В горах Памира

Таким образом, результат разведки нашей группы оказался во всех отношениях более удачным, и место для Высотного лагеря было выбрано на найденной нами на гребне площадке.

Теперь можно было приступить к организации лагеря.

5 августа

С 1 по 4 августа у нас была горячая пора. Мы заносили к площадке Высотного лагеря провиант и снаряжение. Мне кажется, что задача эта была выполнена альпинистской группой неплохо. Скальная площадка, о которой я упоминал выше, находящаяся приблизительно на половине подъема от Базового к Высотному лагерю, была использована нами как промежуточный склад. Одна группа занималась переносом грузов из Базового лагеря в этот «склад», другая, более сильная, – курсировала между складом и Высотным лагерем. Условия работы второй группы были более тяжелыми – приходилось на большой высоте не только носить грузы, но и выравнивать площадку и подготавливать место под палатки.

За эти дни мне пришлось трижды подниматься на гребень, и с каждым разом мое общее состояние и работоспособность на высоте улучшались – сказывалась акклиматизация. Если в первый день моего подъема на гребень налегке я едва сумел сделать прорубь во льду, то теперь, поднявшись с тяжелым рюкзаком, я был в состоянии еще и подготовить площадку для одной палатки.

Лагерь вырастал постепенно. Каждый день утром в Базовом лагере исчезала одна палатка и в конце дня эта же палатка стояла уже в Высотном лагере.

Но мы занимались не только транспортировкой грузов. Базовый лагерь продолжал жить своею жизнью, пока не была снята последняя палатка.

Валентин успевал находить время и для охоты. Свое обещание он выполнил, – поймав двух сурков. «На память» о Памире мы сняли с них шкурки.

В эти же дни нам пришлось распроститься с Тагаем. Он не оправдал наших надежд: носильщик он был хороший, но только до линии снега; выше подниматься он наотрез отказался. Да и поварские способности его оказались весьма ограниченными и дальше артистического уменья, во время столь редкого здесь дождя, развести костер и вскипятить воду не шли. Когда Тагай ушел, мы выполняли поварские обязанности все по очереди. Это увеличило нашу, и без того довольно значительную, нагрузку.

Ашот Альбертович все это время ни разу не нарушил расписания своих наблюдений над нами. Каждый из нас систематически обязан был являться в его палатку. Он измерял наш пульс, дыхание; кровяное давление, сопротивление мышц, задержку дыхания, температуру поверхности кожи и т д. Измерение производилось в состоянии «покоя» и после «нагрузки», которая состояла в 20-кратном подъеме на ящик из-под снаряжения. Уже перед самым концом существования Базового лагеря Ашот Альбертович заставил нас заполнять головоломные тесты.

В ночь с 4-го на 5-е мы впервые в полном составе ночевали в Высотном лагере. Сон на большой высоте, особенно в первую ночь, был тяжелым. Только в последующие ночи, когда организм привык к постоянному нахождению на большой высоте, сон стал более спокойным, но все же остался чутким, настороженным. Мне хорошо известно это состояние, так как я провел много ночевок на высоте больше 4000 м. Сквозь сон отчетливо воспринимается ветер, который треплет слабо натянутые полотнища палатки, или дробный стук дождя о ее крышу. Постоянно ворочаешься в надежде найти такое положение для тела, при котором, может быть, на минуту, можно предаться спокойному сну. Независимо от того, был ли предшествовавший ночи день утомительный или нет, на высоте сон не бывает очень крепким.

Высотный лагерь

Высотный лагерь теперь по праву может называться Высотной лабораторией. В крайней северной палатке сосредоточена вся аппаратура и приборы наших научных работников. Здесь постоянная резиденция Ащота Альбертовича, Олега Заленского и Владимира Костенко. Рядом с палаткой – площадка, куда по утрам мы выносили приборы. Выше ее, через одну жилую палатку, устроена «кочегарка» – так мы называем палатку-кухню и вместе с тем продовольственный склад. В ней стоят два примуса. Еще выше «кочегарки» стоят две жилые палатки. Все палатки лагеря входом обращены на восток.

6 августа

Только сегодня должен подняться Олег в лагерь. Костенко второй день готовит приборы для наблюдений. Он укрепил среди камней три огромные бутыли, соединил их трубками с химической посудой, установленной на штативах и кронштейнах, выбрал удобное место для двух опытных растений, пересаженных в отдельные банки. Теперь он сидит в лаборатории и терпеливо составляет какие-то смеси из химических реактивов, что-то записывает, вычисляет.

Ашот Альбертович все еще продолжает нас «терзать» по уже хорошо изученной нами программе. Мы последовательно повторяем ее на разных высотах. Но вот что для меня явилось весьма любопытным: на заполнение тестов, которые использовывались ранее при психотехнических испытаниях, мы все затратили меньше времени в Базовом лагере, чем здесь. Видимо, можно сделать вывод о том, что на большой высоте наступает некоторое замедление работы мозга. Может быть мы всего этого и не заметили бы, но Ашог Альбертович ревностно следит за нами, за малейшими изменениями в нашем организме. Его любовь к своему делу передавалась и нам, заставляя нас интересоваться каждой цифрой его измерений.

Ашот Альбертович Хачатурян – брюнет. Из-под густых черных бровей смотрят умные глаза. Маленькая клинообразная бородка придает его продолговатому лицу почти мефистофельское выражение. Всегда тщательно выбритый, сейчас он неимоверно оброс. Хачатурян – научный сотрудник Всесоюзного института экспериментальной медицины и Института мозга. Предыдущие три года он постоянно участвовал в работе Эльбрусской экспедиции Академии наук, изучая горную болезнь. Полный оптимизма, увлеченный идеей научно обоснованной борьбы с горной болезнью, он занят проблемой освоения человеком больших высот: поэтому в разговорах он часто возвращается к вопросу о путях покорения высочайшей точки земного шара – вершины Эверест (8880 м). Круг вопросов, над которыми работает Хачатурян, знаком и понятен нам, альпинистам, и, пожалуй, в не меньшей степени занимает нас самих. Каждый из нас в той или иной степени испытал на себе влияние горной болезни.

Жилые палатки Высотного лагеря

На больших высотах к трудностям и опасностям восхождения, зависящим от рельефа и погоды, прибавляется

влияние высоты на организм человека. Это влияние столь велико, что преодоление его само по себе становится часто основной трудностью подъема. Таджики, жители высоких памирских гор, издавна знают горную болезнь. Они называют ее «тутек».

Причиной горной болезни является уменьшение содержания кислорода в воздухе, по мере подъема в более высокие слои атмосферы. Итак, горная болезнь – следствие воздействия кислородного голодания на человеческий организм. Проявления ее многообразны. Сначала – это учащение пульса и дыхания, головная боль и апатия, затем может наступить ухудшение состояния, с кровотечением из носа и горла, обморок, а иногда даже и смерть. Физическое напряжение усиливает действие горной болезни на человека: появляется общая усталость, потребность в более глубоком дыхании («не хватает воздуха»). На большой высоте изменяются вкусовые ощущения: вкусной кажется только острая и кислая пища. К мясной и жирной пище организм чувствует отвращение.

Недостаток кислорода приводит к ухудшению состояния всего организма. Особенно страдает нервная система: от безразличия к окружающему вначале возможен перевод к нервному расстройству. Бессонница при ночевках на большой высоте – явление почти повседневное.

Влияние большой высоты на организм имеет очень больщое значение для восходителей. Если не привыкнуть, не акклиматизироваться к этим условиям, то подъем становится невозможным. Поэтому обеспечение акклиматизации является важнейшим фактором возможности для человека жизни и деятельности на высоте и, в частности, решающим условием успеха высотного восхождения.

В этом отношении наша экспедиция приняла удачный план: мы поднимаемся вверх как бы ступенями, проводя каждый раз некоторое время на промежуточных ступенях. Так мы прожили несколько дней в г. Ош на высоте 1000 м, затем на биостанции – 3860 м; после этого был разбит Базовый лагерь – около 5000 м и, наконец, мы живем на высоте 6000 м. Однако мы теперь, почти все, чувствуем себя превосходно, не только благодаря этой постепенности подъема, но и потому, что наша акклиматизация была активной. Мы не просто жили на этих высотах. Мы постоянно были в движении, все время работали, а из Базового лагеря делали ряд восхождений на площадку будущего Высотного лагеря. Очевидно, что активная акклиматизация дает наилучшие результаты.

Высота по-разному сказывается на людях. Обычно люди, впервые попавшие в горы, начинают испытывать неприятные ощущения, начиная от 3000 м. Однако бывали случаи заболевания горной болезнью и ниже. Даже и тренированные альпинисты по-разному переносят недостаток кислорода[21].

Ашот Альбертович рассказал нам, что с 1934 г. ежегодно на склонах Эльбруса работают научные работники, изучающие причины горной болезни и средства борьбы с ней. В этих работах принимал участие и он. За прошедшие годы был собран богатый экспериментальный материал, позволяющий сделать ряд заключений о химических изменениях в организме в результате воздействия высоты и акклиматизации и указать первые пути активной борьбы с горной болезнью (создание лучших условий для снабжения тканей организма кислородом, установление рода пищи для высокогорного режима и т д.). Все эти работы производятся в знакомых мне по 1936 г. местах: на «Кругозоре» (3200 м), на «Приюте девяти» (4250 м), наконец, на седловине (5300 м). Отдельные кратковременные опыты проводились и на восточной вершине Эльбруса (5595 м). Работы нашей экспедиции, носящие стационарный характер и проводящиеся на высоте порядка 6000 м, до сих пор являются единственными.

7 августа

Минувшей ночью заболел И. Шигарин. Ослабленный действием высоты, его организм потерял сопротивляемость. В одной палатке со мною помещается Ашот Альбертович и больной. С середины ночи Шигарин почувствовал себя плохо. Его затрудненное дыхание, перемежающееся резкими хрипящими вдохами, к утру стало особенно тяжелым. Он все время жаловался на недостаток воздуха. Ашот Альбертович всю ночь не спал и, как заботливая мать, всячески старался облегчить страдания больного. Утром он констатировал у него воспаление легких и настоял на немедленной эвакуации больного. Вскоре Шигарин в сопровождении Блещунова отправился вниз к перевалу Ак-байтал. Оттуда он на машине уехал на биостанцию, где находился под наблюдением врача Мургабской больницы.

Жизнь нашего лагеря, несмотря на внешнее однообразие, полна переживаний. Обсуждение многих вопросов текущей работы и перспектив похода на ледник Федченко вызывают подчас бурные споры. Наш темперамент южан во все привносит избыток страстности.

Жаловаться на безделие нам не приходится. Наш день загружен полностью, и это обстоятельство, с точки зрения активной акклиматизации, имеет первостепенное значение. Восход солнца мы встречаем на ногах. У нас существует разделение труда: дело «жрецов» науки заниматься исследованиями, задача альпинистов создать им все условия для этого. Эта формула определяет распорядок нашего дня и наши обязанности.

Холодное утро. Осколки льда отлетают в стороны и больно режут кожу лица, но Владимир Гарницкий и Валентин Губский упорно вырубают во льду прорубь и набирают в ведра воду для Заленского и Костенко. Ботаники окоченевшими от холода руками разливают воду по стеклянным приборам. Каждый день в них нужно сменять воду. Кроме того, если оставить в приборах воду на ночь, она, замерзая, может их разорвать.

Заленский негнущимися пальцами записывает, показания, Костенко взвешивает на весах растения с точностью до долей грамма. Работа кипит. Согнувшись над ворохом спальных мешков, Лернер и Рыскин отогревают реактивы. Работа продолжается непрерывно, и только, когда солнце прячется за тучи, делается перерыв. Наблюдения могут производиться лишь при наличии солнечных лучей.

На долю Рыскина выпала ответственная задача – он должен наблюдать за состоянием погоды. Правда, он еще не опытен в этом деле и, вместо измерения температуры кипения воды, он пытался вчера производить измерения в горячей рисовой каше. Вскоре его научная работа бесславно закончилась: во время измерения температуры поверхности земли он разбил термометр, а другие ему не доверили.

Как только кто-либо из нас, альпинистов, освобождается от обслуживания научных работников и работ по лагерю, небольшие группы выходят в непродолжительные тренировочные вылазки в различных направлениях. Если мы уже привыкли к высоте и хорошо ее переносим, то другие «неприятности» нас все же донимают. С увеличением высоты уменьшается содержание влаги в воздухе. На и без того сухом Памире это доставляет много неприятных и порой мучительных ощущений: рот и гортань пересыхают до того, что иногда невозможно повернуть язык. Солнце обжигает кожу: наши лица и руки воспалены, губы опухли и потрескались. Мы расходуем «глетчерную» мазь и вазелин в огромных количествах.

Но вот день кончается. Все снова собрались в лагере. Все приборы приводятся в порядок, выливается вода, с таким трудом доставаемая нами утром. Ботаники в это время в палатке-лаборатории подводят итоги своей дневной работы. Известную часть времени, причем не малую, Ашот Альбертович посвящает своим наблюдениям над нами. По-моему, Заленский и Костенко меньше «мучили» свои подопытные растения, чем Ашот Альбертович нас.

И только вечером, когда залезаем в спальные мешки, мы предоставлены самим себе.

8 августа

Дни стоят безоблачные. Мы не устаем снова и снова рассматривать широкую панораму, открывавшуюся из нашего лагеря. На востоке снежные вершины постепенно исчезают, уступая место монотонному пейзажу долин Восточного Памира. Бесснежные, округлые гряды гор занимают всю видимую отсюда часть китайской территории. Одна из типичных для этих мест долин видна невдалеке внизу. По ней течет река Ак-байтал. Долина уходит сначала на северо-восток, а затем поворачивает на юг. Узкая, едва заметная отсюда лента Памирского тракта перерезает одно из понижающихся ответвлений Музкольского хребта, спускается в долину и тянется вблизи реки. Долина окаймлена цепью холмистых возвышенностей, которые своей сглаженной формой кажутся неестественными и скорее походят на вылепленную рукой человека рельефную карту.

В нескольких десятках километров на восток серое однообразие безжизненных склонов вдруг упирается, как в барьер, в ледяную стену Сарыкольского хребта. Несмотря на расстояние, отделяющее нас от этого хребта, его ледяные массы, блестящие в лучах солнца, кажутся совсем близкими. Но еще выше этой ледяной гряды, воздвигнутой природой на восточном рубеже Памирского нагорья, поднимается трехглавый массив вершины Музтаг-ата. Она стоит восточнее Сарыкольского хребта в одном из отрогов Кашгарских гор. На высоту 7433 м поднимается ледяной венец этой вершины.

О.Заленский ведет наблюдения в Высотном лагере

По утрам голубой лед западных склонов вершины покрыт легкой и нежной тенью. Его окаймляет сверкающая в солнечных лучах линия контура вершины, освещенная с востока. Местные жители дали этой вершине красивое и, я бы сказал, поэтическое название – Музтаг-ата, что означает «Отец ледяных гор».

Наш излюбленный панорамный пункт – площадка на гребне на 10 метров выше Высотного лагеря. Отсюда прямо на юг открывается вид на более близкий к нам Музкольский хребет. Основная масса его снежных вершин теснится гораздо западнее нас. Перед нами поднимаются последние массивы, еще лежат вечные снега, а дальше на восток хребет расползается своими почти бесснежными ответвлениями, как щупальцами. Гребень, на котором мы находимся, представляет собою северный отрог Музкольского хребта. Отходя от него в северо-восточном направлении, гребень затем изгибается дугой на запад и тянется почти параллельно основному хребту. На этой части отрога и находится наш лагерь. Западнее лагеря находится высшая точка отрога – пик Погребецкого (около 6100 м). Западнее его отрог, вскоре заканчивается.

Схема Музкольского хребта

Между ним и хребтом расположена котловина, высоко поднятая над уровнем моря. В этой котловине расположен большой снежный амфитеатр, примыкающий к основному хребту. Котловина лежит прямо на юг от нас. Контур гребня над ней очень изрезан. Его ломаную линию венчают пять вершин, поднимающихся над снежно-ледяной стеной. На этой стене лишь кое-где видны обнаженные от снега темные скалы. Отсюда, во всяком случае, эта стена кажется совершенно неприступной. Пять пиков на гребне как будто бы созданы для траверса[22]. Прохождение этого маршрута сделало бы честь любому мастеру альпинизма. Средняя высота вершин достигает 6000 м. Началом траверса может служить понижающееся ребро, отходящее от крайней правой, т е. западной вершины этого гребня. Первая вершина имеет два пика, в то время как вторая – единый массив. Скальная корона третьей вершины по очертаниям отдаленно напоминает гребень кавказской вершины Уллу-тау-чана. Зато четвертая вершина представляет безукоризненно правильную снежную пирамиду. Мягкими волнистыми очертаниями последней ледяной вершины заканчивается эта пятерка.

В центре снежного амфитеатра – цирка (из него берет начало река Чон-су, приток Музкола, текущего на север) поднимается высокий, до 800 м, останец. Сама природа как бы предназначила его для наблюдательного пункта за группой, совершающей траверс.

Уже несколько раз мы собирались на панорамном пункте, и каждый раз наше внимание привлекала одна безыменная вершина. Снежный массив ее выделяется как раз в том месте, где наш отрог отходит от основного хребта. Она господствует над окружающими вершинами, высота, вероятно, больше 6000 м. От нас до нее не более пяти километров по прямой, но наиболее подходящий путь к ней от высотного лагеря идет по гребню нашего отрога[23], и, следовательно, дорога к ней значительно длиннее. Если кто-либо другой поднимется на наш панорамный пункт, он легко узнает эту вершину по хорошему ориентиру: слева, сзади нее, в гребне Музкольского хребта, видна другая вершина характерной формы – на нее рука природы положила, как на пьедестал, огромную скальную плиту, наклоненную под углом 45° к горизонту. Наше ежедневное изучение безыменной вершины сегодня, наконец, нашло логическое завершение: решено завтра совершить на нее восхождение. Это решение не идет в разрез с работой Хачатуряна. Наоборот, восхождение входит в комплекс изучаемых им методов активной акклиматизации, и поведение нашего организма после восхождения должно также стать предметом его наблюдений.

9 августа

Самый лучший вариант подхода к вершине для нас – гребень отрога. «Наверняка знаешь, что на голову ничего не свалится», – так определяет Валентин достоинство пути по гребню. Но главное не в этом. Отсюда альпинисту предоставляется возможность прекрасной ориентировки.

Гребень сильно разрушен. Продукты разрушения одели южный склон отрога на большей части его долины сплошной осыпью от самого верха до основания. На северном склоне безусловно также имеется осыпь, но она почти вся скрыта под снегом. Когда-то, в геологически далекие времена, на всем своем протяжении гребень был увенчан первозданными скалами. Природа тысячелетиями подтачивала и разрушала их. И теперь во многих участках гребень так же, как и склоны, представляет собой осыпь. Разрушение основной породы, скрытой под толстым слоем обломков, теперь идет, по-видимому, намного медленнее. Лишь в отдельных местах, над хаосом каменных глыб, поднимаются причудливые скалы, контуры которых напоминают какие-то древние руины. Но пройдут еще года, и эти «ветераны» также рассыпятся на отдельные глыбы.

Один из наиболее сохранившихся скальных участков гребня, находящийся всего в 30 минутах ходьбы от Высотного лагеря, граничит с пятнадцатиметровым «провалом» в гребне. Спуститься в провал по скалистой стене не так-то легко, но все же, страхуя друг друга при помощи веревки и пользуясь немногочисленными выступами на поверхности скал, мы по одному спустились. Первым оказался внизу Блещунов, следом за ним Гарницкий и Рыскин; последним шел Губский. Когда я спускался по стене, Блещунов уже взбирался по противоположному склону «провала» на гребень. Он выбрал путь по извилистому и безопасному скальному кулуару.

После «провала» гребень резко идет на понижение. Скальные участки все время чередуются с осыпями. В самом низком месте гребня мы преодолели скальный барьер, по ребру которого, как по острию ножа, нам пришлось пройти около десятка метров. Высота барьера небольшая, всего 2-2,5 м, и в основании его по обеим сторонам мелкая осыпь. Прекрасное место для экзамена на чувство равновесия. Владимир Гарницкий чуть было не провалился на этом «экзамене». Посреди барьера его продвижение вдруг приостановилось, и, вместо плавных движений, его руки начали конвульсивно подергиваться. Словно какая-то неведомая сила пыталась стащить его с барьера. Судорожно махая в воздухе руками, он едва восстановил равновесие.

Последний подъем по гребню шел по мелкой осыпи, почти без скальных участков – это наиболее легкая часть пути. Слева резкой гранью лежит граница снега северного склона. Мы поднимаемся все выше и выше. Наконец, выходим на небольшою площадку. Отсюда открывается хороший вид. Дальше на восток отходит понижающаяся ветвь нашего отрога. Гребень отсюда теперь тоже резко понижается в южном направлении, как раз к основанию безыменной вершины – цели нашего похода.

Итак, нам предстоит спуск и, всегда обидная, потеря высоты. Итти придется главным образом опять-таки по осыпи, которая выделяется красно-бурым цветом слагающих ее обломков. Внизу, у подножья вершины, гребень отрога имеет снежную перемычку – перевал из амфитеатра верховий реки Чон-су на восток, в сторону долины реки Ак-байтал. Отсюда отчетливо видны на перевальной 'очке тропы, протоптанные единственными обитателями здешних гор – кийками. От перевальной точки начинается снежный склон безыменной вершины. Слева, на восток от вершины, внизу, ее основание огибает большой снежный цирк, верховья которого примыкают к вершине с наклонной скальной плитой.

Оглянувшись на пройденный путь, мы увидели южные склоны пика Погребецкого, поднимающего свое острие вверх. Почти бегом мы спустились к перевалу и сразу попали в полосу сильного западного ветра. Холодный, пронизывающий насквозь поток воздуха (обычное явление на перевальных точках) не дал нам остановиться здесь для отдыха и, не задерживаясь, мы сразу же вышли на снежный подъем. Только теперь, по существу, началось восхождение.

По твердому снежному насту подниматься легко. Справа от нас и выше по склону из снега торчат две клинообразные каменные гряды. Чем выше по склону, тем реже виднеются отдельные глыбы камней и, наконец, они совершенно исчезают под снегом. Та гряда, что дальше от нас, тянется выше. Эти две гряды служат хорошими ориентирами на этом участке. Мы поднимаемся по склону, поворачивая немного вправо. Там, где виднеется несколько последних камней первой гряды, еще не покрытых снегом, останавливаемся на отдых. Мимо нас влажной холодной массой стремительно проносятся серые тяжелые облака. Они то стелются по снежному склону, то под ударом ветра, вдруг обрываясь, уносятся на восток. Надвигается непогода.

Вторая скалистая гряда привела нас почти вплотную к снежному гребню. Он уходит на запад. Мы пошли по нему и, проваливаясь по колени в снег, подошли к месту, где из-под снега скалы гребня выступают и на несколько метров обрываются вниз. То, что мы увидели, привело нас в восхищение. У подножия небольшого обрыва виднелось маленькое замерзшее озерко с зеркально чистым льдом. Лед глубокой каймой опоясывал скалу. С противоположной стороны границы берега не видно: прямо от поверхности озерка поднимается блестящая белая фирновая стена шестиметровой высоты. Верхняя часть стенки украшена большим снежным карнизом. По очертаниям эта стенка с карнизом напоминает гребень морской волны, застывший в момент, когда масса воды, брошенная шквалом на берег, откатывается от него назад и, встречая новый вал, вспенивается и поднимается вверх.

От обрыва путь меняется с западного направления на южное, и на этом коротком участке, до скал вверху, все время крутой подъем по глубокому снегу. Продвигаясь по пояс в снегу, мы своими телами прорываем в нем траншею. Кому приходилось заниматься таким делом замой на равнине, тот знает, какая это утомительная работа. На большой же высоте это поистине нечеловеческий труд. После нескольких шагов идущий впереди, почти падая от изнеможения, уступает место следующему, и тот прилагает все силы, чтобы еще на несколько метров приблизить траншею к скалам. Порывистый ветер, поднимая вихри снега, с бешеной силой налетает на нас.

Наконец под ногами ощущается твердая основа скалы. Но и она приносит нам мало облегчения. Стальные трикони ботинок скользят по скрытым снегом неровностям скалы, ноги проваливаются между камнями, больно ударяясь о них. Но еще несколько усилий, и мы освобождаемся из снежного плена: мы на открытых скалах большого жандарма. Холодный ветер превращает снежный налет на наших штормовых костюмах в ледяной панцирь.

Теперь нам отчетливо виден весь предвершинный гребень и в конце его вершина, свободная от снега. Левее вершины блестит белый снежный нанос. Его округлые мягкие очертания радуют глаз.

Холод дает себя чувствовать. Руки окоченели, хочется двигаться быстрее, чтобы согреться. Вершина уже близко, но осторожность, которая требуется при спуске по опасным скалам жандарма на гребень, сдерживает наш порыв. Отсутствие бдительности и несчастье – очень близки друг другу. Каждая опора, каждый выступ двадцатиметрового спуска проверяются нами с величайшей внимательностью. Ледорубы, чтобы они не мешали скалолазанию, мы упрятали в рюкзаки. Ветер крепчает. От холода губы едва шевелятся. Вполголоса сообщаем друг другу об опасных местах. Наконец спуск закончен, и мы снова на гребне; продолжаем итти к вершине и, не доходя нескольких десятков метров, обнаруживаем за небольшой скальной стенкой хорошее укрытие от ветра. Над нашими головами воет ветер, прорывающийся сквозь отверстие в скале.

Когда впервые нога человека вступает на вершину, им особенно сильно овладевает чувство победы над природой.

С вершины хорошо виден Музкольский хребет. Сколько еще надо работать, сколько совершить восхождений, чтобы распутать все это сплетение хребтов и их отрогов, вершин и ледников!

Вершину мы назвали именем заслуженного деятеля науки Узбекской ССР профессора И.А. Райковой – одного из активных исследователей Памира. Она была инициатором опытов по разведению здесь сельскохозяйственных культур.

Когда мы сложили тур и осмотрелись, было уже около 4 часов дня. Солнце спустилось довольно низко, а погода готовила нам неприятность. Не задерживаясь, мы поспешили в обратный путь.

Когда мы прошли седловину перевала и поднялись по ссыпи, начался снегопад. Все вокруг заволокли свинцовые тучи. Начало темнеть задолго до обычного часа – это для нас было почти катастрофой. Мы спешили, сколько позволяли нам силы и рельеф местности. Надо во что бы то ни стало до наступления темноты успеть притти в Высотный лагерь. Но прошло полчаса, а тучи становились все мрачнее. Видимость ухудшилась настолько, что знакомые очертания скал искажались в темной пелене снега. Скалы покрылись слоем снега. Опасность движения увеличилась: под снегом скрылись неровности склона, все становилось скользким. На этот раз Владимир Гарницкий, проходя все тот же злополучный скальный барьер, сорвался. Сгоряча он не обратил внимания на то, что повредил ногу, но через некоторое время начал прихрамывать.

Совсем стемнело. Никаких ориентиров больше не было видно. Для нас важно не потерять направление основного гребня и не отклониться в сторону. Время от времени мы проверяли направление нашего движения по компасу. Порывы ветра иногда разгоняли облака, и луна своим бледным светом озаряла покрытый снегом гребень. Но это продолжалось недолго. Через мгновение снова набегали тучи. Все опять скрывалось во тьме, и на ощупь мы опять медленно двигались вперед.

Пик Райковой

Гребень пика Райковой (X). Вдали вершина пика Армянской Академии наук (XX)

Снегопад перешел в пургу. Оледеневшие снежинки больно кололи лицо. По нашим расчетам, где-то вблизи уже должен быть провал гребня, в который мы вынуждены были раньше спускаться. Но время шло, а провала все не было. Похоже на то, что мы уже сбились с пути. Оставив Гарницкого и других дожидаться, я пошел вперед, Блещунов же взял несколько левее, куда-то под скалы, на которых я находился. Мы оба криками поддерживаем связь через Гарницкого, так как завывания ветра не позволяют мне слышать сигналы Блещунова.

Я вовремя остановился: у моих ног обрыв. Пытаюсь разглядеть, что внизу, но напрасно. Обрыв тонет во тьме. Вдруг мне помогает ветер: на минуту облака редеют, слабый свет луны освещает противоположную сторону провала, который мы ищем. Я кричу Гарницкому, и через десять минут мы все снова вместе. Близость лагеря вселяет в нас бодрость. Кое-как преодолели и это последнее препятствие, но в абсолютной темноте лагеря все же не видно. Можно только догадываться о направлении, в котором он расположен. Свистом мы подаем сигнал. В лагере нас услышали, и вскоре кто-то из товарищей, размахивая фонарем, указывает нам путь.

Через 30 минут в маленькую палатку собрались все обитатели Высотного лагеря. Я никогда не думал, чтобы в палатке, где обычно тесно троим-четверым, могли поместиться 10 человек. Мы с трудом снимаем с себя замерзшую одежду и лезем в спальные мешки. Только теперь сказалась страшная усталость. Внимание и забота о нас Заленского, Костенко, Хачатуряна согревают нас больше, чем приготовленный ими горячий ужин. Ашот Альбертович из неприкосновенного запаса выдает нам немного коньяку к чаю. Приятная теплота разливается по телу, и пять мучительных часов борьбы с пургой отходят куда-то далеко, в прошлое. Пурга по-прежнему неистовствует за тонким полотнищем палатки, но теперь она нам не страшна.