Уже тогда, в первые дни Курской битвы, стало очевидно, что надежды фюрера на многотысячный железный зверинец, составленный из новейших мощных машин, безнадежно рушатся. Даже пресловутые "тигры", о которых гитлеровские газеты хвастливо кричали, будто они разрежут советскую оборону, как нож масло, оказались не в силах взломать наши позиции с ходу, они горели не хуже, чем остальная германская техника.
      Десятки вражеских бомбардировщиков молотили тяжелыми бомбами высоту 245, словно хотели срыть ее до основания, чтобы там не осталось ничего живого. Но когда ушли самолеты и танки врага снова двинулись вперед, из туч оседающей пыли навстречу им сверкнули жестокие пушечные огни. Почти четыре часа в копоти и пламени корчился на одном месте железный фашистский удав, укоротившись наполовину; среди подбитых и горящих танков валялись обломки бронетранспортеров и машин, на которых гитлеровские пехотинцы собирались под защитой "тигров" и "пантер" совершить прогулку до Курска. Однако и нашей танковой роты фактически уже не существовало. Остатки ее получили приказ отойти, уступив место для боя свежим подразделениям, которые должны были продолжить выполнение общей задачи фронта - активной обороной перемалывать ударные силы врага. Четырнадцать уцелевших гвардейцев во главе с командиром роты на машине с заклиненной башней покинули растерзанную высоту. Лишь последний боеспособный экипаж под командованием гвардии лейтенанта Шаландина в ожесточении боя не принял радиосигнала.
      Закоптелый, осыпанный землей, изодранный осколками бомб, танк по-прежнему маневрировал за развороченным гребнем, мгновенно откатывался с того места, где сверкнула вспышка его орудия, броском выходил на новую позицию для молниеносного удара. Врагу казалось перед ним все еще целое подразделение советских танков. Снова падали сквозь пыль и дым пикировщики, охотясь за единственной машиной, и наконец бомба попала в цель. Танк загорелся. Но еще билось его стальное сердце, еще имелись снаряды в кассете, еще был жив экипаж... Подходившие к высоте советские воины видели, как двигалась по гребню горящая тридцатьчетверка и пушка ее, обращенная в сторону врага, хлестала огнем...
      Шаландина нашли у прицела, обугленные руки его сжимали механизмы наводки орудия.
      У Шаландина был предшественник - первый в стране танкист-Герой, выпускник того же училища лейтенант Георгий Склезнев, отважно дравшийся за свободу республиканской Испании в рядах интербригады. В 1937 году в бою под Мадридом, окруженный фашистами, он предпочел плену смерть в горящем танке. Несомненно, что подвиг Склезнева помог Шаландину сделать выбор в трагический миг жизни. В том и сила героического примера, что, войдя однажды в сознание бойца, он исподволь отгранивает характер, и в критический час обыкновенный человек естественно и просто принимает решение, рождающее новый подвиг.
      Вольдемар Шаландин погиб девятнадцатилетним. Его отец, тоже танкист, полковник в отставке, приезжая в училище, говорил: "Был у меня один сын, а теперь - все вы мои сыновья, потому что каждый увозит из училища память о Вольдемаре". То была святая правда: такие подвиги не просто изумляют - они учат. В бою у деревни Яковлево Бочковский и Шаландин добывали и для нас опыт победы над превосходящим врагом, который к тому же впервые применил новое мощное оружие. Наши наставники-фронтовики учили видеть в каждом большом подвиге слияние ратного мужества и верности долгу с военным мастерством. Кто действительно любит Родину, тот и защищать ее умеет. Как высшую похвалу принимали мы слова нашего преподавателя тактики, которые произносил он в особых случаях: "Батька сказал бы: хорошо воюешь!"
      Между тем на поле учений от курсанта Мадудова ждали решения. А поле было коварное: старые карьеры, разрушенные укрытия, рвы и капониры. За этим полем, еще не видимые в темноте, лежали высотки, где под прикрытием минных полей таились очаги обороны "противника" - их-то и следовало уничтожить, чтобы выйти на участок форсирования реки, обеспечить быструю переправу.
      - Продолжаю наступление во взводных колоннах!
      Первое решение нового командира, вероятно, было единственно возможным там, где боевая линия танков неизбежно застряла бы. Но когда взводы, ведя огонь из головных машин, одолели в колоннах коварное поле, произошло неожиданное. Командир приказал немедленно взять на броню автоматчиков и на большой скорости обойти высотки, чтобы атаковать их с фланга и тыла. И прикрыть маневр дымовой завесой, поскольку совершался он в зоне, доступной для противотанковых средств в опорном пункте. Ночью?!. Мы ожидали, что руководитель занятия вмешается - ведь такой маневр грозил роте засадой или минной ловушкой, к тому же недолго было заплутать в собственной дымовой завесе, посадить танки в ямы, искалечить технику. Однако запрета не последовало...
      Уже применяя технику ночного видения на вождении боевых машин и стрельбе, мы еще не осознали, что она сближает условия дня и ночи, что самый плотный мрак, смешанный с дымом и пылью, уже не способен помешать быстрому маневру танковых подразделений, что в войсках не случайно зарождается движение; "Ночью - по дневным нормативам!" Потребовалась напряженная ситуация, близкая к фронтовой, чтобы один из нас сам, без подсказки, понял, что доступность дневных нормативов требует от него применить ночью способ атаки, годившийся прежде для светлого времени. Когда опорный пункт был разгромлен, решение, принятое и осуществленное Николаем Мадудовым, стало не просто его маленькой победой в учебном бою, но и выдержанным экзаменом на командирскую самостоятельность.
      - Батька сказал бы: хорошо воюешь! - как будто из самого грозного, самого героического года войны прозвучали по радио слова офицера-фронтовика...
      В дни работы XXVI съезда партии нам позвонили. Мощный веселый бас в телефонной трубке всколыхнул полузабытое:
      - Докладывает бывший курсант Мадудов, ныне генерал-майор, делегат съезда...
      Позже стало известно, что на партийном съезде было по меньшей мере четыре питомца ташкентского танкового, а ведь партия выбрала на свой форум достойнейших людей. Снова виделись ребята в танкистских шлемах в строю и над люками танков, с серыми от пыли и усталости лицами, при сполохах пушек. И рядом вставали они же, нынешние, - сыновья фронтовиков, принявшие на свои плечи всю ответственность за безопасность страны, генералы и офицеры, командиры соединений и частей, политработники, военные педагоги. Велик список бывшей четвертой. А в газетах мелькают имена новых питомцев училища. Командующий войсками Краснознаменного Дальневосточного военного округа рассказал в "Красной звезде" о боевых достижениях молодого коммуниста старшего лейтенанта Олега Царенко - внука Героя Советского Союза, сына фронтового командира. На других страницах - имена передовых офицеров Владимира Графа, Николая Качанова, Александра Акулова - этот список был бы еще длинней...
      В разговоре Николай Григорьевич Мадудов обронил;
      - Между прочим, встретил недавно Куликова. Нет-нет, не того, что в нашем отделении служил, а его сына - Сергея Леонидовича Куликова. Ответственный парень. Два года отличным взводом командует. Отец-то уж в запасе, так теперь сын место его заступил. И у Валентина Поветьева помнишь, был в нашем взводе трудноватый парень, а теперь он очень серьезный полковник - сын тоже командует взводом в знаменитой Кантемировской дивизии. И у многих других есть уж наследники в строю...
      Вскоре случай свел нас с лейтенантом Сергеем Куликовым. Он говорил о командирах и политработниках своей роты, батальона, полка, о лучших механиках-водителях и огневиках, старательно обходя себя. "Какие мои заслуги? Взвод принял отличный, оставалось только поддерживать славу..."
      Но кто не знает, что годами поддерживать славу отличного подразделения труднее, чем однажды завоевать ее! Любой спад заметят сразу, и тень - на авторитет командира. На это лейтенант спокойно сказал:
      - А мы стараемся в роте сами первыми замечать спады. Даже малейшие. И задеваем гордость солдат. Наша часть традициями богата, да и кого из солдат ни возьми - у всякого либо дед воевал, либо отец служил. Поддерживаем переписку с родителями, советуемся, письма их коллективно читаем. По себе знаю, как действует отцовское слово. Дед у меня человек заслуженный, фронтовой офицер, отец тоже офицер. Оба люди крутоватые, но я от них правду не таю, если даже она неприятна, всегда подскажут дельное. Да ведь мы к тому же все трое коммунисты...
      Слушали мы лейтенанта Куликова и снова вспоминали наших преподавателей и командиров - полковников Ломакина, Останина, Рассказова, подполковников Лоптова, Павловского, Хелемского, Березняка, Разумовского, майоров Кузнецова и Андреева... Жаль, имена забылись - не по имени-отчеству мы к ним обращались, а по воинскому званию. Зато крепко помнятся их уроки, особенно тот, который преподавали нам ежедневно. Каждый из них вел свое дело так, словно оно и есть краеугольный камень в профессии офицера-танкиста. Нет, они не соперничали, они действовали заодно, примером профессиональной добросовестности утверждая в сознании будущих командиров строгую истину, выверенную войной: в военном деле второстепенного нет! И воспитывали уважение к профессии, гордость за свое оружие, прославленное на полях битв. А выражение глубокой, истинной гордости это и профессиональная добросовестность, и ответственность за свое дело...
      Дорого было уловить чувство профессиональной гордости в словах лейтенанта Куликова - наследника дедовского и отцовского дела в армейском строю.
      Сурова история нашей Родины. Нынешнее поколение молодежи, как и все предыдущие, выдвигает своих доверенных для защиты самого дорогого, что у нас есть, - социалистического Отечества. Время изменяет оружие и способы борьбы, но не отменяет опыта предшественников, особенно опыта, добытого кровью.
      На поверке - четвертая рота курсантов ташкентского танкового училища. Твердый строй загорелых парней. Им уже недалеко до выпускного порога, и в ладных фигурах, в твердой прямоте взглядов видна печать курсантской школы. С большого портрета юный Шаландин смотрит на танкистов, которые по возрасту - его ровесники, по времени - внуки. Шаландинцы. Так их зовут в училище. Сами они в своей роте шаландинцами именуют лучших. В тот день командир роты капитан Олег Марьянков лучшими назвал взвод старшего лейтенанта Виктора Черняева, победителей соревнования младших сержантов Сергея Гордия, Владимира Бородавяо, курсантов Виктора Хизова и Александра Полупана, отличное отделение младшего сержанта Юрия Землянухина. Была уверенность, что доведется еще услышать об этих ребятах, внуках фронтовиков, - услышать в войсках, когда возглавят они танковые подразделения.
      Здесь, в четвертой роте, невольно останавливаешься перед стендом, с фотографий которого глядят отцы и сыновья - питомцы училища. Полковник Колесников и курсант Колесников, полковник Бондаренко и курсант Бондаренко, отец и сын Василевские, Герасименя... Живут в училище танкистские династии, как еще до войны жила династия братьев Поповых, храбро воевавших потом на фронте, как в годы войны продолжалась династия семьи полковника Кедрова, сыновья которого стали выпускниками сорок первого, сорок второго и сорок третьего годов. В училище бережно собирают реликвии, рассказывающие о выпускниках всех лет - это общая черта жизни наших военных училищ. И не случайно повсюду - в казармах, в клубе, в музее, на аллеях красивого и уютного городка - курсант постоянно ловит пристальные взгляды тех, чью славу ему наследовать.
      Помнится, наши враги писали открыто: надо, мол, подождать, пока из Советской Армии уйдет закаленное войной поколение, тогда можно будет силой испытать прочность рубежей социализма. Сегодня наши враги так не говорят, хотя последние фронтовики уходят в запас и отставку. Однако фронтовики строя не покидают... С нами в списках училища числился только один из Героев - питомцев училища - гвардии лейтенант Шаландин. Теперь пятеро Героев Советского Союза - в списках рот ташкентского танкового! Гвардии старший лейтенант Василий Мартехов, гвардии лейтенант Иван Мерзляк, лейтенант Георгий Склезнев, гвардии лейтенант Евгений Уткин, гвардии лейтенант Вольдемар Шаландин. Другие зачислены в списки частей, в рядах которых сражались. Зачислены навечно и останутся рядом с сыновьями, внуками и правнуками, пока существует необходимость защищать Родину, социализм и мир на земле.
      В сумерках с далекого полигона ветер донес раскаты залпов. Может быть, в темных ночных холмах учились владеть новейшим танковым оружием племянник генерала Мадудова Сергей и сын нашего однокашника Александр Козловский - теперешние курсанты ташкентского танкового? Или на опорные пункты "противника", обнаженные лучами приборов ночного видения, вели в атаку подразделения выпускники училища, отличники учебы старший сержант Степаненков, сержанты Мацак, Филиппов, Овсянников, Тоискин и их товарищи, держа свой экзамен на командирское звание?..
      В густой тьме далекие пушечные огни стали похожи на сполохи летних зарниц над созревающими хлебами. Они рождали ощущение спокойствия, тепла и прочности этой жизни, Я знал, такое ощущение - от сознания того, что там, в ночной степи, в надежных, могучих машинах сыновья фронтовиков учили своих сыновей защищать жизнь, защищать Родину и мир, добытый великими жертвами и великим мужеством отцов. Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. Красная лента
      В натужном, словно спрессованном, гуле винтов, в нервной дрожи корпуса, в пугливом мерцании индикаторов на приборном щитке капитан Лагунов ощущал непривычную тяжесть машины. По просьбе афганских друзей экипаж доставлял в далекий аул водяные насосы, горючее, продовольствие и книги для школы. В последнюю минуту перед вылетом стало известно: в ауле есть больные, среди них - дети, и тогда командир распорядился взять врача. Лагунов только охнул, увидев шестипудового гиганта с громадной сумкой, набитой инструментом и лекарствами. И как он втиснулся в десантную кабину между бочками, ящиками и тюками, да еще без всякой подсказки и помощи умудрился включиться в бортовую связь? Видно, такие оказии ему не впервой. Непритязательность великана понравилась Лагунову, но теперь, над скальной пустыней высокогорья, он всерьез пожалел, что не прислали доктора полегче.
      Крутизна гор увеличивалась. Красноватые облака как будто передали свой цвет скалам, над сизыми провалами ущелий, над серо-желтыми лоскутами долин текли красно-коричневые хребты, ребристо блестели багровинкой почти отвесные склоны. Знакомая по прежним полетам в горах тревога усиливалась в душе Лагунова, и он до рези в глазах всматривался в каждый распадок, в каждый ближний хребет. Интуиция все-таки не обманула. Вблизи перевала, когда вертолет, свинцово-тяжелый в разреженном воздухе, полз вверх над изрезанным склоном, где в коричневых морщинах распадков белел снег, Лагунов вдруг услышал - будто сухим горохом осыпало правый борт, и тут же увидел впереди, сбоку, над рваным гребнем рыжего песчаника, вспышки винтовочных и автоматных выстрелов, а потом - грязные чалмы и халаты басмачей. "Не выдай, родимый", - шепнул, доводя обороты двигателя до предела, и вертолет послушно вздыбился под ливнем свинца, отщелкивая броней искры пуль, перевалил гребень, повис над бездонной дымчато-сизой падью. Успокоительно пели винты, и Лагунову в избытке чувств вдруг захотелось благодарно погладить машину. Летчик невозмутимо горбился впереди. А как там, в десантной кабине?
      - Жив, доктор?
      - Доктора умирают последними, - рокотнул в наушниках нервный басок. - Вы не меня, вы себя берегите... Однако знали бы эти сволочи, в кого стреляют!
      Лагунов промолчал, лишь усмехнулся: уж басмачам-то хорошо известно, что советские летчики несут в горы жизнь. Он работал в здешнем краю в самую, пожалуй, нелегкую и героическую зиму, когда враги Апрельской революции объявили народной власти открытую войну, избрав голод едва ли не главным оружием. Банды бывших помещиков, уголовников и наемного отребья из-за рубежа, "братьев-мусульман", которых афганцы метко окрестили "братьями шайтана", грабили селения, жгли хлеб, угоняли и уничтожали скот, рассчитывая, что голод и бедствия вызовут общее недовольство населения провинции Народно-демократической партией и новым, революционным правительством, которому пришлось устранять тяжелые последствия кровавой диктатуры Амина. Приглашенные в Афганистан советские войска не были в стороне от борьбы. Но не горелым порохом пропах вертолет Лагунова, тогда еще старшего лейтенанта, он пропах теплым хлебом. И теперь в кабине аромат хлебного поля, его не выветрили горные сквозняки, не заглушили тяжелые запахи горючего и разогретых металлов. Или его рождает память об опасных полетах в незнакомых ущельях с мешками муки на борту, память о встречах с людьми, чьи глаза и сегодня жгут душу? Оробелые и недоверчивые поначалу, глаза эти наполнялись слезами изумления; люди, обреченные со своими детьми на голодную смерть басмачами, плача, целовали хлеб. "Тот, кто дает хлеб, не бывает врагом. Враг тот, кто отбирает хлеб". Лагунов потом не раз слышал эту фразу, изучая язык друзей. И часто бывало так, что сами афганские крестьяне указывали советским пилотам безопасные маршруты, предупреждали о возможных засадах бандитов на скалах, близ которых ожидался пролет советских машин. А главное, простые афганцы сами все чаще брались за оружие, чтобы защитить от басмачей себя и свои дома.
      Однажды экипаж Лагунова спас трех горцев. Басмачи нагрянули на пастбище внезапно, связали чабанов, отделили маток от отары и стали "добывать" драгоценный афганский каракуль: прикладами и сапогами били овец по животам, пока те не скидывали плод. Зная, что самая ценная шкурка у еще не родившегося ягненка, басмачи добывали себе поживу таким зверским способом. Видно, они заодно хотели извести все стадо. Молодой чабан не выдержал, гневно закричал на бандитов, тогда его ударили прикладом в лицо...
      Советский вертолет, случайно пролетавший над пастбищем, спугнул басмачей, - видимо, они приняли его за боевую машину Народной армии. Летчики заметили связанных людей и покалеченных животных; рискуя попасть в засаду, приземлились, освободили чабанов от веревок, помогли раненому.
      Через несколько дней дежурный по части вызвал Лагунова на КПП. Его поджидала группа вооруженных старыми винтовками горцев, среди которых он узнал спасенного летчиками парня с перевязанным лицом. Поодаль, с головой закутанная в чадру, стояла девушка. Пожилой афганец с проседью в смоляной бороде заговорил, сержант-таджик переводил его мерную речь, хотя Лагунов уже понимал сам:
      - Здесь мои братья, сыновья и дочь. Наш род не хотел вмешиваться в нынешние дела, мы - мирные дехкане, дело которых пасти скот, выращивать виноград и дыни да охотиться в горах на диких зверей. Но душманы убили моего соседа только за то, что он пошел строить канал, по которому на наши поля придет вода. Теперь они подняли руку на моего сына. Душманы говорят, что сражаются против правительства Кармаля и безбожной власти, а стреляют в нас. Но если в нас стреляют, мы должны защищаться...
      Осторожно, словно тяжелые камни, ронял слова суровый горец непросто постигал ум пастуха и охотника великую правду революции. Брат его заговорил горячо и сбивчиво:
      - Мы знаем, кто посылает душманов на разбой. Абдулла-хан, бывший хозяин этих гор. Он никогда не смирится, что народная власть уничтожила долговые книги, по которым все мы были его рабами. Он снова хочет брать дань за то, что мы пасем скот на его бывших пастбищах, обрабатываем землю, отнятую у него и разделенную по справедливости. Этот кровавый пес, видно, забыл, что мужчины нашего рода умеют постоять за себя и свои права. Мы создали дружину самообороны. Завтра с отрядом войск мы пойдем по следам душманов, которых Абдулла привел с той стороны. А сегодня пришли поклониться тебе за спасение его сына, моего племянника, и двух других пастухов нашего аула.
      Тронутый Лагунов стиснул сухую, жилистую ладонь седобородого горца, пожал руки его братьев и сыновей, перед девушкой на миг задержался, и этот миг имел последствия. Отец что-то отрывисто сказал, девушка откинула край чадры, смущенно блеснув темными глазами, протянула летчику тонкую смуглую ладонь. Он бережно пожал ее и вдруг понял, какой непростой жест сделала сейчас юная горянка. В порыве чувства снял комсомольский значок, протянул девушке.
      - Ленин...
      Молодые афганцы подошли, долго рассматривали профиль человека на маленьком значке.
      ...В напряженной работе происшествие стало забываться, как вдруг о нем напомнили. Вызванный однажды к политработнику. Лагунов застал в его палатке активиста провинциальной организации Народнодемократической партии. Летчики хорошо знали этого человека - он не раз летал с ними в далекие селения. Гость спросил:
      - Вы помните дочь Алладада, которой дарили значок?
      - Помню, - улыбнулся Лагунов.
      - Она ударила себя ножом.
      - Что случилось?.. Почему?!
      - Кто-то пустил слух, будто аллах лишил ее разума за прикосновение к "неверному".
      Лагунов переводил взгляд на политработника.
      - Не казнись, товарищ. Мы разобрались. Во всем виноваты душманы. Мы тоже, - сказал афганец.
      - Вы?..
      - Да. Мы плохо берегли девушку, которая два года назад первой записалась в школу, потом первой в ауле сняла паранджу, а недавно вступила в Демократическую организацию молодежи... Это не все. Отцу предложили за нее богатый калым. Но Алладад теперь в партии, как и его брат, он спросил свою дочь. Девушка отказалась быть проданной. К тому же у нее, оказывается, есть на примете другой жених, из небогатых. Понимаете ли, что все это значит для местной пуштунки! Даже мы недооценили. Зато враг оценил. - Партиец помолчал, глядя мимо Лагунова, негромко добавил: - Ее хотели украсть, когда Алладад с сыновьями уходил в горы охотиться, а братья его пасли скот и тоже находились далеко. Она успела схватить нож...
      - Жива?
      - Иначе бы мы не узнали всей правды. Я был у нее, она попросила значок с Лениным, чтобы носить его открыто. Мы обыскали дом, но значок пропал. Может быть, у вас найдется другой такой же?
      - Найдется, товарищ.
      - Это вам от нее. - И гость положил на стол пакет.
      В пакете оказалась широкая красная лента. Гость сдержанно улыбнулся и снова посуровел.
      - В дни Апреля я видел Кабул в красном огне. Оттуда, из Кабула, я привез моей дочери такую же ленту, Я подобрал ее на улице после того, как душманы стреляли из автоматов в толпу девушек-студенток, вышедших на митинг с открытыми лицами.
      Когда афганец ушел, политработник собрал летчиков и долго говорил о том, насколько осторожными надо быть, работая здесь.
      С тех пор, вылетая на задания, Лагунов привязывал красную ленту к скобе внутри кабины, она полыхала для него негасимым сигналом тревоги и, казалось, таила в себе охранную силу. В туманах и моросящих дождях, над змееподобными руслами рек, где винты машины проносятся вблизи скал, с которых грозит очередь в упор, над ледяными хребтами и раскаленными песками экипаж летал без происшествий.
      Одна за другой складывали оружие крупные банды; не то нарвался на пулю народного мстителя, не то бежал за границу главный басмач провинции. Лишь выстрелы охотников в последние месяцы гремели а здешних горах. И вот снова хлестнул свинец по винтокрылой машине, несущей мирный груз. Не иначе, явилась новая шайка с той стороны...
      Лагунов попытался выйти на связь со своими, но горная цепь позади заглушила его вызов. Он вздохнул, скосил глаза на алую ленту сбоку и снова погрузил взгляд в дымчатую глубину долины, на дне которой возникли очертания аула. Машина, уставшая от высоты и тяжелого груза, словно бы с облегчением дышала мотором, приближаясь к земле.
      На окраине селения их встретили вооруженные мужчины отряда самообороны, и Лагунов понял, что появление басмачей уже не было тайной для местных дехкан и оросителей. Может быть, его знакомец Алладад со своей дружиной идет сейчас по следам врагов или подстерегает их где-нибудь на перевале либо в теснине.
      Мужчины начали неспешно разгружать машину, доктор-азербайджанец завел степенный разговор с молодым учителем в белоснежной чалме и пожилым козлобородым фельдшером, затем, вскинув на плечо тяжелую сумку с красным крестом, в сопровождении фельдшера ушел к больным. Лагунов с товарищем осматривали машину. Нашли несколько вмятин на борту и рикошетный след пули на переднем бронестекле, - видно, стрелок-снайпер метил в летчика. Подошел учитель, рассматривал вмятины, хмурился, качал головой, потом заглянул в кабину. Шелковая лента алой струйкой стекала по борту, сразу привлекая к себе посторонний взгляд... Лагунов не понял, что сказал учитель мужчинам, только они вдруг прервали работу, обступили летчиков, начали пристально разглядывать их. Встревоженный Лагунов хотел поинтересоваться, в чем дело, но учитель спросил сам:
      - Той зимой, когда прогнали Амина, ты возил хлеб в наши горы?
      Капитан кивнул.
      - Мы слышали о тебе и твоих товарищах. Я не знаю, что правда, а что вымысел в рассказах людей, но знайте - бедняки в здешних горах вам благодарны. Нынче первый урок в школе я начну рассказом о могучих братьях, которые в самое трудное время протянули нам руку. Я расскажу нашим детям о летчике с красной лентой, который привозил нам хлеб и книги и в которого за это стреляли выродки. Да охранит тебя небо от всякой беды.
      Не все слова разобрал Лагунов, однако смысл речи был ему ясен, и, кажется, впервые чуть пригасло болезненное чувство невольной вины перед девушкой, чью ленту возил он с собой. Люди знают правду, пусть не всю, но хотя бы главное в ней.
      Один из дехкан, прежде чем снова взяться за работу, указал на хребет. Там, в седловине гор, вспухало белое облачко. Учитель снова заговорил:
      - Вам нельзя возвращаться. Перевал закрыло мокрым туманом, он рассеется к утру. Ни один из наших мужчин ночью не сомкнет глаз - мы будем охранять вас и вашу машину.
      Лагунов не ответил, оглядывая хребет. Учитель, похоже, прав: Лагунов знал, какие туманы и облака в эту пору внезапно сползают со снеговых вершин. Но и оставаться на ночь опасно. Возможно, у басмачей есть свои глаза и в этом ауле; они близко, а сколько их, пока неизвестно. Ночующий на окраине аула вертолет наверняка станет приманкой для бандитов. Уж лучше пересидеть где-нибудь в недоступном месте близ перевала - Лагунов ведь не новичок в здешних горах.
      Неясная тревога заставила его обернуться - словно толкнули в спину. От глиняного дувала, ограждающего низкие куполообразные жилища и персиковые сады аула, шел рослый доктор. За ним тянулся всадник на ослике с большим свертком в руках. Женщина в парандже семенила рядом, вцепившись в коричневый халат мужчины, а следом, прихрамывая, спешил козлобородый фельдшер. Товарищ Лагунова усмехнулся, наблюдая за странной процессией, но командир остался серьезным, уже догадываясь, что предстоит. Доктор опередил спутников, отер вспотевшее лицо платком, шумно выдохнул:
      - Разгрузили?.. Слава аллаху. Летим немедленно - парнишку спасать надо. Не мог этот козел-фельдшер раньше сообщить, а теперь срочные меры нужны и таблетками не обойтись.
      Лагунов стоял около кабины, разглядывая худого унылого человека верхом на ослике с завернутым в серый халат сыном, его маленькую жену в темной парандже, перехватил виноватый взгляд фельдшера, которому, видно, здорово досталось от врача. А в глаза тревожным огоньком плескала красная лента...
      - Гляди, доктор, перевал затянуло. Возможно, придется пойти на вынужденную посадку, И сколько просидим там, в холоде и сырости, не знаю. К тому же басмачи... Мы - солдаты, ты - врач, нам собой рисковать положено, а вот ребенком... Ты понимаешь, что заговорят враги, если мы не довезем мальчишку до больницы живым?
      Широкие плечи доктора зябко дрогнули, полное лицо словно постарело, он негромко сказал:
      - В горах умирает немало детей от болезней и недоедания. Даже революция не в силах изменить этого за несколько месяцев, особенно, если ей мешают. Если умрет еще один, он умрет на руках отца, и никто про нас с тобой не скажет плохого. Мы ведь и в самом деле не боги. Я объясню им, что везти больного нельзя.
      Лагунов словно встряхнулся.
      - Скажи родителям, что в нас, возможно, будут стрелять басмачи, что машину могут подбить,
      Доктор громко перевел. Мужчина на ослике вскинул голову, унылое лицо его стало жестким, в глазах разгорался темный огонь. Он тронул ослика, подъехал вплотную к вертолету, протянул сына советскому врачу. Когда тот принимал ребенка в свои громадные руки, мать было качнулась к нему; учитель удержал ее, что-то сказав, и женщина опустилась на колени прямо в пыль, стала молиться.
      - Она молит аллаха, чтобы он ослепил тех, кто станет стрелять в вас, - пояснил учитель.
      Лагунов молча полез в кабину. Доктор пригласил с собой отца, но тот лишь покачал головой и прижал руки к сердцу. У него дома много работы и еще много детей. Людям, которые привозят хлеб, лекарства и книги, он доверяет сына без страха...
      Через несколько минут, ввинчивая машину в узкое небо долины, Лагунов глянул вниз. Как будто горные тюльпаны зацвели там - люди махали всем, что нашлось красного: лентами, платками, повязками... И потом, в сырой серой мути над хребтом, не отрывая глаз от индикатора высоты, Лагунов все еще видел этот охранный цвет и безошибочно находил дорогу. Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. Перевал
      Горы - не поле чистое, и с самого начала марша старший лейтенант Карлин часть автоматчиков держал на броне. Оружие - на изготовку, чтобы в любой миг ливнем свинца ответить на огонь засады.
      Заметно похолодало, низко над головой стелились свинцовые зимние тучи, и дышать хотелось глубже, чаще - давала себя знать высота. До перевала уже рукой подать, оттуда колонна покатится вниз, навстречу зеленым лугам, теплому ветру, жаркому бою. Считай, сделана половина тяжелой боевой работы, и мысль эта грела Карлина, наполняла новой силой, в ней растворялась досадная неуверенность, которая порой заставляла его поступать наперекор трезвому рассудку.
      Еще в полдень он, молодой командир мотострелковой роты, выделенной в резерв командира полка, и представить не мог, что скоро возглавит сводный отряд, куда помимо его мотострелков войдут рота танков, взвод минометов, саперное отделение, две зенитные установки по четыре ствола каждая, и действовать с этим отрядом ему придется вдали от части, где нет ни предусмотрительной опеки штаба, ни поддержки старших начальников.