец Тохучар-нойон и просвистал сигнал, сзывающий стрелков на облавной охоте. Все затихли, услышав знакомый призыв. Тохучар поднялся и стал кричать воинам:

– Великий каган Чингиз-хан – самый мудрый из людей! Он все предвидит и за сто дней и за тысячу лет… Он послал меня за вами с туменом храбрецов, чтобы я разыскал непобедимых тигров – Джебэ-нойона и Субудай-багатура. Каган мне сказал, что лучший вам от него подарок – это прислать воинскую подмогу в день битвы…

– Верно, верно! – воскликнули монголы.

– Нигде не останавливаясь, мы проходили разные страны. Всюду мы видели следы несокрушимого монгольского клинка. Мы спрашивали: «Где славные багатуры Джебэ и Субудай?» Испуганные жители, падая на колени, махали руками на запад. Мы примчались сюда перед началом битвы, и в нее врезались мои десять тысяч всадников… Соединившись с вами, мы быстро разгромили длиннобородых урусов…

– Слава тебе, Тохучар! Ты прибыл вовремя!

Тохучар продолжал:

– Великий владыка мира Чингиз-хан подумал о вас и через меня прислал свою волю… Его священное письмо привез нарочный гонец. Десять тысяч моих всадников оберегали его, как драгоценный алмаз, и доставили невредимым сюда. Смотрите, вот он!

К Субудай-багатуру подошел старый кривоногий монгол, увешанный бубенчиками, в шапке с соколиными перьями. Из-за пазухи он достал кожаную трубку. В ней хранился напечатанный свиток. Скрюченными пальцами Субудай отодрал восковую печать. Седобородый писарь в мусульманской чалме развернул свиток, прочел написанное про себя, прошептал на ухо Субудаю. Тот встал и закричал:

– Великий каган повелевает! С почтением внимайте!

Все военачальники разом поднялись. Видя это, вскочили остальные татары. Начальники повалились на землю, и за ними воины всего лагеря упали ничком. Подняв голову, они кричали:

– Великий каган приказывает! Мы покоряемся!

Субудай-багатур продолжал:

– Единственный и непобедимый начертал такие слова:

"Когда письмо получите, поворачивайте обратно морды коней. Приезжайте на курултай обсудить покорение вселенной.

Бог на небе, каган – божья сила на земле. Печать повелителя скрещения планет, владыки всех людей".

Субудай обвел взглядом склоненные к земле спины монголов и поднял руку.

– Теперь говорить буду я!.. Меня слушайте!

Все выпрямились и, стоя на коленях, затаив дыхание, смотрели на «барса с отгрызенной лапой».

– Сегодня мы еще повеселимся, а завтра, после восхода солнца, мы все отправимся назад к золотой юрте нашего владыки. Кто промедлит – будет удавлен!

Все воины завыли от радости и, снова усевшись, с криками и песнями продолжали пиршество.

Утром следующего дня, совершив солнцу моление и возлияние кумысом, монголы сели на коней. Они гнали гурты скота и ободранных, изможденных пленных. Запряженные быками повозки с награбленным добром и с тяжело раненными монголами невыносимо заскрипели на всю степь и скрылись в тучах пыли. Впереди монгольского войска ехал Субудай-багатур. Он вез в торбе голову киевского князя Мстислава Романовича, его стальной с позолотой шлем и нагрудный золотой крест на цепочке. Покрытое шрамами, заросшее грязью лицо Субудая кривилось в подобие улыбки при мысли, что он положит свою драгоценную торбу перед золотым троном потрясателя вселенной Чингиз-хана непобедимого.

Позади войска ехал со своей сотней разведчиков мрачный Джебэ-нойон. Он не вез никакой добычи и тянул заунывную, как вой ветра, песню про голубой Керулен, золотой Онон и про широкие степи монгольские…

Монголы направились на северо-восток, к реке Итиль, и далее через южные отроги Урала к равнинам Хорезма. Кипчакская степь освободилась от грозного войска монголов и татар. Они исчезли так же внезапно и непонятно, как пришли. После их ухода некоторые кипчакские племена вернулись в свои разоренные кочевья, другие перекочевали в Угорскую степь и к низовьям Дуная. Тогда и кипчакские и русские князья думали, что татары никогда больше не вернутся, и проводили день за днем в своих старых «ссорах и которах», не готовясь к новой войне, и не подозревали, что татары задумали новый, еще более страшный набег на запад…

Часть четвертая.

КОНЕЦ ЧИНГИЗ-ХАНА