1 августа 1914

Обнаружить ее удалось только два с половиной года спустя, когда в Петрограде собралась межсоюзническая конференция. Так вот, в секретном официальном отчете этой конференции «расход за первые пять месяцев до 1 января 1915 года указывался в 464 тыс. выстрелов в месяц, а расход за пять летних месяцев 1915 года, т.е. в период Великого Отступления, по 811 тыс. выстрелов ежемесячно».
      Следовательно, к 1 января 1915 года русская артиллерия расстреляла 2,3 млн. снарядов. С учетом неизрасходованного довоенного запаса и нового производства, Россия вступила в 1915 год, имея 4,5 млн. снарядов. «Всякий непредубежденный, хотя бы и очень строгий критик согласился, что кричать при таких условиях о катастрофе из-за недостатка выстрелов, когда их израсходовано было всего 37%, или немного более одной трети всего запаса, как будто не резон. И во всяком случае приостанавливать, а тем паче отказываться по этой якобы причине от выгодных стратегических операций достаточных оснований не было.
      В чем же, однако, дело?
      Во-первых, надо установить, что войска на фронте, особенно некоторые группы, несомненно испытывали недостаток в выстрелах с первого месяца войны. Им не было ни тепло, ни холодно от того, что где-то там в тылу имеются еще склады выстрелов. Им вынь да подай эти выстрелы в их возимый запас, в их летучие парки. А как только эти парки начинают пустеть, а на пополнение их выстрелы из тыла не прибывают, начинается тревога, переходящая в панику по мере того, как расход без пополнения продолжается и налицо остается только «батарейный» запас. Этого войска уже не выдерживали,и начиналась бомбардировка начальства нервными телеграммами, а когда и это не действовало, то, значит, «было написано недостаточно сильно; надо было сгущать краски, не стесняясь, конечно, истиной, ибо это были как раз те случаи, когда ложь во спасение, а потому надо было бить в набат, употребляя при определении своего положения наиболее сильные выражения,вроде: роковое, критическое, трагическое, катастрофическое.
      Так и пошло вранье, вранье самое беззастенчивое, сплошное, начиная от самых маленьких чинов и кончая самыми высоки-ми.
      Советский генерал-полковник И.И. Волкотрубенко в капитальном труде «Служба боевого снабжения войск» (1966), обратившись к опыту первой мировой войны, писал: «Можно только пожалеть начальник ГАУ генерала Кузьмина-Караваева и войти в его тяжелое положение… Кто установил норму 1000 на орудие? Генштаб. Кто собирался за шесть месяцев закончить войну? Генштаб. Кто считал, что 1000 снарядов на орудие обеспечат кампанию в больше снарядов не потребуется? Так же генштаб.
      И вот через три недели войны мы видим, как начальник генштаба, будучи в Ставке, задает истерику начальнику ГАУ.
      Конечно, начальник ГАУ и его аппарат виноваты в том, что не оказались умнее генерального штаба, военного министра и других высших чинов империи. Но ведь известно, что не всегда можно показать себя умнее своего начальства даже сейчас, а в те времена это вообще исключалось!
      Мы привели в качестве примера только несколько писем о недостатке снарядов, а их были сотни… В этих воплях высокопоставленных генералов русской армии было немало лжи и паникерства. Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Иванов и «уважаемый» начальник генерального штаба. Они тоже были не прочь свои промахи в войне свалить и на те же снаряды. Заданному тону высокого начальства вторили командующие армиями, начальники дивизий и все, кто имел к этому какое-либо отношение. Вопли и крики сделались своеобразной «эпидемией».
      Что мог противопоставить этому начальник ГАУ? Ничего. Он не знал действительного положения на фронтах. Никаких донесений о расходе и наличии снарядов не было предусмотрено, и каждый врал, как хотел.
      Начальник ГАУ генерал Кузьмин-Караваев вскоре был отстранен от должности, но в данном случае он оказался «козлом отпущения». Кстати, во время Великой Отечественной войны мы узнали, что престарелый бывший начальник ГАУ русской армии генерал Кузьмин-Караваев живет в городе Муроме и терпит большие лишения. Начальник ГАУ Красной Армии генерал-полковник Яковлев Н.Д. возбудил ходатайство перед членом ГКО тов. Микояном АЛ. о назначении Кузьмину-Караваеву пенсии. ГКО назначил ему персональную пенсию. Старик был тронут таким вниманием и прислал генерал-полковнику теплое патриотическое письмо…
      Вся трагедия ГАУ заключалась в том, что оно не знало истинного положения, что и дало возможность врать всем, кому это было выгодно, употребляя страшные прилагательные: роковое, критическое, трагическое, катастрофическое и т.д.
      Всему этому способствовало отсутствие налаженной и организованной службы артснабжения в русской армии. ГАУ походило на голову, отрубленную от тела.
      В этом отношении организация службы в русской армии в первую мировую войну является классическим примером своей порочности, которая привела ГАУ к тяжким последствиям в начале войны. Великую Отечественную войну мы начали с неплохо организованной службой артснабжения, однако мы допустили ряд серьезных ошибок, которые в некоторой степени повторили историю начала первой мировой войны».
      Применительно к первой мировой войне простой подсчет объясняет эмоциональный накал специалистов боевого снабжения. За пять месяцев Великого Отступления 76 мм «мотовки» снарядов израсходовали немногим более 4 млн. выстрелов. В 1915 году армия получила свыше 10 млн. снарядов отечественного производства, 1,2 млн. поступило из-за рубежа и перешел запас снарядов 1914 года – 4,5 млн. К этому нужно добавить 1,3 млн. снарядов к средним калибрам, поставленных в 1915 году русской промышленностью, и еще несколько сот тысяч таких снарядов, оставшихся от 1914 года. Грубо говоря, 18 млн. снарядов!
      Сопоставление цифр поступления снарядов за год и расхода их – интригующая загадка. Можно было бы сослаться на то, что, скажем,поставки увеличились к концу года, а к лету была нехватка. Фактические данные не подтверждают этого – из 10 млн.снарядов для 76 мм пушек 4 млн. снарядов поступили в первой половине года. Дело было в другом. Помимо психологических причин, образно описанных Маниковским, в деле артиллерийского снабжения хозяйничали чьи-то незримые руки. Кто-то был заинтересован в том, чтобы императорская армия терпела поражения из-за нехватки снарядов, в то время как тыловые склады забивались ими до предела. Не в ожидании ли того времени, когда в бой пойдет армия буржуазной России? Едва ли смелое допущение…
      Недостаток винтовок в первую мировую войну выявился совершенно неожиданно для командования. Частично это было вызвано просчетами мирного времени, частично большими потерями винтовок в войну, в среднем по 200 тыс. в месяц. Несмотря на быстрое расширение производительности русских оружейных заводов, армия страдала от нехватки винтовок почти всю войну. Подача 900 тыс. винтовок только в 1915 году смягчила, но не исправила положения.
      Трудности в известной степени были порождены и неудачами на фронтах. Война становилась все более непопулярной, падала дисциплина, и забота о сохранении оружия. Это совпало с изменением офицерского и унтер-офицерского состава. Пришли люди, наспех обученные, не обладавшие навыками кадровых военных поддерживать порядок во вверенных им частях.
      Патронами армия была обеспечена в размерах, покрывавших разумные потребности. Россия вступила в войну, имея запас почти в три миллиарда патронов, свыше миллиарда заводы дали в 1915 году. Тем не менее в ходе боевых действий нередко возникали перебои в снабжении патронами. Часть из них можно отнести за счет таких же таинственных причин, как и нехватка снарядов на фронте. Сказалось и то, что пошатнулась дисциплина в войсках. Неопытные офицеры обременяли солдат, выдавая по 200 вместо положенных 135 патронов. При длительных утомительных переходах солдаты, подавленные отступлением, просто бросали их, иногда вместе с винтовками.
      «Следует отметить, — писал Маниковский, — совершенно недопустимую, перешедшую всякие границы и явно преступную расточительность в расходовании, вернее, в расшвыривании ружейных патронов на фронте. Иного выражения, как расшвыривание; и подобрать нельзя для охарактеризования того безумного обращения с ружейными патронами, которое после первых же неудач на германском фронте стало наблюдаться в наших войсках. Из свидетельства участников, из донесений начальствующих лиц и из отчетов заведующих артиллерийскими снабжениями ярко обрисовывается картина позорного распутства, допущенного в этом отношении командным составом, к тому времени, правда, очень ослабленным в своей кадровой части убылью убитыми и ранеными и сильно разбавленным разного рода скороспелыми пополнениями. Под впечатлением сокрушительного «завесного» огня, неизменно направляемого немцами в тыл наших позиций при каждой их атаке, у наших войск сложилось убеждение, что на своевременное пополнение патронов сквозь такие завесы даже в ночное время по ходам сообщения рассчитывать нельзя, а поэтому де, мол, это надо делать заблаговременно и притом с возможным избытком. Поэтому загодя забивались патронами не только назначенные для этого ниши и погребки, но самые окопы, блиндажи и ходы сообщения, патроны кучами сваливались за окопами, наконец, из ящиков с патронами сооружали траверсы и даже бруствера. Нечего и говорить, что о какой-либо экономии (хотя бы только разумной и целесообразной) при самой стрельбе уже не могло быть и речи, а чего стоила при таких условиях эта стрельба — больно и говорить.
      При таком положении дела, естественно, всякое передвижение вызывало потерю всех этих патронных запасов, которые в случае отступления легко попадали в руки противника, в случаях же (редких) наступления оставлялись как были, на тех же местах, или терялись здесь, или попадали в руки разных темных спекулянтов… Так полевой генерал-инспектор артиллерии во время одной из своих поездок на фронт нашел на небольшом участке, недавно оставленной позиции около 8 миллионов вполне исправных патронов.
      Такой разврат, естественно, передался с передовых позиций в тыловые части фронта, и повсюду началось безумное мотовство ружейных патронов».
      Наконец, о босоногом воине,— сапожном» кризисе в войсках. За войну армия получила более 65 млн. пар сапог, причем на 1916 год пришлись 29 млн. пар. Износить такую прорву обуви было физически невозможно. Тогда, где причина? В своих мемуарах Брусилов дает ответ: это случилось не потому, что сапог было «слишком мало, а вследствие непорядка в тылу — чуть ли не все население России ходило в солдатских сапогах, и большая часть прибывавших на фронт людей продавала свои сапоги по дороге обывателям, часто за бесценок, и на фронте получала новые. Такую денежную операцию некоторые искусники умудрялись делать два-три раза. То же самое происходило и с одеждой, которую, не стесняясь,продавали, и зачастую солдаты, отправленные из тыла вполне снаряженными и отлично одетыми, обутыми, на фронт приходили голыми. Против таких безобразий никаких мер не принималось, или же были меры недостаточные и не дававшие никаких благих результатов».
      Брусилов в мемуарах не уточнил, что это за «недостаточные» меры. Его приказы в бытность командующим 8-й армией, а затем главнокомандующим Юго-Западным фронтом красноречивы – все чины маршевых рот, прибывшие в части с недостачей в выданном им вещевом довольстве, получают по 50 розог. В отличие от мемуаров, где упоминание об этих воспитательных мерах опущено, в приказах утверждалось, что порка давала отличные результаты, воин приобретал уставной вид.
      Таковы при самом беглом рассмотрении причины важнейших нехваток в русской армии в 1914 – 1915 годах. Они случились не потому, что страна исчерпала ресурсы, а явились следствием нараставшего хаоса, создаваемого в определенной степени умышленно соперниками царизма в правящих кругах. Эта тактика совпала с усиливавшимся отвращением к войне самых широких народных масс. Недостаток и перебои в боевом снабжении, раздутые буржуазной печатью, служили острым оружием для компрометации существовавшего строя. То, что в результате этого армия несла неоправданные потери, не волновало толстосумов. Сотни тысяч жизней русских людей приносились в жертву своекорыстным интересам буржуазии.

ГАНГРЕНА САМОДЕРЖАВИЯ

      История вынесла суровый приговор российскому самодержавию. Царизм душил свободу, сковывал великую страну, лишал Россию возможности занять подобающее ей место в мире. В невероятно тяжелой схватке с трехсотлетним чудовищем революционеры никогда не делали акцента только на личностях, а вели беспощадную войну против самого института самодержавия. Агитация и пропаганда, возьмем в пример большевиков, не имела ничего общего с тем представлением о троне, которое захлестнуло Россию в годы первой мировой войны, типа «Царь с Егорием, а царица с Григорием».
      Скандальную славу двору создавали те, кто был заинтересован в отстранении от власти Николая II, и обязательном сохранении в стране эксплуататорского строя. То было дело рук противников самодержавия в самой верхушке российской буржуазии, домогавшейся полной и безраздельной власти. Эти люди имели широкие возможности и практически неограниченные средства для систематической компрометации династии и внешне убедительное объяснение своей деятельности — они де пекутся только и исключительно об интересах «народа». На деле, главным и единственным побудительным мотивом этой кампании была ненасытная жажда власти российского буржуа.
      К войне они набили руку в этом деле, затеянном задолго до описываемых событий. С.Ю. Витте диагностировал цель этой кампании еще в зародыше. Сложились союзы, отмечал он, «общественных деятелей» типа Гучкова, Львова с «людьми большого таланта пера и слова и наивными политиками» — Милюковым, Набоковым и иными. «Все эти союзы различных оттенков, различных стремлений были единодушны в поставленной задаче — свалить существующий режим во что бы то ни стало, и для сего многие из этих союзов признавали в своей тактике, что цель оправдывает средства, а потому для достижения поставленной цели не брезговали никакими приемами, в особенности же, заведомой ложью, распускаемой в прессе. Пресса совсем изолгалась…».
      Фабрика слухов и сплетен, бесперебойно функционировавшая до 1914 года, усилила свою работу с началом войны. Поражения на фронтах подкидывали пищу чернильным генералам, обосновавшимся в редакциях буржуазных газет.
      К 1916 году организаторы этой кампании добились значительных успехов, немало людей начали смотреть на происходившее в Петрограде, а, следовательно, на ход войны, из их рук.
      Набор стандартных клише, изготовленных преимущественно кадетами, превращался в общепринятый стереотип мышления, особенно в провинциальной России. Одного примера достаточно, чтобы проиллюстрировать действие отработанного механизма пропаганды. Будущий маршал Советского Союза К.А. Мерецков в то время трудился на небольшом предприятии в глухом городишке Владимирской губернии. Что и откуда могли узнать обыватели о происходившем?
      «Главным поставщиком новостей во Владимирской губернии, — писал он, — считалась газета «Старый владимирец». Она содержала сведения, несколько отличавшиеся от обычных, официальных. Это объяснялось тем, что ее издатели, связанные с партией кадетов, могли получать новости непосредственно из Питера и Москвы. Оторванные в своем лесном углу от российских центров и не всегда имея возможность побывать даже во Владимире, жители Судогды с нетерпением ожидали свежие газеты. Всех волновало, что происходило в столице. А судя по отрывочным сообщениям, надвигались грозные события. Газеты глухо писали о беспорядках и выстрелах на улицах Петрограда, об ожидаемых переменах. Ходили всевозможные слухи о генералах-изменниках, о том, что царица продает Россию немцам. Большое оживление вызвало известие об убийстве в конце 1916 года сибирского конокрада Г. Распутина, пользовавшегося неограниченным расположением царицы и распоряжавшегося в стране как в своей вотчине».
      К.А. Мерецкову на всю жизнь запали в память основные обвинения в адрес трона руководителей буржуазии. Они сеяли недоверие к правительству, командованию армии с тем, чтобы волна всеобщего негодования вынесла их к министерским креслам. Не декларированные интересы народа, а достижение своих целей двигало эту кампанию. Напор ее можно сопоставить только с жестоким голодом по власти, терзавшим российский крупный капитал, колупаевы и разуваевы были готовы на все, чтобы удовлетворить его.

«Дело» Мясоедова и падение Сухомлинова

      История дала тому немало примеров. Когда в войне случаются поражения, их легче и проще всего объяснять «изменой». А где свершается черное дело, там, конечно, должны кишеть «шпионы».
      Мясоедовщина в годы той войны – символ измены, будто бы свившей свое гнездо в самых верхах Петрограда. Жандармский генерал А.И. Спиридович, десять лет возглавлявший охрану дворца, считал, что «дело» Мясоедова сыграло не меньшую роль в падении царского режима, чем убийство Распутина.
      Началось все это еще до войны. Полковник С.Н.Мясоедов был старшим жандармским офицером на пограничной станции Вержблово. Он исправно нес службу, ловил революционеров и умел угодить важным лицам, часто проезжавшим станцию. Его обласкал и одарил Николай II, другой император Вильгельм II, приглашал русского полковника в охотничье имение, находившееся поблизости у русской границы, и даже подарил свой портрет с автографом. Потомственный дворянин Мясоедов, понятно, имел несравненные качества царедворца и, что удивительно, – страсть к наживе не очень респектабельными путями, особенно контрабанде.
      Успехам Мясоедова на этом поприще позавидовали чины соперничающего ведомства — охранки. Они попытались подсидеть жандармского полковника, подсунув в партию контрабанды оружие и листовки. Предупрежденные пограничники задержали контрабандистов, их предали суду, надеясь взвалить вину на Мясоедова. Он, однако, явился в суд свидетелем и разоблачил провокаторов. Вышел изрядный скандал, запачкавший охранку и жандармерию. Подсудимых оправдали, а Мясоедова за неуместную правдивость выгнали со службы. Охранка затаила на него страшную злобу, ибо Мясоедов нарушил, как говорил глава департамента полиции С.П. Белецкий, железное правило: «Розыскные офицеры в смысле выдачи сотрудников были воспитаны в том, что эта тайна должна умереть вместе с ними, они не могли ее открыть. Они были наказаны примером» – судьбой Мясоедова.
      Несмотря на заступничество высоких лиц, в том числе «вдовствующей императрицы» – матери Николая II, Мясоедов остался не у дел. Он безуспешно пытался заняться коммерцией, связавшись с группой дельцов с немецкими фамилиями. Тут отставному полковнику повезло: его жена познакомилась с супругой Сухомлинова, а затем военному министру представили экс-жандарма. Донельзя похожие — легкомысленные жено– и жизнелюбы – они понравились друг другу, и осенью 1911 года Сухомлинов добился у царя разрешения взять Мясоедова на службу. Полковник был восстановлен в корпусе жандармов, и министр поручил ему учредить нечто вроде личной контрразведки в армии.
      Не прошло и полгода, как над Мясоедовым разразилась гроза. «Генерал Отлетаев», как звали Сухомлинова, случился в очередном отъезде, а в военное министерство пришло письмо от министра внутренних дел о Мясоедове, который через цепочку фирм будто бы связан с кем-то, замеченным в шпионаже. «Так впервые, — замечает Шацилло, — имя Мясоедова цепочкой из нескольких звеньев оказалось связанным со словом «шпион». Немецким агентом объявили не его, и не его знакомого, и даже не знакомого его знакомого. Но страшное слово было произнесено».
      Письмо попало в руки помощника Сухомлинова Поливанова, уже тогда метившего на кресло своего шефа. Он помчался к Гучкову поделиться волнительным известием – есть материал против военного министра, а с ним лидер октябристов уже вел борьбу.
      Типичный московский купчина-самодур Гучков всю жизнь искал сильных ощущений и нашел их в роли спасителя военной мощи России. Он почитал себя крупным стратегом, но, записал Вит те, «с военным делом встречался лишь как военный авантюрист». Во время англо-бурской войны его занесло в Африку, где он получил пулю в ногу. Прослышав о строительстве КВЖД, Гучков напросился туда ротмистром охранной стражи, но был уволен за вызов на дуэль. Витте не считал «возможным допускать, чтобы русские люди, приехавшие в Китай, чтобы делать государственное дело, давали китайцам своего рода представление в форме дуэли, по понятиям китайцев, просто представление самоуничтожения, а потому если кто-либо желает драться на дуэли, то пусть уезжают в пределы России и там, если хотят, дерутся и несут все последствия, с сим сопряжением… Вот и вся практика Гучкова в военном деле и вся его военная школа. Затем Гучков, принадлежа к купеческой семье, если чем-либо серьезно и занимался, то только высшей коммерцией в прямом смысле этого слова, т.е.– торговал».
      Привычными методами купчины и начал действовать Гучков. Вместе с редактором «Вечернего Времени» Б. Сувориным он в апреле 1912 года пустил в русскую печать разоблачительные статьи под броскими заголовками: «Кошмар», «Кто заведует в России военной контрразведкой». Действительно, ужас – шпион во главе организации, созданной для борьбы со шпионами. Конечно, Мясоедов для Гучкова был поводом, он целил в военного министра, сделав 3 мая сенсационное заявление: «Циничная беспринципность, глубокое нравственное безразличие, ветреное легкомыслие, в связи с материальной стесненностью и необходимостью прибегать к нечистоплотным услугам разных проходимцев, и, наконец, женское влияние, которое цепко держало Сухомлинова в рабстве, — все это делало его легкой добычей ловких людей… Русский военный министр — в руках банды проходимцев и шпионов… Я решил бороться и довести дело до конца».
      Решил довести депо до конца и Мясоедов. Он вызвал на дуэль Суворина, тот отказался. Полковник отпустил ему несколько увесистых затрещин и с тем же предложением отправился к Гучкову. Купец не мог упустить случай прославиться. Они стрелялись. Гучков получил царапину и великую славу. Когда он с рукой на перевязи появился в Таврическом дворце, Дума устроила ему бурную овацию. Мясоедову пришлось уйти в отставку. Он взывал о справедливости, требовал отмести клевету, подал на Гучкова и Суворина в суд. Дело замяли, в газетах прошли опровержения а расследования военно-судного управления, военного министерства и министерства внутренних дел доказали, что на Мясоедова возведен поклеп. О чем официально объявили и в Думе. С Сухомлиновым Мясоедов рассорился, полагая, что министр, по горло сытый скандалами, не сделал всего для защиты душевного друга.
      С началом войны Мясоедов обычным порядком (Сухомлинов здесь ни при чем) пошел в армию и оказался в знакомых местах – он занимался войсковой разведкой в Восточной Пруссии. Он работал очень хорошо, «ободрял примером» под огнем солдат и верный старой привычке, тащил из брошенных домов «трофеи», сущие пустяки. Но вокруг него снова завязался клубок интриг – приятель Гучкова Ранненкампф, подозревая в чем-то полковника, приставил к нему агентов. В феврале 1915 года случилось несчастье – гибель XX корпуса в Августовских лесах, отход 10-й армии. Ставка разгневанно искала виновников.
      В это время из немецкого плена явился некий подпоручик Колаковский. Он поведал удивительную историю – согласился де быть немецким шпионом, чтобы добиться освобождения. Подпоручик плел несуразицу, которой не придали бы значения, если бы в его показаниях не мелькнуло имя Мясоедова (по воле Конаковского или по внушению — неизвестно). Николаю Николаевичу доложил об этом, и он распорядился немедлено судить Мясоедова. Еще бы! Попался человек ненавистного Сухомлинова. Мясоедова схватили, арестовали еще 19 человек, не сделав изъятия для его жены, и стремительно раскрутили дело о «шпионаже», которое ничем не подтверждалось. Единственного «свидетеля» Колаковского надежно спрятали, и он нигде не появлялся.
      Когда 18 марта 1915 года в Варшавской цитадели собрался суд, исход был предрешен – Верховный Главнокомандующий уже распорядился «повесить», не дожидаясь утверждения им приговора. Мясоедову голословно инкриминировалась передача в течение многих лет до войны «самых секретных сведений» германским агентам. Судей не заботило, что не было названо ни одного имени как и то, что все это было признано клеветой еще до войны. На суде фигурировала справка о расположении частей 10-й армии в январе 1915 года. Она была дана Мясоедову официально перед поездкой по фронтовой линии, что он и объяснил. Подсудимый, естественно, не признал себя виновным в предъявленном обвинении в «шпионаже», согласившись только с одним пунктом обвинительного акта — мародерство, пояснив, брал с ведома начальства и не один — все берут.
      Приговор — повесить – чудовищной горой свалился на пятидесятилетнего полковника. Он дико закричал, требуя фактов, уличающих его в шпионаже. Охрана уволокла его в одиночку, явился священник для совершения таинств исповеди и причастия. Мясоедов, человек опытный, только взглянув на кислую физиономию попа, понял, что петля уже намылена. (Было решено повесить его через два часа после вынесения приговора). Полковник, который при всех своих отрицательных качествах не был трусом, сохранил присутствие духа. Он набросал телеграмму жене и дочери: «Клянусь, что невиновен, умоляй Сухомлиновых спасти, просите государя императора помиловать» и попросился в туалет. Там, сломав пенсне, он нанес стеклом глубокий порез в области сонной артерии. Вероятно, он надеялся потянуть время.
      Но палачи торопились. Нарушив элементарные законы в суде, они не стали возиться с раненым. Истекающего кровью Мясоедова на руках отнесли в камеру, кое-как перевязали, подтащили к виселице и вздернули. Приговор пошел по телеграфу на утверждение Николаю Николаевичу после казни.
      По «делу» вздернули еще нескольких человек, кое-кто угодил на каторгу. В Ставке торжествовали – «шпионы» изобличены.
      Генералы проявили поразительную близорукость — они не понимали, что казнью Мясоедова и других сами дали основания говорить о том, что в штабах окопались «изменники». Сплетни о «немецком золоте» получили реальное подтверждение – помни о судьбе Мясоедова! Преследуя свою узкую цель как-то оправдать поражения и нанести удар ненавистному Сухомлинову, генералитет потряс самые основы доверия к режиму. Максимальную выгоду из случившегося извлекли Гучков и конечно, «общественность». Презренная буржуазия предстала в тоге честнейших патриотов. Гучков сдержанно торжествовал, скорбно закатывал глаза и внушал, что если он оказался прав в 1912 году, выйдя к барьеру против «шпиона», то вдвойне прав теперь, в
      разгар войны, утверждая, что власти достойна только «общественность».
      Круглым дураком во всей этой истории оказался Сухомлинов. Под прессом обвинений в срыве снабжения армии он не разглядел что «дело» Мясоедова – бомба замедленного действия, подложенная под него самого. Он пальцем не пошевелил, чтобы разобраться в обвинениях Мясоедову, а, узнав о его казни, с облегчением пометил в дневнике: «Бог наказал этого негодяя за шантаж и всякие гадости, которые он пытался мне устроить за то, что я его не поддержал». Старик не видел, что речь шла не о поддержке Мясоедова, а нужно было спасать собственную шкуру.
      Верховная следственная комиссия, занявшаяся делами бывшего военного министра, была создана в августе 1915 года «для всестороннего расследования обстоятельств, послуживших причиной несвоевременного и недостаточного пополнения запасов военного снаряжения». Очень быстро политика вторглась в расследование, и формула обвинения Сухомлинова стала звучать так: «Противозаконное бездействие и превышение власти, подлоги по службе лихоимство и государственная измена». Последние два слова заслонили все, так только и говорили о заточенном в Петропавловской крепости бывшем военном министре. По стране поползли дикие и темные слухи о поголовном засилье «шпионов». Сухомлинову в первую очередь ставили в строку «дело» Мясоедова.
      По ту сторону фронта истерическая кампания в России вызывала величайшее удовлетворение, на глазах подрывался моральный дух противника. Руководитель австрийской разведки М. Ронге много спустя окончания войны писал: «Русское шпиононскательство принимало своеобразные формы. Лица, которые были ими арестованы и осуждены, как, например, жандармский полковник Мясоедов, Альтшуллер, Розенберг, председатель ревельской военной судостроительной верфи статс-секретарь Шпан, военный министр Сухомлинов и др., не имели связи ни с нашей, ни с германской разведывательной службой. Чем хуже было положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в армии крик — предательство!»
      Руководитель германской разведки, пресловутый полковник В. Николаи называл в своей книге, вышедшей в 1925 г., «дело» Мясоедова и все сопряженное с ним «необъяснимым», ибо «Мясоедов никогда не оказывал никаких услуг Германии». Бывший подчиненный Николаи лейтенант Бауермайстер, заочно приговоренный к смерти вместе с Мясоедовым, подтвердил, что обвинение в шпионаже жандармского полковника — выдумка. Хотя в делах такого рода возможна ложь, в данном случае трудно заподозрить в ней немецких разведчиков. Они писали в то время, когда Германия готовила реванш и все ее достижения в первую мировую войну поднимались на щит. Наконец в парижской эмигрантской газете «Последние новости» осенью 1936 г., сразу после смерти Гучкова, были опубликованы его воспоминания. В них он именовал Мясоедова «шпионом», имея в виду, что в 1912 году Сухомлинов держал его, жандарма, для проверки благонадежности офицеров.
      Но откуда узнавал враг военные тайны русской армии? Конечно, о «шпионах» где-то в правительстве говорить смешно, дело обстояло много проще. «Нашу осведомленность, — писал М. Ронге, — русские объясняли предательством высших офицеров, близко стоящих к царю и высшему армейскому командованию. Они не догадывались, что мы читали их шифры. В общей сложности нам пришлось раскрыть около 16 русских шифров. Когда русские догадались, что их радиограммы их предают, они подумали, что мы купили их шифры». Радиоболтовня штабов, стоившая России 2-й армии Самсонова, практически продолжалась всю войну…
      В 1915 — 1916 годах вся читающая и думающая Россия ожидала процесса над Сухомлиновым, который поднимет занавес над ужасами, творящимися в Петрограде. С большим запозданием цепные псы престола стали доходить больше интуицией, что осуждение Сухомлинова бумерангом ударит по самодержавию.