Голос демона (Легенды Элайты - 2)

      - Я, конечно, тогда еще и не догадывался, что мое призвание церковь. Меня часто спрашивали об этом, но, честно говоря, я и сам не знаю, когда у меня появилась такая мысль. Сначала я от нее отмахнулся и ничего не сказал отцу: он бы такого не одобрил. Кончилось тем, что я сбежал из дома и сел на первый попавшийся корабль. Следующие три года я драил палубу, лазил на мачту и ставил паруса на купеческом судне, плававшем вдоль побережья. Потом однажды, когда мы стояли в Анкаре, я увидел в толпе на рынке девушку и безумно влюбился. Она была прелестна, и я ухаживал за ней со всем пылом юности. Я даже опоздал на свой корабль, когда он отчаливал. Я пошел в подмастерья к кузнецу, и год ковал железо, наращивая мускулы, и копя деньги иначе моя любимая не согласилась бы, выйти за меня замуж.
      Эйден помолчал и скрестил руки на груди.
      - Но по мере того как шло время, я обнаружил, что мне достаточно просто ее любить. Я так никогда и не сделал ей предложения. Я забрал у кузнеца все, что заработал, и отправился домой. Должно быть, где-то по дороге я и принял решение, потому что первое, что я сказал отцу, когда, наконец, его увидел, было: "Я хочу стать священником".
      Вздохнув, Эйден продолжал:
      - Моему отцу, конечно, никакого божественного откровения не было. Он месяц держал меня взаперти, чтобы заставить одуматься. А потом отпер дверь, выпустил меня и сказал, что я могу, если хочу, стать священником. Забавно, как иногда все происходит совсем не так, как ты рассчитываешь.
      Мартин кончил вырубать побеги и принялся косой срезать сорняки.
      - Знаешь, - продолжал Эйден, - сделаться священником оказалось гораздо труднее, чем я думал. Мне пришлось много лет учиться, много лет быть послушником и служить членам моего ордена, и все-таки все время меня не покидало чувство, что я на правильном пути, что я рожден для церкви. Я просыпался каждое утро, ожидая, что возненавижу работу в холодные предрассветные часы, возненавижу бесконечные молитвы, а вышло наоборот. Я обожал все это. Я наслаждался каждой минутой служения богам до того самого момента, когда меня сделали епископом и заточили за это в темницу.
      Мартин взмахнул косой, и острие застряло, вонзившись в ветку. Садовник повернулся и подошел вплотную к Эйдену. Наклонившись к нему, он посмотрел ему в глаза со своей обычной невозмутимостью, но на этот раз взгляд его был жестким. Потом Мартин заговорил, и голос его был таким же режущим, как и коса, которой орудовал:
      - Оставьте меня в покое.
      С этими словами он повернулся и исчез в чаще кустов, оставив Эйдена сидеть на бревне.
      * * *
      Сначала Эйден не мог понять, что его разбудило. Потом он услышал звон колокола и вскочил так поспешно, что чуть не упал с постели. Натянув на себя первую попавшуюся одежду и сунув ноги в сандалии, он выскочил в коридор. Его чуть не сбили с ног пробегавшие мимо монахи. Он побежал следом, не обращая внимания на то, что в легкой одежде сразу замерз.
      Он добежал только до дорожки, ведущей в сад, когда понял, в чем дело. Ночную тьму разогнало оранжевое сияние. Пожар! Горела кладовая.
      Охнув от ужаса, Эйден побежал туда, где разбуженные звоном колокола монахи торопливо черпали воду из ручья и передавали ведра по цепочке, пытаясь залить огонь. Эйден присоединился к ним.
      - Лейте туда! - показал в сторону аббат, стараясь перекричать рев пламени. От жара каменные стены здания начали потрескивать. Все усилия монахов были, казалось, напрасными.
      Передавая соседу очередное ведро, Эйден бросил взгляд в сторону двери горящей постройки. Оттуда вынырнул Мартин с охапкой старинных манускриптов в руках. Он отбежал в сторону, кашляя и хватая воздух ртом, бросил книги на землю, повернулся и снова кинулся в огонь.
      - Что он делает! - вскрикнул Эйден. - Он же погибнет! Мартин долго не появлялся. Потом он все-таки выскочил из клубов дыма, еле увернувшись от рухнувшей балки, с новой кипой книг. Опять он кинул их в кучу - совсем как вырубленные побеги вишни - и снова устремился к горящей кладовой. Монахи кричали ему, чтобы он остановился, но он то ли не слышал, то ли не обратил внимания.
      Эйден не мог с этим смириться. Он передал очередное ведро, потом кинулся туда, где должен был появиться Мартин. Языки пламени взвивались высоко вверх, освещая монастырь так ярко, словно над ним взошло его собственное солнце. Жар был нестерпимый, и монахи отступили; теперь они уже не могли лить воду на горящее здание, но следили, чтобы искры не летели на другие строения.
      Мартина все не было. Стены опять затрещали, рухнула еще одна балка. Потом Мартин показался, и Эйден с облегчением перевел дыхание. Он успел подбежать к куче книг как раз в тот момент, когда Мартин кинул туда следующую охапку, и схватил того за руку:
      - Не ходи туда больше! Ты сгоришь заживо.
      Мартин попытался вырвать руку, но Эйден не собирался его отпускать.
      - Я же вам сказал: оставьте меня в покое!
      Эйден, хватая ртом воздух, вцепился в Мартина так, словно от этого зависела его жизнь.
      - Роберт! Не смейте! - На мгновение в глазах молодого человека что-то промелькнуло, потом, словно отмахиваясь от мухи, он стряхнул руку священника и снова повернулся к горящему зданию. Эйден сделал шаг ему вслед. - Если вы решили там погибнуть, я не позволю вам умереть одному.
      В этот момент рухнуло перекрытие, осыпав их обоих горящими углями. Роберт не пошевелился; он, словно не заметил ожогов. Эйден заслонился от искр, но сквозь пальцы следил за Робертом. Тот продолжал стоять на месте. Рубашка его, черная от копоти, была во многих местах прожжена. Эйден ждал и наблюдал. Оба они долго не двигались, несмотря на испепеляющий жар. Потом, даже не взглянув в сторону священника, Роберт повернулся и пошел прочь от пожарища.
      Эйден смотрел ему вслед, пока аббат не оттащил его подальше от огня.
      - Благодарение богам, что вы его остановили. Не могу поверить, что он рисковал жизнью ради каких-то книг. Что вы ему сказали?
      Внезапно почувствовав, что силы покинули его, Эйден провел рукой по лицу:
      - Я назвал его дураком. Он, наверное, никогда мне этого не простит.
      Только когда рассвело, монахи смогли оценить весь понесенный монастырем ущерб. На месте кладовой остались лишь четыре каменные стены; все остальное представляло собой лишь кучу дымящейся золы. Эйден и брат Дамиен бродили по пожарищу; молодой монах иногда наклонялся к какому-то казавшемуся уцелевшим предмету, но каждый раз терпел разочарование.
      Работники-миряне уже принялись расчищать остатки кладовой, но Эйдену не хотелось уходить. Он видел горе на лицах монахов: почти весь архив обители Святого Германуса хранился в сгоревшем здании.
      - Скажите мне, - обратился Эйден к брату Дамиену, перешагивая через еще дымящееся бревно, когда Мартин впервые появился здесь?
      - Пожалуй, прошлой осенью. Во всяком случае, он уже был здесь, когда выпал первый снег.
      - Вы знаете, откуда он приехал?
      - Нет. Я однажды спросил его, но он не ответил. Эйден нахмурился и пристально взглянул на молодого монаха:
      - Разве это не показалось вам странным?
      - Нет ничего необычного в том, что человек, пришедший в монастырь, хочет забыть свое прошлое.
      - И что же пытается забыть Мартин? Дамиен пожал плечами:
      - Я и не пытался догадаться. - Он остановился, поднял глаза на священника, потом оглянулся через плечо на других монахов. - Нас здесь почти сотня братьев, святой отец, но никому и слова из Мартина не удалось вытянуть. Он просто целые дни работает, это и есть его покаяние. - Дамиен приподнял край рясы, чтобы не перепачкаться в золе, и осторожно провел Эйдена между обгорелыми обломками. - Обычно именно так и бывает с мирянами, помогающими братьям. Некоторые из них охотно говорят о своих грехах, другие нет. Ни тем, ни другим мы не препятствуем в их желании искупить прошлые прегрешения.
      Эйден глубоко вздохнул. Из этого молодого монаха когда-нибудь получится прекрасный пастырь.
      - Благодарю вас за вашу проницательность, брат мой. Уже уходя, Дамиен обернулся и спросил:
      - Как вы думаете, вам удастся помочь Мартину, святой отец?
      - Боюсь, он мне этого не позволит.
      Эйден двинулся в сторону келий. Он не удивился, обнаружив, что Мартина, точнее, Роберта в саду не видно. После этой ночи не было бы странным, если бы молодой лорд вообще покинул обитель. Если так и случилось, то вся вина лежит на нем, на епископе МакКоули. Но разве мог он поступить иначе? Разве мог позволить Роберту погибнуть?
      Бесполезно пытаться что-то от себя скрыть. Он действовал неловко. Долгие месяцы, проведенные в темнице, притупили его восприимчивость. Слишком много было бессонных ночей в сырой камере, слишком много бесплодных размышлений. Он забыл, как разговаривать с людьми, забыл, как слушать.
      По привычке Эйден стал искать успокоения в часовне. Как всегда, он молил богов послать ему терпение и мудрость. Он так долго стоял на коленях, что все его кости начали болеть. Все еще не находя ответа на мучившие его вопросы, он наконец вышел из часовни и вдалеке увидел знакомую фигуру. Садовник копался в земле, сажая что-то. Эйден испытал огромное облегчение, но на этот раз не остановился и не заговорил. На этот раз он оставил Роберта в покое.
      Он сделал короткий вдох, перехватил рукоять топора, размахнулся и обрушил лезвие на полено. Потом высвободил его, снова втянул воздух, размахнулся и ударил - точно так же, как и в первый раз.
      Замах - удар, замах - удар... Снова и снова, одни и те же движения, одни и те же усилия. Он не обращал внимания на усталость, на палящие лучи солнца, на пот, текущий со лба. Он смотрел только на полено и на то место, куда должно вонзиться лезвие.
      Он не думал ни о чем, кроме работы, ни о чем, кроме силы и точности удара. Он не думал ни о чем вообще именно к этому он и стремился.
      Заставив свой разум умолкнуть, он упрямо продолжал работать. Постепенно рядом росла груда наколотых дров; потом его мозолистые руки уложат их в аккуратную поленницу. Он работал, пока мышцы не стали отвечать дрожью на каждое движение, а дыхание не начало со свистом вылетать из груди. Только когда тело совершенно обессилело, он остановился, но даже и теперь не поднимал глаз и смотрел лишь на поленья. Потом, со вздохом отбросив топор, он направился туда, где его ждала постель.
      * * *
      Эйден взял книгу и обвел взглядом свою комнату. Хотя она была вполне уютна и у двери не стояла стража, одно только пребывание в четырех каменных стенах все еще заставляло его ежиться. Да, ничто не помешало бы ему уйти из обители, но разве выжил бы он в стране, власти которой стремились его казнить?
      Эйден вздохнул и вышел во двор, где солнце, выглядывая из-за облаков, согревало склоны гор. Он постоял рядом с низкой стеной сгоревшей кладовой. Аббат решил, что сохранившаяся часть здания может рухнуть, и приказал разобрать стены. Последние три дня работа здесь кипела: кто-то, стоя на лесах, разбивал киркой скрепляющий камни раствор, кто-то оттаскивал каменные блоки, которые можно было использовать при строительстве новой кладовой.
      Усевшись на камень, Эйден не сразу раскрыл книгу; некоторое время он наблюдал за работающими. Среди них был и Роберт; он в одиночку относил больше чем на двадцать футов в сторону тяжелые камни.
      Не следовало ли Эйдену найти себе другое место для чтения? Не смутит ли его присутствие Роберта? Эйден заколебался, но тут Роберт взглянул в его сторону и как ни в чем не бывало, продолжил работу. С облегчением, переведя дух, Эйден склонился над книгой.
      Легкий ветерок шевелил страницы. Монастырский колокол зазвонил, сзывая монахов на полуденную трапезу, однако Эйден не был голоден, а потому продолжал читать.
      - Вы смелый человек.
      Эйден вздрогнул, когда совсем рядом раздались эти слова, и медленно поднял глаза. Перед ним стоял Роберт, вытирая руки тряпкой. Эйден сглотнул и попытался найти подходящий ответ такой, который не заставит молодого человека снова замкнуться в себе.
      - Я поступаю так не нарочно.
      Роберт не сводил с него глаз. Кончив вытирать руки, он сунул тряпку в карман. Только теперь Эйден заметил, что остальные работники отправились в трапезную, и они остались одни.
      - Как вы узнали?
      Эйден нерешительно посмотрел на Роберта. Узнал? О чем? О том, что Роберт хотел погибнуть в огне?
      - Как вы узнали, кто я такой?
      Эйден вздохнул и сложил руки поверх книги.
      - Я знал вашего отца. Сходство между вами слишком велико, чтобы быть просто совпадением.
      - Сходство только внешнее. Что это могло значить?
      Роберт, впрочем, не ждал ответа. Он подошел к стене и уселся на камень вполоборота к Эйдену. Какое-то время они сидели в молчании. Теперь, когда такая возможность представилась, Эйден не мог придумать, о чем говорить. Он пять недель ждал подходящего момента, а теперь язык его словно отнялся.
      Как глупо!
      - Вашей вины тут не было, знаете ли.
      Роберт безразлично поинтересовался, не глядя на священника:
      - В чем?
      - В том, что меня арестовали. Как только меня избрали, у меня возникло чувство, что этого не миновать если не в тот же день, то очень скоро. Члены Синода и не подозревали, как хотелось мне отказаться от епископства.
      Снова молчание. Роберт смотрел в сторону пожарища и дальше на свой сад. Казалось, разговаривать ему не хочется, но если так, то почему он сидит здесь? Почему не уходит?
      - Вам не следовало говорить мне, кто вы такой.
      Эйден поднял глаза и обнаружил, что Роберт смотрит на него в упор. Он в первый раз обратил внимание на цвет этих глаз ярко-зеленых, холодных и жестких. В них не отражалось готовности пойти на компромисс.
      - Мое имя принадлежит мне, и я называю его, кому захочу, - не задумываясь, ответил Эйден. - Не пытайтесь ограничивать мою свободу решать, кому можно и кому нельзя доверять. Такие попытки предпринимали и более сильные люди, чем вы, без успеха.
      - Не сомневаюсь. - Роберт снова стал смотреть на сад. - Но те, кому вы доверились бы, с легкостью могли оказаться предателями. Ваше положение не настолько прочно, чтобы вы могли позволить себе неосторожность.
      - Я доверяю тем, кого мне указывает сердце.
      - А разве оно никогда не ошибается? Эйден помолчал, прежде чем ответить:
      - Иногда случается и такое. Но должен же я кому-то доверять, иначе жизнь была бы невыносима.
      - Вы когда-нибудь пытались жить, не доверяя никому?
      - Нет. И не хотел бы и пробовать. Да, я позволяю сердцу направлять меня, и изредка случаются разочарования.
      - Предательства!
      - Ну, хорошо, предательства. Но на каждого человека, обманувшего доверие, приходится сотня, доверие оправдавшая. Знакомство и дружба с верными людьми стоит риска быть преданным. Только это и делает жизнь богатой.
      Брови Роберта поползли вверх, словно подобная мысль его позабавила. Поднявшись на ноги, он взглянул на книгу, лежащую у Эйдена на коленях:
      - Вам следовало бы больше ценить собственную безопасность, а не богатство жизни, епископ. Вы напрасно послушались своего сердца. Вы доверили свой секрет человеку, о котором ничего не знали, человеку, в котором вы ошиблись, сравнив его с его отцом, человеку, которому ничего нельзя доверить.
      ГЛАВА 30
      Нет, все бесполезно... Эйден вертелся и метался в постели, но разум его не собирался поддаваться сну. Лунный свет пробивался сквозь занавеску; в призрачном сиянии Эйден мог разглядеть грубый камень стены, сложенной два столетия назад.
      Что имел в виду Роберт, когда говорил, что доверять ему нельзя? Не пытался ли он заставить Эйдена поверить, будто он покинет монастырь и донесет Селару, где скрывается Мак-Коули? От чего мог бежать такой человек, как Роберт?
      Эйденом неожиданно овладело нетерпение. Он отбросил одеяло, встал и начал расхаживать между дверью и окном. Не в первый раз он мучился бессонницей в камере, но ведь сейчас он свободен! Настолько свободен, насколько это теперь возможно, и до чего же свобода восхитительна!
      Так почему же Роберт сам намеренно себя заточил?
      Эйден снова сидел на том же камне с книгой на коленях. На этот раз, услышав полуденный звон колокола, он отложил книгу и стал ждать. Сначала Роберт не обращал на него внимания, заканчивая начатую работу. Потом он посмотрел в сторону Эйдена, подошел к нему, но не сел.
      - Почему вы назвали меня смелым человеком? - без всякого вступления спросил Эйден.
      - Может быть, вам понравится больше, чем я назову вас глупым человеком?
      - Я задал вам вопрос не для того, чтобы услышать что-то, что мне понравится. - Эйден постарался сдержаться: ему необходимо было сохранять спокойствие.
      - Вы сказали мне, кто вы такой, не будучи уверенным, что я не сообщу о вас кому-нибудь еще. Вы вели себя то ли смело, то ли глупо выбирайте сами.
      - Вот как? Значит, вы говорили не о том, что я помешал вам снова войти в горящее здание?
      - Нет, - прозвучал короткий равнодушный ответ. Эйдену захотелось ударить Роберта.
      - Обречь себя на смерть грех. Роберт пожал плечами и сел на камень.
      - Всего лишь еще один.
      - А на вас уже так много грехов?
      - Как и у каждого человека, разве не так?
      - У кого-то больше, у кого-то меньше. Никто не может прожить совершенно безгрешную жизнь. Как бы силен человек ни был, всегда случаются моменты, когда плоть оказывается слаба. - Роберт медленно повернул голову и в упор посмотрел на Эйдена; тот почувствовал, что не в силах пошевелиться. Потом взгляд скользнул в сторону, и к священнику вернулась свобода. Прежде чем Роберт успел снова отвернуться, Эйден сказал: Такими нас создали боги, и нам надлежит смириться.
      - Ах, боги... - пробормотал Роберт. - Конечно.
      - Не хотите же вы сказать мне, что не верите в богов.
      - Не вижу, как богов можно винить в том, что человек слаб.
      - Их винить нельзя. Если человек слаб, то это его собственная вина, однако даже в слабости есть сила.
      - Вот как? - сухо проговорил Роберт. Уж не смеется ли он над Эйденом?
      - Каждая слабость рождает возможность проявить силу, если человек готов ею воспользоваться. Слабость следует обдумать, понять и сделать выводы. Если у меня слабость к грушам, но от них у меня болит живот, я научусь не есть много груш, верно?
      - Не знаю.
      - Я найду в себе силу побороть обжорство. Таким образом, я из слабости извлеку новую силу.
      - Как все просто. - Эйден ожидал, что Роберт улыбнется, но лицо того осталось неподвижным. Поднявшись, чтобы вернуться к работе, Роберт добавил: - У меня всего одна слабость, епископ. Я считал себя сильным.
      В субботу полагалось отдыхать, и работы на пожарище не велись. Эйден знал, что бесполезно искать Роберта в часовне, поэтому нашел укромное местечко под яблонями и расположился там, подстелив одеяло. Ему хотелось написать некоторым своим друзьям и родным, чтобы сообщить, что он находится на свободе и пребывает в добром здравии, но это, конечно, было невозможно. Эйден наслаждался покоем, царившим в саду, но тишина скоро была нарушена.
      - Так как же вы примиряете человеческую слабость и веру в богов? - К Эйдену по-кошачьи неслышно подошел Роберт.
      - Что?
      - Зачем они создали нас слабыми? Для развлечения? - Сегодня в Роберте что-то переменилось. Только что? На Роберте была рубашка из грубого полотна и поношенная черная куртка. В руках он держал глиняный кувшин и две кружки. - Брат Дамиен думает, что вы захотите попробовать местное вино, хоть обитель Святого Германуса им и не славится. - Роберт уселся на траву и разлил по кружкам розовое вино, слегка пахнущее розами. - Вы не ответили на мой вопрос.
      Эйден неожиданно почувствовал смущение. Голос Роберта стал совсем другим, как будто теперь диспут со священником вел не Мартин, а сам Роберт.
      - Вы спрашиваете меня о том, почему нам была дарована свобода воли?
      - Да, почему? Или человек слаб по собственной воле?
      - Нет, - насупился Эйден. Придется хорошенько сосредоточиться, чтобы убедить Роберта: тот явно пришел уже к каким-то собственным выводам. - Я говорю, что человек слаб от природы. Если он хочет поддаться слабости, так и случится. Однако он обладает свободой выбора между добром и злом.
      - То есть человек волен, выбирать, быть ли ему на стороне добра или зла?
      - Конечно.
      - Но что, если человек греховен от природы, но слишком слаб, чтобы преодолеть свою греховность? Куда лежит его путь? В объятия Бролеха?
      - Не произносите этого имени даже в шутку. - В голосе Эйдена прозвучала сталь. - Не знаю, что вы совершили, Роберт, но вы не греховны от природы. Вы человек чести. Будь это не так, вы позволили бы мне броситься следом за вами в огонь.
      - Человек чести? Я? - Роберт поднял брови, и Эйден впервые заметил проблеск усмешки в его глазах. Встав с земли, Роберт наклонился вперед. Интересно! И как же вы пришли к такому заключению?
      Эйден, словно в ответ на вызов, тоже поднялся.
      - Не нужно говорить со мной таким тоном. - Не успели прозвучать эти слова, как Эйден пожалел о них, но было уже поздно.
      - Неподходящий тон вот в чем дело! Я думал, мы с вами обсуждаем, почему вы решили, будто я человек чести. - Голос Роберта был веселым, почти игривым, но в нем звучали неприятные резкие нотки. - Вы ничего об этом не знаете. Вы ничего не знаете обо мне. Вы слышали разговоры, вы встречали моего отца, вы доверяете своему сердцу, но вы не знаете ровным счетом ничего. Вы видите перед собой оболочку, напоминающую вам о великом человеке, и потому заключаете, что я должен быть таким же, как мой отец. Это не так. Я никогда не был им и, уверяю вас, никогда не буду.
      Эйден попытался подавить раздражение. Такое высокомерие в совсем еще молодом человеке! Такое...
      - Не считайте меня идиотом, Роберт, - бросил он, наконец, потеряв терпение. - Я не основываю своих мнений только на том, что мне говорят другие люди, и я вовсе не сужу о вас по вашему отцу. Я вижу его в вас, вижу его в ваших поступках, и хоть я не встречался с вами при дворе, я знаю, что вам удалось совершить, пока вы были членом королевского совета. Мне известно, что вы снова и снова останавливали руку Селара, занесенную над нашей несчастной страной. Я видел, как вы не позволили заставить себя нарушить данную королю клятву. Редкий человек чести сумел бы проявить такую силу.
      Роберт отступил на шаг и покачал головой:
      - Человек чести, для начала, не дал бы такой клятвы. Человек чести не покинул бы свою гибнущую страну. Человек чести никогда не позволил бы своему дяде принять участие в бесплодном мятеже и уж наверняка отомстил бы за его смерть. Человек чести не стоял бы в стороне, когда его родину губит человек, когда-то называвший себя его другом, и не проглотил бы молча оскорбление, когда этот друг от него отвернулся. Человек чести не бросил бы вас гнить в темнице... - Голос Роберта оборвался, но он продолжал смотреть на Эйдена, и тот снова почувствовал, что не в силах пошевелиться. Потом Роберт отвернулся и сорвал веточку ближайшего куста.
      Эйден дал Роберту время немного успокоиться, потом приблизился к нему и мягко спросил:
      - Что вы совершили?
      Роберт резко обернулся, и в голосе его снова прозвучала насмешка над собой.
      - Я предал ее. Она мне доверяла. Я поклялся, что буду ее защищать, я считал себя сильным и все же предал ее. И все потому, что, как человек чести, не мог покинуть ее в те последние дни. - Когда Эйден не ответил ему сразу, Роберт продолжал: - Вы шокированы, епископ, не так ли? Или все еще думаете, что я человек чести? Вам следовало оставить меня в покое.
      - Ну, хватит! - рявкнул Эйден. - Никогда еще не встречал я человека, так упорно цепляющегося за самообвинения! Вы считаете, будто совершили ошибку, сделали что-то неправильно! Но на самом-то деле вы ничего не совершили! Именно поэтому вы здесь. События пошли не так, как надо, и вы теперь прячетесь вместо того, чтобы противостоять им. Вы себя предали, Роберт Дуглас, никого больше. Неужели вам никогда не приходила мысль, что бездействие не лучший для вас путь? Нет, вы не отважились действовать, потому что боялись рискнуть своей драгоценной честью. Вместо этого вы скрылись здесь и попытались утопить себя...
      - В жалости к себе? Как ново! Я жалею не себя, епископ, а тех бедняг, кому пришлось со мной столкнуться. - На лице Роберта промелькнула кривая улыбка. - Вам ведь не важно, что я совершил, верно? Что бы я ни сделал, ваш приговор был бы тем же самым. Как и все вокруг, вы решили, будто знаете обо мне достаточно, чтобы судить. Ну а если бы я признался вам, епископ, что я вор? - Роберт развел руками и отступил на шаг. - Что я - убийца?
      - Ну, это Роберт наклонился к Эйдену и прошептал:
      - Что я - колдун?
      Эйден резко поднял голову, но прежде чем он успел сказать хоть слово, Роберт повернулся и двинулся прочь.
      - Это привлекло ваше внимание, а, епископ? Вот я и говорю: не все вам известно.
      Дамиену давно следовало бы быть в постели; вместо этого он оставался в часовне, каменный пол которой жадно высасывал из него последние крохи тепла. Немногим больше чем через час колокол начнет сзывать монахов ко всенощной, и Дамиен скорее всего, будет неприлично зевать во время службы. Однако уйти он не мог: епископ был в таком отчаянии...
      Дамиен решил, что ему лучше держаться на расстоянии, и уселся недалеко от двери. Епископ молился перед алтарем, иногда опускаясь на колени, иногда просто молча, глядя на триум, а иногда в задумчивости меряя шагами проход.
      Эйден заговорил, но слова его не были обращены к Дамиену; не были они и обычной молитвой. Отрывочные фразы, казалось, вообще не имели смысла. Дамиен почувствовал, что не может бесконечно сидеть в углу. Он поднялся и немного приблизился к МакКоули, хоть и не решился подойти совсем близко.
      - Простите меня, святой отец, но скоро зазвонят ко всенощной.
      МакКоули поднял голову, остановился и рассеянно потер лоб:
      - Что? Всенощная? Неужели уже так поздно?
      - Полночь миновала, святой отец.
      - Полночь, говорите?
      - Святой отец, не нужно ли вам чего-то? Могу я чем-нибудь помочь?
      МакКоули пожал плечами:
      - Хорошо бы исповедника... - Он тяжело опустился на скамью. Действительно ли мне нужен исповедник? Как это он сказал... "Что, если человек греховен от природы? "
      Дамиен просто стоял рядом, сложив руки перед собой.
      - Как вы думаете, брат, возможно ли, чтобы человек был от рождения носителем зла? Не имея выбора? Конечно, такое возможно, но ведь мы бы заметили... Я хочу сказать, что был бы какой-то знак... Вор и убийца! Нет. Невозможно, чтобы в одной душе уживалось два человека. Как вы думаете? МакКоули поднял на Дамиена глаза, ожидая ответа.
      - Простите меня, святой отец, но я понятия не имею, о чем вы говорите, - пробормотал тот.
      МакКоули мягко улыбнулся и с трудом поднялся на ноги:
      - Да и откуда вам знать. Простите меня, брат Дамиен. Я задержал вас до такого позднего часа... Только не могли бы вы оказать мне еще одну, последнюю услугу?
      - Что угодно, святой отец.
      - Не могли бы вы показать мне комнату Мартина?
      - Сейчас? Но вам же необходим отдых!
      - Да, конечно, но отдохну я потом. Сначала нужно кое-что сделать. Так вы проводите меня?
      - Конечно, только позвольте мне сначала принести вам плащ. Идет дождь, а каморка Мартина далеко над конюшней, за садом.
      - Хорошо, только побыстрее: нужно добраться туда, прежде чем мне изменит мужество.
      Дорожку покрывали лужи и скользкая грязь. Дамиен неоднократно пытался уговорить МакКоули вернуться, но тот был несгибаем. Ему было необходимо увидеть Роберта этой же ночью; он не мог остаться в стороне. Может быть, им двигала гордость, может быть нет. Так или иначе, выбора не оставалось.
      Дамиен провел Эйдена через сад и по мостику над разлившимся ручьем. В горах уже несколько часов шел дождь, и мирный ручей быстро превращался в бурный поток.
      - Осторожно! - вскрикнул Дамиен, когда Эйден поскользнулся и чуть не упал.
      Епископ почти не видел, куда ступает. Капли дождя стучали по капюшону его плаща, заливали лицо. Он снова поскользнулся и оказался по колено в воде. Дамиен схватил его за руку, другой рукой Эйден вцепился в ветку куста, но размытая земля подалась у них под ногами. Дамиен упал на колени, а Эйден, все еще цепляясь за вырванный с корнем куст, оказался в самой стремнине.
      - Держитесь! - крикнул Дамиен. - Я сейчас вас вытащу! Однако с потоком было не так легко справиться. Эйден почувствовал, что от холода у него немеют ноги. Он все глубже погружался в жидкую грязь, и единственной опорой оставалась рука Дамиена.
      Потом в темноте мелькнула какая-то тень, и епископа ухватила еще одна рука. Роберт вытащил его на берег, и как раз вовремя: Дамиен еле удерживал равновесие, и помочь Эйдену не смог бы. Оказавшись на берегу, тот только дрожал, не в силах пошевелиться.
      - Отправляйтесь за помощью, брат Дамиен, - распорядился Роберт. Монах поспешил к кельям, а Роберт поднял Эйдена на ноги.
      - Что, черт возьми, вы придумали? - прорычал он. - Хотите погибнуть?
      Эйден попытался стряхнуть его руку, но Роберт был гораздо сильнее; даже в темноте было заметно, какой яростью пылают его глаза. Эйден почувствовал себя как попавший в капкан зверек.
      - Мне нужно было с вами поговорить.
      - Чего ради? Чтобы снова свысока поучать меня? - Эйден видел совсем близко перед собой залитое дождем гневное лицо. - Мудрый священник! Вы такой же, как остальные, - даже хуже! - Резким движением Роберт оттолкнул Эйдена, словно борясь с демоном. Стиснув кулаки, и с трудом переводя дыхание, он мгновение смотрел на него, потом простонал: - Зачем вы заставили меня вспомнить!
      Роберт исчез в темноте, и Эйден попятился, пораженно глядя ему вслед. Потом, вспомнив о бурлящем рядом потоке, он повернулся, с трудом высмотрел мостик и перебрался на другой берег. К нему уже спешили Дамиен и Честер, но он отмахнулся от их взволнованных вопросов:
      - Со мной все в порядке. Я просто промок и замерз.
      С заботливостью наседок, чуть не лишившихся птенца, монахи проводили его в келью, принесли сухую одежду и горячей воды для умывания. Дождь, казалось, счел, что свою роль выполнил: в окна теперь уже стучали лишь отдельные капли, принесенные разгулявшимся ветром.