В горах Памира

Снова мы все вместе. Теперь уже ничто не мешает приступить к работе по-настоящему.

* * *

В следующее утро началась деятельная подготовка к выезду в горы. Через час наша стоянка приняла хаотический вид. Все содержимое ящиков (наконец-то они на Памире!) было извлечено наружу. Провиант и снаряжение сортировались по принципу очередности пользования ими. Для проведения первого этапа работы не требовалось всего снаряжения. Часть своего запаса продуктов мы оставляли на биостанции.

Состав нашей экспедиции пополнился здесь двумя работниками биостанции. Олег Заленский и Владимир Костенко – физиологи растений, они уже не первый сезон проводят научные работы на Памире. Оба они молоды и любят свою специальность. Сейчас они вместе с нами готовятся к выходу. Всю стеклянную аппаратуру, которую придется нести на себе, они так бережно и осторожно упаковывают, что кажется, все эти бюретки, колбы и другие сосуды сделаны из материала во много крат более хрупкого, чем стекло. Даже прочные бутыли – аспираторы для углекислотных анализов были обернуты в несколько слоев войлока.

На биологической станции. Подготовка к выезду

Олег Заленский[13] – добродушный и веселый человек. Он быстро стал необходимым членом нашего небольшого коллектива. Этот страстный фотограф, не расстающийся со своим ФЭД'ом, отлично знает пустынную флору Каракумов, где он работал несколько лет, и уже имеет ряд научных трудов.

Владимир Костенко[14] – очень скромный, вдумчивый человек, исключительно работоспособен. Костенко менее общителен, чем Заленский, но, если попросишь его рассказать о растениях, он простыми словами сумеет заставить слушателя буквально чувствовать каждое дыхание стебелька, борющегося за свою жизнь в условиях суровой природы Памира.

Исключая Лернер и Губского, все мы по своей специальности очень далеки от изучения жизни растений. Однако Костенко мог внушить любовь к этой отрасли науки в течение одной беседы.

«Если бы грызуны и другие вредители могли услышать убеждения Владимира, они, конечно, отказались бы от своих преступлений», – подшучивал над ним Заленский.

Пока мы перебираем грузы, начальник экспедиции Блещунов ведет переговоры с Тагаем – рабочим биостанции. Тагай еще довольно молодой киргиз – ему 29 лет. Вскоре соглашение состоялось, несмотря на то, что Тагай относился с некоторой опаской к перспективе работы на большой высоте, среди снега и льда. Через полчаса он занимал две должности: носильщика и повара экспедиции.

28 июля

Сегодня с утра мы все готовы к выезду; багаж и личные рюкзаки лежат в ожидании автомашины, которая должна притти из Хорога. Вынужденное безделье в экспедиции всегда очень томительно, но к нам на помощь пришел Костенко. В лаборатории биостанции, куда он пригласил нас, мы знакомились с различными образцами растительности Памира. Как-то незаметно, само собою, началась беседа о Восточном Памире, о работе биостанции, о задачах, стоящих перед научной частью нашей экспедиции.

Для нас, альпинистов, до сих пор все же довольно узко и односторонне рассматривавших задачи экспедиции, эта беседа явилась чрезвычайно полезной. Все мы были внимательными слушателями.

Вот что рассказывал нам Костенко.

«Восточный Памир лежит на одной широте с Италией и Грецией, однако климат его очень суров. Резкими колебаниями температуры дня и ночи, жестокой зимой с ураганными ветрами при 50° мороза он напоминает климат арктических стран. Днем скалы и поверхность почвы могут нагреваться до 60° и больше, а ночью они, как правило, охлаждаются до температуры ниже 0°.

Такие колебания температуры вызывают интенсивные разрушения горных пород, а ветер, который здесь дует во второй половине дня, уносит мелкие частицы породы в более низкие долины.

На Восточном Памире не случайно почти всегда безоблачное небо и солнечная погода. Климат здесь отличается сухостью: как раз эти места являются областью минимального количества осадков в СССР. Здесь местами-выпадает осадков всего лишь до 20-25 мм в год. Они выпадают чаще в виде снега, причем снег идет не только зимой, снегопады возможны даже и в июле – августе!».

Мы были удивлены. «Как же так? – перебил рассказчика Гарницкий, – мы считали, что чем выше поднята над уровнем моря та или иная территория, тем больше выпадает там осадков. А ведь Памир – самое высокое нагорье в Союзе – оно поднято до 3800—4000 м».

«Это верно, – ответил Костенко, – но не надо забывать и о том, что это высокое нагорье со всех сторон окружено еще более высокими горами. С севера поднимается Заалайский хребет, с северо-запада хребет Академии наук, с юга – Гиндукуш, с востока – Сарыкольский хребет. Эти гигантские «стены» преграждают доступ влажным воздушным массам. На высотах этих хребтов сохраняется очень низкая температура. Водяные пары из воздуха, который приносится к этим хребтам различными ветрами, конденсируются и, выпадая в виде снега, образуют огромные снежные поля и ледники. В долины Восточного Памира эти воздушные массы приходят уже иссушенными. Метеорологические приборы на станции в 2-3 часа дня показывают очень малое количество влаги в воздухе.

Для характеристики климата Памира важно также и то, что сквозь разреженный воздух, лишенный паров воды и пыли, почти беспрепятственно проходят солнечные лучи, и летом здесь отмечается такое количество солнечной, тепловой энергии, какое не всегда можно наблюдать в других частях земного шара. Ночью же на поверхности почвы замерзает вода даже в летние месяцы».

«Если ко всему сказанному, – продолжал Костенко, – прибавить, что воздух Памира беден углекислым газом, необходимым для растений[15], то станет ясным, что очень немногие виды растений и животных сумели приспособиться к жизни в этой высокогорной пустыне. Ландшафт Восточного Памира, в котором повсеместно встречаются следы древнего оледенения и причудливые картины результатов выветривания горных пород, поражает своеобразным величием и, одновременно, своей безжизненностью».

В то время, как Костенко рассказывал о Восточном Памире, я вспомнил прочитанные перед выездом сюда некоторые выдержки из описаний путешественников, побывавших в давние времена на Памире.

Начало глубокому изучению природы Памира положили русские ученые и путешественники: А.П.Федченко, В.Ф.Ошанин, В.И.Липский, Б.А.Федченко, Н.Л.Корженевский и многие другие. Однако широкое планомерное изучение этой своеобразной страны начато лишь в советское время. Десятки экспедиций и постоянные научные станции исследовали и изучали Памир. Эта работа продолжается и поныне.

И вот мы на Восточном Памире, и нам предстоит внести свою, пусть небольшую, долю в общий труд советских людей, стремящихся изучить природу всех уголков своей страны, чтобы знать законы ее развития, овладеть ими и использовать эти знания для улучшения условий жизни.

В помещении царила абсолютная тишина: все мы с глубоким вниманием, которое даже несколько смущало нашего лектора, слушали Костенко. После краткой паузы, он перешел к основной части беседы.

«У вас уже, очевидно, возник вопрос: о каком земледелии может итти речь в этой высокогорной пустыне?»

Этот вопрос действительно появился у нас, но мы не хотели перебивать Костенко.

«В самом деле, – продолжал он, – растения Восточного Памира могут служить примером хорошего приспособления к местным условиям. Особенно замечательны: терескен, почти единственный вид топлива памирского жителя, и пустынный ковыль, которые являются кормом кутасов, овец, архаров и кийков. Кстати, о терескене – это низкорослое растение, всего на 20-25 см поднимающееся над землей. Зато его корни густой сетью своих отростков расползаются в почве. Они в несколько раз длиннее, чем само растение.

Оказывается, что, несмотря на скудость памирской флоры и трудные условия, здесь можно выращивать культурные растения, которые будут давать урожай. Решению этой задачи посвящена часть работы нашей биостанции. На небольших опытных полях, которые вы уже видели, были испытаны самые разнообразные сорта сельскохозяйственных культур, собранные со всего земного шара. Но это не был простой посев для наблюдения: что растет и как растет. Нас, как представителей научного учреждения, занимал вопрос выявления закономерностей развития и путей приспособления растений к этим условиям», – подчеркнул Владимир.

«И это нам удалось. Несмотря на то, что проростки опытных растений переносили в мае отрицательные температуры ночью, все же большинство растений не вымерзло. Это можно объяснить так: днем здесь очень тепло, и поэтому идет энергичный процесс создания органического вещества в растении, главным образом сахара. Из прогретой почвы корни хорошо всасывают воду с минеральными веществами, и растение интенсивно усваивает углекислоту из воздуха. Процесс усвоения углекислоты носит название процесса фотосинтеза. С вашей помощью мы и хотим исследовать течение процесса фотосинтеза на больших высотах. Для этого, кроме многочисленной аппаратуры, надо бережно поднять наверх образцы злаковых растений. Но я отвлекаюсь. Что же происходит ночью? Когда температура редко страдает, растение дышит (и расходует органическое вещество) значительно медленнее, чем в обычных условиях. Так как дыхания почти нет, то, следовательно, освобождается и выделяется в окружающую среду очень мало энергии, и растение в ночные часы не производит работу преобразования сахара в крахмал. В клетках растений остается очень много накопленного за день сахара. В таких количествах сахар в культурных растениях еще не встречали. Например, в памирской соломе в 6-8 раз больше сахара, чем в обычной. Это настоящая «сахарная солома». Но интереснее всего то, что эти огромные количества сахара, накапливаемые в растениях, позволяют им переносить ночные морозы: сахар, растворенный в воде, резко снижает точку ее замерзания. Чем больше сахара в клетках, тем морозоустойчивее растение. Даже ботва памирского картофеля прекрасно переносит мороз в 8°.

Таким образом, в самом растении, под влиянием внешних условий, вырабатывается морозоустойчивость. Поэтому неудивительно, что на нашем опытном поле прижились сорта растений не только среднеазиатских республик, но также и жарких стран – Аравии, Палестины, Абиссинии.

Вы знаете, что жители арктических стран, которые не питаются свежей растительной пищей, страдают цынгой. Наличие витамина С необходимо для нормального течения жизненных процессов у человека и животных – его острый недостаток вызывает цынгу, которая ранее имела довольно широкое распространение и у жителей высокогорного Памира. Наблюдениями биостанции было установлено, что условия Памира также благоприятны в отношении накопления витамина С. В памирских овощах его оказалось в 2-2,5 раза больше, чем в овощах зон, близких по высоте к уровню моря.

Я заканчиваю, – сказал Владимир Костенко, – и если только мне удалось в этой короткой беседе показать вам, насколько важными являются работы биостанции в отношении растениеводческого освоения Памира, то цель беседы достигнута. Добавлю, что решение этого вопроса позволит развить здесь земледелие. Освоение на Памире культуры овощей закончит борьбу с старинным врагом высокогорного жителя – цингой».

ЛАБОРАТОРИЯ НА ВЫСОТЕ 6000 м

29 июля

Вчера только в 5 часов вечера мы смогли выехать с биостанции. Недалеко от шоссе по долине протекала река Ак-байтал, чистые воды которой отдавали легкой голубизной. Поверхность воды пенилась в местах, где она встречала препятствия.

Пятьдесят километров отделяют биостанцию от перевала Ак-байтал. Чем ближе к перевалу, тем чаще изгибы реки подходят вплотную к шоссе. Мы проехали лишь около 35 км, как нас настиг дождь. Темнело. Мотор нашей машины все время давал перебои, и эти 35 км мы проехали за 3 часа. Было видно, что в этот вечер до перевала мы не доберемся. Дождь все усиливался. Семен, еще на биостанции забравшийся в кабину машины, не показывался из нее. Но вот медленно ехавшая машина остановилась. Валентин Губский первый выпрыгнул из кузова машины, быстро выбежал вперед и потом медленно, шаг за шагом, на носках, крадучись, пошел вдоль дороги. Кто-то окликнул его. Он обернулся, сердито посмотрел на нас, погрозил кулаком и скрылся в густой пелене дождя, который становился уже проливным. Мы притихли.

«Наш охотник выслеживает зверя», – заключил Шигарин. Семен, провожая глазами Валентина, со спины которого стекали целые ручьи, произнес:

«Брр… вот уж действительно охота пуще неволи».

Мы начали располагаться на бивуак. Уже совсем стемнело, когда явился Валентин, промокший до нитки. Он, молча, намеренно возбуждая наше любопытство, медленно извлекал что-то из кармана. В палатке было тесно, и Валентин стоял на коленях. Нам казалось, что он возится бесконечно долго. Наконец, он извлек из кармана… крошечного зайца.

Валентин долго рассказывал историю о том, как он поймал зайца «голыми руками». Уже засыпая, я слышал сквозь шум дождя, барабанившего по скатам палатки, отдельные фразы… «Я только хотел схватить его, но «косой» как чувствовал это…»

Утро было мрачное. Под моросящим мелким дождем мы свертывали бивуак и снова грузили экспедиционный багаж. Машина с большим трудом шла на подъем. Через 5 км она остановилась окончательно. Больше нам рассчитывать на нее не приходилось. Под проливным дождем мы снова начали выгрузку и установку палаток. На этот раз все было мокрым, даже спальные мешки.

Иван Шигарин и Владимир Гарницкий устанавливали палатку. Промокшие насквозь, они работали под дождем. Владимир вдруг сказал:

«Неприятная это вещь – чувствовать, как за воротник по телу медленно стекают холодные струи воды».

«Мне кажется, еще неприятнее сознавать, что этот «союзный минимум осадков», о котором вчера нам рассказывал Костенко, весь сразу изливается на нашу голову!» – проворчал Иван.

Не успели мы как следует расположиться в палатках, как заметили на шоссе попутную машину. И снова нам пришлось сворачивать бивуак. Ничего не поделаешь, здесь не городская улица, где через каждую минуту пробегают автомашины. Пропустишь случай, можешь сидеть сутками.

…Чувствовалась близость перевала. Река текла в крутопадающем русле. Вода, как бешеная, металась в своем ложе. На последнем подъеме к перевалу дождь перешел в снег. Но когда мы миновали перевальную точку, дождь и снег остались позади. Нас встретили солнечные лучи. Отъехав от перевала не более 3 км, наша машина свернула с шоссе влево и въехала в небольшую долинку. Здесь мы выбрали покрытую галечником площадку, на которой и решили остановиться. Под ярким солнцем в течение получаса высушилось все наше мокрое снаряжение.

Базовый лагерь

Юго-западнее перевала Ак-байтал, в 3-4 км от него, поднимается на высоту около 6000 м большой снежно-скальный массив, представляющий стену, идущую с востока на запад. Восточная часть этого массива скрыта снегом и венчается волнистым снежным гребнем. К западу гребень свободен от снега, и его продолжение, все более понижающееся, выделяется своими темными скалами. В центре стены высится безыменная вершина. Она хорошо видна с тракта у перевала Ак-байтал, так как господствует над всеми окружающими вершинами. От ее пика отвесно вниз, в небольшой снежный цирк, опускается снежно-скальный обрыв, высотою около полукилометра. На север от вершины уходит небольшое ущелье, длиной около 2 км и около полукилометра шириной. По мере приближения к подножью вершины, т. е. к снежному цирку, оно сужается до 50-100 м. Ущелье выходит своим устьем прямо к тракту, и в этом месте его дно сплошь покрыто галькой, среди которой проложила себе русло речка, сбегающая со склонов вершины. Здесь-то мы и расположили свой лагерь, который и назвали Базовым.

Но вернемся к этой безыменной вершине, на гребне которой мы рассчитывали расположить свой высотный лагерь. Подходов к ней со стороны лагеря мы видели по меньшей мере два. В глубине ущелья, ниже снежного цирка, виднелся небольшой холм красно-бурого цвета; поднявшись на него, можно было выйти на контрфорс[16], который спускался от стены на север; по нему можно было подняться к снежному гребню, оставляя снежный цирк справа, и уже по гребню можно было, как мы предполагали, подняться на вершину с востока. Второй путь, также казавшийся отсюда доступным, шел правее того же красно-бурого холма в небольшое боковое ущелье, которое должно было привести на скальный гребень стены. С запада можно было подойти к вершине по гребню. Пока я и Блещунов изучали окружающие нас горы, лагерь начинал жить своей нормальной жизнью.

В четырех палатках разместились участники экспедиции; в одной была кухня и продовольственный склад. Здесь безраздельно хозяйничал Тагай. Последняя палатка была отведена под лабораторию. В ней Ашот Альбертович уже готовился начинать свои наблюдения над нами. Тагай занялся приготовлением обеда. Он собрал терескен, и вскоре сизый дымок костра взвился над лагерем. Валентин успел расставить несколько капканов у норок сурков и уверял, что завтра утром в них наверняка попадется зверек. А какой он забавный! Он неподвижно сидит у входа в свою нору на задних лапах и наблюдает за нами, близко подпускает к себе человека, но страх все же сильнее любопытства, и при дальнейшем продвижении он мгновенно исчезает в норе.

Панорама юго-восточной часта Музкольского хребта. На горизонте вершины: Х – Кунгур, XX – Музтаг-ат

Пять вершин, как будто созданных для траверса

Вечером мы собрались на совет. Перед нами стояла задача: разыскать подходящее место для организации высотного лагеря. Олег Заленский и Владимир Костенко должны были завтра привезти аппаратуру с биостанции. Не дожидаясь их приезда, мы решили утром, разделившись на две группы, выйти на разведку. Перед нами была поставлена нелегкая задача. Надо было на высоте около 6 000 м найти место, которое удовлетворяло бы трем условиям:

1) наличие удобной площадки для размещения всех наших палаток;

2) относительно нетрудные подходы, так как надо на площадку занести продукты и аппаратуру и

3) близость воды.

Последнее условие было необходимым для проведения научных наблюдений, для которых ежесуточно требовалось около 30 л воды.

Мы решили, что разведывательные группы поднимутся на гребень вершины, который виднелся в глубине долины. Одна группа должна была попытаться по контрфорсу достигнуть восточной части гребня, вторая – боковым ущельем выйти на гребень, западнее вершины. По первому пути выходила моя группа, в которой, кроме меня, были В. Губский, А. Хачатурян и X. Лернер. По второму пути отправлялись двое – А. Блещунов и В. Гарницкий. В лагере оставались Рыскин, Шигарин и Тагай. Возвращение с разведки было назначено на 31 июля к 10 часам утра.

30 июля

Я со своей группой вышел раньше, чем Блещунов. Через 50 минут, держась правого берега речки, мы подошли к подножью красного холма. Здесь речка, текущая между крупными камнями старой морены, бурлила, как в котле. Речку образовывали два потока. Один спускался слева от холма и отличался спокойным течением. Он сбегал сверху по камням, иногда теряясь между ними. Второй, более мощный поток брал начало в снежном цирке и обтекал холм справа. Крутой подъем по красной осыпи холма (по-видимому, состоящей из обломков красноцветного песчаника) привел нас на его вершину. Отсюда начинался путь по контрфорсу. Сначала мы шли по некрутому, слабо выраженному гребню с мягкими очертаниями; здесь итти было даже приятно: под ногами были мелкие камни. Прошло полчаса, подъем становился все круче, мелкая осыпь кончилась, мы шли по камням средней величины, которые лежали непрочно и были плохой опорой. Для того, чтобы облегчить путь, я перешел на снежный склон, который вплотную примыкал к гребню справа. Этот склон спускался к снежному цирку.

Ашот Альбертович начал немного отставать. Мы сбавили темп подъема. Чем выше мы поднимались над цирком, тем круче становился снежный склон. Вскоре пришлось снова перейти на скалы. Но что это были за скалы! Верхние слои породы были очень разрушены, и отдельные глыбы едва держались на своих местах. Справа обойти их было невозможно – они отвесно поднимались над снегом. Пришлось пробираться слева от скалистого гребня по небольшому кулуару[17], усеянному глыбами камней, которые скользили под ногами. Кулуар привел нас на хорошую скальную площадку, где мы устроили отдых. Если бы на гребне, куда мы стремились, можно было найти подходящее место для высотного лагеря, то эта скальная площадка явилась бы хорошим промежуточным складом для забрасываемого снаряжения и приборов.

Выше площадки мы еще некоторое время продвигались по разрушенным скалам, затем контрфорс принял вид резко выраженного и круто поднимающегося вверх снежного гребня. Несмотря на то, что высота уже была большая, итти по снегу все же было легче, чем па скалам. Двигались мы медленно. Я шел первым и выбивал в снегу ступени. Снежный гребень как-то незаметно кончился, и мы вышли на своеобразный снежный купол. Когда мы подходили к его вершине, я остановился. Что было за этим куполом на южной стороне, пологий спуск, или он обрывался снежным карнизом вниз? Из предосторожности мы свернули вправо и начали пересекать снежный склон, в направлении прямо на гребень. Склон был крутым и уходил вниз на север к снежному цирку. На севере блестели снежные вершины Музкольского хребта. Скоро мы увидели южную сторону снежного купола и не пожалели о своем решении обойти его справа. Она представляла из себя громадный снежный карниз, нависший над скалами. Движение наше еще более замедлилось. Но до цели было уже близко: мы подошли к острому краю снежного склона. Подойти к самому краю его было опасно, поэтому мы начали прорубать в снегу траншею, через которую и вышли к концу снежного поля.

Вид на Музкольский хребет

Здесь оказалась ровная ледяная площадка между снегом и скалами гребня. Она имеет вид вытянутого треугольника, в основании которого – хорошая, свободная ото льда каменистая поверхность, удобная для установки палаток. Правда, потребуется еще потрудиться для того, чтобы сделать место вполне приемлемым для этой цели. Острый угол площадки был покрыт льдом. Я попытался прорубить его, но мне это удалось лишь с трудом. После ^скольких ударов начались сильное сердцебиение и одышка. В висках стучало. Только теперь я в полной мере чувствовал высоту, на которую мы забрались: она была близка к 6000 м.

Как матрос каравеллы Колумба закричал: – «Земля!», так и мы в порыве радости не своим голосом воскликну-

«Вода!» Подо льдом оказалась вода – вода в неограниченном количестве. Это обстоятельство дало возможность остановиться на найденной нами площадке – она, без сомнения, подходящее место для высотного лагеря.

Но что было по южную сторону гребня, который возвышался над нами теперь не более чем на 10 метров? Преодолев эти последние метры, мы были вознаграждены за труды прекрасной панорамой Музкольского хребта, одного из мало изученных хребтов Памира. Мы находились на гребне одного из северных отрогов этого хребта.

Я достал из кармана свою записную книжку и еще раз прочитал выписку из статьи одного из исследователей Музкола А.В.Хабакова: «Его (Музкольского хребта. – В.Я.) центральная часть состоит из обширных и труднодоступных горных массивов на водоразделах между Пшартами и Ак-байталом. Эта центральная часть Музкольского хребта представляет, как это уже было отмечено в литературе, область совершенно неисследованную географически и неверно изображаемую на карте. Музкольский хребет тянется широкой полосой вдоль скалистых массивов и отдельных пиков, закрытых обширными полями фирна. Эта полоса образует водораздельный промежуток по меньшей мере в 7-9 км, между истоками правых ветвей бассейна верхнего Ак-байтала и северных притоков обоих Пшартов. Направление центральной части Музкольского хребта почти широтно до меридиана перевала Белеуты, затем вследствие поворота долины Ак-байтала с многочисленными правобережными ущельями на юго-восток и юг – изгибается к юго-востоку. Эта узкая и пониженная ветвь Музкола заканчивается перед долиной нижнего течения Ак-байтала. Горные группы и гребни, расположенные за Ак-байталом на восток, не связаны непосредственно с Музкольским хребтом и как по структурным, так и по орографическим условиям должны получить отдельные местные названия…»[18].

…Было около часа дня, и мы еще располагали запасом времени. Это позволяло нам предпринять попытку восхождения на безыменный пик. Мы еще в Базовом лагере предвидели такую возможность и договорились о ней с Блещуновым. К вершине мы пошли вдвоем с В. Губским, Ашот Альбертович оставался на площадке вместе с Ханой Лернер. Они должны были дожидаться нашего возвращения. По лицу Ханы я догадался, что она недовольна моим решением: ей, естественно, хотелось итти вместе с нами, но Ашота Альбертовича одного оставить было нельзя.

Итак, вдвоем с Валентином, связавшись веревкой, вышли на восхождение. Я так же, как и мой партнер, впервые шел на вершину в качестве первовосходителя. Там, где ледяной треугольник площадки примыкает к гребню, мы поднялись на него по фирну. Теперь нам предстояла «скальная работа». Небольшой отрезок пути можно было итти без помощи рук, но дальше гребень был разорван широкой щелью-провалом. Я спустился в нее крайне осторожно и, когда вышел из-под места возможного падения камней, дал знак спускаться Валентину. Каждый непрочно лежащий камень он с величайшей осторожностью убирал из-под ног. Когда мы выбрались из этого провала, то попали на очень острый гребень. Сидя на нем верхом, еще кое-как можно было продвигаться. Справа, с северной стороны, пятисотметровым обрывом спускалась к снежному цирку скалистая стена, кое-где покрытая снегом. Но с южной стороны картина была еще более мрачной: скальная стена спадала отвесом на 300 м; на ней нигде не держался снег. У подножия стены начиналась каменная осыпь. Таким образом, гребень, словно лезвие ножа, разделял две пропасти. Вершина была уже близко, но путь к ней преграждали два жандарма[19]. Первый из них можно было обойти только с севера, что мы и сделали. С востока и юга он недоступен. С севера, прямо над пропастью, виднелось несколько скальных площадок-ступеней, напоминающих черепицу. Такое строение сильно затрудняет движение, и только еле заметные выступы породы на площадках могли служить нам точками опоры. Второй жандарм мы взяли прямо в лоб, и когда поднялись на предполагаемую вершину, она оказалась лишь большой очередной ступенью гребня; впереди перед нами была более высокая точка. Поднявшись на нее, мы увидели, что и это не вершина, дальше поднимались скалы еще выше тех, на которых мы стояли. Так повторялось еще несколько раз. И несколько раз мы напрягали внимание и энергию для того, чтобы преодолеть «последние» метры. Молча, как заведенные механизмы, через равные и короткие промежутки времени, мы останавливались для отдыха. Кроме легкой головной боли, я ощущал новое для меня состояние – расслабление мышц. Конечно, для одного дня это было очень значительным скачком по высоте: больше тысячи метров.

Последний подъём, и дальше на западе гребень уже идет на понижение. Мы на вершине пика! Соорудили тур, в который спрятали записку о восхождении. Как первовосходители, мы решили назвать пик (ориентировочно – 6100 м) именем Михаила Тимофеевича Погребецкого – заслуженного мастера альпинизма.

К 5 часам вечера мы вчетвером спустились к Базовому лагерю. Для первого дня это восхождение оказалось большой нагрузкой, и поэтому, как только мы поели, все уснули крепким сном.

31 июля

Уже приближался срок возвращения Блещунова и Гарницкого, а их все не было. Выходя на разведку, мы предполагали избежать ночевок во время этих маршрутов. Почему же они устроили холодный бивуак[20]? Я знал, что Блещунов иногда непрочь испытать «острые ощущения» походной жизни, создавая для этого предпосылки даже искусственно. Но сейчас я начал серьезно волноваться – контрольный срок истекал.

Но вот в глубине долины показались два человека. Мы сразу узнали наших товарищей. Даже издали видно было, что они торопились. Когда Блещунов и Гарницкий подошли к лагерю, по их лицам можно было догадаться о проведенной без сна ночи.

Вот что они рассказали о своей разведке. Вступив в боковое 'ущелье вправо от красного холма, они преодолели сначала небольшую осыпь, а затем поднялись по крутому склону к скалам на гребне. Выйдя на гребень, они повернули на восток. Но гребень, весь изборожденный скалами, встретил их негостеприимно. Они почти весь день преодолевали жандармы и не нашли не только площадки для лагеря, но и места, достаточного для установки одной палатки. Уже в конце дня они вынуждены были отступить перед сорокаметровой скальной стеной. За этим выступом гребня, уже невдалеке, виднелся пик, которому наши товарищи присвоили имя М.Т.Погребецкого.

Пик Погребецкого

Успеть спуститься к лагерю до наступления темноты уже было нельзя, и поэтому наши товарищи оказались вынужденными ночевать на гребне на высоте около 6000 м. На небольшой наклонной осыпи Блещунов и Гарницкий едва разместились лежа. Ночь была не из приятных: спальных мешков у них с собой не было, и хотя они и накрылись штурмовой палаткой, но все же сильно промерзли. Еще более неудобным было то, что при малейшем движении оба они съезжали по осыпи.

На рассвете, усталые и невыспавшиеся, наши товарищи отправились в обратный путь к Базовому лагерю.