Дживс и Вустер (№14) - Шалости аристократов

— Битва почти проиграна, сэр, но тем не менее я предложил мистеру Литтлу принять определённые меры, в результате которых он сможет выгодно себя показать. Я рекомендовал ему заняться добрыми делами.

— Добрыми делами?

— В деревне, сэр. Читать прикованным к постели, ухаживать за немощными и так далее, сэр. Мы должны надеяться, что такой подход даст желаемый результат.

— Может, ты и прав, — несколько неуверенно произнёс я. — Но, поверь мне, если б я был прикован к постели, я дорого бы дал, чтобы не подпустить к себе такого психа, как Бинго, на пушечный выстрел.

— Мой план не без недостатков, сэр, — заметил Дживз.

* * *

В течение нескольких недель я не имел от Бинго никаких известий и решил, что добрые дела оказались ему не по зубам и он, грубо говоря, сошёл с дистанции. Однажды вечером, накануне Рождества, я сильно припозднился, задержавшись на танцах в «Посольстве». Признаться, я валился с ног, так как не присел ни на секунду, выделывая всякие па с обеда до двух часов ночи, и мечтал только об одном: как можно скорее добраться до постели. Представьте себе моё негодование и прочие мои чувства, когда, очутившись в спальне и включив свет, я увидел вместо подушки мерзкие черты лица малыша Бинго. Придурок появился невесть откуда и спал на моей кровати сном младенца с блаженной улыбкой на физиономии.

Это уж было слишком, знаете ли! Мы, Вустеры, целиком за средневековое гостеприимство, и всё такое, но когда дело доходит до того, что всякие типы крадут твою постель, это определённо переходит границы допустимого. Я швырнул в него ботинком, и Бинго подскочил как ужаленный и уселся на кровати.

— В чём дело, в чём дело? — пробормотал он.

— Какого ладана ты делаешь в моей постели?

— А, это ты, Берти. Привет. Уже пришёл?

— Да, пришёл. Что ты делаешь в моей постели?

— Я приехал в город на один день.

— Да, но что ты делаешь в моей постели?

— Прах побери, Берти, — сердито заявил Бинго, — что тебе далась твоя дурацкая постель? В комнате для гостей тоже постелено. Я своими глазами видел, как Дживз стелил там кровать. Должно быть, он стелил её для меня, но, зная, какой ты радушный хозяин, я решил переночевать здесь. Послушай, Берти, старина, — с чувством произнёс он, видимо, решив больше не обсуждать постельную тему, — передо мной забрезжил свет.

— Ничего удивительного, сейчас начало четвёртого.

— Я говорю в переносном смысле, осёл. В душе моей зажёгся луч надежды. Я имею в виду Мэри Берджесс, сам понимаешь. Присаживайся, и я всё тебе объясню.

— И не подумаю. Я хочу спать.

— Должен тебе сказать, — тут Бинго облокотился о подушки и закурил сигарету из моего любимого портсигара, лежавшего на ночном столике, — что я не могу вновь не восхититься добрым, старым Дживзом. Современный Соломон. Я был в полном отчаянии, когда обратился к нему за советом, но он додумался до такого, что мои дела — предупреждаю, что вновь говорю в переносном смысле, — пошли как по маслу. Может, он докладывал тебе, что порекомендовал мне отвоевать утраченные позиции, занявшись добрыми делами? Берти, старина, — сказал малыш Бинго с надрывом в голосе, — за последние две недели я столько ухаживал за больными, что если б у меня сейчас заболел родной брат и ты привёл бы меня к нему, клянусь, я размозжил бы ему голову кирпичом. Однако, хоть я и чувствую себя вывернутым наизнанку, план Дживза сработал на все сто. Она заметно смягчилась уже через неделю. Мы стали раскланиваться, встречаясь на улице, ну, и всё такое. Несколько дней назад она мне улыбнулась — лёгкой, божественной улыбкой, знаешь ли, — когда я случайно столкнулся с ней у дома священника. А вчера… кстати, ты помнишь этого викария, Уингхэма? Парня с длинным носом?

— Конечно, помню. Твой соперник.

— Соперник? — Бинго поднял брови. — Ах да. Наверное, когда-то его можно было так назвать, хоть подобное утверждение и кажется мне притянутым за уши.

— Правда? — спросил я, несколько обозлённый его отвратительным притворством. — В таком случае разреши тебе сообщить, что совсем недавно в «Корове и лошадях» в Твинге, а также во всех деревнях, включая Нижний Бингли, викарий шёл семь к одному, но желающих поставить на тебя не нашлось.

Бинго подскочил на кровати и посыпал пеплом моё постельное бельё.

— Они играют?! — хрипло выкрикнул он. — Ты хочешь сказать, они играют на священных чувствах… О, проклятье! Неужели люди не могут соблюсти элементарных правил приличия? Неужели для них ничто не свято? Какое скотство! Семь к одному? — задумчиво произнёс он. — Вот интересно, удастся мне незаметно на себя поставить? Ты случайно не знаешь, кто предложил пари? Хотя нет, откуда тебе знать. И вообще, так дело не пойдёт. Определённо не пойдет.

— Не слишком ли ты в себе уверен? — спросил я. — Мне всегда казалось, что Уингхэм…

— Пусть он тебя не беспокоит. Я совсем забыл упомянуть, что он заболел свинкой и выбыл из игры по меньшей мере на три недели. Новость, приятная сама по себе, но это ещё не всё. Видишь ли, Уингхэм был организатором школьного Рождественского концерта, а сейчас я перешёл ему дорогу. Вчера вечером я договорился со старым Хеппенстоллом, что возьму дело в свои руки. Сам понимаешь, что это для меня значит. Я окажусь в центре внимания всей округи! Меня ждёт слава! Все будут смотреть на меня, ловить каждое моё слово, ну, и всё такое. Я произведу ошеломляющее впечатление на Мэри. Она поймёт, что я способен на серьёзные поступки, что на меня можно положиться в трудную минуту, что я не просто бабочка, порхающая с цветка на цветок…

— Ох, ну хорошо, я тебе верю, хватит!

— Рождественский концерт — большой праздник для деревни. Старый Хеппенстолл только о нём и говорит. На него съезжаются сквайры с семьями со всей округи. Это мой шанс, Берти, старина, и я его не упущу. Конечно, я скован тем, что не участвовал в организации концерта с самого начала. Представляешь, этот тупой индюк в образе викария собирался устроить представление по пьесе, написанной пятьдесят лет назад, в которой нет ни перцу, ни изюминки. Всего я переделать не смогу, слишком поздно, но по крайней мере я внесу в пьесу бодрый дух метрополии. Перепишу самые скучные места и сделаю её развлекательной на все сто.

— Ты не умеешь писать пьес.

— Украду несколько сюжетов из других произведений. Как ты думаешь, для чего я приехал в Лондон? Хочу освежить в памяти ревю «Обнимитесь покрепче». Само собой, ничего шикарного в Твинг-холле не поставишь: декорации там дрянь, а о хоре дебильных мальчиков от девяти до четырнадцати лучше не говорить вслух, но я что-нибудь придумаю. Ты видел «Обнимитесь покрепче?»

— Дважды.

— Ну вот. В первом акте там куча смешных номеров, которые мне подойдут. Затем я хочу посмотреть шоу во Дворце. До отъезда как раз успею сбегать на дневной сеанс. Так что не переживай по поводу того, что я не умею писать пьес. Можешь на меня положиться, мой мальчик, можешь на меня положиться. А сейчас, старина, — сказал малыш Бинго, укладываясь в постель и накрываясь одеялом, — ты должен дать мне немного отдохнуть. Я не могу болтать с тобой всю ночь. Вам, богатым бездельникам, не о чем беспокоиться, а у меня с утра куча дел. Спокойной ночи, старичок. Когда уйдёшь, погаси за собой свет и не хлопай дверью. Завтрак не раньше десяти, что? Так я и думал. Спокойной ночи.

В течение следующих трёх недель я не видел Бинго, но он стал для меня Гласом Вопиющего в Пустыне, так как завёл моду звонить мне из Твинга и консультироваться по поводу постановки разных сцен. Когда он поднял меня в восемь утра, чтобы узнать, понравится ли мне, если он озаглавит пьесу «Весёлого Рождества!», я решил положить этому конец и высказал придурку всё, что о нём думал. Звонки прекратились, и я постепенно начал забывать о Бинго, когда однажды днём, вернувшись домой, чтобы переодеться к обеду, увидел на кресле огромный плакат, который Дживз с интересом рассматривал.

— Великий боже, Дживз! — воскликнул я. В тот день мне было немного не по себе, и кошмарное зрелище, представшее перед моими глазами, чуть меня не доконало. — Что это такое?

— Мистер Литтл прислал мне афишу в посылке, сэр, и попросил, чтобы я привлёк к ней ваше внимание.

— Тебе это удалось!

Я ещё раз посмотрел на огромное полотно. Несомненно, оно не могло не привлечь внимания. По всей его семифутовой длине яркими красными буквами было написано:

ДЕРЕВНЯ ТВИНГ

Пятница, 23 декабря

РИЧАРД ЛИТТЛ

Представляет новое оригинальное ревю

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТВИНГ»

Пьеса РИЧАРДА ЛИПЛА

Стихи

РИЧАРДА ЛИТТЛА

Музыка

РИЧАРДА ЛИТТЛА

Исполняет хор мальчиков Твинга

Сценические эффекты РИЧАРДА ЛИТТЛА

Режиссёр РИЧАРД ЛИТТЛ

— Что скажешь, Дживз? — спросил я.

— Признаться, я сомневаюсь в успехе, сэр. Мне кажется, мистеру Литтлу лучше было бы следовать моему совету и продолжать заниматься добрыми делами.

— Думаешь, он провалится?

— Трудно ответить определённо, сэр. То, что нравится лондонской публике, не всегда находит отклик в душах сельских жителей, я знаю это по собственному опыту. Дух метрополии, сэр, иногда кажется слишком эксцентричным в провинции.

— Видимо, мне придётся присутствовать на этом дурацком спектакле.

— Мне кажется, мистер Литтл очень обидится, если вы не приедете, сэр.

* * *

Деревенский Дом в Твинге — небольшое здание, пахнущее яблоками. Оно было переполнено, когда я пришёл туда двадцать третьего числа, специально подгадав к самому началу представления. Я был научен горьким опытом: несколько раз я приходил на подобного рода спектакли раньше срока, после чего меня зажимали в середине ряда и я не мог смыться, когда хотел. Выбрав прекрасный стратегический пункт недалеко от двери, я приготовился смотреть и слушать.

С того места, где я сидел, аудитория была видна как на ладони. Первые ряды, естественно, занимали важные шишки, среди которых находились сквайры с семьями, старый охотник с кирпично-красным лицом и седыми бакенбардами, отряд местных священников и с дюжину наиболее именитых прихожан, имеющих постоянные места в церкви. А сзади, рядом со мной, социальный статус зрителей был совсем низким. Здесь сидели Крепкие Орешки, которые пришли не для того, чтобы посмотреть спектакль, а ради бесплатного чая после представления. В общем, в зале присутствовали все слои общества Твинга. Шишки возбуждённо перешёптывались между собой, мелкая буржуазия сидела по струнке, напоминая горошины из одного стручка, Крепкие Орешки, оправдывая своё название, кололи зубами орехи и хрипло дышали. Девушка, Мэри Берджесс, сидела за пианино и играла вальс. Рядом с ней стоял викарий, видимо, вылечившийся от свинки. В зале было нечем дышать.

Кто— то игриво ткнул меня под рёбра, и, повернув голову, я увидел Стегглза.

— Привет, — сказал он. — Не знал, что вы придёте на спектакль.

Этот малый мне абсолютно не нравился, но мы, Вустеры, умеем носится маски. Я изобразил на лице улыбку.

— Здравствуйте. Бинго просил, чтобы я посмотрел его представление.

— Я слышал, он приготовил нам нечто потрясающее, — заметил Стегглз. — Сценические эффекты, и всё такое.

— Может быть.

— Конечно, успех очень много для него значит. Он ведь рассказал вам о своей девушке?

— Естественно. И я слышал, вы заключаете пари при ставках семь к одному против Бинго, — иронически сказал я, глядя на прохвоста сверху вниз.

Он даже глазом не моргнул.

— Надо же как-то развеять деревенскую скуку. Но вы несколько отстали от жизни. Это в деревне ставят семь к одному. Если хотите рискнуть, я могу предложить вам более выгодные условия. Поставьте десятку, и я отвечу сто к восьми.

— Боже всемогущий! Вы всем предлагаете такие пари?

— Да. Сам не знаю почему, — задумчиво произнёс Стегглз, — но у меня возникло странное ощущение, нечто вроде предчувствия, что сегодня вечером произойдут какие-нибудь неприятности. Вы ведь знаете Литтла. Он вечно садится в лужу. Внутренний голос говорит мне, что его спектакль с треском провалится. А в этом случае, как вы понимаете, девушка наверняка от него отвернётся. Его положение всегда было достаточно шатким.

— Вы собираетесь сорвать представление? — спросил я мерзавца в лоб.

— Я?! — сказал Стегглз. — О чём вы? Как я могу это сделать? Минутку, мне надо пойти поговорить с одним человеком.

Он улизнул, а я, честно говоря, несколько разволновался. По глазам пройдохи я видел, что он готовит какую-то пакость, и мне захотелось предупредить Бинго об опасности. Но, во-первых, я не знал, где он, а во-вторых, было слишком поздно. Не успел Стегглз уйти, как занавес поднялся.

В начале представления Бинго играл роль суфлёра. События на сцене развивались как в дешёвой мелодраме и очень напоминали «Рождественские сказки для крошек», которые продаются во всех магазинах. Дети шепелявили, голос Бинго грохотал за кулисами, когда тупицы забывали текст, а публика безразлично смотрела и слушала. Затем представление оживил номер, украденный Бинго. Я сразу узнал песенку, которую исполняла Как-её-там певица в ревю, — вы бы тоже её узнали, если б я напел вам мотив, но он, прах его побери, вечно ускользает из моей памяти. Во Дворце этот номер всегда исполняют три раза на бис, и здесь он тоже имел успех, несмотря на то, что писклявый ребёнок изо всех сил фальшивил и перескакивал с одной тональности на другую, как серна, прыгающая по скалам в Альпах. Даже Крепкие Орешки пришли в восторг. После последнего припева весь зал закричал «бис», и ребёнок, набрав полную грудь воздуха, запищал песню сначала.

В этот момент свет погас.

* * *

По— моему, таких внезапных ощущений я до сих пор ещё не испытывал. Лампочки даже не мигнули. Зал погрузился в темноту.

Как вы сами понимаете, это нарушило очарование, если так можно выразиться. Зрители начали перекликаться, а Крепкие Орешки затопали ногами и приготовились приятно провести время. А Бинго, естественно, не смог не выставить себя перед всеми полным идиотом. Внезапно его голос прозвучал в темноте:

— Леди и джентльмены, что-то произошло со светом…

Крепкие Орешки были счастливы услышать эту информацию из надёжного источника. Они восприняли её как призыв к действию. Затем примерно через пять минут свет зажёгся и представление продолжилось.

Аудитории понадобилось около десяти минут, чтобы окончательно успокоиться и впасть в привычный транс. Некоторое время всё было тихо-спокойно, и спектакль шёл своим чередом. Потом перед закрытым занавесом (после жуткой сцены, в которой волшебница наложила на кого-то какое-то проклятье) появился маленький мальчик, похожий на рыбу-палтус, и затянул песню Джорджа не-помню-как-его из «Обнимитесь покрепче». Вы знаете, о какой песне идёт речь. «Говорила вам мама, девочки!» называлась она и пользовалась большой популярностью в связи с тем, что зрителям надо было подхватывать припев. Довольно пикантная песня, и я часто вдохновенно пел её, купаясь в ванне, но, по правде говоря, она ни в коем случае — это ясно последнему тупице, за исключением, пожалуй, Бинго, — так вот, она ни в коем случае не подходит для детского торжественного представления в деревне. После первого же куплета с припевом публика окаменела; дамы принялись обмахиваться веерами; девица Берджесс, потрясённая до глубины души, механически тыкала пальцами в клавиши, а викарий, стоявший рядом с ней, покраснел и отвёл глаза. В восторг опять же пришли только Крепкие Орешки.

После второго куплета ребёнок неожиданно умолк и заскользил к выходу. После чего состоялся следующий краткий диалог:

МАЛЫШ БИНГО (голос из-за кулис): Говори, что положено!

РЕБЕНОК (плаксиво): Не хочу!

МАЛЫШ БИНГО (громовым голосом): Говори, негодник, или я сверну тебе шею!

Мне кажется, ребёнок пораскинул мозгами и, поняв, что Бинго может сцапать его в любую минуту, решил повиноваться, невзирая на последствия. Он встал на прежнее место, крепко зажмурился и, истерично хихикнув, с трудом выговорил:

— Леди и джентльмены, а сейчас я попрошу сквайра Трессидера спеть нам припев!

Знаете, несмотря на всё моё хорошее отношение к Бинго, иногда мне кажется, что всем было бы спокойнее, если бы его содержали в каком-нибудь частном доме сами знаете для кого. Бедный дурачок, по всей видимости, думал, что это будет гвоздём всего представления. Наверняка он представлял себе, как сквайр немедленно вскочит и зальётся соловьём ко всеобщим радости и веселью. На самом же деле старый Трессидер — заметьте, я его ни капельки не виню — остался сидеть на месте, постепенно багровея и надуваясь как индюк. Мелкая буржуазия замерла, ожидая, когда упадёт крыша. Единственные зрители, которые и сейчас пришли в восторг, были Крепкие Орешки, завопившие в десятки глоток. Сегодня на их улице был праздник.

А затем свет снова погас.

Когда через несколько минут лампочки зажглись, зрители увидели, что сквайр с гордо поднятой головой идёт в сопровождении семьи к выходу. Девица Берджесс сидела за пианино белая как мел, а викарий смотрел на неё с надеждой, видимо осознав, что на самом-то деле всё получилось не так и плохо.

Представление продолжалось. Дети вновь забормотали что-то из «Рождественских сказок для крошек», а затем мисс Берджесс заиграла прелюдию к песенке «Девушка-апельсин» из ревю, которая всегда пользуется огромным успехом. Все актёры вышли на сцену, и из-за занавеса высунулась чья-то рука, чтобы опустить его в нужный момент. Похоже, это был финал, но вскоре я убедился, что вместо театрального термина здесь куда лучше подошло бы обычное слово «конец». Конец света.

Насколько я понимаю, вы видели этот номер во Дворце? Песенка звучит так:

Ох, тра— та-та, тра-та-та, апельсины,

Мои апельсины,

Тра— та, апельсины,

Ох, тра— та-та, тра-та-та, уж не помню чего,

Тра— та-та, тили-бом, и чего-то ещё,

Ох…

По крайней мере слова примерно такие. Прекрасная музыка и неплохой мотив, но популярной эту песенку делало то, что в конце номера девушки доставали из корзин апельсины и кидали их в публику. Не знаю, обращали вы внимание или нет, но зрителям всегда жутко нравится, когда со сцены им чего-нибудь перепадает. Каждый раз зал стонал от восторга.

Но во Дворце, как вы понимаете, апельсины сделаны из шерсти, и девушки не швыряются ими, а мягко подкидывают в первый и второй ряды. Я начал понимать, что сегодня ситуация сложилась несколько иная, когда нечто твёрдое и круглое пронеслось мимо меня и взорвалось, шмякнувшись о стену. Второй жёлтый шар угодил в лоб одной из шишек в третьем ряду, а третий апельсин заехал мне по носу, и на некоторое время я перестал интересоваться представлением.

Когда я кое-как отёр лицо, а глаза мои перестали слезиться, я увидел, что школьный рождественский праздник превратился в нечто напоминающее оживлённую ночь в Белфасте. Повсюду слышались крики и летали фрукты. Дети на сцене развили бурную деятельность, а Бинго метался, не зная, что ему предпринять. Смышлёные ребята поняли, что второго такого шанса им никогда не представится, и поэтому швырялись апельсинами, сияя от счастья. Крепкие Орешки поднимали те апельсины, которые можно было поднять, и кидали их обратно, так что на некоторое время публика попала под перекрёстный огонь. Страсти накалились, а затем свет снова погас.

Я решил, что мне пора уматывать, и потихоньку скользнул к двери. Я вышел на улицу первым, но через несколько секунд публика валом повалила из зала. Они выходили.группами, и я ещё не слышал, чтобы о каком-нибудь представлении у зрителей сложилось столь единодушное мнение. До последнего человека, включая женщин, все проклинали малыша Бинго, и в народе постепенно стало складываться мнение, что его неплохо было бы купнуть в деревенском пруду.

Энтузиастов этой идеи становилось всё больше, и лица у них были такими суровыми, что я решил как-нибудь добраться до Бинго и посоветовать ему натянуть шляпу поглубже на лоб и выйти из здания чёрным ходом. Я вернулся в зал и после недолгих поисков обнаружил малыша за кулисами. Бедолага, взмокший от пота, сидел на ящике из-под апельсинов и был похож на выжатый лимон. Волосы у него растрепались, плечи поникли, а в глазах стояли слёзы.

— Берти, — сказал он трагическим голосом, увидев меня, — это всё подстроил негодяй Стегглз! Я поймал одного мальчишку, и он мне во всём признался! Стегглз подложил настоящие апельсины вместо шаров из шерсти, на которые я ухлопал кучу сил, времени и не меньше фунта стерлингов! Ну погоди же! Сейчас пойду и разорву его на мелкие кусочки! Хоть какое-то будет утешение!

Мне не хотелось нарушать его планы, но у меня не было выхода.

— У тебя нет времени на легкомысленные развлечения, — сказал я. — Тебе надо сматываться. И чем скорее, тем лучше!

— Берти, — безжизненным голосом произнёс Бинго, — она только что была здесь. Сказала, что я во всём виноват и что больше не желает меня видеть. Обозвала меня бессердечным шутником… Ох, что толку? Она порвала со мной всякие отношения.

— Пусть это будет последней твоей неприятностью. — Несчастный придурок никак не мог понять всей трагичности своего положения. — Ты понимаешь, что две сотни широкоплечих крестьян собираются купнуть тебя в пруду?

— Нет!

— Да!

На какое— то мгновение бедолага, казалось, совсем упал духом. Но только на мгновение. В малыше Бинго всегда было что-то от доброго, старого, породистого английского бульдога. Странная, лёгкая улыбка на мгновение озарила его лицо.

— Не беспокойся, — сказал он. — Я выберусь через подвал и перелезу через стену. Меня им не запугать!

* * *

Примерно через неделю после описанных выше событий Дживз, подав мне чай в постель, отвлёк моё внимание от спортивной странички в «Морнинг пост» и указал на колонку брачных объявлений, где сообщалось, что вскоре состоится свадьба между достопочтенным викарием Губертом Уингхэмом, третьим сыном его светлости эрла Стурриджского, и Мэри, единственной дочерью покойного Мэттью Берджесса из Уэверли Корт, Хантс.

— Естественно, — заметил я, прочитав объявление с востока на запад, — этого следовало ожидать, Дживз.

— Да, сэр.

— Она никогда не простила бы ему того, что произошло.

— Нет, сэр.

— Ну, — сказал я, с наслаждением делая глоток ароматной живительной влаги, — вряд ли Бинго будет долго переживать. На моей памяти подобное происходит с ним в сто пятнадцатый раз. Вот тебя мне жаль, Дживз.

— Меня, сэр?

— Прах побери, не мог же ты забыть, сколько сил затратил, чтобы помочь малышу. Все твои труды пропали даром.

— Не совсем, сэр.

— А?

— Это верно, сэр, что мне не удалось устроить брак между мистером Литтлом и молодой леди, но тем не менее я удовлетворён.

— Потому что сделал всё, что мог?

— Отчасти да, сэр, хотя в данном случае я имел в виду финансовую сторону вопроса.

— Финансовую сторону вопроса? В каком смысле?

— Когда я узнал, что мистер Стегглз заинтересовался данной историей, сэр, я на паях с моим приятелем Брукфилдом откупил билеты ставок у хозяина «Коровы и лошадей». Предприятие оказалось очень выгодным. Ваш завтрак будет готов через несколько минут, сэр. Жареные почки с грибами. Я подам блюдо по вашему звонку, сэр.

ГЛАВА 16. Отъезд с запозданием Юстаса и Клода

ГЛАВА 16. Отъезд с запозданием Юстаса и Клода

Когда в то утро тётя Агата припёрла меня к стенке в моём собственном доме, сообщив мне дурные вести, я почувствовал, что мне перестало везти. Дело в том, знаете ли, что, как правило, я не ввязываюсь в семейные скандалы. В тех случаях, когда одна Тётя перекликается с другой Тётей, подобно мастодонтам в первобытных болотах, а письмо дяди Генри о странном поведении кузины Мэйбл обсуждается на разные лады в семейном кругу (пожалуйста, прочти внимательно и передай Джейн), клан обычно меня игнорирует. Это одно из преимуществ, которыми я пользуюсь как холостяк и к тому же — согласно мнению моих ближайших и дражайших — холостяк слабоумный. «Нет никакого смысла говорить об этом Берти, он всё равно ничего не поймёт»

— таков девиз моих родственников, и должен признаться, я подпишусь под ним обеими руками. Мне нравится спокойная жизнь, знаете ли. И поэтому я решил, что меня просто сглазили, когда тётя Агата величественно вплыла в мою комнату, не дав мне понаслаждаться сигаретой, и принялась разглагольствовать о Юстасе и Клоде.

— Слава всевышнему, — сказала она, — наконец то я пристроила Юстаса и Клода.

— Пристроила? — спросил я, не имея ни малейшего представления, о чём идёт речь.

— В пятницу они отплывают в Южную Африку. Мистер Ван Альстайн, друг бедной Эмилии, устроил их на работу в свою фирму, и мы надеемся, теперь они образумятся и сделают карьеру.

По правде говоря, я ничего не понял.

— В пятницу? Ты имеешь в виду послезавтра?

— Да.

— В Южную Африку!

— Да. На пароходе «Эдинбургский Замок».

— Но зачем? Сейчас середина семестра.

Тётя Агата холодно на меня посмотрела.

— Должна ли я понять, Берти, что тебя так мало волнуют дела твоих ближайших родственников, что ты впервые слышишь об исключении Юстаса и Клода из Оксфорда? Это случилось две недели назад.

— Нет, правда?

— Ты безнадёжен, Берти. Мне казалось, что даже ты…

— Но за что их вытурили?

— Они вылили лимонад за шиворот младшему декану колледжа… не вижу ничего смешного, Берти. Это безобразие!

— Да, да, конечно, — торопливо согласился я. — Поперхнулся дымом. Что-то застряло в горле, знаешь ли.

— Бедная Эмилия, — продолжала тётя Агата. — Безумная мать, которая только губит детей своей любовью. Она хотела оставить их в Лондоне и отдать на военную службу, но я настояла на своём. Колонии — единственное место для таких безрассудных молодых людей, как Юстас и Клод. Последние две недели они жили с твоим дядей Кливом в Уорчестершире. Завтра им придётся провести день в Лондоне, а в пятницу рано утром они сядут на поезд, чтобы успеть к отплытию парохода.

— Немного рискованно, тебе не кажется? Я имею в виду, оставлять их в Лондоне одних почти на сутки.

— Они будут не одни. Ты за ними присмотришь.

— Я?!

— Да. Я хочу, чтобы Клод и Юстас остановились в твоей квартире, а наутро ты проследил бы, чтобы они сели на поезд.

— Ох, нет, послушай!

— Берти!

— Нет, пойми меня правильно, я о них самого лучшего мнения, и всё такое, но оба они психи, знаешь ли… нет, конечно, я всегда рад их видеть, но когда речь идёт о том, чтобы они остановились у…

— Берти, если ты так занят самолюбованием, что даже на минуту не можешь отвлечься, когда к тебе обращаются с пустяковой просьбой…

— Ох, ну хорошо! — сказал я. — Хорошо!

Само собой, спорить не имело смысла. Когда я вижу тётю Агату, мне всегда кажется, что мой позвоночник размягчается до желеобразного состояния. Она относится к тем женщинам, которых называют волевыми. Должно быть, такой же была королева Елизавета. Когда тётя Агата сверкает на меня глазами и говорит: «А ну-ка, живо, мой мальчик» или что-нибудь в этом роде, я повинуюсь, не рассуждая.

Когда она ушла, я позвал Дживза и сообщил ему последние новости.

— Послушай, Дживз, — сказал я. — Завтра к нам приезжают Клод и Юстас. Они останутся на ночь.

— Сэр?

— Я рад, что ты так спокойно к этому отнёсся. Лично я далеко не в восторге. Ты ведь знаешь Клода и Юстаса!

— Энергичные молодые джентльмены, сэр.

— Придурки, Дживз. Придурки, каких мало. Кошмар, что меня ждёт.

— Я вам больше не нужен, сэр?

Как вы понимаете, тут я распрямил плечи и высокомерно на него посмотрел. Мы, Вустеры, становимся холодными как лёд, когда ищем сочувствия, а получаем вежливые отговорки. Я, конечно, знал, в чём было дело. Последние два дня в атмосфере нашего дома витала некоторая напряжённость из-за шикарных штрипок, которые я откопал в магазинчике берлингтонского Пассажа. Одному из чертовски толковых парней, может, даже тому, кто изобрёл разноцветные сигаретные пачки, недавно пришла в голову блестящая мысль выпускать также разноцветные штрипки. Я хочу сказать, вместо обычных серых с белыми вы сейчас можете купить штрипки, копирующие флаг или штандарт школы, где вы учились. И, поверьте, только человек бесчувственный отказался бы от улыбнувшихся ему с витрины совершенно потрясающих добрых итонских штрипок. Я нырнул в магазинчик и совершил покупку, даже не подумав, как к этому отнесётся Дживз. А он не оправдал моих ожиданий. Дживз, хотя его можно во многих отношениях считать лучшим камердинером в Лондоне, слишком консервативен. Старомоден, если вы понимаете, что я имею в виду. Одним словом, враг прогресса.

— Можешь идти, Дживз, — с достоинством сказал я.

— Слушаюсь, сэр.

Он бросил на штрипки ледяной взгляд и исчез. Прах его побери!

* * *

На следующий день, когда я переодевался к обеду, близнецы ворвались ко мне в квартиру, и хотите верьте, хотите нет, давно я не видел таких радостных и весёлых парней. Я всего лет на шесть старше Юстаса и Клода, но, непонятно по какой причине, чувствую себя рядом с ними как старец, которому два шага до могилы. Я и оглянуться не успел, как они заняли мои лучшие кресла, стянули пару моих особых сигарет, налили себе по бокалу виски с содовой и принялись болтать с развязностью честолюбцев, достигших своей заветной цели, — словно это не их только что выперли из колледжа и, можно сказать, отправили в ссылку.

— Привет, Берти, старичок, — поздоровался Клод. — Как славно, что ты согласился нас приютить.

— Да ну, брось. Я был бы рад, если б вы погостили у меня подольше.

— Слышишь, Юстас? Он был бы рад, если б мы погостили у него подольше.

— Надеюсь, у него останется впечатление, что мы гостили достаточно долго,