Оказалось, что чернокожий и вавилонянка ушли, не дождавшись меня; однако вскоре я их увидел. Они были поглощены беседой и шли по улице рука об руку. Я махнул им рукой и поспешил следом, но вскоре понял, что чернокожий вовсе не жаждет моего общества. Пришлось держаться от них подальше. Через некоторое время они свернули с одной узкой и грязной улочки на другую, еще более узкую и грязную. Я, помнится, тоже свернул, чтобы не отставать от них.
      И тут мне показалось, что на город обрушилась какая-то гигантская волна и закрутила меня и многих других людей в бешеном водовороте. Я не мог дышать в этих мутных водах, да и потом, будучи выброшенным на узкую полоску песка, тоже никак не мог отдышаться. Оказалось, в этом нет никакой необходимости. Я встал и почувствовал, что тело мое весит не более тела ребенка. Изумленно оглядевшись, я понял, что нахожусь в пещере невероятных размеров.
      Ее свод терялся в тени надо мной так высоко, словно его достигали только пики самых высоких гор. Кое-где сквозь него просвечивало серебром ночное небо - так порой солнце пронзает своими пальцами-лучами клочья облаков в грозовом небе; но от этого со всех сторон окружавший меня мрак лишь усилился.
      Эта пещера была поистине громадна. В ней помещались безлюдные равнины, пустынные холмы и угрюмые болота; она простиралась на много стадий во всех направлениях, теряясь во тьме. За все то время, что я провел здесь, я ни разу не заметил ни птички, ни летучей мыши, ни вообще какого-либо иного зверя, хотя раз или два видел их влажные следы, слабо различимые на мягкой глине. Но какие-то следы все же попадались. Потом я увидел вдали людей согбенных, нагих и одиноких.
      Некоторых я окликал. Но, поскольку мне никто не отвечал, я устремился вдогонку за тем, что был ближе всех, - то был старый человек, чья неровная шаркающая походка давала понять, что я догоню его очень быстро.
      - Кто ты, уважаемый старец? - спросил я его, чувствуя, что будет лучше, если я стану вести себя дружелюбно и только потом перейду к вопросу о том, где находится эта пещера и как мне из нее выбраться.
      - Я - это я, - проворчал он, - точно так же, как ты - это ты. Ступай себе. Оставь меня в покое.
      - Но как твое имя? - не сдавался я.
      Он покачал головой и шаркающей походкой двинулся прочь, явно не желая встречаться со мной взглядом.
      - Я... - И тут я обнаружил, что не могу закончить свою мысль. Я лихорадочно пытался сообразить, что сказать. - Меня зовут Латро, выговорил я наконец. - Есть такая статуя - лев с лицом мужчины, - которая знает, как мое имя.
      Он впервые глянул на меня:
      - Дай мне руку. - Он сжал ее в своих ладонях, которые были холодны как лед. - Ты еще не совсем ушел, - сообщил он мне.
      Я тут же сказал, что немедленно уйду, если его так раздражает мое присутствие.
      - Нет, останься. Когда я был жив, меня звали Гортий. Так мы здесь говорим, хотя на самом деле жив-то был не совсем я. Та часть меня, которая была жива, теперь умерла, а то, что ты видишь, всего лишь та часть, которая никогда не жила, а стало быть, и умереть не может.
      Я попытался отнять у него свою руку; его леденящее прикосновение начинало причинять мне боль.
      - Девочка звала меня своим господином, - сказал я, - а однорукий звал меня Латро, как я уже тебе сказал.
      - Я пойду с тобой. - Он взял меня за плечо.
      На некотором расстоянии от нас какой-то человек сражался с каменной глыбой величиной почти с него самого. Я видел, как он присел на корточки, подсунул под камень пальцы и приподнял его, но глыба сорвалась и снова оказалась на прежнем месте. Я не нашел ничего умнее, как спросить у Гортия, кто этот человек и что он пытается сделать.
      - Он царь, - пояснил старик. - Видишь над ним этот холм? - Я кивнул. Сизиф должен вкатить камень на вершину холма и оставить его там. Если камень останется на своем месте. Сизиф будет избавлен от этих мучений.
      Я смотрел, как Сизиф поплевал на ладони, вытер их о бедра и снова стал поднимать камень.
      - А кто его избавит от мучений? - спросил я.
      - Тот бог, который вынес ему этот приговор (*65).
      Я повел старика к несчастному, что оказалось нелегко и очень утомительно, потому что пол пещеры был весь покрыт широкими и плохо заметными трещинами, в которые легко было провалиться. Далеко на дне трещин бежали ручейки и виднелись мокрые, скользкие камни.
      Когда наконец мы добрались до без устали трудившегося царя, мне показалось, что за это время он сдвинул свой камень едва ли шага на три. Он, как и старик, сжимавший своими ледяными пальцами мое плечо, был совершенно нагим, однако весь измазан красноватой глиной; его хитрое лицо было покрыто каплями пота и казалось совершенно измученным.
      - Тебе позволено принимать чью-либо помощь?
      Он нетерпеливо покачал головой и снова нагнулся, пытаясь поднять камень.
      - А что ты хочешь за свою помощь? - спросил он.
      - Ничего, - ответил я, - просто вдвоем мы, возможно, могли бы справиться с этой работой.
      Говоря это, я уже приналег на камень. Вдвоем мы покатили его к вершине, хотя он крутился под нашими руками, словно центр тяжести сам собой все время смещался у него внутри. Хитон мой был уже совершенно мокрый и грязный, да к тому же еще и порвался, когда я особенно сильно приналег на камень; я сорвал с себя одежду и отбросил в сторону. И в этот миг камень, который мы дотащили уже до середины склона, вывернулся из-под рук царя.
      Я, извернувшись, перехватил его - понятия не имею, как мне это удалось, - и с досады умудрился даже поднять его над землей. Тут в теле моем что-то хрустнуло, мне показалось, что вот-вот кости мои переломятся, но я камень не выпустил, а, спотыкаясь, побрел с этой тяжкой ношей на вершину холма и швырнул глыбу на землю - в мягкую илистую почву на берегу ручья.
      Несколько мгновений камень подскакивал и шевелился, словно яйцо, из которого должен проклюнуться цыпленок, а потом раскололся с оглушительным взрывом и вспышкой белого света. Я покатился вниз.
      Лежа на боку в грязи, я увидел лица чернокожего и той вавилонянки - как бы внутри камня, - и лица эти корчились среди языков пламени. Чернокожий что-то кричал, чего я понять не мог, и протягивал ко мне руки. Я помог тому царю подняться, и мы вместе стали пробираться по узкой зловонной улочке, которую я еще смутно помнил.
      У вавилонянки возникла тысяча разных вопросов, но ни один я как следует не понял, настолько был ошеломлен случившимся. Да и говорила она с ужасным акцентом. Они с чернокожим держали в руках ярко горевшие факелы. Я взял ее факел и сунул в ту дыру, из которой выбрались мы с царем.
      На мгновение мне показалось, что я вижу почерневшую от времени каменную кладку, кости, позеленевший от старости меч и доспехи, почти истлевшие, с бронзовыми пластинами, покрытыми ярью-медянкой. Но земля с нашей улочки уже начинала осыпаться в эту дыру. Я чувствовал, как она оседает у меня под ногами, и поспешно отступил от края. По стене над дырой прошла трещина. Вавилонянка вскрикнула, и царь с чернокожим оттащили меня прочь. С ревом, похожим на грохот бури, стена рухнула. Мы бросились бежать, кашляя и протирая глаза, запорошенные поднятой пылью.
      Чернокожий и вавилонянка - ее зовут Биттусилма - пришли и сообщили мне, что поженились. Когда я удивленно поднял брови, она объяснила мне, что отправляется с чернокожим, который хочет вернуться домой, в Нису [Нубию]. Возможно, они расстанутся, когда доберутся до Вавилона или до тех краев.
      Тут заговорил чернокожий, и она перевела:
      - Он думал, что главный начальник вашего отряда не позволит мне идти с вами, но теперь он вряд ли нам откажет. Он говорит, что ты его друг. Ты должен настоять на том, чтобы нам обоим разрешили пойти с вами вместе.
      Я пообещал сделать все, что в моих силах.
      - Я была замужем за одним капитаном, - сказала она. - Его убили здесь в прошлом году - я тогда не смогла уехать. Семь Львов хочет, чтобы я сказала тебе, что теперь я его третья жена.
      Чернокожий гордо поднял три пальца.
      Я спросил ее о той яме. Она сказала, что они с чернокожим сперва долго занимались любовью - потому-то они и решили пожениться, - полагая, что я жду их снаружи. Увидев, что я ушел, они стали искать меня с факелами. Я спросил, что же все-таки случилось со мной, желая услышать, как она объяснит то, что видела. Она сказала, что, когда тот царь и я вошли в переулок, крыша склепа, "скорее всего, давно позабытого", просто треснула и провалилась.
      Надо сказать, что мы с тем царем Сизифом о многом говорили, когда шли к его дворцу. Именно он, по его словам, построил первую башню на здешнем холме, основав, таким образом, город Коринф, который, правда, раньше называли Эфирой. Он подробно описал мне этот древний город.
      А потом спросил, знаю ли я что-нибудь об Азопе, Речном боге; и я, не желая казаться невежественным, сказал, что знаю. Этот Речной бог, сказал Сизиф, раньше был его другом. Он, конечно, не такой великий бог, как те Двенадцать, что живут на горе [на Олимпе], но все-таки бог. А сам он, Сизиф, - по крайней мере, по его словам, - сын повелителя бурь и нимфы, одной из дочерей Азопа. Таким образом, они с Азопом родственники.
      Когда дочь Речного бога Эгина была украдена, Сизиф все видел и сказал богу, куда увезли похищенную девушку, а взамен попросил создать родник внутри построенной им оборонительной башни, чтобы в случае длительной осады ни он, ни его войско никогда не испытывали жажды - за это, собственно, он и был так наказан. Он сказал мне, что всегда надеялся, что Речной бог вспомнит о нем и как-нибудь поможет. Он считает, что это я был тем помощником, которого послал ему Речной бог. Он спросил, какое мне было обещано вознаграждение; пришлось сказать ему, что если меня кто и послал бог или кто-то еще, - то я об этом понятия не имею.
      - Я был довольно жадным, когда жил среди людей, - печально сказал Сизиф, - и каждый, кому нужна была моя помощь, должен был за нее заплатить. Ты сам видел, какие богатства я собрал таким способом.
      Биттусилма случайно услышала его последние слова и оглянулась. Царь улыбнулся ей, а мне шепнул:
      - Я-то свою родню знаю. Если эта женщина вас проведет, я попрошу своих предков наказать ее. Они ничего за это не возьмут, а она будет страдать, и страдать жестоко. - Не знаю уж, кого он имел в виду.
      И тут мы подошли к его дворцу и обнаружили, что там собрались воины из Речной страны.
      32. НА ПРИВАЛЕ
      Мы устроили привал у озера. Хотя из города мы вышли не так уж рано, но упорно шли все утро - чернокожий даже выдохся и немного проехал на возке и завтракали значительно позже обычного. После этого мы прошли совсем немного, и Фемистокл выбрал это место для привала; здесь от воды дует прохладный ветерок. По дороге Ио все время вспоминала каких-то призраков, которые, кажется, встревожили и всех остальных. Я уже прочитал о походе в театр и о том, как я помог царю Сизифу, но, может быть, я что-то упустил, так что нужно непременно поговорить с Пасикратом или Симонидом. Когда мы сели ужинать, я постарался сесть между ними. Если бы Симонид или Фемистокл велели мне занять менее почетное место, я бы, конечно, пересел; а вот если бы Пасикрат попробовал приказать мне что-либо подобное, возникла бы ссора. Но никто ничего не сказал.
      - Вот озеро, - заметил Симонид, - на котором Геракл убил так много чудовищных птиц (*66).
      Это замечание заинтересовало чернокожего, который спросил (вопрос перевела его жена), те ли это птицы, что пролетают над его страной, когда воюют против маленьких людей далекого юга.
      Не успел Симонид ответить, как Пасикрат, задрав нос, объявил, что Геракл - его дальний предок по материнской линии, поскольку он происходит из знаменитой семьи спартанских царей Агисов.
      - Я в любой момент могу тебе всех своих предков назвать, - сказал он жене чернокожего. - Спроси своего мужа, видел ли он этих птиц собственными глазами.
      Чернокожий утвердительно кивнул и стал что-то говорить жене, которая нам переводила:
      - Он видел, как они летели, а однажды - как они убивали детей.
      При этих словах все, кроме Пасикрата и чернокожего, громко рассмеялись. По-моему, Пасикрат ужасно рассердился, а чернокожий сказал очень серьезно (жена переводила):
      - Да, они довольно часто нападают на наших детей. Может быть, потому что считают малышей пигмеями с юга? Из-за этих птиц каждый мальчик в моей стране всегда носит при себе маленькое копье. Длинные клювы этих птиц тоже очень похожи на копья, и шеи у них очень длинные. И головы они выбрасывают вперед, как змеи, ну а поскольку они нападают с воздуха, то враги они очень опасные, хотя на взрослых воинов они чаще всего нападать не решаются. Обычно они летят очень высоко - стрелой не достанешь. И если этот человек по имени Геракл убил много этих тварей, то он наш лучший друг.
      Потом, по-моему, всем захотелось сменить тему разговора, и я спросил Пасикрата, не беспокоили ли призраки и его тоже.
      Он кивнул:
      - Меня разбудили чьи-то вопли - по-моему, кричала одна из дочерей Адеманта. Я вскочил и столкнулся с высоким человеком, державшим в руках копье с зазубренным наконечником и большой щит. Я, помнится, подумал, что щит у него в точности как те, что на стене: с такой же горизонтальной полосой. Этот человек бросился на меня... - Пасикрат вдруг умолк, глядя на свою культю. По-моему, он побледнел. Наконец он заговорил снова, но как-то неуверенно: - Видимо, дело тут не только в привидениях... Или же я просто не умею рассказывать. Так вот, высокий человек бросился на меня, потом его копье и щит упали на пол, а когда я наконец зажег лампу, то увидел, что они действительно те самые, что висели на стене в моей комнате. Я никому не стал бы рассказывать об этом в Спарте - меня бы просто засмеяли. Мы ведь смеялись только что над историей об истреблении Гераклом стимфалийских птиц, а ведь история эта не раз вдохновляла поэтов и художников. Однако в ночном происшествии, возможно, куда больше смысла, чем кажется, - как и в истории про птиц.
      С противоположного конца стола донесся голосок Ио:
      - Но кричала действительно одна из дочерей Адеманта - Каллия! И Полос тоже их видел. Вот только я не пойму, почему они все сразу исчезли.
      Жена чернокожего сказала:
      - Их увел тот человек, что вылез вместе с твоим хозяином из разрушенной гробницы. Он, наверное, был маг. Когда твой хозяин попросил его изгнать этих тварей, он призвал их к себе и увел с собой.
      Пасикрат спросил, видела ли она все это собственными глазами.
      Она покачала головой:
      - Но как только он заговорил, в доме стало тихо.
      - Однажды мы проходили мимо небольшого селения близ Афин, - сказала Ио, - и там был один дом, где призраки просто не переводились, появляясь без конца. Ты не помнишь ваш поединок с Басием, господин" мой? А ведь это произошло именно в тот день. Нам обо всем хозяин гостиницы рассказал.
      - Адеманту показалось, - прервал ее Фемистокл, - что это мы привели призраков, хотя он слишком вежлив, чтобы сказать об этом прямо. А что это за маг, Латро? Он что, действительно из Персии?
      Этого человека я не помнил, но помнил то, что прочитал о нем в своем дневнике, и сказал, что считал его эллином.
      - Да, это, пожалуй, больше похоже на правду. Так как ты с ним встретился?
      Я объяснил, что он пытался сдвинуть с места камень, а я ему помог.
      - Когда работа была сделана, мы оба ужасно перепачкались, - сказал я, и я предложил ему вымыться в том доме, где мы вчера ночевали. Мне и в голову не пришло, что это может вызвать чье-то неудовольствие. Значит, Адемант был против?
      Фемистокл кивнул.
      - Латро все еще с трудом помнит события минувшего дня, - сказал ему Симонид, - хотя память его понемногу улучшается. Вчера по всему Коринфу чувствовались подземные толчки. Правда, сам я их не заметил.
      - Ах, вот почему возникла та дыра, в которую провалились мой хозяин и тот маг! - воскликнула Ио. - Ведь правда, Биттусилма? - И, повернувшись к Фемистоклу, она пояснила: - Биттусилма сама это видела.
      Жена чернокожего сказала:
      - Там была старинная гробница. Жители этого дурацкого города позабыли об этом и построили на месте гробницы дом.
      Симонид печально покачал головой:
      - Огромный камень скатился прямо в священный ручей на вершине холма в Верхнем городе и раскололся. Совершенно ясно: это знамение.
      - Жаль, что с нами нет Эгесистрата, - вздохнула Ио.
      Пасикрат метнул в ее сторону злобный взгляд и сказал:
      - Ну так растолкуй нам это знамение, софист.
      Фемистокл откашлялся и сказал:
      - Симонид уже любезно растолковал его для меня. И мы решили, что лучше пока об этом не говорить.
      - В таком случае, - сказал Пасикрат, - я желаю представить тебе и свое толкование, благородный Фемистокл. Коринф - связующее звено в стране эллинов. Священный источник на холме - это сердце Коринфа. То, что его завалило каменной глыбой, означает, что Коринф будет разрушен! А то, что глыба раскололась и источник вновь получил возможность изливать свои воды, означает, что сама Эллада тоже будет расколота на две части. Когда это произойдет, Коринф расцветет по-прежнему.
      Я не все понял из его слов, но видел, что Симониду и Фемистоклу, похоже, стало не по себе. Так что я спросил Пасикрата, кто именно, по его мнению, уничтожит Коринф.
      - Разумеется, не Спарта! Коринф - наш основной союзник! Если бы я думал, что твоя маленькая рабыня хоть что-нибудь знает о политических намерениях своего родного города, я бы спросил ее, не собираются ли Фивы разрушить Коринф. Но я вынужден признать, что вряд ли она что-то знает. Фивы расположены далеко от побережья, как и Спарта. И у богатых Фив вряд ли есть основания нападать на столь далекий от них морской порт.
      - А может, Сотрясающий землю послал в Коринф это знамение? - спросила Ио у Симонида. Он пожал плечами:
      - С позиций разума я бы объяснил все сменой направления подземных потоков. Ну и конечно любой бог может воспользоваться землетрясением, чтобы послать людям предупреждение - прежде всего, разумеется, Сотрясающий землю. Как и любой из хтонических богов.
      Ио кивнула, словно в подтверждение собственных мыслей.
      - А что ты скажешь о тех призраках? - спросила она.
      - Давно установлено, - отвечал Симонид, - что из потревоженных гробниц часто появляются призраки; а в прошлую ночь гробниц было повреждено немало. - Он указал на жену чернокожего. - Вот и от нее мы об этом слышали.
      - Когда я вел отряд, посланный моим родным городом для осады Сеста, заговорил снова Пасикрат, - то слышал, что варвары осквернили множество гробниц, забрав оттуда не только дары богам, но и то, что было положено в могилы покойникам. Я не слышал, чтобы хоть кто-то из них был за это наказан.
      - А как насчет падения Сеста? - сухо спросил Фемистокл.
      - Ну, если угодно... - сдался Пасикрат. - Да, конечно, это была могучая твердыня, а пала она очень быстро. Мне говорили, что мы не успели еще погрузиться на корабль, который отвез нас домой, как пришло сообщение, что город пал.
      - Что значит "тебе говорили"? - спросила Ио. Я видел, что хоть она и боится Пасикрата, но говорит смело. - Ты же сам там был! И я была, и я тебя отлично помню.
      - Я был болен, - сказал он ей. - Моя рана вызвала лихорадку.
      - Так, значит, это не ты отдал приказ спартанцам отправляться домой? спросил Фемистокл. - А может, ты?
      Пасикрат помотал головой.
      - Ты ведь больше уже не можешь держать щит, верно? - спросил у него Полос.
      Пасикрат сладко улыбнулся ему, словно ему нестерпимо хотелось погладить мальчика по голове.
      - Пока что могу - щит у меня особый, мне его сделал один из наших искуснейших оружейников и приспособил к нему ремни на застежках. Я покажу его тебе, когда мы доберемся до Спарты.
      По-моему, больше ничего интересного за ужином не говорилось. После трапезы Ио сказала, что хочет прогуляться по берегу озера, и попросила меня пойти с нею. Берег там местами топкий, заросший тростником, хотя видно, где этот тростник сажали специально - для крыш. Еще там ужасно много лягушек. Я спросил Ио, не боится ли она тех страшных птиц.
      - Нет, господин мой, - отвечала она. - Ну, может, немного. - Она взяла с собой свой меч.
      - Их здесь нет, - сказал я ей, - иначе здесь не было бы столько лягушек. Водяные птицы с длинными острыми клювами всегда любили лягушек.
      Ио кивнула и села на упавшее дерево.
      - У тебя ноги не болят, господин мой? Мы сегодня много прошли, а ты даже ни разу не сел на повозку.
      Я признался, что ноги у меня действительно болят, но если она хочет пройти еще, то я, конечно же, пойду с нею.
      - По правде говоря, мне совсем не хочется никуда идти, господин мой. Я всего лишь хотела увести тебя подальше, чтобы другие не подслушали. Я знаю, ты все еще помнишь, как Пасикрат рассказывал о призраке, явившемся в его комнату, и вдруг умолк. Как ты думаешь, почему он умолк?
      Я немного подумал и ответил:
      - Наверное, испугался. Большая часть людей боится привидений, по-моему. Но многим стыдно в этом признаться. Возможно, Пасикрату тоже стало стыдно.
      Ио выплюнула изо рта прядку волос, которую задумчиво покусывала.
      - Я так не думаю, - сказала она. - Я хочу сказать, что он, возможно, запросто солгал бы. Вряд ли страх перед привидением заставил его умолкнуть. Если бы он хотел сказать об этом, то сказал бы сразу, еще когда рассказывал, как услышал вопли Каллии или увидел призрака. - Ио соскользнула с дерева и подобрала длинную палку. - Смотри, вот я, например, то привидение. У меня есть копье и большой щит, и я намерена тебя убить.
      Я перехватил палку, которая тут же сломалась.
      - Правильно, - сказала Ио. - Ты бы попытался перехватить копье. - Она отшвырнула сломанную палку и снова уселась на прежнее место. - Я думаю, что Пасикрат поступил именно так. Он, скорее всего, его и перехватил - он ведь очень ловок.
      - Одной правой рукой? Но это же очень трудно, Ио! Да и призрак к тому же прикрывался щитом.
      Она покачала головой.
      - Нет, обеими руками, господин мой! По-моему, как раз об этом он чуть не проговорился. Он еще так странно посмотрел на свою культю, помнишь?
      - Ты хочешь сказать, что он лгал? И вообще никакого призрака не видел?
      - Нет, господин мой. Я хочу сказать, что когда он бился с ним, у него левая рука была! - Больше она ничего не прибавила и уставилась на отражение багровых закатных облаков в водах озера.
      - Рука-фантом? Потому что соперником его был призрак?
      - Ты помнишь Эгесистрата, господин мой? Ты сегодня читал о нем в своем дневнике?
      Я признался, что нет.
      - Он очень хороший прорицатель. Он очень много знает о призраках и богах; помнишь, когда мы с ним еще только познакомились, он говорил, что те люди, которых ты убил своим мечом, вполне возможно, могут вернуться. Это ведь ты отрубил Пасикрату руку, господин мой. Своим мечом.
      Сейчас уже очень поздно, но я не думаю, что Полос спит. Я тоже не мог уснуть, так что зажег эту лампу. Далеко, на склоне горы, кто-то играет на свирели. Когда я ложусь и закрываю глаза, мне видятся танцующие фигуры с той красной вазы из дворца моей памяти - один из танцоров тоже играет на свирели... По-моему, лучше я спать пока не буду и еще кое-что запишу.
      Этот Пасикрат уже поджидал нас с Ио, когда мы вернулись, и сказал, что у него есть в городе дела, а потом попросил меня разрешить ему взять с собой Полоса в качестве помощника. Ио сердито замотала головой, но я, взглянув на культю Пасикрата, позволил ему взять мальчика. Когда Полос вечером вернулся, он весь дрожал и разговаривать с нами не захотел.
      Я пошел в комнату Пасикрата объясняться, но тот поклялся, что Полоса не бил. Было заметно, что Пасикрат сильно ненавидит меня и очень боится. И, похоже, себя он тоже ненавидит за это. Я даже пожалел его, хотя, возможно, этого как раз делать не стоило. Я спросил, в Спарту ли мы идем и родной ли это его город (хотя я был в этом уверен, потому что он обещал Полосу показать там свой особенный щит), и он подтвердил, что все действительно так. Тогда я сказал, что убью его даже посреди спартанской агоры, если он еще хоть раз сделает с Полосом что-нибудь дурное. И он снова поклялся, что ничего дурного ему не сделал.
      Мы разбудили Фемистокла; он сказал, что я не должен угрожать Пасикрату (что я и без него уже понял), и отослал меня спать. Эту комнату мы делим с Полосом, Ио, чернокожим и его женой.
      Луна стоит высоко в небе. Я перечитал многое в своем дневнике - об Эгесистрате и много раз - о Фаретре. Глаза у меня болят и слезятся от усталости.
      33. КЕНТАВР
      Козлоногий человек назвал его кентавром. Теперь я его боюсь, хотя он всего лишь ребенок, даже младше Ио. Козлоногий отвел Ио в сторонку и спросил об этом кентавре. Она сказала, что он мой раб. А я просто рот открыл от изумления.
      - Ты же все забываешь, господин мой, - отмахнулась Ио. - Но о своей забывчивости все-таки обычно помнишь.
      Я понял, что не могу вспомнить даже, как мы здесь оказались.
      - Ну, ты участвовал в большом сражении... Ты был ранен... - Она моей рукой провела по шраму у меня на голове. - До того, как оказаться здесь, мы побывали в Афинах и в Коринфе, а еще раньше - во Фракии; там-то тебе и достался Полос. А меня ты получил прошлым летом, в Фивах.
      Я пообещал ей, что освобожу их обоих и позволю вернуться к родным, но она сказала, что родителей своих не помнит, а родители Полоса слишком далеко отсюда.
      Тогда я позвал Полоса и сказал ему, что, насколько я понимаю, он несчастлив, ибо раб счастливым быть не может. И я как его невольный хозяин весьма об этом сожалею и сразу же освобожу его, стоит ему только пожелать.
      Он не сводил с меня глаз. Глаза у него большие и темные, как у Ио. Вскоре эти прекрасные глаза наполнились слезами, и он сказал, что для него лучше быть рабом доброго человека, который будет его учить, кормить его и защищать, чем скитаться бездомным и в итоге попасть в дурные руки. Хотя я, посетовал он, не всегда должным образом защищаю его и даже велел служить одному очень плохому человеку. Он показал мне этого человека; им оказался Пасикрат, однорукий мужчина, который очень быстро бегал, пока ляжку ему не пропорол дикий кабан. Я пообещал Полосу, что больше никогда никому его не отдам, и сказал, что, если я свое обещание забуду, пусть он мне напомнит. Я спросил, что ему сделал Пасикрат, но он убежал. Ио говорит, что не знает этого. По-моему, она что-то подозревает; впрочем, я тоже.
      Я перечитал предыдущую запись. Сегодня утром мы проснулись уже не на берегу озера, так что, видимо, я по крайней мере один день пропустил и ничего не записывал.
      Этот дом находится в Аркадии, где не встретишь ни одного ровного поля; всюду вокруг нас холмы и горы, многие довольно высокие, но все покрыты зеленью. Здесь никто землю не пашет, что мне представляется странным. Женщины вскапывают землю для своих небольших огородов лопатой или короткой мотыгой, сделанной из овечьей лопатки. А мужчины пасут скот - овец, коз, иногда небольшие стада коров и лошадей, - а также занимаются охотой. Мы тоже сегодня охотились; именно тогда-то я и видел кентавра. Вот как это произошло.
      Сегодня утром, когда Ио по моей просьбе перечислила всех членов нашего отряда, Фемистокл велел мне надеть шлем и кирасу. Я взял с собой меч и пару дротиков, хотя щита у меня нет. Чернокожий был экипирован примерно так же, только меч у него длинный. А вот у Пасикрата был всего лишь нож Ио говорит, это потому, что он бежал весь путь от Спарты сюда, чтобы встретить нас.
      Мы прошли уже довольно далеко, когда обнаружили, что дорогу нам перекрывает оползень. Пасикрат клялся, что оползень случился уже после того, как он пробегал здесь. Если бы у нас не было повозки, запряженной мулом, мы бы просто вскарабкались по камням и преодолели это препятствие; а вот расчистка пути отняла бы у нас много дней. Ничего не оставалось, как повернуть назад и попытаться пробраться на юг другой дорогой, которой Пасикрат не знал; и не успело еще солнце подняться достаточно высоко, как мы заблудились.
      Тогда Пасикрат стал настаивать, чтобы мы снова повернули назад, потому что дорога с каждым шагом становилась все хуже; однако Фемистокл и Симонид хотели Продолжать путь, пока мы кого-нибудь не встретим и не попросим показать нам дорогу. Спор разгорался, когда Тиллон заметил какого-то землекопа и поспешил к нему.
      Спор прекратился; и Биттусилма, улыбаясь всем и каждому, убедила нас, что следует спросить совета у этого землекопа, каким бы этот совет ни оказался. Некоторое время все стояли и смотрели, как Тиллон разговаривает с землекопом, однако они стояли слишком далеко, и нам ничего не было слышно.
      Вскоре они вместе подошли к нам.
      - Он местный, тут неподалеку и родился, - сказал Тиллон. - Говорит, что знает тут все дороги. Он и сам немало странствовал. Обещает проводить нас, если мы будем его кормить и платить ему обол в день.
      Фемистокл вытащил монету и передал Тиллону:
      - Вот, отдай ему плату за первый день; пусть не сомневается в наших намерениях. Как сказал тебе этот добрый человек, - обратился он к землекопу, - мы идем в Спарту и очень спешим. Ты получишь еще два обола в награду, если мы доберемся до Лаконии достаточно скоро.
      Землекоп, весь в грязи и с мотыгой на плече, взял монету и пробормотал слова благодарности.
      - Итак, мы идем вперед или поворачиваем?
      - Раз вы спешите, то лучше идти вперед, тем более что главная дорога тоже завалена. Есть и другие, но все они такие же плохие, как эта, или даже хуже.
      Фемистокл и Симонид выглядели победителями; Пасикрат сердито спросил, какова эта дорога впереди.
      - Хуже, чем здесь, - ответил ему землекоп. - Но повозка проедет.
      Симонид поинтересовался, где можно будет переночевать, и землекоп покачал головой:
      - Там, конечно, есть селяне... Я могу показать вам их дома. Да только пустят ли они вас...
      Он пошел впереди, а мы - с ним рядом и вскоре обогнали всех остальных и повозку.