У левого степного берега Днепра, против Киева, паром был с утра захвачен половцами, наехавшими внезапно. Они влезли на паром, угрожали перевозчикам, не давая им убежать. От множества людей паром наклонился, зачерпнув воды. На пегом, как барс, коне подъехал старый грузный половецкий хан. Его провожала сотня джигитов. Один из них гарцевал впереди и держал на длинном шесте ханский бунчук с конскими хвостами и медными побрякушками. Другой бил в бубен. Двое пронзительно дудели на дудках. Один джигит на диком, храпевшем коне хлопал плетью, стараясь проложить хану дорогу к перевозу.

В стороне, перед теснившимися слушателями, тощий запыленный странник с котомкой за спиной рассказывал, что все половцы сейчас бегут с Дикого поля [146], а за ними гонится незнакомое, страшного вида племя «татары», – «лица их безбородые, носы тупые, и у каждого взлохмаченная коса, как у ведьмы. От одного вида безбожных татар люди падают замертво…»

– Что это за люди? Расскажи нам, странник божий, видно, ты человек сведущий и книжный.

Странник, опершись на длинную палку, стал говорить:

– Прииде с востока в бесчисленном множестве некий ядовитый народ, в нашей стране неслыханный, глаголемый «татаре», и с ним еще семь языков. Якоже половцы доселе окрестных народов пленяху и губяху ныне же их погибель наста. Татаре не токмо половцев победиша и загнаша, но даже до основания искорениша, а на их землю сами седоша…

– Откуда свалилось это племя?

– О сем глаголют сказания в святых книгах, о них же епископ Мефодий Патарийский свидетельствует, яко греческий царь Александр Македоньский в древние времена загнал поганый народ Гоги и Магоги [147] в конец земли, в пустыню Етриевську, между востоком и севером. Задвинул он их горами и приказал сидеть там до скончания срока. И тако бо епископ Мефодий рече, яко к скончанию времени горы снова раздвинутся, и тогда выйдут оттуда Гоги и Магоги и попленят всю землю от востока до Евфрата, и от Тигра до Понтьского моря – всю землю, кроме Эфиопья…

– Всю землю! – воскликнули в толпе слушателей. – Стало быть, и нашу землю?..

Странник продолжал:

– А разве не видите, что кругом делается? Это знаменья последнего времени! Явилась страшная звезда, лучи к востоку довольно простирающе, иже знаменова новую пагубу христианом и нашествие новых враг… То вышли из-за гор и на нас идут поганые Гоги и Магоги! Ныне пришло реченное скончание времени. Конец миру близко!..

Послышались вздохи и причитанья. Странник снял войлочную шапку, и слушатели в нее опускали баранки и мелкие черные монетки.

С правого берега на больших просмоленных ладьях приплыли дружинники великого князя киевского. Они разогнали толпу, расчистили место перевоза и помогли старому половецкому хану взойти на паром. В шелковом малиновом чекмене, подбитом соболем, в белом остроконечном колпаке, опушенном красной лисой, и в червленных сапогах, расшитых жемчужными нитями, хан важно стоял, держась за перила рукой в кожаной «перстатой» рукавице. Другой рукой он сжимал рукоять кривой сабли, сверкавшей алмазами.

Хан, дородный, величавый, казался спокойным, только глаза его тревожно бегали, косясь на темные воды Днепра. Ветер усиливался, поверхность реки рябила, и седые барашки пенились на катившихся волнах.

Хан платил щедро. Паромщики получили от него немало горстей серебряных денег и старались изо всех сил. Целый день они перевозили огромный караван: отборных коней, закутанных в расшитые попоны, ревущих от страха верблюдов, грузных буйволиц с длинными рогами, падающими на плечи, приодетых тут же на берегу иноземных пленниц, смуглых, чернобровых, разукрашенных бусами и лентами. Все это везлось в дар русским князьям.

В толпе говорили, что это прибыл старейший половецкий хан Котян, владелец сотен тысяч коней, бродивших по беспредельным равнинам «Дикого поля» с его тавром: след копыта в виде полукруга и под ним две черты.

– Котян – хозяин степи! Он один может выставить огромную воинскую рать. Не зря он приехал в Киев. Нужда его погнала. И другие половецкие ханы потянулись со всеми своими родами на русскую сторону и теперь переходят Днепр по всем бродам и переметным мостам. Половецкие отряды входят в воду на конях в бронях за щитами и с копьями… Что-то будет? Нет ли у них злого умысла? И песен веселых половцы больше не поют. Только песни тягучие, как верблюжьи стоны, слышны издалека, когда идут из степи в нашу сторону…

В хоромах великого князя киевского, Мстислава Романовича [148], спешно готовились к съезду: ожидались и большие и меньшие князья. Ко всем были посланы гонцы с заводными конями, сзывать на защиту Русской земли.

Киевскому князю не легко было принять с честью именитых гостей, – каждый являлся со своими дружинниками: чем был выше князь, тем с большей свитой он ехал. Княжеские слуги заставили всех хлебников и мясников Киева печь пироги с начинкой и пшеничные караваи и везти на княжеский двор. Теперь не та сила, какая была у киевского князя сто лет назад, в пору Мономаха. Тогда под рукой киевского великого князя была почти вся Русская земля: и Киев, и Переяславль, и Смоленск, и Суздаль, и Ростов, и даже далекий богатый Новгород принадлежал ему всецело. Тогда ему повиновались все князья, а половцы не смели пошевельнуться. По всем границам он разнес славу русского имени. Но годы шли, род Мономаха дробился. Князья раздавали города и волости своим сыновьям, племянникам и внукам, и теперь Мстислав Романович владел Киевом урезанным и слабым. За последние двадцать пять лет разгромы, сделанные русскими князьями, истощили Киев, когда галичане, и владимирцы, и суздальцы, и призванные недобросовестными князьями дикие половцы [149] грабили и жгли древнюю столицу.

Не легко было киевлянам восстановить свой стольный город после стольких разгромов, много домов стояло разрушенных, с выбитыми оконницами и дверьми…

Сейчас снова из степи надвигалась беда. Она собрала вместе непримиримых князей, гордых и упрямых, враждовавших между собой всю жизнь из-за лучшего престола, более доходного города, людной волости. Теперь старые враги, половцы, сами с поклоном прибежали в Киев, прося подмоги. Унылые и поникшие, они сидели толпой на корточках перед воротами княжьего двора. Когда стали прибывать русские князья, половцы к ним подбегали, целовали поводья коня, протягивали руки, твердя:

– Исполчите полки! Придите в нашу степь! Обороните нас! Помогите прогнать злых недругов!

Князья, каждый со своей свитой, собирались в дворе княжьего дома; они стояли отдельно, спорили, иногда переходили, чтобы послушать, где что говорят, но, как ни упрашивали их киевские тиуны, не подымались в великокняжеские гридницы.

Половецкий хан Котян также находился во дворе, гордый, как всегда. Около него, сложив руки на животе, хмурые и неподвижные, стояли его степные советники в остроконечных колпаках, с темными от солнца и степного ветра лицами. Старый переводчик из степных бродников объяснял хану, кто из князей уже прибыл, как звать того или другого и кто особенно влиятелен и силен. Котян, взвесив, кому надо выказать почет, подходил с перевальцем, склонялся, с трудом коснувшись пальцами земли, и, снова с достоинством выпрямившись, оглаживая полуседые длинные усы, говорил одно и то же:

– Окажи помощь, будь братом! На всех нас идет гибель! Вместе рядом станем, гибель отгоним. Не побрезгай маленьким подарком. Прими мой почет! Никого не забыл, я всем хочу оказать честь – и наволоками, и конями, и скотом, и пленницами.

Уже солнце приближалось к полудню, а князья все еще стояли вразброд и до хрипоты пререкались на шумном княжьем дворе: все посматривали, кто войдет первым в гридницу князя киевского. Говорили, что князь Мстислав Романович еще поджидает кого-то, – не гонцов ли с севера от властного и надменного князя суздальского, Юрия Всеволодовича, который ждет съезда у себя во Владимире и не поедет на совет князей в оскудневший Киев. Да еще не видать князя галицкого Мстислава Удатного [150], – он особенно всех сзывал на снем (съезд), и гонцы его всех понуждали: беда грозит неминучая, приезжайте вборзе [151]!

Все разом оживились и заговорили:

– Мстислав Удатный приехал! – и с любопытством, отталкивая друг друга локтями, старались взглянуть на князя, прославленного удачными походами и победами над уграми и ляхами.

Мстислав Удатный вошел походкой легкой, несмотря на годы. Он остановился, окинув собравшихся живым взглядом черных проницательных глаз, точно отыскивая кого-то, и долго крутил длинный свисший ус. Готовый к бою, он был в золоченом шлеме, блестевшем в солнечных лучах, и в легкой кольчуге с золотой отделкой. Красное корзно [152] развевалось при его стремительной походке. Он заметил в углу двора хана Котяна и прямо направился к нему. Тот заторопился и, протянув руки, пошел навстречу Мстиславу. Они прижались плечами, и Котян приник головой к груди галицкого князя. Белый колпак Котяна свалился в пыль, и все заметили, что плечи половецкого хана судорожно вздрагивали.

– Плачет! Пусть поплачет! – зашептали в толпе. – Эти злодеи немало наших людей сделали своими колодниками, теперь сами узнают, что такое горькие сиротские слезы! Мстислав женат на дочери хана Котяна, потому и распинается за богатого тестя!

Дружинники известили киевского князя о приезде Мстислава Удатного. Однако Мстислав Романович все еще медлил и не выходил на крыльцо, чтобы встретить двоюродного брата, – старые счеты мешали! А Мстислав, обняв Котяна, отошел с ним в угол двора, и долго они стояли там и тихо беседовали.

Опять все зашевелились, и послышались восклицания:

– Суздальцы приехали! Будет сильная подмога! Где же нам двинуться без суздальцев! Нет, это не суздальцы, а ростовский молодой князь Василько Константинович.

Во двор вошел стройный, молодой воин. Светлый пушок едва покрывал его подбородок. Он так же, как Мстислав Галицкий, был готов к бою, – в кольчуге и стальном шлеме и с длинным прямым мечом у пояса. Одет он был скромно, алое корзно выцвело. Вся одежда его была в пыли и забрызгана грязью, – видно, только что он сошел с коня. Рядом с ним плелся старик с длинными полуседыми кудрями, падавшими на плечи; на сыромятном ремне, перекинутом через плечо, висели гусли.

– Это слепой певец! Славный певец Гремислав! Раньше был воевода, не раз громил половцев, а князь рязанский Глеб из злобы засадил его в поруб [153], ослепил и держал три года. Там Гремислав в заточении начал песни слогать, и его взяли из поруба. С тех пор он бродит из одного города в другой и поет бывальщину про времена стародавние… Сегодня, знать, мы услышим Гремислава.

Молодой князь Василько с приветливой улыбкой и с почтением к старшим князьям обошел всех. Князья сами шли ему навстречу и спрашивали:

– А что же не едут суздальцы! Ты им сосед, ты знаешь, почему их нет? Великий князь суздальский Юрий Всеволодович твой родной дядя, уговорил ли ты его?

– Все еще думает! А приедет ли – о том и ведуны не скажут…

На крыльцо княжьего дома вышли парами десять дружинников, все как на подбор, видные, в кольчугах и шлемах с короткими копьями. Они спустились по ступенькам и остановились по обе стороны лестницы, ожидая князя Мстислава Романовича. Он вышел медленно, опираясь на посох с золоченым орлом. Строгие глаза с прямыми бровями глядели устало и нерадостно. Слегка раздвоенная борода с проседью, крест и золотая иконка на груди, парчовый кафтан, весь иконописный облик князя говорили больше о его церковных бдениях и ночных молитвах, чем о воинских заботах. Князь, слегка прихрамывая, спустился по лестнице и остановился на последней ступеньке.

– Просим милости, гости дорогие! – сказал он грустным, точно удрученным заботой голосом.

Все князья во дворе стали кричать разом, перебивая друг друга:

– Зачем нас вызвал? Спасать диких половцев? Удавил бы их кто-нибудь! Без них станет легче! Пускай сами себя спасают, а мы посмотрим!

Грузный хан Котян выделился из толпы и, переваливаясь на кривых ногах, поспешил к крыльцу. Коснулся рукой земли, тронул шитое золотом одеяние княжеское и захлебываясь сказал:

– Княже пресветлый! Ты прежде был ласков ко мне, как и я к тебе! Будь нам вместо отца! Помоги прогнать злобный народ хана Чагониза! Как волки, рыщут по нашей земле эти злодеи, называемые татары. Всю нашу землю сегодня у нас отняли, а завтра придут к вам и вашу русскую землю возьмут. Обороните нас! Если не поможете нам, все мы ныне иссечены будем, а вы, русские, завтра будете иссечены! Надо нам всем соединиться я обороняться одной ратью.

– Не каркай! Чего наплел! – слышались недовольные голоса. – Тише, дайте говорить! Чего без пути лаять?

Другие возражали:

– Половцы – враги наши! Они сейчас в нашей земле без мощи и силы. Перебить всех и богатства их забрать!

Новые голоса, перебивая друг друга, смешались в дикий шум. Князь киевский беспомощно озирался, подымал руки. Крики усиливались.

Князь Мстислав Удатный, решительный и быстрый, взошел на ступеньки крыльца.

– Князья преславные, и воеводы честные, и все удальцы русские! – говорил Мстислав. – Не все ли мы сыны одной земли святорусской? Забудем старые споры, и распри, и войны с половцами! И мы их били и полонили, и они нас жгли и громили… Сейчас тяжелые дни пришли и для половцев и для нас. Когда наступает новый неведомый враг, лучше дружба, чем война с половцами. Если мы сейчас им не поможем против безбожных татар хана Чагониза, то половцы могут им передаться, и силы вражьи станут еще больше.

– А что за люди татары? Может, вои простые, попроще, чем половцы. Сколько их?

– Хан Котян вместе с аланами дрался против татар Чагониза. Говорит, что нападают они дружно, рубятся лихо. Пришли они издалека, пройдя страну Обезов [154] и Железные Ворота. Половцам одним было не под силу остановить татар. Разграбили татары вежи половецкие, заполонили и жен, и коней, и скот, и все богатства Котяна и других половецких воевод… Теперь татары так ополонились, что не знают, куда девать свой полон, обожрались, как пес на дохлятине, и поставили свои богатые товарища [155] у Лукоморья, на берегах Хазарского моря… А сами татары налегке, изъездом, без возов, двинулись на русскую землю. А если кто говорит, что я не для ради земли святорусской стараюсь, а для ради моего тестя, теперь нищего хана Котяна, то все это лжа!..

Толпа слушала прославленного князя Мстислава, затаив дыхание. Раздались отдельные возгласы:

– До берега Хазарского моря далеко, дней двадцать ходу.

– Не впервой нам встречать незваных гостей! Князю киевскому придется встречать их, пусть он и печалится об этом.

Толпа гудела, знала она, что нет у князей одной братской любви, нет одной воли и говорит в них давнишняя злоба, и жгут их старые счеты.

Послышалось пение. Церковная процессия в парчовых ризах явилась в нужное время, чтобы утихомирить разгоревшиеся страсти и споры князей. Четыре широкогрудых дьякона, размахивая кадилами, мальчики с зажженными толстыми в руку восковыми свечами, старые протопопы с металлическими крестами в руках, наконец, митрополит в большой золотой митре, смуглый чернобородый грек, поддерживаемый под руки двумя мальчиками, – все приблизились к крыльцу с протяжным пением и остановились, сразу внеся тишину.

Князь киевский подошел к митрополиту, склонился, сложив ладони, поцеловал благословлявшую старческую руку и тихо шепнул:

– Скажи поучение, святой отец! Уговори князей стоять дружно, любовно, забыв старые обиды!

Митрополит поднялся на крыльцо, благословляя всех на три стороны, и начал говорит заученную речь, плохо выговаривая русские слова.

– Братие и сыны мои любезные! Научитесь быть благочестивыми делателями по евангельскому слову! Понуждайтесь на добрые дела, господа ради! Языку удержание, ему смирение, телу порабощение, гневу погубление!..

Князь киевский стоял, кротко склонив голову. Мстислав Галицкий тревожно оглянулся, заметил раскрытые рты и недовольство на лицах. А митрополит продолжал:

– Если ты чего-нибудь лишаем – смирись и не мсти! Если ненавидим и гоним – терпи! Если хулим – моли! Господь указал нам побеждать врага тремя добрыми делами: покаянием, слезами и милостыней…

Мстислав осторожно подошел к четырем дьяконам и шепнул:

– Грек ума решился! Все перепутал! Кому он о слезах и покаянии говорит? Ведь князьям говорит, а не челяди и смердам! Скорее начинайте какой-нибудь псалом или тропарь, – каждому дам по барану!

Митрополит что-то продолжал лепетать, а все четыре дьякона разом начали петь тропарь, за ними подхватили все протопопы и мальчики и низкими и тонкими голосами. Княжеские тиуны окружили удивленного митрополита и помогли ему войти в княжескую гридницу.

На верхнюю ступеньку лестницы поднялся молодой князь ростовский Василько.

– Я прискакал из далекого севера, от Ростова великого. Для ради русской земли и для ради христиан говорю я вам вот что. Прибыли к нам спешно гонцы от князя киевского, Мстислава Романовича, торопя ополчить полки и спешить на защиту русской земли. Привел я свою малую дружину, а самый сильный из нас, князь суздальский Юрий Всеволодович, все еще гадает: придут ли татары к нему в Суздаль, или обойдут стороной? И здесь я слышу такие же речи: «каждый промышляй о своей голове!» А святой митрополит говорит слова, пристойные не воину, а древнему старцу перед кончиной, – о покаянии и слезах… Тихой кротостью не остановим врага, не удержим земли русской…

– Верно, верно сказал Василько! – закричали в толпе.

– Народ неведомый и злой идет быстро, изъездом… Надо с честью встретить незваных гостей. Надо отбиться от них и притомить навсегда. Татары не крылаты, не перелетят через Днепр, а если и перелетят, то ведь сядут, и мы тогда увидим, что бог даст…

– Примем их на мечи и секиры!

– Пусть же наши стольные князья, – продолжал Василько, – пройдут в гридницу князя Мстислава Романовича и по древнему обычаю сядут тесным кругом на одном ковре и решат: встретить ли поганых недругов слезами и покаянием, или испытанными дедовскими секирами и отточенными мечами?

– Верно сказал князь Василько.

– Пусть так и будет! – закричали со всех сторон.

– А кто будет набольший? Кто поведет полки? Я под рукою Мстислава Романовича не пойду! – кричали с одной стороны.

С другой подхватывали:

– Пусть поведет рать Мстислав Мстиславич Галицкий. Недаром его прозвали «Удатный», он удачу принесет!..

Двадцать три князя прошли в гридницу киевского князя, чтобы решить, что делать. Думали долго, а договориться не могли. Мстислав Удатный доказывал, что надо напасть на татарский лагерь у Лукоморья. «Захватив товарища, обогатив всех, тогда не только князь, но и простой ратник получит добычу немалую».

Эта мысль о походе до Лукоморья многим нравилась, но князья никак не могли избрать одного воеводу для всех полков.

Тем временем из степи прибежал один из бродников. Он донес, что незнакомые татары густо движутся к Днепру. Это ускорило решение идти против татар, плавясь через Днепр у острова Хортицы.

Князья сошлись на одном: каждый князь идет сам по себе своей ратью, никто другому пусть пути не перебивает. Кто удачливый придет первый к Лукоморью и захватит татарский лагерь, тот по-честному должен поделиться с другими князьями.

Все поцеловали крест: не преступать клятвы, и если кто из князей поднимет брань против другого князя, то быть всем заодно на зачинщика. Потом поцеловались между собой, – тут Мстислав Киевский и Мстислав Удатный подставили друг другу затылки.

Когда князья встали с ковра, князь Василько был черный от думы и заботы. Хмурый, он вышел на крыльцо. Его поджидал старый певец Гремислав.

– Добром мы не кончим, – сказал Василько. – Не так надо воевать. Не богатства татарского надо искать, а так разметать врагов, чтобы больше не пошевелились. А идти вразброд, когда каждый воротит лицо от другого, – это своей волей накликать на себя беду.

Наступил теплый вечер. Над княжьими палатками сияли светлые звезды. Во дворе стояли длинные дубовые столы, приготовленные для обеда. Когда все гости расселись на дубовых скамьях и затихли, пробуя княжеские пироги и жареных лебедей, а отроки с пылающими факелами стали вокруг столов, все ясно увидели в красном дрожащем огне старого певца Гремислава, сидевшего на верхней ступеньке княжеского крыльца. Нежно зазвенели переборами звонкие гусли, а старый певец, подняв к небу красные впадины глаз, запел слегка надтреснутым голосом любимую бывальщину.

Гремислав пел о смелом походе Игоря Святославича на половцев, о ссорах и раздорах князей, о гибели из-за этого без пользы храбрых русских воинов, о том, как эти ссоры «отворяли врагам ворота на русскую землю»…

Многие слушавшие склонили головы на руки и задумались: не такой ли бедой грозит и сейчас несогласие и взаимная ненависть князей, и не погубят ли эти распри и вражда великое русское дело – защиту родной земли?..

Субудай призвал десять своих тысячников. Джебэ пришел также с десятью. Сидели все в юрте кругом, и старые, и молодые. Слушали, что говорил Джебэ. А Джебэ смотрел поверх голов и точно что-то видел вдали.

– Киев богатый город… – говорил Джебэ. – Дома для молитвы имеют крыши высокие, круглые и покрыты они червонным золотом. Мы обдерем эти золотые крыши и возле шатра Чингиз-хана поставим коня, отлитого из чистого золота, такого же большого, как его белый конь Сэтэр.