— А вы молодцы, девчонки. Считайте, что я вас поцеловал.

— Это Ритка молодец, — заметила Валя, обняв подругу. — Отчаянная такая… Если б не она…

— Рекс — вот кто молодец, — улыбнулась Рита.

— Все вы молодцы, — заявил Юра. — А мне дайте как следует по шее. Каюсь, это я во всем виноват. — И он нагнул голову, вытянув шею. — Ну-ну, давайте, все по очереди. Я очень прошу.

И все, смеясь, легонько стукнули его по шее.

— А это за то, что ты нас спас, — сказала Рита и вдруг поцеловала Юру.

— А меня? — сказал Валерка и покраснел от собственной дерзости.

Рита засмеялась и поцеловала его тоже, чуть дернув за ухо. Валерка просиял.

— А знаете, что самое смешное? — сказал он возбужденно. — Я совсем не умею обращаться с этой штукой. — Он протянул автомат. — Как из него стреляют?

Юра взял автомат, повертел в руках:

— Английская машинка. А стреляет, наверное, так.

Он высоко поднял автомат и выпустил длинную очередь в воздух.

— Салют! — сказал он и отбросил автомат в сторону. — А теперь пойдем домой. Стоять по местам!

Через полчаса шхуна, кренясь под свежим ветром, побежала на север.

— Вы не понимаете, — сказал он, — кто я и что я такое. Я покажу вам. Как бог свят, я покажу вам!

Г.Уэллс, «Человек-невидимка»

В наш век подсчитано все, даже скорость распространения слухов. Знаменитый популяризатор Я.И.Перельман приводит такой расчет: новость, известная одному человеку, через два с половиной часа будет известна пятидесяти тысячам при условии, что каждый узнавший новость расскажет о ней только троим.

Пожалуй, с еще большей скоростью в городе распространился слух о появлении на улице человека-призрака…

— Полноте! — говорили одни. — В наш век среди бела дня призрак разгуливает по городу? Ну, знаете…

— Невероятно, но факт! — говорили другие. — Человек в обычной одежде, не в какой-нибудь там белой простыне, прошел сквозь мчащийся автобус. Люди видели своими глазами!

Особенно много пересудов шло о странной гибели человека-призрака. Правда, многие утверждали, что он вовсе не погиб. Говорили, что он…

Впрочем, расскажем все по порядку.

Опрятин сидел на Приморском бульваре. Мимо сплошным потоком шли гуляющие: в жаркие летние вечера весь город устремлялся к морю.

Из тира доносились сухие щелчки пневматических ружей. Из музыкальной раковины плыли могучие звуки Первого концерта Чайковского. Охрипший голос, усиленный динамиком, извещал, что морская прогулка — лучший вид отдыха. То ли реклама действовала, то ли погода, но у катерного причала стоял длинный хвост желающих прокатиться по бухте.

На скамейках — ни одного свободного места. Слева от Опрятина ели мороженое и смеялись. Справа — грызли семечки и смеялись. «Весело им! — с неприязнью подумал Опрятин. — Сидят и гогочут!»

Вообще он выбрал не слишком удачное место. Рядом кучка парней обступила пружинный силомер. Они по очереди пытались соединить тугие рукоятки, не сводя выпученных глаз с пестрого циферблата со стрелкой. Стрелка указывала силу в неизвестных единицах.

Звонил звонок, радостно мигали лампочки силомера, парни вышучивали и подстрекали друг друга.

Николай Илларионович никак не мог собраться с мыслями. Такого с ним никогда еще не бывало, и это злило его.

Всего два часа назад он возвратился с острова. Сойдя с моторки на причал, он сразу взял такси и поехал домой. Здесь была его крепость. За ее надежными стенами он отдыхал от дневных дел и забот, от глупцов и завистников, каковыми считал он большую часть рода человеческого.

Но сегодня одиночество не принесло ему обычного спокойствия. Он был потрясен случившимся…

Холодный душ не помог справиться с сумятицей мыслей. Вдруг Опрятин обнаружил, что под левым глазом неприятно бьется жилка. Он внимательно посмотрел на себя в зеркало. Прижал пальцем жилку; она продолжала пульсировать.

Он постоял перед шкафчиками с фарфором. Повертел в руках маленького Будду китайской работы — гордость своей коллекции.

Нет, невозможно одному…

Он поставил Будду на место и, стараясь не смотреть на диван, вышел в переднюю.

На диване еще совсем недавно спал Бенедиктов.

Надо куда-то идти. Опрятин надел соломенную шляпу и пошел на бульвар.

Шарканье ног по аллеям, обрывки разговоров, музыка, всплески смеха. Звонки силомера. Кажется, Бугров имел какое-то отношение к уличным силомерам.

Подозревает ли что-нибудь эта горилла?

Нет. Конечно, нет. Не в первый раз Бенедиктов остается один в островной лаборатории.

Как же это случилось?

…Когда Бенедиктов спустился вниз, он, Опрятин, некоторое время просматривал наверху графики последних опытов. Он был взбешен разговором. Жалкий наркоман! Отдать другим все, что достигнуто с таким трудом! Ну нет, милейший, не выйдет. Придется вам прежде всего расстаться с институтом. Директора он, Опрятин, сумеет убедить. Формулировка? Ну, это просто: непригодность. Директор еще тогда, когда по настоянию Опрятина зачислял Бенедиктова в штат, высказывал сомнение в необходимости приглашать специалиста-биофизика для разработки ограниченной задачи — сохранения рыбы в условиях ионизации. Задача, решена, надобность в специалисте отпала. Очень просто. Затем — обезоружить Бенедиктова. Забрать все бумаги, дневники. Забрать нож. В сущности, нож уже не нужен — есть «зараженные» куски металла, есть портативная установка…

Опрятин собрал нужные бумаги. Вот только общей тетради в клеенчатой обложке не видно. Бенедиктов вел в ней свои записи. Должно быть, оставил тетрадь в институтской лаборатории.

Затем Опрятин спустился вниз, чтобы забрать портативную установку.

Бенедиктов спал, развалившись в парусиновом кресле. Опять забрался в рабочую клетку. Нечего сказать, уютное местечко… Ну конечно, уже впрыснул себе снадобье. Опрятин отбросил ногой коробочку с ампулами, валявшуюся на полу. Хмуро посмотрел на Бенедиктова. Отекшее лицо, спутанные волосы, тяжелое, хриплое дыханье… Полутруп, в сущности…

Опрятин взял черный чемоданчик с портативной установкой. И вдруг услышал легкий шелест и потрескивание. Он взглянул на пульт управления и выругался сквозь зубы: генератор Ван-де-Граафа был включен. Бесконечная шелковая лента, шелестя, бежала со шкива на шкив и несла наверх, в шаровые наконечники, поток статических зарядов. А шары и без того были сильно заряжены…

Маньяк! Опять он, видимо, пытался наладить установку за счет повышения напряженности поля.

Перестроенное вещество не должно было проваливаться вниз: гравитационное поле земли отталкивало его. Так было вначале. Но в последние недели установка словно взбесилась: бетонный пол клетки глотал все, что ни кинь…

Бенедиктова в последнее время будто магнитом тянуло к этой клетке. Возился там часами, переставлял трубки, переключал проводку. Завел даже скверную привычку — отдыхать в клетке. Сколько раз он, Опрятин, убеждал его не залезать туда: долго ли при его рассеянности забыть выключить установку?

Вот и сейчас: проделал очередной опыт, установку, верно, выключил, а вот про генератор Ван-де-Граафа забыл…

Опрятин шагнул к пульту, чтобы выключить генератор, — и замер на месте. Где-то наверху раздался негромкий треск. Из шахты колонн генератора со свистящим звуком скатился ослепительно белый шар величиной с футбольный мяч.

Шаровая молния!

Опрятин оторопело уставился на ее светящуюся, как бы растресканную поверхность. Раскаленный сгусток энергии, разбрызгивая искры, двинулся прямо к его ногам. Дохнуло жаром. Опрятин попятился к лестнице, ведущей в люк. Крышка люка открыта, молния с током воздуха может устремиться туда. А если она взорвется?..

Огненный шар колыхнулся, плавно взмыл кверху, чуть ли не к лицу Опрятина… Поплыл вдоль пульта управления…

Опрятин нащупал рукой за спиной скобу лестницы. Повернулся и стремительно полез наверх. Но не успел он выскочить из люка, как вспыхнул мгновенный слепящий свет, раздалось короткое шипение и резкий металлический щелчок. Спину Опрятина опалило жаром…

Он заставил себя оглянуться. Шаровой молнии не было — она распалась без взрыва.

Клетка была пуста. Только торчала верхняя перекладина кресла…

Ужас охватил Опрятина. Он закрыл глаза. Неистово стучало сердце.

Он вышел из лаборатории и минуты две стоял перед дверью, чтобы справиться со своим лицом и руками. Когда руки перестали дрожать, он запер и опечатал дверь…

…Бесконечное шарканье ног. Пестрая оживленная летняя толпа.

Что же делать? Как объяснить исчезновение Бенедиктова? Сказать всю правду? Не поверят. Шаровая молния бывает только во время грозы. А грозы не было. Еще никому не удавалось получить шаровую молнию искусственно… Никому… А тут… Кто поверит, что молния возникла из саморазряда генератора Ван-де-Граафа?

Опрятин вздрогнул, вспомнив яркую вспышку и металлический щелчок. Молния, проплывая мимо пульта, замкнула магнитный пускатель установки…

Несчастный случай при опыте? Но тогда начнется расследование, обнаружат установку, не имеющую отношения к конденсации облаков… Возникнет вопрос: где тело Бенедиктова?.. Нет, только не это!

А если так: Бенедиктов остался на острове завершить опыты, пошел купаться и утонул. Труп унесло в море… Но Бугров прекрасно знает, что Бенедиктов терпеть не мог купаться. Поговорить с Бугровым?.. Этот подонок последнее время волком смотрит. Он, видите ли, решил покончить со своим прошлым, а его заставили вскрыть музейную витрину…

Сказать всю правду… В конце концов, он, Опрятин, ни в чем не виноват. Он уже пришел к крупному научному открытию. Не его вина, что Бенедиктов пал жертвой собственной рассеянности. Да, сказать всю правду. Будь что будет…

Вдруг он услышал встревоженные голоса. Поднял взгляд. Южный горизонт был охвачен дрожащим заревом. Далеко в море что-то полыхало.

Поток гуляющих устремился к морю. Опрятин тоже встал и подошел к балюстраде приморской аллеи.

Пожар на морской буровой? Загорелся танкер? Выброс газа? Такие вещи не раз случались на Каспии. У большинства гулявших по бульвару были родные или друзья на танкерах, на морских промыслах. Тревожное настроение охватило город.

Опрятин выбрался из толпы и поехал домой. Всю ночь он не сомкнул глаз. Ходил из угла в угол, валился в кресло, снова вскакивал…

Рано утром зазвонил телефон. Опрятин услышал в трубке взволнованный голос директора института.

Мощный выброс грифона на острове Ипатия. Остров Ипатия больше не существует…

Несколько мгновений Опрятин оторопело молчал. Провел ладонью по воспаленным глазам.

— Это ужасно, — сказал он наконец в трубку. — Там остался Бенедиктов…

Ипатий больше не существует!

Опрятин принял душ, тщательно побрился, тщательно оделся. Неторопливо пошел в институт — как всегда, подтянутый и аккуратный.

А через четыре дня в бухту вошла грязная рыбачья шхуна. На сигнальном посту охраны рейда безуспешно пытались прочесть в бинокль ее название или номер. К шхуне, вошедшей без оповещения, побежал юркий катерок. Старшина подозрительно оглядел полуголых, дочерна загорелых людей на борту шхуны и прокричал в мегафон:

— Застопорить мотор!

Шхуна была отбуксирована к таможенному причалу. Портовики изумленно смотрели, как с нее сошли на берег четверо странных людей: долговязый рыжебородый парень в трусах и выцветшей косынке, с ремешками фотоаппарата и бинокля крест-накрест; круглолицый чернявый юноша в синих плавках, со спиннингом в одной руке, патефоном — в другой, с автоматом на шее; белокурая молодая женщина в рваном и кое-как сколотом булавками красном сарафане и большеглазая смуглая брюнетка, которая, несмотря на жаркий день, куталась в зеленое одеяло с двумя желтыми полосами. Все были обожжены солнцем и босы. Только на девушке, задрапированной в одеяло, имелась обувь: босоножка на одной ноге и мужская туфля — на другой. Шествие замыкал здоровенный бульдог с полосатой, как у тигра, желтой шкурой. Он был немедленно и яростно облаян лохматой портовой собачонкой, которая раз в пятьдесят уступала ему в объеме, но не удостоил ее даже мимолетного взгляда.

Экипаж шхуны скрылся в домике управления, а бульдог улегся возле крыльца, в тени, и закрыл глаза, словно ему было больно смотреть на глупость лохматой соплеменницы.

Вскоре в домик скорым шагом прошел яхт-клубовский боцман Мехти, хорошо знакомый работникам порта. А немного погодя приехала крытая машина. Из нее вышли лейтенант погранохраны и два автоматчика. Лейтенант тоже вошел в домик, а автоматчики присели на ступеньку крыльца — по другую сторону от бульдога — и дружно задымили папиросами.

Потом произошло еще более странное событие. Лейтенант в сопровождении долговязого парня в трусах и автоматчиков прошел на шхуну. Они скрылись в каюте. Через полчаса они снова поднялись на верхнюю палубу и выбили бимсы из скоб трюмного люка. И тогда из трюма вылез еще один экипаж шхуны. Пятеро хмурых людей, щурясь от солнечного света и издавая острый запах гнилой рыбы, сошли на берег. Когда их вели мимо домика, бульдог пружинно встал и зарычал, оскалив клыки.

Один из пятерки, человек в мягкой шляпе, оглянулся, красивое лицо его исказилось злобой.

— Загер мард! — бросил он сквозь стиснутые зубы.

Долговязый парень крикнул собаке:

— Рекс, сидеть!

У ворот лейтенант пожал долговязому руку, и тот сказал что-то, и лейтенант засмеялся. Пятерых обитателей трюма посадили в крытую машину и увезли.

Затем к домику подкатила портовая «Волга». Четверо странных молодых людей сели в нее. Бульдог тоже, с некоторой опаской, забрался в машину. Лохматая собачка проводила «Волгу» истерическим лаем. Выгнав таким образом чужих со своей территории, она вернулась, победно закрутив хвост кренделем, тщательно обнюхала то место у крыльца, где лежал бульдог, затем отбежала к чахлому деревцу и приставила к нему заднюю ногу.

Первой доставили домой Валю. Она наспех попрощалась и, придерживая на плече одеяло, юркнула из машины в подъезд. Она торопилась к матери, которая уже несколько дней оплакивала ее. Затем отвезли Риту.

Валерка попросил остановить машину возле старенького одноэтажного дома. Под восторженные крики мальчишек, игравших возле дома в футбол, он вбежал во двор. Юра видел, как навстречу Валерке бросилась пожилая толстая женщина.

— Вот мы и приехали домой, старина, — негромко сказал Юра Рексу, когда «Волга» остановилась у подъезда его дома. Он поблагодарил шофера и взбежал по лестнице на четвертый этаж. Рекс прыгал и крутился возле двери. На звонок никто не отозвался. «Еще не приехали», — с облегчением подумал Юра. Его родители как раз накануне отплытия «Меконга» уехали в Кисловодск, в санаторий. Хорошо, что они еще не вернулись…

Юра позвонил соседям. Седоусый старик с газетой в руках открыл дверь.

— А, появился! — сказал он, глядя на Юру поверх очков. — Тут слух прошел, что ты погиб на каком-то острове.

— Нет, не погиб, — довольно глупо сказал Юра.

— Молодец. Жена хотела твоим телеграмму дать, но я отговорил. Я слухам не верю.

— Правильно делаете, — нетерпеливо ответил Юра.

— Ты про события в Конго читал?

— Антон Антоныч! — взмолился Юра. — Ключ от нашей квартиры у вас?

— Так бы и сказал сразу. Вот ключ.

Первым делом — в ванну. Юра яростно скреб тело жесткой мочалкой. Стекала черная от грязи вода. Фыркая, он стоял под душем, снова и снова мылился. Наконец тело заскрипело под пальцами. Насилу отмылся!

Он немного постоял перед зеркалом, с интересом разглядывая усы и бороду, посветлевшие после мытья. Похож на кого-то. Ага, на Стриженова в роли Афанасия Никитина. Побриться? Нет, потом.

Юра оделся и заглянул на кухню. Рекс дремал на своей подстилке. При виде Юры он встал и протяжно зевнул.

— Ты посиди дома, — сказал ему Юра, — а я сбегаю к Кольке, понятно? И притащу тебе чего-нибудь пожевать. Рыбки хочешь?

«Гав!» — с негодованием ответил Рекс.

Минут через двадцать Юра вышел из троллейбуса и зашагал к Бондарному переулку. Там, как всегда, в тени акации сидели два старика в бараньих шапках и со стуком играли в нарды.

«Ничто не переменилось в этом мире, — подумал Юра. — Что им бури, что им вулканы. Они играют».

— Здравствуйте, дядя Зульгэдар, — сказал он, поравнявшись с игроками. — Здравствуйте, дядя Патвакан.

Бараньи шапки враз кивнули. Юра направился к арке ворот.

— Эй, молодой! — крикнул ему вслед дядя Патвакан. — К Николаю идешь? Ничего не знаешь?

Юра уже знал от боцмана Мехти, что Николай лежит больной.

— Знаю, — сказал он.

— Ты плохой товарищ, — заметил дядя Зульгэдар. — Николай в море плавал, совсем утонул. Теперь в больнице лежит.

— В больнице? — Этого Юра не знал. — В какой больнице?

— Где его мама работает.

Юра помчался в больницу. Он попросил вызвать медсестру Потапкину. Вскоре Вера Алексеевна спустилась в вестибюль.

— Юрочка! — Ее усталое лицо просияло. Она обняла Юру и немножко всплакнула. — Извини меня, не сдержалась… Тут ведь говорили…

— Знаю, Вера Алексеевна. Как Коля?

— Сейчас лучше. Вчера только пришел в себя, а то все бредил, метался. У него ведь воспаление легких было.

— Говорил я ему, черту упрямому: не затевай такое дело…

— Да еще ему плечо ободрало бревном, много крови потерял, — продолжала Вера Алексеевна. — Все про тебя спрашивает, а я ему говорю: здесь Юра, только не разрешают пускать к тебе… Я эти дни сама не своя. Не может быть, думаю, чтобы Юрик… — Глаза ее опять наполнились слезами.

— Вера Алексеевна, мне нужно с Колькой поговорить.

— Не сегодня, Юрочка. Слаб он еще. Приди завтра.

— А записку передать можно? Понимаете, срочное дело.

— Ну пиши.

Юра вырвал листок из записной книжки и быстро написал:

«Привет, старик! Мы все живы и ждем тебя. Сейчас же ответь: был Бенедиктов в моторке или нет?»

Он передал записку Вере Алексеевне:

— Пусть он ответит одним словом: да или нет.

«Последняя надежда», — думал Юра, нервно вышагивая по вестибюлю в ожидании Веры Алексеевны. Хоть бы он ответил: да. Можно будет сразу выкинуть из головы эту страшную перекладину, торчащую из бетона. Хоть бы!..

Вернулась Вера Алексеевна и подала Юре его записку. Поперек записки стояло крупными буквами: «НЕТ».

Войдя в квартиру, Рита сразу увидела, что Анатолий Петрович был здесь. Неубранная постель, пижама, брошенная на спинку стула, стакан с недопитым чаем и сахарница на столе… Очевидно, во время ее отсутствия он жил дома, а не у Опрятина.

Она позвонила в Институт физики моря, но ей никто не ответил: рабочий день уже кончился. Рита постояла в раздумье, потом набрала номер Опрятина. Спокойные, неторопливые гудки. Нет дома. Где же Анатолий?

«Приму ванну… — решила Рита. — Нет, сперва зайду к соседям».

Она вышла на лестничную площадку и позвонила у соседней двери. Открыла девочка с большим белым бантом на голове. Она не знала, где дядя Толя, она его не видела уже несколько дней, а ее мама и папа ушли на футбол.

— А кошка ваша у нас. Вы ее заберете? — с сожалением спросила девочка.

— Поиграй с ней еще. Потом заберу.

Рита вернулась к себе. Мать гостила у родственников в Ростове, вот ее письма в почтовом ящике. Кому же еще позвонить?.. Она вспомнила этого неприятного типа, Владимира. Кажется, он живет в том же доме, что и Николай. Как жаль, что у Коли нет телефона…

Рита приняла ванну, потом снова позвонила Опрятину. На этот раз Николай Илларионович оказался дома.

— Маргарита Павловна? — сказал он изумленно. — Вы в городе?

— Да, как видите. Где Анатолий?

— Простите… — Опрятин запнулся и помолчал не много. — Вы спрашиваете, где Анатолий Петрович? Разве вы не знаете?..

— Что случилось? — крикнула она в трубку, прижимая ладонь к груди.

— Анатолий Петрович работал в нашей островной лаборатории. Мне больно говорить… Он погиб при неожиданном извержении…

— Вы лжете! Его не было в лаборатории!

— Я понимаю ваше состояние, — мягко и сочувственно сказал Опрятин. — Поверьте, я самым искренним образом…

— Ложь! — закричала она яростно. — Он уехал с острова вместе с вами! Что вы с ним сделали, негодяй?

— Я не могу продолжать этот разговор.

В трубке щелкнуло, посыпались частые гудки отбоя.

Рита медленно опустила трубку на рычаг. Минуту или две она стояла, уронив руки, в мертвой тишине пустой квартиры. В открытую форточку влетела муха и стала биться о стекло.

— Точить ножи-ножницы! — донеслось со двора.

Рита схватила трубку и быстро набрала Юрин номер. Неторопливые гудки. Выждав немного, она снова закрутила диск. Юра не отвечал.

Из больницы Юра примчался домой на такси. Он заперся в ванной, погасил свет и принялся проявлять последнюю фотопленку.

За дверью скулил голодный Рекс. Надрывался телефон. Юре было некогда. Валька, наверное, звонит. Подождет. Потом он ей сам позвонит.

Выхватив мокрую пленку из фиксажа, он зажег свет и нетерпеливо просмотрел ее кадр за кадром. Странно выглядели негативы снимков, сделанных в островной лаборатории. Вот! Клетка, перекладина, торчащая из пола, а ниже — какое-то смутное белесое пятно… Что за чертовщина! Аппарат схватил то, что было под бетоном?!

Юра включил вентилятор, чтобы быстрее высохла пленка.

Теперь — печатать. Он продернул пленку сквозь увеличитель так, чтобы кадр с клеткой стал перед окошком. Подложил бумагу, дал свет. Бросил бумагу в проявитель. В красном свете фонаря на бумаге медленно, словно нехотя, проступила клетка, потом верхняя перекладина кресла… Смутные контуры самого кресла и…

У Юры по спине пробежали мурашки.

На снимке проступили туманные очертания человеческого тела. Оно полулежало в кресле, снятое странным ракурсом — сверху вниз.

Вова чувствовал себя скверно. Официальное лицо, вызвавшее его к себе повесткой, знало многое из его биографии. Знало даже о том недолгом периоде, когда Вова после демобилизации сделался автоинспектором…

Тогда он, Владимир Бугров, любил стоять на шоссе вблизи колхозного рынка. Он хозяйски оглядывал проносящиеся мимо машины и останавливал иные из них мановением руки. Просмотрев документы шофера, он говорил:

— Ты хороший мужик. Езжай себе. Только сначала давай выпьем.

Они шли к ларьку. Вова заказывал себе двести граммов, а шоферу пить было нельзя: за рулем не положено. Шофер только платил. Вова залпом выпивал стакан, молодецки крякал, возвращался на шоссе и выбирал очередную жертву.

Вскоре стоустая молва донесла до управления милиции весть о богатыре-автоинспекторе, который целый день глушит водку чайными стаканами без закуси и при этом сохраняет бодрость и зоркость. Начальство, зная, что Бугров человек непьющий, заинтересовалось. Выяснилось, что Бугров заключил с ларечником соглашение, по которому ему наливалась чистая вода, в то время как шоферы платили за водку. На этом автоинспекторская карьера Вовы кончилась…

— Давно было, — угрюмо сказал Вова, когда официальное лицо напомнило об этом печальном эпизоде.

— Согласен. А спекуляция икрой?

— Тоже бросил…

У официального лица манеры были добродушные, голос тихий и даже задушевный, но Вове от этого легче не стало. Наоборот, у него на душе вовсю скребли черные кошки.

— Допустим, — опять согласилось официальное лицо. — А наркотики?

Вова молчал, царапая ногтем край следовательского стола.

— Я спрашиваю: у кого вы покупали наркотики?

— Фамилию не знаю. Махмудом его зовут, — хмуро сказал Вова.

— Это на углу Девятой Параллельной? Возле автоколонки?

— Да.

— Арестован ваш Махмуд. И его ленкоранские сообщники арестованы. Там рыбачок один был, принимал в море иранскую контрабанду. Распутали наконец узелок…

Вова исподлобья взглянул на следователя:

— Я, между прочим, не для себя покупал.

— Знаю. — Голос у официального лица вдруг стал жестким. — Покупали не для себя, а человека угробили.

Вова так и подскочил на стуле.

— Кто угробил? — выкрикнул он. — Сам он себя угробил. Вы, товарищ следователь, бросьте… Я по его сильным просьбам покупал… Думаете, мне…

— Успокойтесь, — негромко сказал следователь. — Я не обвиняю вас. К сожалению, он не мог обходиться без этого… Вы мне расскажите, какие были отношения между Опрятиным и Бенедиктовым.

— Не было у них отношений, — твердо сказал Вова. — Грызлись они меж собой. Как на остров идем, так всю дорогу грызня.

— Из-за чего?

— Это — не знаю. За науку не могу сказать. Меня дальше отсека, где двигатель стоит, Опрятин не пускал. По-моему, не клеилось у них что-то.

Следователь предложил Вове подробно рассказать о последней поездке на остров.

— Значит, вы оставили Бенедиктова в лаборатории, — заметил он, когда Вова кончил рассказ, — запломбировали дверь и уехали, так?

Вова с искренним удивлением уставился на официальное лицо:

— Кто ж будет пломбировать дверь, если внутри живой человек остался?

— Н-да, живой человек… — Следователь внимательно разглядывал щекастую физиономию собеседника. — Перед отплытием с острова вы к доту не подходили?

— Нет, я с мотором возился.

— А какой у вас с Опрятиным разговор был на обратном пути?

— Вроде не было никакого. Молчал он как сыч…

— Был разговор. Когда вы остановили моторку, чтобы выкупаться.

Вова еще больше удивился.

— Верно, — вспомнил он. — Говорили, что медленно сегодня идем.

— А еще?

— А еще он спрашивал, на какой пристани сел ко мне Бенедиктов. И не видел ли кто.

— Вот-вот, — кивнул следователь и записал что-то.

«Так говорит, будто в моторке был с нами, — подумал Вова. — А может, Николай Ларионыч ему рассказал?.. Ну нет, станет такой гусь по следователям ходить, как же…»

Следователь осторожно вынул из ящика стола плоскую железную коробочку на цепочке и положил ее перед Вовой:

— Узнаете?

Вову прошиб пот. «Влип!» — подумал он и полез в карман за платком.

— Лично мне, — сказал он скучным голосом, — эта железка не нужна. Я ее для научных целей взял.

— Украл, — поправил следователь.

— Пусть по-вашему… — Вова презрительно откинул мизинцем цепочку. — Я ее чуть кусачками тронул — и все… Не для себя брал.

— За кражу из музея придется отвечать.

Вова отвернулся к окну. Вот на чем попался…

— Весьма печально, Бугров. Отзывы о вас в институте положительные… Ну ладно. Пока идите. Вот здесь — подпишите о невыезде.

Опрятин побарабанил пальцами по черному чемоданчику, который лежал у него на коленях, и сказал ровным голосом:

— Вы не смеете возводить на меня такое обвинение. Это клевета.

Следователь молча положил перед собой папку. Немало дней прошло, немало изучил он документов и поразмыслил над ними, прежде чем вызвал на допрос Опрятина.

— Предупреждаю — вы понесете ответственность за клевету.

— Отвечайте на вопросы, гражданин Опрятин, — сухо сказал следователь. — Часто ли вы ссорились с покойным Бенедиктовым?

— Это не имеет значения. В любой работе бывают разногласия, тем более — в научной.

— Почему вы заперли и запломбировали дверь, когда уезжали с острова?

— Неправда. Ключ и пломбир я оставил Бенедиктову.

Следователь тяжелым взглядом посмотрел на Опрятина. Тот спокойно выдержал его взгляд.

— О чем вы спрашивали Бугрова, когда тот на обратном пути остановил моторку для купанья?

— Ни о чем.

Следователь нажал кнопку и сказал вошедшему сотруднику:

— Свидетеля Бугрова.

Вошел Вова. Опрятин даже не взглянул на него.

— Спрашивал, видел ли кто, как Бенедиктов ко мне в моторку садился, — ответил Вова на вопрос следователя. — Они на разных пристанях сели…

— Такого вопроса я не задавал, — спокойно сказал Опрятин.

— Как это — не задавал! — вскричал Вова.

Но следователь жестом остановил его.

— Есть еще один свидетель, — сказал он и опять нажал кнопку.

В кабинет вошел Николай Потапкин. Опрятин смерил его безразличным взглядом, потом демонстративно посмотрел на часы.

Николай подтвердил, что разговор между Опрятиным и Бугровым был.

— Смешно и нелепо! — Опрятин пожал плечами. — Даже если между нами был какой-то разговор, то как мог его там, посреди моря, слышать этот молодой человек?

— Свидетель Потапкин плыл с острова Ипатия до города, прицепившись к носу вашей шлюпки, — сказал следователь. — Это проверено. Еще вопрос, товарищ Потапкин: какой разговор произошел между Опрятиным и Бенедиктовым в подземной лаборатории перед… перед исчезновением последнего?

Николай подробно рассказал. Вова недоуменно смотрел на него, приоткрыв рот.

— Признаете, что был такой разговор? — спросил следователь, в упор глядя на Опрятина. — Признаете, что вы крупно поссорились с Бенедиктовым?

Опрятин ответил не сразу. Пальцы его нервно барабанили по чемоданчику. Мальчишки были на острове?.. Он не ожидал этого. Никак не ожидал… Смутное беспокойство не покидало его с того момента, когда жена Бенедиктова позвонила ему и крикнула, что он лжет. Он не стал ее слушать, отнес ее выкрик за счет расстроенных женских нервов… Но теперь оказывается… Что они могли еще видеть там? Впрочем, в лабораторию-то они никак не могли проникнуть… Нет у них никаких доказательств. Лаборатория погибла, и Бенедиктов тоже…

— Н-не было такого разговора, — глухо сказал Опрятин.

— Может, вентиляционной шахты тоже не было в вашем доте? — зло выкрикнул Николай.

Следователь нажал кнопку и вызвал остальных свидетелей. Вошли Юра и Валерик. Каждый из них подтвердил сказанное Николаем.

Все взгляды были устремлены на Опрятина. Он медленно провел ладонью по жидким влажным волосам. Медленно, подбирая слова, проговорил:

— Хорошо. Допустим, мы по-поссорились с Бенедиктовым… (Спокойнее! Взять себя в руки!) Что из этого? Мы поссорились, я уехал, а он остался завершить работу. В тот же день произошло извержение, выброс газа. Лаборатория погибла, и Бенедиктов тоже…

— Вы его убили! — крикнул Юра.