Коготь миротворца (Книги нового солнца, Книга 2)

Он светился теперь гораздо ярче. Рана не затянулась, но стала заметно уже, края ее казались менее воспаленными. Чтобы добраться до нижнего конца раны, я слегка приподнял одежду. Просунув под нее руку, я услышал слабый звук - камень ударил по металлу. Я еще больше задрал одежду и увидел, что кожа моего друга на груди обрывается, как трава вокруг камня - дальше начиналось сияющее серебро. Сначала я предположил, что на нем кольчуга, но сразу же понял, что это не так. Просто здесь металл заменял живую плоть так же, как на его правой руке. До какого места он доходил, не было видно, а пощупать ноги я боялся - Иона мог проснуться. Я спрятал Коготь и поднялся. Нужно было побыть одному и хорошенько все обдумать. Я отошел от Ионы в центр зала. Помещение казалось необыкновенно странным даже вчера, когда все бодрствовали, ходили и разговаривали. Теперь подобное впечатление лишь усилилось - Уродливое подобие зала с неправильными углами, придавленное низким потолком. Надеясь работой мускулов привести в движение разум (как это часто случалось), я решил измерить шагами длину и ширину зала, ступая помягче, чтобы не будить спящих. Не прошел я и сорока шагов, как заметил предмет, казавшийся совершенно неуместным в этом скопище оборванных людей и драных полотняных подстилок. Это был женский шарф из тонкой дорогой материи абрикосового цвета. От него исходил неизъяснимый аромат, непохожий ни на один из запахов цветов или плодов Урса, но тонкий и приятный. Я уже складывал эту красивую вещицу, собираясь положить ее в свою ташку, как вдруг услышал детский голосок: - Это к несчастью. Большое несчастье. Разве ты не знаешь? Я огляделся по сторонам, потом опустил взгляд и увидел девочку с бледным лицом и сияющими полуночными глазами, которые казались слишком большими. Я спросил: - Что приносит несчастье, юная госпожа? - Подбирать находки. За ними потом приходят. А почему на тебе такая черная одежда? - Не черная, а цвета сажи - чернее черного. Протяни мне руку, и ты увидишь, как она исчезнет, когда я накину на нее плащ. Девочка серьезно кивнула маленькой и все же слишком крупной для тщедушного тела головкой. - На похоронах всегда одеваются в черное. Ты хоронишь людей? Когда хоронили мореплавателя, там были черные повозки, а за ними шли люди в черной одежде. Ты когда-нибудь видал такие похороны? Я нагнулся, чтобы ее серьезное личико оказалось на одном уровне с моим. - Такую одежду, как моя, на похороны никто не надевает, юная госпожа, - из опасения, чтобы его не приняли за одного из членов моей гильдии, а это было бы оскорбительно для умершего - почти всегда оскорбительно. Видишь этот шарф? Правда, красивый? Вот это вы и называете "находками"? Она кивнула: - Их иногда оставляют хлысты. Если что-нибудь найдешь, надо просунуть под дверь - они приходят и забирают свои вещи. Ее взгляд устремился на шрам, пересекавший мою правую щеку. Я коснулся его рукой. - Вот это хлысты? Те, кто это делает? Кто это? Я видел зеленое лицо. - И я тоже. - Она засмеялась, как будто зазвенели маленькие колокольчики. - Я думала, оно хочет меня съесть. - А теперь, похоже, ты уже не боишься? - Мама сказала, то, что мы видим в темноте, это ерунда - они каждый раз разные. Бояться надо хлыстов. Это от них больно. Она прижала меня к стене и заслонила от них. Твой друг просыпается. А почему у тебя такой смешной вид? (Я вспомнил, как смеялся вместе с другими - тремя юношами и двумя девушками. Гвиберт протягивал мне бич с тяжелой ручкой и кнутовищем из плетеной медной проволоки. Лолиан готовил шутиху, которую собирался раскрутить на длинной веревке.) - Северьян! - раздался голос Ионы. Я поспешил к нему. - Как я рад, что ты здесь. Мне показалось, ты куда-то исчез. - Куда ж тут исчезнешь? Сам знаешь. - Да, - сказал он, - теперь я все вспомнил. Знаешь, как называется это место? Мне вчера сказали. Оно называется "вестибюль". Впрочем, я вижу, тебе это известно и без меня. - Нет. - Но ты кивнул. - Я просто вспомнил это слово, когда ты его произнес. Я... Текла бывала здесь. Ей никогда не казалось, что это странное место для тюрьмы наверное, потому, что других тюрем она не видала.., пока не попала к нам в башню. А мне кажется. Одиночные камеры или, по крайней мере, несколько отдельных помещений гораздо удобнее. А может быть, я думаю так, потому что привык... Иона кое-как подтянулся на локтях и сел, прислонившись к стене. Его лицо побледнело под загаром и было покрыто испариной. Он сказал: - А ты не понимаешь, откуда взялась эта тюрьма? Оглянись-ка вокруг. Я посмотрел по сторонам, но увидел лишь то, что уже видел раньше уродливый с тусклым светильником зал. - Сначала это были обычные дворцовые покои - быть может, несколько помещений. Потом стены между комнатами снесли, а поверх старых полов настелили новый. А это, уверен, то, что называется фальшивым потолком. Наверняка, если приподнять одну из панелей, можно будет увидеть прежнюю конструкцию. Я встал и попытался это проделать, но, хотя пальцы касались прямоугольной панели, моего роста не хватало, чтобы приложить нужное усилие. Вдруг раздался голосок девочки, которая, несомненно, наблюдала за нами и слышала каждое наше слово: - Поднимите меня - я попробую. Она подбежала к нам. Я обхватил ее за талию и легко поднял над головой. Несколько секунд маленькие ручки сражались с деревянной плитой, потом плита приподнялась, посыпалась пыль. Над ней я увидел переплетение железных балок, а сквозь них - сводчатый потолок, расписанный облаками и птицами. Руки девочки ослабли, панель шлепнулось на место, обдав нас еще большим количеством пыли. Все исчезло из виду. Осторожно спустив девочку на пол, я обратился к Ионе: - Ты прав. Над этим потолком еще один - для помещения гораздо меньших размеров. Как ты догадался? - Потому что я говорил с этими людьми. Вчера. - Он поднял руки - и железную, и руку из плоти и крови, будто для того, чтобы потереть ими лицо. - Отошли ребенка, ладно? Я велел девочке возвращаться к матери, хотя, как я подозреваю, она пересекла комнату, а потом прокралась вдоль стены и подслушивала. - Я чувствую себя так, словно все это время боролся со сном, продолжал Иона. - Помню, я вчера сказал, что схожу с ума. -Может, наоборот, я только обретаю рассудок, и еще неизвестно, что хуже. - Он сидел, прислонившись спиной к стене, совсем как покойник, что сидел прислонившись к стволу дерева и которого мне довелось увидеть много позже. - На корабле я много читал. Однажды я прочел одну историю. Думаю, ты ничего не знаешь о ней. С той поры прошли многие тысячелетия. - Скорее всего, не знаю, - согласился я. - Все по-другому и в то же время так похоже. Странные обычаи и традиции... Странные учреждения. Я попросил у корабля, и он дал мне другую книгу. Лоб его все еще был влажен, разум, казалось, блуждал где-то далеко. Я взял кусочек фланели, которым обычно протирал меч, и отер им пот со лба Ионы. - Наследственные правители и наследственные подданные, и масса причудливых должностных лиц. Воины с длинными седыми усами. - На мгновение на его лице появился призрак прежней улыбки. - "Белый Рыцарь едет вниз по кочерге. Того и гляди упадет" - вот что было в записной книжке Короля. На дальнем конце зала происходило какое-то движение. Узники, спавшие или тихо шептавшиеся по углам, поднимались и тянулись в том направлении. Иона, который решил, что я вот-вот пойду за ними, вцепился мне в плечо левой рукой. Она казалась слабой, как рука женщины. - Так, как сейчас, ничто и никогда не начиналось. - Его голос приобрел неожиданную силу. - Северьян, король избирался при Марчфилде. Короли назначали графов. То время называлось темными веками. Лишь свободный житель Ломбардии мог стать бароном... Словно ниоткуда, перед нами возникла знакомая девочка: - Там еда. Вы идете? Я встал и сказал: - Я принесу чего-нибудь. Может, тебе полегчает. - Прочно укоренилось... Все продолжалось слишком долго. - Продвигаясь к толпе, я слышал, как Иона бормочет: - Люди не знали... Узники расходились по одному, каждый - с маленькой булочкой. К тому времени, как я дошел до дверного проема, там уже почти никого не было. Я видел открытую дверь, за ней коридор, прислужника в прозрачном газовом колпаке, приглядывающего за серебряной тележкой. Люди выходили в коридор и окружали тележку. Я последовал за ними и на минуту почувствовал себя на свободе. Иллюзия тут же рассеялась. В каждом конце коридора стояли хастарии, перегораживая его. Еще двое скрещенными копьями прикрывали дверь, ведущую в Колодец Зеленых Гонгов. Кто-то тронул меня за руку. Я оглянулся и увидел седовласую Никарет. - Бери поскорей, - сказала она. - Если не для себя, то для друга. Они никогда не приносят столько, чтобы хватило на всех. Я кивнул и, перегнувшись через спины, сумел ухватить пару черствых булок. - А часто дают еду? - Два раза в день. Вчера вас привели как раз после второй раздачи. Все стараются брать понемногу, но все равно не хватает. - Это сдобный хлеб. - Кончики моих пальцев стали липкими от сахарной пудры, булочки пахли лимоном, куркумой и мускатным "цветом". Старуха кивнула. - Да, как всегда, хотя он каждый день разный. В этом серебряном кофейнике кофе, а чашки - на нижней полке тележки. Большинство местных не любят его и не пьют. Думаю, мало кто знает, что это такое. Хлеб кончился. Все, кроме меня и Никарет, вернулись в низкий зал. Я взял с нижней полки чашку и наполнил ее. Кофе был очень крепкий, горячий и темный, щедро приправленный чем-то сладким, похожим на тимьянный мед. - Ты выпьешь? - Я собираюсь отнести его Ионе. Они разрешат мне взять чашку с собой? - Наверное, - ответила Никарет, мотнув головой в сторону стражников. Солдаты взяли копья на плечо, наконечники ярко вспыхнули. Вслед за Никарет я шагнул в вестибюль, дверь за нами захлопнулась. Я напомнил Никарет ее слова о том, что она находится здесь по доброй воле, и спросил, не знает ли она, почему заключенных кормят сдобными булками и южным кофе. - Ты и сам это знаешь, - ответила она. - Я слышу по твоему голосу. - Нет, но мне кажется, что Иона знает. - Может быть. Все потому, что эта тюрьма вовсе не настоящая тюрьма. Давным-давно - думаю, еще до правления Имара - существовал такой обычай, что Автарх должен сам судить тех, кого обвиняли в преступлении, совершенном в пределах Обители Абсолюта. Может, автархи думали, что, разбирая подобные дела, они смогут узнать о готовящихся заговорах. Или они просто надеялись, что если станут поступать по справедливости с людьми из собственного окружения, то устыдят завистников и обезоружат ненависть. Серьезные дела решались быстро, а менее важные обвиняемые должны были ждать суда здесь... Двери, открывавшиеся совсем недавно, снова распахнулись. Внутрь втолкнули маленького, потрепанного человечка, у которого не хватало передних зубов. Он упал на четвереньки, вскочил и бросился к моим ногам. Это был Гефор. В точности как при появлении нас с Ионой, его окружили узники. Они подняли его и стали выкрикивать вопросы. Никарет вместе с Ломером, который вскоре присоединился к ней, разогнали их и попросили Гефора назвать себя. Он схватил свою шляпу (напомнив мне то утро, когда он нашел меня отдыхающим на траве у Ктесифонского перекрестка) и заговорил: - Я раб своего господина, я - Гефор, с-с-странник быстролетный, владеющий картой, усыпанный дорожной пылью, п-п-покинутый и заброшенный... Он то и дело поглядывал на меня быстрыми, яркими глазками без ресниц и был удивительно похож на одну из безволосых крыс шатлены Лелии, которые умели кружиться и кусать себя за хвост, если хлопнешь в ладоши. Мне так противно было на него смотреть, и я так беспокоился об Ионе, что я сразу же ушел оттуда, направившись к нашему месту. Образ трясущейся серой крысы все еще стоял передо мной, когда я опустился на подстилку, потом, как будто признав, что является всего лишь картинкой, всплывшей из мертвых воспоминаний Теклы, он канул в небытие. - Что-нибудь случилось? - спросил Иона. На вид он казался немного окрепшим. - Меня тревожат, мысли. - Палачу это не пристало, но я рад компании. Я протянул ему сладкие булки и поставил на пол чашку с кофе. - Городской кофе - без перца. Ты такой любишь? Он кивнул, поднял чашку и сделал глоток. - А ты? - Я свой уже выпил. Поешь хлеба, он очень вкусный. Он откусил от булки. - Мне нужно с кем-то поговорить - с тобой, даже если после этого ты сочтешь меня чудовищем. Между прочим, ты тоже чудовище, друг мой Северьян. Тебе это известно? Чудовище - потому что ты избрал своим ремеслом то, чем другие занимаются лишь ради удовольствия. - Ты весь в металлических заплатках. Не только рука. Я это недавно обнаружил, монстроподобный дружище Иона. А теперь поешь и выпей кофе. Следующая еда будет не раньше чем через восемь страж или около того. - Мы потерпели аварию. На Урсе прошло столько времени, что, когда мы вернулись, там ничего не осталось - ни порта, ни доков. Потом случилось так, что я потерял лицо и руку. Товарищи подлатали меня как смогли, но под рукой ничего не оказалось, кроме биологического материала. - Железной рукой, которую я всегда считал не более чем протезом, он приподнял вторую руку - из кости и мускулов - как человек, собирающийся отшвырнуть кусок какой-нибудь мерзости. - У тебя жар. Это из-за удара хлыста. Но ты скоро поправишься, мы выберемся отсюда, и ты найдешь Иоленту. Он кивнул. - Ты помнишь, когда мы уже почти прошли Врата Скорби во всей этой сумятице, она подняла лицо, и солнце осветило его с одной стороны? Я ответил, что помню. - До той поры я никогда не любил. Ни разу с тех пор, как распалась наша команда. - Если ты больше не можешь есть, отдохни. - Северьян! - Он снова схватил меня за плечо, но на этот раз металлической рукой, которая держала меня крепко, как клещами. - Ты должен поговорить со мной. Я не в силах выдержать собственных мыслей. Некоторое время я болтал обо всем, что приходило в голову, не дожидаясь ответной реакции. Потом я подумал о Текле, которая часто точно так же впадала в уныние, вспомнил, как читал ей. Я взял ее книгу в коричневом переплете и раскрыл наугад.
      Глава 17
      Сказка об ученом и его сыне
      Часть 1
      Твердыня магов
      Eогда-то давным-давно на берегу неукротимого моря возвышался город светлых башен. И обитали в том городе мудрые. Правил городом закон, и тяготело над ним проклятие. Закон был таков: перед всеми, кто жил в городе, лежали лишь два пути - либо взрасти вместе с мудрыми и носить пышное одеяние с клобуком всех цветов радуги, либо покинуть город и устремиться во враждебный мир. Так вот, жил в том городе человек. Он уже много лет изучал магию, которой владели мудрецы города, а это была почти вся известная в мире магия. И приблизился он к тому времени, когда ему предстояло избрать свой путь. В разгар лета, когда даже стены, обращенные к морю, были увиты цветами с желтыми растрепанными головками, пошел он к мудрецу, лицо которого с незапамятных времен скрывал клобук всех цветов радуги и который был его учителем, и сказал: - Как бы мне, хотя я всего лишь невежда, занять место среди мудрых? Ибо я желаю всю свою жизнь посвятить изучению заклинаний, отнюдь не священных, и не хочу идти в злой мир, чтобы потом и кровью добывать хлеб свой. Старик рассмеялся и ответил: - А помнишь ли ты ныне, как, когда ты едва вышел из детского возраста, учил я тебя искусству, с помощью которого мы можем творить сыновей из ткани сновидений? Как искусен ты был тогда, превосходя способностями остальных учеников моих! Так вот, теперь ступай и сотвори себе сына, и тогда ты предстанешь перед лицом облаченных в клобуки и уподобишься нам. Но ученый ответил: - Не сейчас. Придет другое время года, и я сделаю, как ты велишь. Пришла осень. Сикоморы города светлых башен, огражденные от морских ветров высокими стенами, начали ронять листья, словно падало с ветвей золото, добытое магией их владельцев. Меж белыми башнями струились стаи диких гусей, а с ними летели орлы-ягнятники и скопы. Тогда старик снова послал за тем, кто был его учеником, и сказал: - Теперь уж пришла тебе пора претворить в плоть создание сновидений. Ибо все остальные, облаченные в многоцветные клобуки, начинают терять терпение. Кроме нас, ты самый старший в городе, и, если ты будешь проводить время в праздности, к зиме не миновать тебе изгнания. Но ученый ответил: - Мне еще надобно учиться, чтобы достигнуть того, к чему стремлюсь. Не можешь ли ты защитить меня от гнева облаченных в клобуки до весны? А старик, его учитель, думал о красоте деревьев, которые долгие годы радовали его взгляд не меньше, чем обнаженные тела женщин. И вот золотая осень улетела прочь, а на смену ей из своей закованной в лед столицы, где солнце катается по краю мира, как золотая бусина, а небо сияет разноцветным пламенем от Урса до самых звезд, крадучись явилась зима. Ее прикосновение обратило волны в сталь, и город магов приветствовал ее, вывесив на балконах ледяные знамена, а кровли увенчав искристым снегом. Старик снова призвал ученого, но ученый ответил то же, что и раньше. Явилась весна, неся радость всему в природе, но весной город оделся в траур, и зависть к чужому могуществу, червем точащая сердцевину плода, обуяла сердца магов. Ибо в городе правил закон, и тяготело над ним проклятие, и хотя в другие времена года царил закон, весною властвовало проклятие. Весной самые прекрасные девы города, дщери магов, облачались в зеленые одежды. Весенний ветерок развевал их золотистые волосы, а они босиком проходили через городские ворота и спускались по узкой тропе к гавани, где их ждал корабль под черными парусами. Из-за того, что волосы их золотились, как солома, а одежды были зелены, как трава, и потому, что было их так же много, что колосьев в снопе, маги называли их "Хлебными Девами". И вот когда тот человек, что был учеником старца, но сам еще не облачился в многоцветный клобук, услышал стенания и жалобы и увидал в окно процессию дев, он отложил в сторону все свои книги и стал рисовать на бумаге фигуры, каких не видал ни один смертный, и писать на многих языках, как в прошлые времена учил его старец.
      Часть 2
      Явление героя
      Aень за днем он неустанно трудился. Когда первый утренний свет проникал в окно, его перо скользило по бумаге уже многие часы; когда горбатая спина молодого месяца виднелась меж белыми башнями, его лампа еще светилась. Поначалу ему казалось, что мастерство, о котором говорил старец, покинуло его, ибо с первых лучей солнца до лунного света он по-прежнему пребывал в своей обители один. Только ночные мотыльки трепетали крылышками и выводили знаки смерти в открытом пламени свечи. Потом, когда он засыпал, склонившись над столом, в его сны стал иногда прокрадываться кто-то еще, и ученый приветствовал его, потому что знал, кем был этот другой, хотя сны улетали прочь и скоро забывались. Он продолжал свои труды, а тот, кого он стремился создать, витал вокруг него, как начинает клубиться дым над дровами, подброшенными в уже почти мертвое пламя. Временами, особенно когда он работал с раннего утра или же засиживался до поздней ночи и, отложив все принадлежности своего искусства, устало вытягивался на узком ложе, предназначенном для тех, кто еще не обрел права носить многоцветный клобук, ученый слышал шаги. Эти шаги в соседней комнате принадлежали тому, кого он пытался вызвать к жизни. Со временем подобные знаки, вначале редкие (по большей части ученый замечал их лишь в то время, когда над светлыми башнями грохотал гром), стали обычным явлением. Теперь существовали явственные свидетельства присутствия в доме кого-то другого: книга, которую не снимали с полки десятилетиями, оказывалась на стуле, окна и двери отворялись как бы сами собой, старинный кинжал, вот уже много лет не более смертоносный, чем предмет, нарисованный на холсте, вдруг очищался от ржавчины, а лезвие его становилось острым, как бритва. Однажды золотистым вечером, когда ветер играл в невинные детские игры с молодой листвой сикомор, в дверь дома постучали. Боясь обернуться, выразить в голосе хотя бы малую толику обуревавших его чувств или даже оторваться от работы, ученый произнес: - Войдите. Дверь приоткрылась, как иногда сама собою отворяется в полночь - на ширину пальца. Но ее движение продолжалось, и, когда она открылась настолько, чтобы просунуть в щель ладонь, ученому показалось, что в комнату ворвался шаловливый ветерок, вдыхая новую жизнь в его очерствевшее сердце. Потом дверь открылась еще шире - так широко, что в нее мог бы пройти раб с подносом, а потом вдруг словно буря распахнула ее настежь, с силой ударив о стену. Он услышал за спиной шаги, быстрые и решительные, и голос - почтительный и юный, но в то же время глубокий и мужественный: - Отец, мне не хотелось бы тревожить тебя, когда ты поглощен своим искусством, но сердце мое полно тревоги уже несколько дней. Я заклинаю тебя любовью, той что ты питаешь ко мне, принять меня и помочь советом. Тогда ученый решился обернуться и увидел рядом с собой юношу с широкими плечами, крепкими мышцами и величественной осанкой. В твердых очертаниях рта читалась привычка повелевать, в блестящих глазах - ясный ум, а на лице лежала печать доблести. Чело его было увенчано тем невидимым венцом, который заметен и слепому, - бесценным венцом, превращающим отважного человека в доблестного воина, а трусливого - в храбреца. И ученый сказал: - Сын мой, не бойся побеспокоить меня ни ныне, ни впредь, ибо нет ничего под солнцем более приятного для глаз моих, чем твое лицо. Что тревожит тебя? - Отец, - ответил юноша, - каждую ночь уже долгое время сон мой тревожит женский плач, и я часто видел, как, подобно зеленой змее, выползающей из корзины на звуки дудки, длинная процессия скользит по скалам вниз, к гавани. Иногда во сне мне дозволяется подойти к ней поближе, и я вижу молодых девушек. Они стенают, льют слезы и никнут, как поле молодой пшеницы, пригнутой к земле ураганом. Что значит сей сон? - Сын мой, - отвечал ученый, - пришло время открыть тебе то, о чем я молчал до сих пор, опасаясь, как бы не взыграла в тебе раньше времени горячая кровь юности и не подвигла бы тебя на дело, для которого ты еще не созрел. Знай же, что над этим городом властвует великан, которому каждый год приносят в дар красивейших дев, в точности как ты видел во сне. При этих словах глаза юноши засверкали, и он вопрошал: - Как зовут этого великана, каков его облик и где он обретается? - Имени его не знает никто, ибо никто не смеет к нему приблизиться. Перед смертным он предстает в виде военного корабля, но на самом деле палуба - это его плечи, а на палубе башня, и в той башне одно окно - это его единственный глаз. А тело его погружено в морские глубины, где ходят акула и скат, а руки его длиннее, чем самая высокая мачта, ноги же подобны колоннам, достающим до самого дна морского. Гавань его - остров на западе, где проливы многократно ветвятся, изгибаются и вторгаются глубоко в сушу. И как раз на том острове - так гласит учение - и проводят в печали дни свои Хлебные Девы, а он причаливает к берегам того острова, встает на якорь среди дев и поводит своим единственным глазом вправо и влево, дабы насладиться их отчаянием.
      Часть 3
      Встреча с принцессой
      E тогда юноша устремился прочь и набрал команду из других юношей города магов, а облаченные в многоцветные клобуки дали им крепкий корабль. Все лето он вместе с другими юношами снаряжал корабль, устанавливал по бортам самую мощную артиллерию: они учились ставить паруса, и брать рифы, и стрелять из пушек, пока судно не стало слушаться их, как послушна поводьям чистокровная кобыла. Они окрестили корабль "Земля Девственниц", ибо были полны сочувствия к Хлебным Девам. Наконец, когда сикоморы стали терять свои золотые листья (точно так же, как золото, добытое магией их хозяев, сыплется наземь из людских рук), а цепочки серых гусей заструились меж белых башен, а за ними с криками устремились скопы и орлы-ягнятники, юноши подняли паруса. Многое выпало на их долю, пока они следовали путями китов к великаньему острову, да всего не расскажешь. После всех приключений впередсмотрящие наконец увидели страну пологих холмов, испещренных зелеными точками, и когда они прикрыли рукой глаза, чтобы рассмотреть ее, то увидели, что зелень все прибывает и прибывает. Тогда юноша, сотворенный из снов, понял, что перед ними в самом деле остров великана, а зеленые точки - это Хлебные Девы, спешащие на берег, завидев корабль. Тогда они зарядили огромные орудия и подняли флаги города магов желтые с черным. Все ближе и ближе подходили они к земле, но пристать боялись, поэтому плыли вдоль берега, а Хлебные Девы шли вслед за кораблем по кромке моря, и все новые и новые сестры присоединялись к ним, пока земля и впрямь не стала как поле молодой пшеницы. Но юноша помнил слова отца о том, что среди них может скрываться великан. Полдня они плыли вдоль берега, потом обогнули мыс и увидели, что берег разрезан глубоким проливом, которому не видно конца. Он извивался меж пологих холмов и терялся вдали. У входа в пролив стоял дворец из белого мрамора, окруженный садом. Здесь юноша и приказал товарищам причалить к берегу, стать на якорь и выйти на сушу. Не успел он ступить на твердую землю, как перед ним появилась дева великой красоты - смуглая, с черными волосами и глазами, подобными звездам. Он поклонился ей и проговорил: - Принцесса или королева, я вижу, что ты не из Хлебных Дев. Их одеяния зелены, как трава, а на тебе мех соболя. И даже если бы ты была одета в зеленое, я узнал бы тебя, ибо в очах твоих нет печали, а свет их не свет Урса. - Твоя правда, - ответила принцесса. - Я Ноктуа, дочь Ночи. И дочь того, кого ты пришел убить. - Тогда меж нами не может быть дружбы, Ноктуа, - заметил юноша. - Но и врагом быть я тебе не могу. - Сам того не осознавая, он испытывал к ней влечение, ибо был порождением снов; а ту, в чьих глазах сияли ночные светила, влекло к нему. При этих словах принцесса простерла к нему руки и молвила: - Знай, что отец мой взял мою мать силой, а меня он держит здесь против воли, и я давно бы сошла с ума от тоски, если б только мать не являлась ко мне на исходе каждого дня. В моих глазах ты не видишь печали лишь потому, что она таится слишком глубоко, в сердце моем. И для того, чтобы обрести свободу, я с радостью научу тебя, как справиться с отцом и одержать победу. Все юноши города магов замолчали и окружили принцессу. - Прежде всего ты должен запомнить, что этот пролив так извилист, что его нельзя нанести на карту. Под парусом по нему не пройти - посему разжигайте топки, прежде чем соберетесь плыть дальше. - Это сделать нетрудно, - сказал юноша, созданный из снов. - Трюм полон - на топливо повалили чуть не целый лес, а эти могучие колеса будут мерить воду великаньими шагами. Услышав это, принцесса задрожала и испуганно прошептала: - О юноша, не говори о великанах, ибо тебе неведомо их могущество. Немало кораблей прибывало сюда, и теперь илистое дно бесчисленных проливов стало белым от человеческих костей. Мой отец ждет, пока они, странствуя меж островков по бесконечным каналам, не израсходуют все топливо - каков бы ни был его запас, - а потом он нападает ночью, когда видит свет угасающих топок, сам оставаясь невидимым, и убивает всех до единого. Эти слова вселили тревогу в сердце юноши, созданного из снов, но он ответил: - Мы все равно найдем его, потому что дали клятву. Но нет ли способа избежать участи, постигшей остальных? Принцесса прониклась к нему жалостью, потому что любой, кто сродни снам, кажется прекрасным дочерям ночи, а он был прекраснейшим из таких созданий. Она молвила: - Чтобы найти отца, прежде чем вы сожжете последнее полено, надо всего лишь искать самую черную воду, ибо его необъятное тело поднимает со дна всю муть. По ней его можно выследить. Но всякий раз поиски следует начинать на рассвете и прекращать к полудню, ведь, в противном случае, вы можете повстречаться с ним в сумерки, а это обернется бедою. - Я бы отдал жизнь за твой совет, - поблагодарил ее юноша, а товарищи его восклицали: - Теперь великан нам не страшен! Лицо принцессы опечалилось. - Рано радоваться. Отец, как никто другой, силен в морском бою. Но я придумала хитрость, которая может вам помочь. Вы говорите, у вас нет недостатка ни в чем. Припасена ли у вас смола, на случай если корабль даст течь? - Много бочек, - ответил юноша. - Тогда, вступив в бой, следите за тем, чтобы он оказался с подветренной стороны. И когда придется туго, а это произойдет очень скоро, вели своим людям подбросить смолы в топку. Не могу обещать, что это непременно принесет вам победу, но премного поможет. И тогда все юноши горячо поблагодарили ее, а Хлебные Девы, которые застенчиво молчали, пока шел разговор между юношей, созданным из снов, и дочерью Ночи, приветствовали ее одобрительными восклицаниями, как подобает истинным девам - негромко, но радостно. Тогда юноши стали готовиться к отплытию. В сердце корабля запылали могучие топки и явилось белое пламя, которое влечет судно вперед независимо от прихотей ветра. А принцесса смотрела на них с берега и посылала им благословения. Но только тронулись огромные колеса, так медленно, что казалось, словно они и не движутся вовсе, принцесса позвала юношу, рожденного из снов, к борту и дала последний наказ: - Может случиться так, что ты отыщешь отца. Может случиться и так, что твоя доблесть возобладает над его хитростью, и ты одолеешь его. Даже если это случится, ты вряд ли найдешь дорогу назад, в открытое море, ибо проливы этого острова - дивное творение магии. Но не падай духом. Ты должен добыть кончик большого пальца с правой руки отца. На нем увидишь тысячи пересекающихся линий. Не теряйся и рассмотри их повнимательнее: это план, по которому он создавал проливы, чтобы самому не заблудиться в них.
      Часть 4
      Битва с великаном
      Eорабль направился в пролив. Как и предупреждала принцесса, пролив разделился надвое, потом снова и снова, пока они не очутились среди тысяч крошечных островков, разрезаемых тысячами узких каналов. Когда тень от грот-мачты стала размером со шляпу, юноша, созданный из снов, приказал бросить якоря и загасить топки. Там они и стояли весь долгий вечер, смазывая пушки, взвешивая порох и готовя все, что могло понадобиться в грозной битве. Наконец пришла Ночь. Они увидели, как она шагает с острова на остров со своей свитой из летучих мышей и зловещих волков, неотступно следующих за ней по пятам. Казалось, Ночь совсем близко - не далее чем на расстоянии выстрела из малой пушки, но в то же время было видно, что она не заслоняет Венеру и даже Сириус, но они шествуют перед ней. Лишь на миг она повернула лицо в их сторону, и никто не мог понять, что оно выражает. Но каждый из них в тот миг гадал, правда ли, что великан взял ее силой, как поведала ее дочь, и если правда, таит ли она еще злобу к нему или же ненависть со временем угасла. С рассветом на палубе прозвучала труба. Огонь в топках насытился новым топливом, ожил, но, поскольку дул попутный утренний бриз, юноша приказал еще поднять все прямые паруса.