Германское командование, наконец, сообразило, что утрата времени смерти подобна: после оперативной паузы Юго-Западный фронт снова пойдет вперед. Последствия было нетрудно предвидеть — в Вене уже пошли разговоры о том, что нужно пойти на мир с Россией. Поступили еще более тревожные известия: русские собирают мощный кулак в районе Варшавы — Ивангорода определенно для наступления прямо на Запад, т.е. на Берлин. Хотя генерал Иванов, Главнокомандующий Юго-Западного фронта, и генерал Рузский, назначенный на Северо-Западный фронт вместо смещенного Жилинского, никак не могли договориться, куда именно бросить главные силы, русское командование стремилось перенести войну на территорию Германии.
      Гинденбург, теперь командующий на Восточном фронте, решил упредить русское наступление, прикрыв границу Германии. Почти вся немецкая 8-я армия перебрасывается сюда из Восточной Пруссии, к ней добавляются новые войска, снятые с Западного фронта. Немцы вводят в заблуждение Конрада, заверяя, что явились помочь Австро-Венгрии, а на деле втягивают австрийцев в свою операцию — защищать Германию. Что бы не додумали позднее немецкие историки, точных планов у Гинденбурга не было. «В каком масштабе разовьется германское наступление, – писал Людендорф, – главным образом зависело от того, осведомлены или нет русские о новой перегруппировке германских сил».
      28 сентября германо-австрийские армии перешли в наступление. Они имели неоспоримое превосходство в силах, бои охватили всю западную часть Польши. К десятым числам октября германцы вышли к Варшаве, а австрийцы к Ивангороду. Попытка взять их штурмом не удалась – «в дни боев под Варшавой и Ивангородом приходилось целые ночи не смыкать глаз, а уцелевшие солдаты вспоминают о них с ужасом», — припомнил Людендорф. К этому времени закаленные дивизии Юго-Западного фронта, совершив беспримерный марш в сотни километров, об– рушились на германско-австрийскую группировку. Сокрушенный в сражении враг бежал. Людендорф записывал: «27 октября был отдан приказ об отступлении, которое, можно сказать, висело уже в воздухе. Положение было исключительно критическое… Теперь, казалось, должно произойти то, чему помешало наше развертывание в Верхней Силезии и последовавшее за ним наступление: вторжение превосходных сил русских в Познань, Силезию и Моравию».
      Чтобы задержать преследовавших, немцы прибегли к широкому разрушению железных дорог. В осеннюю распутицу это снизило темпы преследования, и разбитым германским войскам удалось убраться на свою территорию, очистив все районы, занятые во время злополучного похода к Висле. В Варшаво-Ивангородской операции с обеих сторон сражалось шесть армий, почти миллион человек. Потери были велики, жесточайшему избиению подверглась 1-я австрийская армия, потерявшая 75 тыс. человек из 150 тыс. своего состава.
      Русское командование, окрыленное новой, после Галицийской битвы, победой рвалось вступить на землю Германии. Несмотря на усталость, обнаружившуюся нехватку боеприпасов (впрочем, это было и по ту сторону фронта), боевой дух русских войск был исключительно высок. Ореол «победителей при Танненберге» померк, спины немцев, бежавших от самой Варшавы до границы, запомнились. Горя желанием отомстить за павших с Самсоновым, русские войска глубокой осенью снова вторглись в Восточную Пруссию, загнав врага за укрепления у Мазурских озер, а 2-я и 5-я русские армии получили приказ идти на Познань.
      Положение для немцев сложилось критическое, и неизвестно, как бы повернулись дальнейшие события, если бы не старая ошибка русских штабов – систематическая передача приказов по радио простым кодом. Уже 1 ноября Гинденбург узнал, что русские пехотные дивизии «после 120-верстного преследования» от Варшавы остановились, чтобы привести себя в порядок перед вторжением в Германию. Начальник германского генерального штаба Фалькенгайн (назначенный вместо Мольтке) писал, что перехват радиограмм «давал нам возможность с начала войны на Востоке до половины 1915 года точно следить за движением неприятеля с недели на неделю и даже зачастую со дня на день и принимать соответствующие противомеры».
      На этот раз немцы вознамерились, учитывая конфигурацию
      фронта. – русский клин, устремленный к Германии, – ударом во фланг из Западной Пруссии (района Торна) отрезать русские 2-ю и 5-ю армии. Войска, недавно убежавшие от Варшавы, скрытно перевели на 300 км северо-восточнее и 11 ноября внезапно двинули на русских. Генерал Макензен, руководивший операцией, самоуверенно приступил к ее первой части — «сбить в кучу» русскую армию. Не удалось! Хотя неожиданный удар от Торна создал громадные затруднения, русские войска, занимавшие исходное положение для наступления на запад, были вытянуты в линию и не имели фронтовых и армейских резервов, они без большого труда оправились. Лодзинская операция, в которой с обеих сторон сражалось 600 тыс. человек, быстро разгоралась. Клин, острием которого были пять дивизий генерала Шеффера, был, в свою очередь, охвачен русскими войсками в районе Лодзи. В мешке наступавшие!
      В штабе Гинденбурга растерянность. Официальное немецкое описание войны говорит: «Командующий Восточным фронтом не имел никаких сил, чтобы помочь находившейся под Лодзью в тяжелом бою 9-ой армии, он был вынужден быть простым свидетелем готовившейся там драмы. Вряд ли можно было надеяться на освобождение отрезанных войск генерала Шеффера». Утром 24 ноября Людендорф пришел в неописуемый ужас. «В Познани, вдали от поля сражения, – писал он в мемуарах, —мы узнали из русских радиограмм, с какими надеждами они оценивали положение, как они готовились к решительному удару, как они радовались мысли о пленении нескольких корпусов. Были уже отданы приказы о сосредоточении железнодорожных эшелонов для отвоза немецких пленных. Я не могу передать, что перечувствовал, все повисло на волоске. Что угрожало? Вопрос шел не только о пленении стольких храбрых солдат и торжестве неприятеля, вопрос шел о проигрыше кампании. А каким был бы тогда конец 1914 года?»
      Осведомленность о планах русского командования привела к понятным прискорбным последствиям. Это, а также ошибки Ренненкампфа (по злому стечению обстоятельств он оказался и здесь) дали возможность остаткам группировки Шеффера через Брезины унести ноги, потеряв 40 тыс. человек или 80% состава.
      Мрачное время — глубокая осень с дождями, холодом и грязью; мрачные бои — затяжные, кровь, страдания, смерть. Рассыпались надежды на то, что война будет короткой. К длительной борьбе не были готовы ни войска, ни интенданты. Окопы обживались с трудом, а в снабжении перебои — не только боеприпасами, но и продовольствием. Транспорт не справлялся с воинскими перевозками. Да и как было перевезти на миллионные массы людей то, что с началом, войны установили нормой довольствия для солдата, которая продержалась до весны 1916 года. В действующей армии в сутки полагалось: хлеба 1230 граммов, мяса 615, жиров 106, сахара 68, овощей 256 граммов на человека. Естественно, не всегда все достигало передовых линий, перебои неизбежно случались, хотя бы во время боев под Лодзью, в военном обиходе именовавшихся «лодзинский слоеный пирог». В войсках, естественно, ругали, и крепко, тыл,но понимали война есть война, врагу, как видели и знали, — не легче. По-иному реагировали ходоки от «общественности», всеми .правдами и неправдами пробивавшиеся в действующую армию. Непрошеные визитеры, болтавшиеся на фронте, ужасались. Не знавшие военной службы, выросшие в состоятельных буржуазных семьях, они не понимали, а главное,не хотели понимать тягот войны. Одним из самых красноречивых сплетников оставался А.И. Гучков.
      В начале января 1915 года генерал Куропаткин записывает в своем дневнике: «Приехал А.И. Гучков с передовых позиций. Очень мрачно настроен. Виделся с ним сегодня. Много рассказывал. С продовольствием не справляются в армии. Люди голодают. Сапог у многих нет. Ноги завернуты полотенцами. А между тем, масса вагонов с сапогами стоят, затиснутые забитыми станциями. Вожди далеко за телефонами. Связи с войсками не имеют. Убыль в пехоте, в офицерах огромная. Есть полки, где несколько офицеров. Особенно тревожно состояние артиллерийских запасов. Читали мне приказ командира корпуса не расходовать более 3-5 снарядов в день на орудие. Пехоте, осыпаемой снарядами противника, наша артиллерия не помогает. Укомплектования не своевременны. Одна стрелковая бригада не получала укомплектования три месяца. Во время боев, когда германцы прорывались из мешка (через Брезины, те, что остались у Шеффнера. — Н.Я.), на правый фланг прислали укомплектование — 1400 солдат без ружей. Эта колонна подошла чуть ли не на боевую линию и очень стеснила войска. Один из корпусов не получал укомплектования полтора месяца». Слов нет, описанное в той или иной мере имело место, хотя приключения невооруженной «колонны» у передовой опредепенно выдуманы. Должной распорядительности командование не проявляло. Это ясно, но очевидно и то, что рассказчик злоумышленно сгущал краски. Пессимистические рассуждения Гучкова, принадлежавшего к тем, кто претендовал на власть, охотно подхватывали слушатели не лучше — озлобленный генерал Куропаткин, виновный в поражениях во время войны с Японией в 1905 году. Упреки в адрес других генералов как бальзам,проливались на моральные раны этого бездарного военачальника;они не лучше! Но ведь по ту сторону фронта во главе немецких войск стояли полководцы, ничем не блиставшие, чаще, чем реже, уступавшие русскому генералитету.
      Обозленные постыдными неудачами в Лодзинской операции Гинденбург и Людендорф втянулись в затяжные бои. Проученные авантюристы оставили охваты. Отложив в сторону ненужный инвентарь – шлиффеновские клещи и прочее, они занялись тем, чего раньше избегали, — стали бросать свои дивизии в лобовые атаки на русские позиции. Пошла война на истребление, в ходе которой русские войска несли значительные потери, но немецким доставалось больше.
      Русские солдаты и офицеры столкнулись с поразившей их особенностью немцев – замордованные казарменной муштрой, они не умели наступать рассыпным строем. Вновь и вновь в открытом поле вырастали не только густые цепи, но и сомкнутые колонны немцев, обычно пьяных, пытавшихся пробить русский фронт.
      «Эту колонну косят пулеметы, – записал очевидец, – ужасающие пулеметы, вырывающие буквально целый строй,– первая шеренга падает, выступает вторая и, отбивая такт кованным альпийскими гвоздями сапогом по лицам, по телам павших, наступает, как первая, и погибает. За ней третья, четвертая, а пулеметы трещат, особый, с характерным сухим звуком немецкий барабан рокочет в опьянении, и рожки, коротенькие медные германские рожки, пронзительно завывают – и люди падают горой трупов. Из тел образуется вал, – настоящий вал в рост человека,– но и это не останавливает упорного наступления; пьяные немецкие солдаты карабкаются по трупам, пулемет русских поднимает свой смертоносный хобот, и влезшие на груду павших раньше, венчают ее своими трупами».
      Но откуда у врага новые войска, ведь люди тысячами бездумно расходуются каждый день. Пленные с готовностью поясняют:
      «С французкого фронта. Два месяца были там, потом посадили нас в вагоны и перевезли сюда. Оттуда все время берут – по восемьдесят поездов в день отправляют — и все сюда».
      Принятое 20 ноября 1914 года решение о переброске на Восточный фронт еще пяти корпусов из Франции стратегически было сущей чепухой. Если бы оно было принято на две недели раньше, затеянный Шеффером охват 2-ой и 5-ой русских армий мог бы удасться. Теперь новые германские части, конечно, уплотнившие фронт, бессмысленно расточались в напрасной надежде хоть на какой-нибудь успех. Разумеется, в отличие от России, в Германии военная пропаганда, как тяжелый молот, вколачивала в сознание тыла: кайзеровские войска безупречны.
      Обилие войск не давало покоя немецким генералам, у них чесались руки, они затевали большие и малые неизменно захлебывающиеся наступательные операции. Не помогала и тевтонская военная хитрость, которую в немецких штабах считали совершенно недоступной для низшей расы.
      В католический сочельник 25 декабря 1914 года немцы вознамерились форсировать реку Бзуру и улучшить свои позиции. Дабы усыпить нашу бдительность, немецкие самолеты накануне забросали русские окопы вместо бомб листовками с сообщением, что стрельбы на следующий день не будет.
      Со значительным чувством юмора русский журналист описал дальнейшее: «Сидевшие в укреплениях на правом берегу православные сначала так было и порешили:
      – Оно известно тоже, чай, не без Бога живут… Конечно, тоже, как полагается, праздник свой имеют. Что ж, пущай себе, чего ж им мешать? Наше дело с уважением, чтобы, потому каждому своя вера дорога!..
      Так рассуждал православный, всем своим существом воспринимавший право другого человека, против которого он «орудует винтовкой», на его праздник. Но другой православный, умудренный практикой этой войны, видевший своими глазами, как немцы палят в Красный Крест, как,спрятав у себя за спиной целый отряд стрелков, они поднимают руки и коварно заявляют о своем желании сдаться в плен, дабы приманить к себе доверчивых русских солдат и в самый последний момент открыть по ним огонь из винтовок, этот другой православный с обер-офицерскими и штаб-офицерскими погонами на плечах озабоченно хмурился и простуженным, охрипшим от командного крика, сырости и холода, голосом ворчал:
      — Гм… конечно, само собой разумеется – праздник… Сами говорят, можно сказать, демонстративно заявляют!.. А все-таки… Кто его знает, народ лукавый, примеров тому не искать стать! Как бы чего не вышло, – на всякий случай… Эй, Воронков! Распорядись-ка, любезный, чтобы на флангах окопа пулеметы были в порядке, людям раздать патроны полным комплектом… Но… без приказания ни одного выстрела!!! Слышишь?
      Ты отвечаешь, понимаешь? За ночь немецкие понтонеры подготовили у берега плоты,
      которые с рассветом двинулись через студенную реку.
      — «Ах, нехристи! – изумлялся засевший на правом берегу православный, осматривая затвор винтовки и вдавливая в магазин новую обойму. – Вот нехристи-то… Сами же заявление кидали, а гляди, что делают! Ладно же!
      Плоты заняли соответствующее положение, и … два полка двинулись встречать Рождество. Им дали дойти до половины реки. Они шли уверенные в своей безопасности, потому что они сделали заявление, чтобы не стрелять. К тому же эти дикари — русские,— называющие какие-то бумажонки международными договорами, эти сибирские медведи ведь совершенно не знают великого дела войны и не могут разгадать простой военной хитрости!»
      Потом случилось то, что должно было случиться. Ударила русская артиллерия, включились пулеметы и винтовки. Темные воды Бзури закружили трупы — даже легкораненые моментально захлебывались в ледяной декабрьской реке. Более трех тысяч немцев погибли совершенно напрасно, немногие чудом выплыли на русский берег и, дрожа, как мокрые собаки, подползли к русским окопам, моля о пощаде. Их взяли в плен…
      * * *
      Снег укрыл траншеи, изуродовавшие Европу. Как мираж представало перед миллионами солдат по обе стороны фронта канувшее в Лету лето 1914 года – время несбывшихся прекрасных надежд. Теперь горизонт, видимый в прицелах и через узкие амбразуры блиндажей, сузился до минимума – свои и вражеские проволочные заграждения, клочок земли, искалеченный снарядами. Позиционная война стала суровой реальностью, конечный исход отныне зависел не столько от воинской доблести, сколько от мощности заводов, дымивших в далеком тылу.