Когда в скалу вонзилась третья стрела, я понял, что надеялся зря, и прыгнул вниз, не дожидаясь, пока промазавший стрелок исправит свою ошибку. Я помнил, что под скалой, где водопад переходит в ручей, есть глубокая яма. И снова я с головой погрузился в воду, но, поскольку одежда моя все равно была мокра до нитки, это не имело особого значения, даже наоборот: вода успокоила боль от искр, попавших на лицо и руки. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы затаиться под водой. Поток подхватил меня как щепку и выбросил на поверхность. К счастью, я вынырнул довольно далеко от скалы и потому, когда выбрался на берег, оказался у них за спиной. Двое мужчин и женщина смотрели в другую сторону. Обнажив - в последний раз за сегодняшний день - "Терминус Эст", я крикнул: - Сюда, Агия! Я уже и раньше подозревал, что это она, но когда женщина обернулась (быстрее, чем оба ее спутника), я явственно увидел ее лицо в лунном свете. Лицо это внушало мне ужас (несмотря на его красоту, хотя Агия никогда не считала себя красивой), ибо видеть его - означало, что Текла все-таки мертва. Ближайший ко мне мужчина оказался настолько глуп, что попытался поднять арбалет к плечу, вместо того чтобы стрелять сразу, не целясь. Я бросился вперед и подсек ему ноги, и в ту же секунду стрела другого, как метеор, пронеслась у меня над головой. Пока я выпрямлялся, второй бросил арбалет и вынул кинжал. Агия действовала быстрее: тот еще не успел достать оружие из ножен, а она уже рассекла мне кожу на шее коротким мечом. Я уклонился от ее первого удара и парировал второй, хоть клинок "Терминус Эст" не годится для фехтования. Потом я стал наступать. - Заходи сзади! - крикнула она второму стрелку. - Я его удержу! Тот не отвечал. Рот его широко открылся, он замахнулся кинжалом. Прежде чем я успел понять, что смотрит он вовсе не на меня, что-то блестящее пронеслось мимо моего уха. Потом я услышал омерзительный треск черепа. Агия мгновенно обернулась, грациозно, как кошка, и ее меч поразил бы обезьяночеловека, если бы я не успел выбить отравленный клинок из ее руки и швырнуть его в воду. Тогда она попыталась спастись бегством, но я, схватив ее за волосы, рывком бросил на землю. Обезьяночеловек невнятно бормотал над телом убитого: хотел ли он взять что-нибудь или просто дивился его внешности - не знаю. Я наступил Агии на горло, а обезьяночеловек выпрямился и обернулся ко мне, потом пригнулся к земле, как тогда, в пещере, и протянул ко мне руки. Одной не было. Я узнал чистый срез, который мог сделать только мой меч. Он снова забормотал что-то непонятное. Я попытался ответить: - Да, это моя работа. Прости. Теперь мы в мире. Его лицо сохраняло умоляющее выражение, и он снова заговорил. Кровь все еще сочилась из обрубка. Я подумал, что, наверное, у обезьянолюдей есть особый внутренний механизм, зажимающий вены, какой, говорят, есть у тилакодонов, ведь обычный человек без вмешательства врача давно бы умер от такой раны. - Я отрубил ее, - сказал я, - но тогда мы сражались. Это было до того, как твой народ увидел Коготь Миротворца. Потом мне пришло в голову, что он, должно быть, последовал за мной наружу, чтобы еще раз взглянуть на камень, превозмогая невыносимый страх перед существом, дремавшим под землей и разбуженным нами. Я сунул руку за голенище, вынул Коготь и тут же понял, как глупо было с моей стороны, что сапог с его драгоценным содержимым оказался так близко от Агии: при виде камня ее глаза загорелись алчностью. Обезьяночеловек все так же на коленях пополз ко мне, протянув к Когтю свой жалкий обрубок. На минуту мы все застыли и, наверное, являли собой весьма странную скульптурную группу при столь жутком освещении. Но тут изумленный возглас - то был голос Ионы - "Северьян!" раздался с высоты, и, как звук трубы в конце пьесы уносит прочь вымышленную жизнь, этот крик положил конец нашей немой сцене. Я опустил Коготь и сжал его в ладони, обезьяночеловек исчез за скалой, а Агия начала извиваться и корчиться под моей стопой. Легким ударом меча плашмя я заставил ее успокоиться, но не отпускал ногу, пока Иона не присоединился ко мне. От нас двоих ей уже было не уйти. - Я решил, что тебе может понадобиться помощь, - сказал Иона. Теперь вижу, что ошибался. - Он окинул взглядом трупы помощников Агии. Я ответил: - Это нельзя назвать настоящей битвой. Агия уже сидела, потирая шею и плечи. - Их было четверо, и мы бы тебя взяли. Только вдруг течение вынесло трупы этих огненных людей-тигров. Тогда двое испугались и сбежали. Иона почесал затылок железной рукой. Звук вышел, будто кто-то скребет щеткой по блюду. - Так, значит, мне и вправду не показалось. Я уже начал сомневаться. Я спросил, что он видел. - Светящееся существо в меховой мантии, поклонявшееся тебе. А у тебя в руке - чаша с горящим вином. Или то был ладан? Что это? Он нагнулся и поднял что-то с земли на том месте, где стоял на коленях обезьяночеловек. - Булава. - Да, я вижу. - На конце костяной ручки была жильная петля. Иона продел в нее кисть. - Кто эти люди, что пытались убить тебя? - И убили бы, - вмешалась Агия, - если бы не этот плащ. Мы заметили, как он выбирается из дыры, а потом, во время спуска, плащ совсем скрыл его. Мои люди не видели цели - только руки. Я в общих чертах поведал Ионе о том, как судьба свела меня с Агией и ее братом-близнецом, и о смерти Агилюса. - Стало быть, она пожаловала сюда, чтобы присоединиться к брату. Иона перевел взгляд с нее на окрашенный пурпуром клинок "Терминус Эст" и слегка пожал плечами. - Я оставил там моего мерихипа, надо за ним приглядеть. Тогда смогу потом сказать, что ничего не видел. Значит, письмо написала эта женщина? - Мне следовало сразу догадаться. Я говорил ей о Текле. Ты о ней почти не знаешь, а она знала. Помню, я рассказывал ей, когда мы проходили через Ботанические Сады в Нессусе. В письме были ошибки, да и многое другое, чего Текла никогда бы не написала, но я не обратил на это внимания, пока читал. Я шагнул в сторону и засунул Коготь поглубже в сапог. - Тебе и вправду лучше заняться своим животным. Мое, видно, сорвалось с привязи, значит, нам придется ехать по очереди. Иона кивнул и стал карабкаться вверх по склону. - Ты ждала меня здесь, правда? - спросил я Агию. - Я услышал что-то, и конь насторожился. Это была ты. Почему ты не убила меня сразу? - Мы были там, наверху. - Она показала на обрыв. - Я хотела, чтобы эти люди, которых я наняла, стреляли, когда ты будешь подниматься вверх по ручью. Но они оказались такими же тупыми и упрямыми, как все мужчины, и заявили, что нечего зря тратить стрелы, потому что эти твари, которые живут там, внутри, и так тебя убьют. Тогда я столкнула вниз камень, самый большой, какой только могла сдвинуть, но было уже поздно. - Это они рассказали тебе о каменоломне? Агия пожала обнаженными плечами, которые в лунном свете превратились в нечто более драгоценное и прекрасное, чем человеческая плоть. - Ты сейчас меня убьешь - так какая разница? Все местные жители рассказывают разные истории об этом месте. Говорят, в ненастные ночи эти твари выходят наружу и крадут скот из коровников, а иногда врываются в дома и уносят детей. Ходят еще слухи, что они охраняют сокровища, которые спрятаны внутри. На всякий случай в письме я упомянула и об этом. Подумала, что если ты не захочешь прийти за своей Теклой, то, может, придешь за сокровищами. Северьян, позволь мне встать к тебе спиной. Не хочу это видеть. При этих словах я почувствовал, что у меня словно гора упала с плеч. Я не был уверен, что смогу нанести удар, глядя ей в лицо. Я занес мой "железный фаллос" и подумал, что хотел спросить Агию еще о чем-то, но теперь не мог вспомнить, о чем именно. - Давай, - сказала она. - Я готова. Я покрепче уперся ногами в землю, а пальцы нащупали на конце рукоятки голову женщины, которой отмечена женская сторона клинка. Чуть позже она повторила: - Давай! Но в это время я уже выбирался из ущелья наверх.
      Глава 8
      Похитители
      Iы возвращались в гостиницу в полном молчании. Продвигались так медленно, что небо на востоке посветлело, прежде чем мы добрались до деревни. Иона расседлывал мерихипа, когда я произнес первые слова: - Я не убил ее. Он, не глядя на меня, кивнул: - Знаю. - Ты что, подсматривал? А говорил, что не хочешь этого видеть. - Я услышал ее голос, когда ты уже почти нагнал меня. Она не оставит тебя в покое? Я подождал, пока он отнесет небольшое седло в кладовку, и потом ответил: - Уверен, что не оставит. Я не взял с нее слова, если ты это имеешь в виду. Все равно она бы его не сдержала. - Тогда на твоем месте я бы все-таки ее убил. - Да, - подтвердил я, - это было бы правильно. Мы вместе вышли из конюшни. Стало уже почти светло, и мы без труда нашли колодец и широкие двери гостиницы. - Не думаю, что это было бы правильно - просто говорю, что именно так бы и поступил на твоем месте. Представил бы себе, как в меня втыкают кинжал во сне и я умираю на какой-нибудь грязной постели, и тогда опустил бы ей на голову эту штуку. Но это было бы неправильно. Иона поднял булаву обезьяночеловека и взмахнул ею, грубо пародируя удар меча. Навершие булавы сверкнуло в луче солнца, и мы оба затаили дыхание. Оно было из чистого золота. Ни у кого из нас не было ни малейшего желания участвовать в ярмарочных развлечениях, которые еще ждали тех, кто бражничал всю ночь напролет. Мы прошли к себе в комнату и приготовились ко сну. Иона предложил поделить золото пополам, но я отказался. У меня и без того денег было в избытке, да еще те, что уже заплатил алькальд. До сего времени Иона жил за мой счет, поэтому теперь я радовался, что ему больше не придется чувствовать себя в долгу передо мной. А еще мне стало стыдно, что он полностью доверяет мне, а я так старательно скрывал (и до сих пор скрываю) от него Коготь. Я решил, что Должен все рассказать ему, но вместо этого постарался осторожно вытащить ногу из мокрого сапога, так чтобы Коготь провалился в носок. Проснулся я около полудня и, удостоверившись, что Коготь на месте, разбудил Иону, который сразу же спросил: - На ярмарке наверняка есть золотых дел мастера, и они дадут мне за эту штуку неплохую цену. По крайней мере, с ними можно будет поторговаться. Пойдешь со мной? - Надо сперва поесть, а потом мне уже будет пора на помост. - Тогда за дело. - Да. Я поднял плащ - он был сильно порван, а сапоги сморщились, но все еще не просохли. - Кто-нибудь из прислуги зашьет. Конечно, как новый он не станет, но все же будет куда лучше, чем сейчас. - Иона распахнул дверь. - Пойдем, если голоден. А почему у тебя опять такой задумчивый вид? В большом зале гостиницы, управляясь с отменным кушаньем, пока жена хозяина приводила в порядок мой плащ, я рассказал Ионе обо всем, что произошло со мной в пещере, закончив на том, как услышал шаги неведомого существа под землей. - Странный ты человек, - только и сказал Иона. - Между прочим, на мой взгляд, ты куда более странный. Ты, похоже, чужестранец, хоть и не слишком афишируешь это. Он улыбнулся. - Какоген? - Нет, чужестранец. Иона сначала покачал головой, затем кивнул: - Да, может быть. Но ты! У тебя есть талисман, с помощью которого ты можешь повелевать ночными кошмарами, и ты обнаружил настоящий клад. И рассказываешь об этом, будто треплешься о погоде. Я взял кусок хлеба. - Да, это странно, согласен. Но тайна - в Когте, а не во мне. Что до моей откровенности с тобой... А почему бы и нет? Если бы, например, я похитил твое золото, то мог бы продать его и выручить деньги, но не думаю, что кому-нибудь пойдет на пользу, если он завладеет Когтем. Не знаю, почему я так думаю, но это - факт. И, несомненно, Агия украла его. А серебро... - Украла и положила тебе в карман? - В ташку, которая висела у меня на поясе. Понимаешь, она же думала, что ее брат убьет меня. Потом они собирались предъявить права на мое тело - не впервой - и получить "Терминус Эст" и все, что при мне было. Она завладела бы моим мечом, одеждой и камнем. Но если бы меня стали обыскивать и нашли Коготь, то виноват был бы я, а не она. Я помню... - Что? - Пелерин. Они задержали нас, когда мы пытались выбраться. Иона, как ты думаешь, правда ли, что есть люди, которые могут читать мысли другого человека? - Конечно. - Не все так думают. Мастер Гурло говаривал, будто это возможно, а вот мастер Палаэмон и мысли об этом не допускал. Но все-таки мне кажется, что верховная жрица Пелерин читала чужие мысли, по крайней мере, до некоторой степени. Она словно знала, что в отличие от меня Агия что-то скрывает. Она заставила Агию раздеться, чтобы они могли обыскать ее, а меня не тронули. Потом они уничтожили храм, и, думаю, это случилось потому, что Коготь был утрачен. Ведь если на то пошло, это был храм Когтя. Иона задумчиво кивнул. - Но я хотел тебя спросить совсем о другом, - продолжал я. - Что ты думаешь об этих шагах? Всем известно об Эребусе и Абайе и других морских существах, которые когда-нибудь выйдут на сушу. Но мне почему-то кажется, ты знаешь о них больше, чем другие. Лицо Ионы, такое открытое минуту назад, вдруг стало замкнутым и настороженным. - Почему ты так думаешь? - Потому что ты был моряком и из-за истории о семенах - ты рассказывал ее у ворот. Ты, наверное, видел книгу в коричневом переплете. Я в нее часто заглядывал. В ней заключены все тайны мира. По крайней мере, так говорят мудрецы. Я не прочел и половины, хотя мы с Теклой обычно каждые несколько дней читали по кусочку, а потом спорили о прочитанном. Но я успел заметить, что все объяснения в этой книге очень незамысловатые. Они даже кажутся ребяческими. - Как моя история? Я кивнул. - Может, твоя история как раз из этой книги. Когда я впервые принес ее Текле, то подумал, что это книга для детей или же для взрослых, которые любят все детское. Но когда мы стали обсуждать некоторые мысли, я понял, что их можно выразить либо таким способом, либо вообще никак. Если бы тот же автор хотел описать новый рецепт приготовления вина или лучший способ любовного соития, он мог бы пользоваться точным и сложным языком. Но в этой книге он должен был выражаться именно так: "В начале всего был только гексамерон". Или же: "Созерцать недвижный образ - не то же самое что созерцать саму недвижность". Тот, кого я слышал под землей.., был один из них? - Не знаю. - Иона поднялся. - Я собираюсь выйти и продать булаву, но сначала хочу сказать тебе то, что рано или поздно все жены говорят своим мужьям: прежде чем расспрашивать дальше, подумай хорошенько, а вправду ли ты хочешь узнать ответы? - Еще один вопрос, - остановил я его, - последний. Обещаю, что не стану больше спрашивать. Когда мы проходили сквозь Стену, ты сказал, что существа, которых мы в ней видели, - воины и что они поставлены там против Абайи и прочих. А обезьянолюди такие же воины? И если да, то что толку в воинах человеческого роста, если наши противники размером с гору. И почему у древних автархов не было воинов-людей? Иона завернул булаву в тряпку и теперь стоял, перекидывая ее из одной руки в другую. - Это целых три вопроса, а точный ответ я знаю лишь на второй. Попробую ответить и на два остальных, но требую, чтобы ты сдержал слово: обо всем этом мы с тобой говорим в последний раз. Начнем с последнего. Прежние автархи, которые звались иначе, да и автархами-то не были, держали людей-воинов. Но воители, созданные благодаря очеловечиванию зверей или, быть может, посредством преображения людей в зверей, более надежны, они были необходимы, потому что народ, ненавидевший правителей, ненавидел этих прислужников-нелюдей еще больше. Следовательно, от них можно было требовать того, чего люди терпеть не стали бы. Возможно, поэтому их и поставили в Стену. Могут быть и другие объяснения. - Иона замолчал и отошел к окну. Он смотрел не на улицу, а в небо. - Не знаю, кто твои обезьянолюди - такие же помеси или нет. Тот, кого я видел, выглядел вполне по-человечески, за исключением шкуры, и потому я склонен с тобой согласиться: это люди, но они сильно изменились в результате жизни под землей, среди останков древнего города. Урс теперь очень стар, и, конечно, за все прошедшие времена люди накопили немало сокровищ. Золото и серебро не меняются, но их стражи могли Претерпеть метаморфозы более удивительные, чем те, что Превращают виноград в вино и песок в жемчуг. Я заметил: - Но ведь мы тоже каждую ночь живем в темноте, и IBM приносят сокровища из подземных городов. Почему же мы не изменились? Иона не ответил, и я вспомнил о своем обещании не давать больше вопросов. Но когда он обернулся ко мне, его глазах я увидел нечто, говорившее мне, что я сказал страшную глупость. Мы изменились. Он отвернулся и снова посмотрел в небо. - Хорошо, - сдался я, - на этот вопрос можешь не отвечать. Но еще один. Как могут люди противостоять морским чудовищам? - Ты прав: Эребус и Абайя огромны, как горы. Признаюсь, я даже удивился, что тебе это известно. У большинства людей не хватает воображения, чтобы представить себе что-нибудь действительно огромное, больше, Чем, скажем, корабль или дом. Истинные размеры этих существ таковы, что пока они находятся в этом мире, они Никогда не смогут покинуть воду: их собственный вес сокрушит их. Не думай, что они станут молотить о Стену Кулаками или швыряться в нее булыжниками. Но с помощью своих мыслей они вербуют рабов и заставляют их Восставать против всех неугодных им законов. Иона открыл дверь и выскользнул в уличную суету. Я остался на месте, сидел, опираясь локтями на стол, и вспоминал сон, который видел, когда мне пришлось делить ложе с Балдандерсом. "Земля не в силах носить нас", говорили гигантские женщины. Теперь я подошел к той части моего повествования, где не могу не сказать о том, о чем прежде избегал упоминать. Читатели мои не могли не заметить, что я, не опасаясь утомить их, со всеми подробностями описываю происходившее много лет назад и передаю каждое слово своих тогдашних собеседников, как, впрочем, и каждое слово, вылетавшее из моих собственных уст. Наверное, вы сочтете, что это всего лишь прием, избранный мною, дабы пригладить сие повествование. Но истинная причина заключается в том, что я отношусь к кругу людей, которым ниспослано проклятие так называемой абсолютной памяти. "Нельзя помнить все" - много раз мне приходилось слышать это нелепое утверждение. Действительно, я не смогу воспроизвести порядок книг на полках в библиотеке мастера Ультана. Но я помню в сотни раз больше, чем вы могли бы поверить: положение каждого предмета на столе, мимо которого я проходил в детстве, и то, что я уже вызывал в памяти определенную сцену, и даже чем этот памятный эпизод отличается от последующих воспоминаний о нем. Именно эта способность сделала меня любимым учеником мастера Палаэмона, и, я думаю, именно ей обязано своим появлением на свет данное повествование, ибо, если бы он не благоволил ко мне, я бы не отправился в Траке, унося с собой его меч. Говорят, слишком сильно развитая память обычно неразрывно связана с недостатком здравого смысла - что ж, не берусь судить об этом. Но в том, что она таит в себе другую опасность, я не раз убеждался на собственном опыте. Когда мой разум погружается в прошлое, как сейчас или же как в тот раз, когда я вспоминал свой сон, сидя за столом в гостинице, он достигает таких глубин, что я словно заново живу в давно ушедшем дне, во времени, где прошлое соприкасается с настоящим. Всякий раз память выносит это прошлое из бездны неизмененным, а видения становятся такими же реальными, как я сам. И сейчас я могу закрыть глаза и войти в камеру Теклы, как тем зимним днем, и скоро мои пальцы ощутят тепло ее одежды, а запах ее проникнет в мои ноздри, как аромат увядающих от пламени очага лилий. Я снимаю с нее платье и обнимаю это тело цвета слоновой кости, чувствуя, как лицо мое прижимается к ее соскам... Теперь вы, наверное, понимаете, как легко можно проводить целые часы, а то и дни, предаваясь воспоминаниям. Иногда я так глубоко погружаюсь в них, что пьянею, как от вина или дурмана. Так было и теперь. Поступь, которую я слышал в пещере обезьянолюдей, все еще раздавалась у меня в ушах. В поисках объяснения я вернулся в один из своих снов, уверенный, что теперь я знаю, кем он был послан, и надеясь раскрыть в нем нечто большее, чем предвидел отправитель. Снова я мчался верхом на увенчанном митрой коне с перепончатыми крыльями. Под нами пролетали пеликаны, разрезая воздух ритмичными, жесткими взмахами крыльев, кружились и пронзительно кричали чайки. Снова я падал в бездну, со свистом рассекая воздух, и все же в какой-то миг словно завис между волной и тучей. Я выгнулся, опустил голову, вытянул ноги, вошел в воду, и там, в чистой голубизне, передо мной предстала голова со змеями вместо волос, многоголовый зверь, а потом колеблемые водоворотом песчаные сады далеко внизу. Великанши воздели руки, подобные стволам сикамор, с длинным амарантовым ногтем на каждом пальце. Потом внезапно я, который был слеп раньше, прозрел и понял, зачем Абайя послал мне этот сон и почему стремился вовлечь меня в великую и последнюю битву Урса. Тирания воспоминаний сковала мою волю. Я видел гигантских одалисок, смотрел на их сад и понимал, что это всего лишь сон, вернувшийся благодаря ухищрениям памяти, но не мог вырваться за его пределы. Чьи-то руки подхватили меня как куклу, и, пока я бродил меж прислужницами Абайи, меня вытащили из глубокого кресла в гостинице Сальтуса. И все равно еще сотню ударов сердца я не мог освободить разум из плена моря и его зеленовласых женщин. - Он спит. - Глаза у него открыты. Третий голос: - Меч принести? - Тащи. Без дела не останется. Великанши растаяли. Мужчины в одеждах из оленьих шкур и грубой шерсти схватили меня с двух сторон, а третий, с исполосованным шрамами лицом, приставил короткий нож к моему горлу. Тот, что стоял справа, держал мой "Терминус Эст". Это был тот самый доброволец с черной бородой, который помогал взламывать замурованный дом. - Кто-то идет. Человек со шрамами скользнул прочь. Я услышал, как отворилась дверь и возглас Ионы, когда его рывком втащили внутрь. - Это твой хозяин, верно? Так вот, дружище, попробуй только двинуться или закричать - убьем обоих.
      Глава 9
      Повелитель листьев
      Iни поставили нас лицом к стене, связали руки. Плащи накинули нам на плечи, так чтобы пут не было видно, поэтому, когда нас вели через двор, казалось, будто мы прогуливаемся заложив руки за спину. Во дворе огромный балушитер переминался с ноги на ногу под тяжестью паланкина. Один из мужчин ударил животное по передней ноге рукоятью бодила, чтобы заставить его опуститься на колени, и нас водрузили к нему на спину. В Сальтус мы с Ионой ехали по дороге, пролегавшей между горами отходов из шахт и каменоломен, холмами, сложенными в основном из обломков шлака и битого камня. Получив поддельное письмо, я проскакал другой дорогой - большая часть моего пути тогда шла по лесу, прилегавшему к деревне. Теперь, игнорируя наезженные тропы, мы лезли напролом через груды отбросов. Сюда рудокопы сваливали весь хлам, извлеченный из недр погребенного под землей прошлого, все то, что в глазах жителей деревни считалось совсем уж неприглядным мусором. Отходы громоздились огромными грудами, в десятки раз выше могучей спины балушитера. Сюда сносили непристойные статуи, теперь валявшиеся вповалку, замершие в наклонном положении или разваливавшиеся на куски, а также - человеческие кости, на которых еще сохранились лохмотья высохшего мяса и пучки волос. И еще там были десятки тысяч мужчин и женщин - из тех, что в надежде на грядущее возрождение пожелали навек уберечь свои тела от тления. Теперь они валялись, как пьяницы после попойки, их хрустальные саркофаги были разбиты, руки и ноги раскинуты в гротескных позах, одежда истлела, а остекленелый взор устремлялся в небо. Сначала мы с Ионой пытались хоть что-нибудь выведать у наших похитителей, но они ударами заставляли нас молчать. Теперь, когда балушитер прокладывал себе путь сквозь этот хаос, они немного оттаяли, и я снова спросил, куда нас везут. Человек со шрамами ответил: - В дикие места, где живут свободные мужчины и прекрасные женщины. Я подумал об Агии и спросил, не ей ли он служит. Он засмеялся и замотал головой. - Я служу Водалусу из Леса. - Водалусу! - А-а, - проговорил он, - так ты его знаешь. - Он толкнул локтем в бок парня с черной бородой, который сидел в паланкине рядом с нами. - Не трусь, Водалус обойдется с тобой, как с лучшим другом. Он знает, что ты с радостью согласился расправиться с одним из его людей. - Конечно, я его знаю, - сказал я и уже собирался поведать человеку со шрамами о своей встрече с Водалусом, чью жизнь я спас в тот памятный год, перед тем как стал капитаном учеников. Но потом я засомневался, вспомнит ли меня Водалус, и сказал только, что если бы я знал, что Барнох - его человек, то ни за что не согласился бы пытать беднягу. Конечно, я солгал. Я знал, кто такой Барнох, и, приняв предложение алькальда, успокаивал свою совесть мыслью, будто смогу избавить его от лишних мучений. Моя ложь не имела успеха: все трое разразились хохотом - даже погонщик, восседавший на шее балушитера. Когда веселье улеглось, я спросил: - Прошлой ночью я ездил на северо-восток от Сальтуса. Сейчас мы направляемся туда же? - Так вот где ты был. Наш хозяин приходил за тобой, но вернулся с пустыми руками. Человек со шрамами ухмыльнулся. Я видел - ему доставляет удовольствие мысль о том, что он достиг успеха там, где сам Водалус потерпел неудачу. Иона шепнул: - Мы продвигаемся на север. Это видно по солнцу. - Да, - подтвердил человек со шрамами, который, видимо, отличался острым слухом. - На север, но недолго. А потом, чтобы скоротать время, он принялся расписывать, как его господин обращается с пленными. Большинство из этих приемов показались мне донельзя примитивными. Подобными способами можно достигнуть определенного театрального эффекта, но нельзя причинить жертве истинных мучений. Тени деревьев упали на паланкин, будто чья-то невидимая рука накинула покрывало. Блеск бесчисленного множества осколков стекла и устремленные ввысь взоры мертвых глаз остались позади. Мы вступили в прохладную сень древнего леса. Среди этих могучих стволов даже балушитер, который был в три раза выше человеческого роста, казался крошечным суетливым зверьком, а мы, сидевшие у него на спине, вполне сошли бы за гномов из детской сказки, что держат путь в крепость-муравейник к королю эльфов. Мне подумалось, чти еще задолго до моего рождения эти деревья вряд ли были ниже: они стояли, как стоят сейчас, когда я ребенком играл среди кипарисов и мирных плит нашего некрополя, и пусть пройдет столько же времени со дня моей смерти, сколько прошло его для тех, кто покоится под этими плитами, деревья по-прежнему будут стоять, впитывая последние лучи умирающего солнца. Я видел, как мало тянет моя жизнь на весах бытия, хоть для меня она и драгоценна. И от этих мыслей во мне родилось удивительное чувство: я готов был цепляться за Каждый ничтожный шанс выжить, и в то же время мне было почти все равно, сумею ли я спастись. Думаю, что Остался жив благодаря этому чувству. Оно сослужило мне Такую добрую службу, что я постарался сохранить его на всю жизнь. И впоследствии мне довольно часто, хоть и не всегда, удавалось вызвать его в себе. - Северьян, что с тобой? То были слова Ионы. Я взглянул на него с некоторым удивлением. - А в чем дело? - У тебя вдруг стало такое лицо, будто ты болен. - Я просто размышлял о том, что это место кажется пне знакомым, и пытался понять, почему. Думаю, потому, что оно напоминает мне летние дни в нашей Цитадели. Эти деревья почти такие же высокие, как башни, а некоторые из башен поросли плющом, и потому в тихий летний день свет между ними приобретает зеленоватый оттенок. И здесь так же тихо, как там... - Да? - Иона, ты, наверное, не раз сидел в лодке. - Да, случалось. - Мне всегда хотелось покататься в лодке, но впервые мне это удалось, только когда мы с Агией переправились на остров, где расположены Ботанические Сады. И еще раз - когда мы пересекали Птичье Озеро. Покачивание лодки так похоже на движения этого зверя, и плывет она столь же беззвучно, разве что иногда раздастся плеск, когда весло уходит в воду. Теперь мне кажется, что я плыву через Цитадель по ленивой воде. При этих словах Иона так помрачнел, что я рассмеялся, встал и высунулся из паланкина. Я хотел каким-нибудь невинным замечанием, о деревьях или же о лесной почве, успокоить его и дать понять, что у меня просто разыгралось воображение. Однако стоило мне начать подниматься, как человек со шрамами вскочил и, приставив острие кинжала к моему горлу, велел сесть на место. Чтобы позлить его, я отрицательно покачал головой. Он замахнулся кинжалом. - Садись, или кишки выпущу! - И откажешься от заслуженной славы? Не думаю. К тому же что, по-твоему, сделает Водалус, когда ему доложат, что я был у тебя в руках, а ты меня прирезал? И тут удача повернулась к нам лицом. Бородатый, который держал "Терминус Эст", попытался обнажить его. Никогда не имея дело с таким длинным клинком, он не знал, как с ним обращаться. А поступать надо следующим образом: взяться за рукоять правой рукой и за верх ножен левой, а потом одновременно развести обе руки в стороны. Вместо этого он стал тащить клинок вверх, будто выдергивал сорняк из земли. В это мгновение балушитер тяжело перевалился на другой бок, бородач потерял равновесие и налетел на человека со, шрамами. Оба наткнулись на лезвия меча (эти лезвия резали волос на лету), и оба поранились. Человек со шрамами отпрянул назад, а Иона, подставив ему подножку, умудрился перекинуть его через край паланкина. Чернобородый отбросил меч. Он не мог оторвать взгляда от своей раны, длинной, хотя, без сомнения, неглубокой. Я знал это оружие как свои пять пальцев: хватило одного мгновения, чтобы, бросившись на дно паланкина, схватить рукоять, а потом, зажав лезвие между пятками, перерезать путы, которые стягивали мои запястья. Чернобородый опомнился, выхватил нож и мог бы убить меня, если бы Иона не лягнул его между ног. Бородач согнулся пополам, и задолго до того, как он выпрямился, я уже стоял над ним, а мой меч был готов к удару. Резкое сокращение мускулов спины рывком распрямило его тело, как часто случается, если осужденный не стоит на коленях. Думаю, фонтан крови был первым тревожным знаком, "который заметил погонщик (так быстро все происходило). Только тогда он оглянулся, и я достал его точным горизонтальным взмахом, держа меч в одной руке и перегнувшись через борт паланкина. Едва его голова со стуком ударилась о землю, как балушитер ступил между двумя огромными деревьями, которые росли так близко друг к другу, что, казалось, он протиснулся меж ними, как мышь проскальзывает в узкое отверстие в стене. Нашим взорам предстала открытая поляна, где трава росла так же густо, как хлеба в поле, а на ней играли пятна солнечного света, ярко-золотые, без примеси зеленого оттенка.