Командир нашей бригады гвардии полковник Борисенко пошел навстречу Знамени, чтобы принять эту святыню - символ воинской чести, доблести и славы соединения. С этой минуты гвардейское Знамя, пока оно существует, будет с нами повсюду - в боях и походах, в самом жестоком огне сражений, бессмертное, недоступное для врага, пока жив хотя бы один из нас.
      Мы - гвардейцы. Гордо звучит это слово, но сейчас, перед ликом вождя, смотрящего с нашего боевого гвардейского Знамени, с особенной силой понимаешь, насколько ответственно нести на своих плечах, беречь и множить гвардейскую славу. Наш корпус вступил в бои, когда слава советской гвардии уже прогремела под Ельней, в великой битве под Москвой и на берегах Волги - в железной стойкости Сталинграда. Уже тогда наши гвардейские части и соединения стали гордостью страны, а для врага - грозой и бедствием. Нужен был подвиг, ратный подвиг тысяч людей, чтобы подняться до высоты этой славы и заслужить гвардейское наименование. Наш корпус совершил такой подвиг в самых первых боях, участвуя в разгроме войск Манштейна и Гота, брошенных фашистским командованием на Сталинград, чтобы спасти окруженную группировку войск Паулюса. Гитлеровцы не пожалели даже новейших танков, проходивших боевые испытания, чтобы прорваться к Сталинграду, - в наступлении участвовал батальон "тигров". В первом же бою у реки Аксай-Курмоярский части корпуса уничтожили четыре "тигра", не считая другой вражеской техники. Котельниково, Цимлянская, Зимовники - первые памятные вехи боевого пути нашего механизированного корпуса, пути к его гвардейской славе.
      Неприступной считал враг свою оборону в районе крупного железнодорожного узла Зимовники: здесь стояли самые надежные его части - полки эсэсовской дивизии "Викинг". Двое суток потребовалось корпусу, чтобы наголову разгромить черную гитлеровскую нечисть и освободить Зимовники. Бригады и полки корпуса не только проявили истинное мужество и воинскую храбрость, но также искусство сложного маневра в ходе ожесточенного сражения, во всю силу использовали свою подвижность. Утром 7 сентября сорок третьего года воины корпуса начали штурм вражеской обороны на всем ее фронте, а уже 9 января по телефону в штаб корпуса передали приказ народного комиссара обороны. Нашему соединению за проявленные отвагу и мастерство, за освобождение от врага родных сел и городов присваивалось звание гвардейского. Сейчас, когда вручается гвардейское Знамя нашей бригаде, когда впервые над их строем в морозном пороховом воздухе прозвучали слова: "Товарищи гвардейцы!..", я представляю, с какой силой забились сердца однополчан.
      В сердце моем одновременно с гордостью вскипает боль, думаю о том, что этого обращения не услышали многие из тех, кто добывал нашему соединению гвардейское имя. Среди них - первый в корпусе Герой Советского Союза разведчик лейтенант А.В. Рябцов. Один против тридцати фашистов - он выиграл тот бой, уничтожив более половины врагов и заставив бежать остальных. Но сам он не вышел из боя, а с подоспевшими товарищами завязал схватку против целого подразделения врага, лично уничтожил несколько гитлеровских офицеров. И этот бой, последний в своей жизни, он выиграл, хотя бойцы завершали его уже без командира... И как не вспомнить сегодня отважного танкиста лейтенанта А.Л. Белова? Это он со своим экипажем в наступлении на Зимовники жег эсэсовские танки, давил орудия и пулеметы, настиг и превратил в хлам целую колонну отступающих вражеских машин, а когда его танк подожгли, сражался бок о бок с пехотинцами, увлекая их на врага личным примером, и погиб в рукопашной схватке. Рядом с ним дрался другой герой командир отделения истребителей танков из нашей бригады младший сержант А.И. Александров. Во время вражеской контратаки он из противотанкового ружья уничтожил два стальных фашистских чудовища и ценой жизни своей остановил продвижение врага!..
      Подвиг корпуса складывался из сотен таких вот подвигов отдельных людей, для которых превыше жизни была верность присяге и Боевому Знамени, которые до последнего вздоха жили одним желанием, одной пламенной страстью - бить врага, нещадно гнать его с родной земли. Я никогда не видел лейтенанта Бибкова и сержанта Шахторина даже на портрете, но представляю их словно бы наяву. Прикрывая маневр своего подразделения, они приняли на себя ожесточенный удар врага. Экипаж расстрелял боеприпасы до последнего патрона, кончилось у него и горючее. Фашисты окружили танк, кричали советским воинам, чтобы они сдавались в плен, обещали жизнь.
      - Это мы предлагаем вам сдаться! - раздался из танка ответ командира машины. - Мы окружили вас в Сталинграде, подождите - скоро окружим и в Берлине!
      Враги подожгли машину, и тогда из дыма и пламени зазвучала песня. Два отважных воина, два коммуниста пели "Интернационал". Взятые в плен фашисты рассказывали об этом с дрожью в голосе, их скудный разум не мог постигнуть силы духа и мужества советских бойцов,
      Лица многих, очень многих людей, о которых только слышал, видятся мне в минуту торжественного вручения гвардейского Знамени. Кажется, я готов раздать жизнь свою по минуте, чтоб только они, не дожившие до нынешнего праздника, встали из братских могил и разделили с нами общее торжество, - ведь оно принадлежит им по праву. И те бойцы моего родного 55-го гвардейского танкового полка, что под Прохоровкой, у совхоза "Комсомолец", остановили "тигры", "пантеры" и "фердинанды" эсэсовской дивизии "Адольф Гитлер". И взвод противотанковых ружей из нашей бригады во главе со старшим лейтенантом К.Т. Поздеевым, который погиб там же, под Прохоровкой, приняв на себя удар двадцати трех вражеских танков и мотопехоты. Четырнадцать их было, наших славных ребят, вооруженных четырьмя бронебойками, автоматами и гранатами. Но они не зря именовались гвардейцами. Одиннадцать сожженных танков, десятки убитых автоматчиков - такой ценой заплатил враг за гибель гвардейцев. И встали бы здесь лейтенанты Н.П. Новак и С.М. Чикамадзе, чьи экипажи за день до боя у Прохоровки, когда совершался перелом в великой битве на Огненной дуге, уничтожили двенадцать фашистских танков. В тот день рота Новака обратила в металлолом двадцать восемь вражеских боевых машин.
      Все, все до единого пусть встали бы здесь герои нашего корпуса и нашей бригады - герои Сталинграда, Огненной дуги и Днепра, а среди них мой первый фронтовой командир гвардии лейтенант Титский, которого тогда, в час похорон у днепровского берега, мне так хотелось осыпать цветами...
      Невозможно.
      Но почему невозможно?! Я вижу их живые лица, я словно бы смотрю сейчас их глазами - или моими глазами смотрят они? И вместе со мной переживают этот миг, когда командир бригады принимает из рук командира корпуса гвардейское Знамя.
      Делом живы люди на земле. Но разве умрет их дело в памяти живых, в памяти спасенной ими Родины, в памяти народа! Вот она, их бессмертная жизнь, вот оно, их бессмертное дело - в этом алом Знамени с образом великого вождя революции. Оно становится совестью, честью и славой для тысяч бойцов, объединенных в монолитную силу под Знаменем 5-го гвардейского Зимовниковского механизированного корпуса, под знаменами его гвардейских частей. Павшие однополчане с нами теперь, они пойдут с нами под этим Знаменем и дальше - до самой Победы. И после Победы они останутся в своем великом народе его совестью, вечной славой и гордостью. От их незримого присутствия мы тысячекратно сильнее.
      Скоро, очень скоро сбудутся слова нашего бесстрашного однополчанина, брошенные в лицо фашистам из огня: мы окружим кровавого врага в его собственном логове. Окружим и добьем!..
      Гвардейское Знамя бригады - в руках полковника Борисенко. Мы опустились на колено. Тысячи голосов и тысячи сердец повторяют слова торжественной клятвы:
      - Мы, гвардейцы-зимовниковцы, принимая гвардейское Знамя, клянемся нашей партии, правительству и нашему народу, что будем сражаться под этим боевым Знаменем до последней капли крови так же мужественно и отважно, как под Сталинградом и Зимовниками, Ростовом и Батайском, в сражениях под Прохоровкой и на Украине. Под этим гвардейским Знаменем будем громить врага до полной победы!
      Потом гвардейское Знамя бригады плыло перед строем полков, батальонов и рот, несмолкающее "ура" катилось по рядам бойцов, а я снова и снова повторял про себя: "Клянусь... клянусь... клянусь..." как бы от имени тех, павших однополчан, кто смотрел сегодня моими глазами.
      "Такое оружие не выпадает из рук"
      Мы снова в боях, на польской земле. Снова мартовские бездорожья, по которым доставляю срочные пакеты из штаба бригады в штаб корпуса, в штабы полков и батальонов. Снова острый, сосущий холодок смертной тревоги под сердцем, когда попадаем под бомбы и пушки "мессеров", "фоккеров", "юнкерсов", под разрывы артиллерийских снарядов. Но я все чаще замечаю - это тревога не за собственную жизнь, это тревога за секретный пакет, который мне доверен. В нем - судьбы многих людей, моих боевых товарищей, от его своевременной доставки часто зависит успех боя... Похоже, я становлюсь осмотрительнее, расчетливее - и это, конечно, не просто опыт, отметающий бездумную браваду, смешную и вредную на войне, это чувство ответственности за боевые документы. В нашем деле поговорка "Хоть умри, а доставь" не подходит. Мертвый ничего не доставит. Конечно, без риска на войне много не сделаешь, но риск всегда должен быть оправдан и рассчитан. Когда меня берут на "сабантуйные" дела - там я хозяин своей жизни. Но когда везу пакет, хозяин моей жизни - приказ, который я обязан доставить по назначению и в срок...
      Бои юго-западнее Кракова идут ожесточенные. Пленные говорят, что Гитлер приказал удержать Силезию и Моравско-Остравский район любой ценой. Слишком это важный для Германии промышленный район. Фашисты буквально зубами цепляются за землю, к ним подходят новые силы. Снова нам приходится иметь дело с эсэсовскими головорезами. Врагу помогают не только долговременные оборонительные сооружения, но и жесточайшая распутица; даже танки могут двигаться лишь по дорогам. И все же наши войска наступают.
      С часу на час ждем, когда введут в сражение нашу бригаду. Гвардейцы рвутся в бой, каждым руководит желание поскорее очистить от фашистских палачей эту многострадальную землю. На зверства гитлеровцев мы насмотрелись на своей земле, но и здесь, в Польше, их кровавый след встречаешь повсюду. Несколько дней мы стояли в районе города Дембица, что в ста километрах к востоку от Кракова. Недалеко от Дембицы находился концлагерь, в котором были уничтожены тысячи и тысячи людей. Посреди лагеря на холме построен вместительный железобетонный цилиндр. В него эсэсовцы загоняли по сотне и больше человек, двери герметически запирались, и тогда фашистский палач бросал сверху банку с ядовитым газом. Через несколько минут люди в мучениях умирали. Трупы отравленных обкладывали бревнами, обливали горючим и сжигали.
      При отступлении фашисты пытались уничтожить следы своих зверских злодеяний, но не успели - помешало стремительное продвижение наших войск.
      Мы стояли над грудами пепла и обгорелых человеческих костей, и кулаки сами сжимались в камни. Сколько их, подобных концлагерей, создано гитлеровцами? Так вот он, фашизм в действии. Вот он, "новый порядок", которым Гитлер и его клика сулили облагодетельствовать человечество. Вот что готовили они народам в случае своей победы. Вот от какой участи мы сегодня освобождаем Европу!
      Стоявший рядом со мной майор Кривопиша глухо спросил: "Неужели найдутся когда-нибудь люди, которые постараются забыть это?.. И забыть, чьими трудами, жертвами, кровью они от этого избавлены..." Я промолчал. Я не верил, что такое может забыться. И я видел счастливые лица освобожденных поляков, чувствовал их радость, их распахнутую душевность, с которой встречали они освободителей. Правда, говорят, попадаются и такие, которые стреляют из-за угла в спину наших солдат и офицеров. Кто бы они ни были, совершенно ясно, что это пособники фашистов, предатели своего народа, такие же враги его, как гитлеровцы, а может быть, и хуже...
      Тогда, после посещения концлагеря, на летучем митинге гвардейцы приняли резолюцию, которую я переписываю из солдатской газеты:
      "Мы видели руины и пепел наших городов, сел, мы видели разрушенную Полтаву, Харьков...
      ...Мы теперь своими глазами видели камеры-душегубки, горы пепла и костей замученных людей. Нет меры ненависти в наших сердцах. Клянемся памятью замученных и безвременно погибших от рук фашистов наших братьев и сестер, что тверда будет наша рука, что с честью и достоинством гвардейцев будем бить врага до его полного уничтожения. Нас будет вести вперед страстная любовь к Отчизне, жгучая ненависть к врагу, яростная месть".
      Мы идем вперед. Яростная месть к палачам народов не убавилась в наших сердцах, но это правая месть, она не ослепляет бойцов и командиров. Где только не бывает и чего только не насмотрится офицер связи! Но всегда меня изумляло и покоряло сдержанное, я бы даже сказал, корректное отношение наших бойцов к пленным немцам. Даже после кровавых боев. Конечно, те, кто совершил преступления, виновен в уничтожении мирных жителей, в зверствах и расправах над беззащитными людьми, не избегнут суда. Но это будет открытый, справедливый суд по всем законам, и теперь уже ясно, что главные фашистские палачи от него не скроются.
      Вот что еще я замечаю как штабной офицер: бои идут ожесточенные, а польские города и села в основном целы. Конечно, кроме тех, что гитлеровцы разрушили сами. Неужели наше командование специально избегает боев в населенных пунктах? Ведь это создает, наверное, множество осложнений для наступающих войск. Но, похоже, что так. Была ли в истории такая армия, которая на войне, да на чужой территории, считалась бы с разрушениями городов и сел при достижении поставленных целей?! Прежде не было таких армий, а теперь, выходит, есть...
      - Да, лейтенант оказался наблюдательным, - заметил
      генерал Рязанский по поводу этой догадки в записках. - Здесь
      он, видимо, ведет речь об участии корпуса в
      Моравско-Остравской, а также в Силезской операциях.
      Приступая к освобождению Силезского промышленного района,
      советское командование руководствовалось стремлением не
      только очистить его от врага, но и сохранить для Польши
      неразрушенным. Выполняя эту задачу, наши войска глубокими
      обходами и охватами создавали угрозу окружения вражеским
      войскам в городах и поселках и таким образом изгоняли их из
      населенных районов. После множества котлов гитлеровцы
      панически боялись всяких мешков, которые в маневренной войне
      быстро становятся котлами. Само окружение и уничтожение
      врага осуществлялось, кик правило, вне населенных пунктов
      в открытом поле. Конечно, это создавало для нас определенные
      трудности, но мы не считались с ними, ибо знали, какое
      значение для польского народа имеет сохранение важного
      индустриального района. Тактика, наша вполне себя оправдала.
      С ее применением были освобождены многие крупные центры, в
      их числе древняя столица Польши, Краков, в котором почти не
      оказалось разрушений.
      Сегодня вместе с пакетом из штаба корпуса я привез свежие листовки. Они рассказывают о подвиге человека, которого, кажется, я знал всю жизнь, хотя фамилию его услышал только сегодня. О таких вот людях, внешне обыкновенных, но в час испытания раскрывающих свою богатырскую силу, надо писать книги. И я уверен: они еще будут написаны...
      Листовка эта - о парторге мотострелковой роты соседней 11-й гвардейской механизированной бригады младшем лейтенанте Петре Васильевиче Песцове.
      ...Под городком Струмень батальон майора Акимова вел ожесточенный бой за сильный опорный пункт врага. Третьи сутки бойцы не могли ни обогреться, ни обсушиться. Враг не жалел снарядов и мин, а наша артиллерия отстала из-за распутицы, и соотношение сил стало неравным. К фашистам, видимо, подошло подкрепление, они начали ожесточенные контратаки. В наспех отрытых, залитых холодной жижей окопах наши бойцы, несмотря на предельную усталость, стояли крепко. Всякий раз там, где возникала особенно опасная ситуация, появлялся младший лейтенант Песцов. Спокойствие парторга, его уверенные действия, слово одобрения, совет, а то и брошенная мимоходом шутка неотразимо действовали на бойцов. Я по себе знаю, что с такими людьми в самых тяжелых и опасных переделках ничего не страшно...
      Едва отбили седьмую контратаку, как фашисты уже начали восьмую при поддержке двух "фердинандов" - тяжелых противотанковых штурмовых орудий, защищенных толстенной броней, вооруженных дальнобойной пушкой и пулеметами. Положение сложилось очень опасное. По счастью, нашим артиллеристам огнем с дальней дистанции скоро удалось зажечь один "фердинанд", но вторая вражеская самоходка казалась неуязвимой. Ее огонь сильно досаждал батальону и ободрял атакующих фашистов. Они упорно наседали.
      Вот тогда парторг принял свое решение, единственное в сложившейся ситуации. Вооружившись противотанковыми гранатами, он пополз вперед, навстречу врагам. Фашисты заметили его, когда он приподнялся, чтобы вернее нанести смертельный удар по "фердинанду". Вражеская пуля сразила парторга в тот момент, когда он бросил гранату. Парторг упал смертельно раненный, но и крестатая самоходка от мощного взрыва превратилась в мертвую коробку. Гибель младшего лейтенанта Песцова стала его победой и победой всего батальона. Бойцы, видевшие подвиг коммуниста, поднялись в едином порыве в атаку, опрокинули фашистов и, ворвавшись в городок, захватили железнодорожную станцию. Успех батальона дал возможность главным силам бригады развивать наступление на запад. Такую вот силу таит подвиг бесстрашного человека, пример коммуниста.
      И ты, парторг Песцов, останешься с нами. Эта листовка - наше и твое оружие, направленное на врага, а такое оружие не выпадает из человеческих рук,
      "Я не прощаюсь с тобой, Назип"
      Гвардии лейтенант Назип Хазипов представлен командованием корпуса к присвоению звания Героя Советского Союза. Тот самый Назип, который был командиром машины на танке комбрига 24-й гвардейской танковой полковника Рязанцева и с которым мы впервые познакомились перед боем под Чигирином на КП нашей бригады. Потом мы встречались еще несколько раз, пока он не был назначен командиром танкового взвода, и парень этот нравился мне все больше. К званию Героя Назип Хазипов представлен посмертно...
      Считаю своим долгом записать о нем все, что узнал.
      Это нужно мне самому. Не знаю, почему, но мне это нужно! Может быть, потому, что в том расстрелянном танке, где нашли его, мог оказаться я. Ведь мы прибыли в корпус почти одновременно, и оба начинали командирами боевых машин...
      Назип был родом из Башкирии. Высокий, с волевым лицом и смелым взглядом, он сразу располагал к себе - это я запомнил по первой встрече. Располагал не только внешностью, но и тем, как умел замечать достоинства товарищей, как искренне радовался их боевым успехам. О себе Назип почти никогда не говорил, зато я до сих пор помню его оживленное лицо и блестящие глаза, когда он увлеченно рассказывал о боевом успехе танкистов старшего лейтенанта Иксара, разбивших в одном бою четыре "тигра" и не потерявших ни одной своей машины. И потом всякий раз, когда мы встречались, он непременно заводил разговор о достоинствах танкистов своего экипажа, откровенно гордился и другими сослуживцами. Слушая его, думалось, что служить Назипу посчастливилось в лучшем на свете взводе, лучшей роте и части. А между тем, поскольку сам танкист, я замечал, что члены экипажа, мало сказать, уважают своего командира, но, пожалуй, и побаиваются. Значит, спрашивать умел, как у нас говорят, на всю катушку. Не случайно, конечно, комсомольцы роты очень скоро избрали Хазипова своим вожаком.
      Он отличился в первом же бою у станции Знаменка - первым своим выстрелом на войне сжег "фердинанд". Во втором бою его экипаж записал на свой счет вторую боевую машину врага. Весь экипаж тогда был награжден, Назип получил орден Красного Знамени. Что и говорить, награда почетная даже для бывалого фронтовика, а ведь Назип только начинал фронтовую службу. Комбриг недаром назначил его командиром своего танка, потом доверил ему взвод. И взводом он командовал не хуже более опытных офицеров. Впрочем, я уже заметил, что на войне опыт зависит не столько от продолжительности службы, сколько от характера боев, через которые ты прошел. Бывает, и одного достаточно, чтобы стать настоящим фронтовиком, без всяких оговорок...
      Шел бой за немецкую деревню Бладен. Впереди атакующих мотострелков танки взвода Хазипова ворвались на окраину селения. Две фашистские пушки, открывшие огонь по советским танкистам, были уничтожены двумя выстрелами командирского танка. Из засады ударил закопанный в землю вражеский танк, но наводчик его промахнулся, и этот промах оказался роковым. Ответным выстрелом лейтенант Хазипов превратил машину врага в пылающий факел. Гитлеровцы пришли в замешательство, и этим немедленно воспользовались наши бойцы: в Бладен ворвались другие танки батальона, за ними - мотострелки.
      Пока автоматчики очищали село, первый танковый батальон бригады устремился вперед, к высоте, прикрывающей другой населенный пункт. Высота оказалась сильно укрепленной, но танкистов это не остановило, Взвод лейтенанта Хазипова обошел высоту с фланга, и снова на ней от меткого выстрела лейтенанта вспыхнул чадящий факел - запылала вражеская самоходка. Танк командира взвода ворвался на позиции гитлеровцев и начал утюжить траншеи, давить пулеметные гнезда, расстреливать из пулеметов разбегающихся врагов. Целая рота фашистов со средствами усиления была разгромлена в несколько минут. Однако взвод оторвался от батальона и теперь состоял лишь из одного танка. Второй застыл поблизости с пробитой броней.
      Экипажу Хазипова предстояло в одиночку удерживать высоту до подхода своих танков и мотострелков, а враг не заставил себя ждать. Два "тигра" одновременно появились впереди - видимо, они спешили на помощь своей обороняющейся роте, но опоздали. Хазипов тотчас взял ближнего на прицел, и бронебойный снаряд поставил смертную точку еще на одном крестоносном гаде - "тигр" окутался дымом и ткнулся в землю стволом своей пушки. Но почти одновременно тридцатьчетверка содрогнулась от оглушительного удара. На сей раз второй "тигр" опередил Назипа...
      Лейтенант был ранен, но быстро пришел в себя, окликнул товарищей. Отозвался лишь старшина Коловертных. Его тоже зацепило осколком, однако он еще мог действовать. Танк наполнялся едким дымом, и Хазипов со старшиной начали вытаскивать из машины тяжело раненных товарищей. Отнеся обоих в ближайшее укрытие, лейтенант и старшина бросились ко второй машине, из которой доносились стоны. Вытащив раненых танкистов и оказав им первую помощь, они, к радости своей, убедились, что эта тридцатьчетверка вполне боеспособна. Едва ли враг легко расстанется с господствующей высотой. А если второй "тигр" где-то затаился - он не иначе как поджидает подкрепление.
      Старшина Коловертных сел за рычаги, лейтенант Хазипов - к прицелу. Теперь отступить с высоты они не могли ни при каких обстоятельствах, ведь под их защитой находились беспомощные товарищи.
      И бой вскоре загремел с новой силой. Теперь атаку вражеской пехоты на высоту поддерживали штурмовые орудия. Одно из них скоро удалось подбить лейтенанту, но, пока экипаж вел бой с самоходками, фашистскому фаустнику удалось подобраться к нашей тридцатьчетверке на верный выстрел. Танк был подбит, механик-водитель снова ранен, Хазипов приказал ему покинуть машину. В танке старшина не годился даже заряжающим, а с автоматом он мог еще управляться и таким образом оберегать от новых фаустников и беспомощных друзей, и лейтенанта в машине.
      Хазипов продолжал бой в одиночку. Враг отчетливо видел неподвижную тридцатьчетверку, видел, как при ударах пушечных болванок летят искры от ее брони, но советский танк казался заговоренным. Почти на каждый выстрел противника он отвечал выстрелом, заставляя штурмовые орудия врага держаться на почтительной дистанции, и успевал послать осколочный гостинец вражеской пехоте. Потом пушка тридцатьчетверки смолкла. Враги осмелели, приблизились к неподвижной машине, но их смел на землю пулеметный ливень. Несколько раз поднимались они в атаку, и снова пулеметный огонь прижимал их к земле. Видимо, фашистские самоходчики поняли, что в советском танке кончились снаряды, и вслед за своей пехотой приблизились к высоте.
      В бой уже вступили подошедшие наши танки, когда от нового прямого попадания в подбитую машину пулемет отважного лейтенанта замолк.
      Суровое зрелище предстало глазам наших воинов на высоте. Иссеченный сталью, в нескольких местах пробитый танк как бы указывал в сторону врага пустым стволом своей пушки. Вокруг лежали трупы шестидесяти гитлеровцев, а перед высотой догорала третья фашистская самоходка.
      Я видел этот последний танк Назипа, он останется в памяти моей до конца дней. Вот таким я поставил бы его на мраморный пьедестал как самый убедительный памятник солдатскому мужеству.
      Я не прощаюсь с тобой, Назип, - ты тоже идешь с нами, теперь уже прямо на Берлин.
      [За этот подвиг лейтенанту Назипу Хазипову посмертно
      присвоено звание Героя Советского Союза. Он навечно зачислен
      в списки Н-ской части.]
      "Это настоящая гвардия!"
      Все ближе Берлин. Сады уже в белой кипени, на наших лицах - дыхание весны и близкой победы, а бои все ожесточеннее. Во всяком случае - у нас, на восточном фронте. Говорят, на западе союзники идут чуть ли не торжественным маршем. Битые нами фашистские генералы, уже понимая, что война проиграна, и, может быть, боясь снова попасть на восточный фронт, сдают без боя целые города и районы, полки и дивизии без выстрела складывают оружие, а нам приходится каждый новый рубеж брать ожесточенным штурмом, за иную деревню или городок развертываются целые сражения. Расколотые нашими танковыми клиньями, вражеские соединения стремятся во что бы то ни стало прорваться на запад, всюду в нашем тылу появились "блуждающие котлы". Даже в штабе корпуса спим в обнимку с оружием, бригады нередко дерутся на два фронта - атакуя врага перед собой и одновременно отбиваясь с тыла от таких вот "блуждающих котлов". Тыловики, штабисты, бойцы подразделений охраны сражаются, как на переднем крае, причем нередко доходит до рукопашных. Дороги опасны. На связь с бригадами ездим, держа пальцы на спусковом крючке автоматов: окруженные гитлеровцы прорываются на запад не только большими массами, но и группками. Пленные говорят: Гитлер приказал обороняться на восточном фронте до последнего солдата. Если б только солдата! В подразделения фольксштурма эсэсовцы загоняют шестидесятилетних стариков и четырнадцатилетних мальчишек. Похоже, гитлеровской клике хочется вместе с собой утащить в могилу всю Германию. Зверье!..
      Одурманенные фашистской пропагандой, иные люди верят, что русские беспощадно расправляются с мирным населением, на дорогах много беженцев. Возвращаются в свои города и деревни с опущенными глазами. На лицах - испуг, подобострастие, недоверие и удивление. Еще бы! Гитлеровская пропаганда каждый день трубила им в уши, что русские на последнем издыхании, что у них остались считанные танки, пушки и самолеты - стоит их, мол, добить последним усилием - и снова двинемся на Москву. А тут такая силища танков, артиллерии, автомашин прет по дорогам, какая им и не снилась. Опять же фашистская пропаганда дни и ночи орала, что русские вырежут всех от мала до велика, сравняют Германию с землей, - а русские никого из мирных жителей и пальцем не трогают, в занятых городах и деревнях - порядок и спокойствие, с первых часов налаживается мирная жизнь.
      Видимо, правда о нашем солдате стала опережать советские войска. Чем дальше продвигаемся, тем реже встречаются брошенные дома и хутора, тем быстрее выкидываются белые флаги из окон при появлении наших передовых подразделений. Вражеские солдаты, за спиной которых не стоят эсэсовские команды, как правило, сдаются легко, особенно пожилые фольксштурмисты. Но встречаются и озлобленные упорные группы. Наши бойцы уже знают - тут либо прорываются на запад отъявленные головорезы-фанатики, либо фашистские чины, запятнавшие себя кровавыми преступлениями против своего народа и народов стран, бывших под оккупацией. Спуску таким командам мы не даем...
      Снова и снова изумляет меня великодушие и гуманность наших солдат и командиров. Вчера видел своими глазами, как зенитчики кормили оголодавших ребятишек какой-то непутевой беженки. Подозвали и мать, побранили: куда, мол, с тремя малолетками побежала, дуреха? Однако и ей сунули хлеб. Стоит, утирает слезы... Как знать, может быть, муж у нее фашистский негодяй, оттого и побежала? Но дети за преступления отцов не отвечают. Они за них расплачиваются. Сейчас вся Германия расплачивается за дела Гитлера и его банды...
      В городских боях танкистам нелегко. Особенно досаждают фаустники. Иногда гитлеровцы с приближением наших войск заранее раскладывают фаустпатроны в укромных местах на путях вероятного движения советских танков - на чердаках, у подвальных окон, в пустых квартирах. Солдаты и фольксштурмисты, обученные владению этим оружием, хорошо знают такие места, во время боя им не надо таскать фаустпатроны с собой, они пробираются в нужную точку, находят оружие и стреляют. Улицы здесь тесные, кривые, попасть в танк с двадцати метров не составляет большого труда. Поэтому в городских боях впереди действуют автоматчики, уничтожая истребителей танков, а танкисты поддерживают их своим огнем. Нередко автоматчики едут прямо на танковой броне, высматривая, не появится ли где-нибудь фаустник. Однако уберечься не всегда удается, и танкисты на фаустников злы,
      Но вот по дороге в штаб бригады встречаю знакомого сержанта. Ведет двух подростков, на обоих болтаются шинели фольксштурма, что тебе на огородных пугалах. "Что за вояки? - спрашиваю. - Где таких раскопал?" А он мне: "В подвале наши ребята их застукали. Пытались из фаустпатрона по стоящему танку садануть. И ведь могли сжечь машину, стервецы, если бы не автоматчики". Гляжу на обоих зареванных "солдат фюрера", и злоба меня разбирает. Нет, не на этих мальчишек, одураченных взрослыми мерзавцами. Вот еще за что придется ответить всей гитлеровской своре за этих детей, за их искалеченные души, изувеченные тела, оборванные жизни. Не всем везет так, как этим двоим. В бою снаряд и пуля не разбирают, кто на пути. Спрашиваю: "Куда их теперь?" Смеется: "Да куда ж еще? Домой. Они признались, что из местных. Командир и приказал: отвести по адресу, сдать под расписку родителям или соседям. Да велеть, чтоб своей рукой выпороли за дурость".