Рита провела нежданных гостей в комнату.

Юра и Николай быстро осмотрелись.

Комната как комната. Мебель новая, простая и красивая. На столике, рядом с телефоном, — раскрытый журнал. Юра мельком заглянул — журнал был раскрыт на статье: «Вопросы нейросекреторной деятельности ганглиозных клеток гипоталамических ядер у щуки и сазана в связи с сезонным проявлением гонадотропной функции гипофиза».

Сквозь полуоткрытую дверь в соседнюю комнату видны аквариум, многовитковые спирали, термостат, уголок книжного стеллажа…

— Простите, как ваше имя-отчество? — спросил Юра.

— Маргарита Павловна.

— Моя фамилия Костюков, а это мой друг, товарищ Потапкин. — Юра уже вполне освоился с обстановкой. — Вы, вероятно, занимаетесь прыжками в воду? — спросил он любезным тоном.

У Риты обозначилась сердитая складка между бровями.

— Для чего вам понадобился мой муж?

— Скажите, пожалуйста, Маргарита Павловна, был ли у вас в доме металлический брусок или, вернее, ящичек с выгравированными латинскими буквами?

— Латинские буквы? — медленно переспросила она.

— Да. Не очень крупные и скрытые ржавчиной.

Николай прокашлялся и сказал:

— Длина ящичка двести пятьдесят семь миллиметров, ширина…

— Я так не представляю себе, — прервала его Рита. — Покажите руками.

— Вот такой. — Юра провел пальцем по зеленой узорчатой скатерти. — Дело в том, что в ящичке оказалась старинная рукопись.

— Вот как! — Рита ладонью разгладила скатерть, хотя она и без того лежала ровно. — А какое я имею к этому отношение?

— Видите ли, мы случайно нашли ящичек на толкучке, у торговца железным ломом. Эта вещь попала на толкучку из дома на Красноармейской, а там нам сказали, что вы при переезде выбросили много старого хлама. Ведь вы жили раньше на Красноармейской?

Рита не ответила. Она стояла у стола, и электрический свет мягко золотил ее волосы.

— Мы узнали, что должны быть еще два ящичка, — продолжал Юра. — Их содержимое нам неизвестно, но можно предположить, что с научной… или там с исторической точки зрения… — Он вдруг потерял терпение. — В общем, Маргарита Павловна, если тот ящик выброшен вами, то не сможете ли сказать нам, где остальные?

— Еще два? — задумчиво проговорила Рита.

— Да. Еще два.

Вдруг она прямо посмотрела Юре в глаза и твердо сказала:

— Вы ошиблись. Мы действительно переехали с Красноармейской, но никаких ящичков не выбрасывали.

— Очень жаль, — сказал Юра, помолчав. — Извините за беспокойство.

Они сбежали по лестнице и вышли на улицу. Юра схватил Николая за руку.

— Колька, мы не ошиблись! Ей знаком наш ящик, только она не знала, что в нем рукопись. Она думала, что он цельный, потому и выкинула. А теперь жалеет…

Газовые трубки вывески «Гастронома» лили на Юрино лицо зеленоватый свет.

— Если б она ничего не знала, она бы сразу сказала: мол, не морочьте мне голову. А она тянула, выспрашивала. Иезуитка! — воскликнул Юра почти восхищенно.

— Полегче, — проворчал Николай.

— Чего полегче? Она же замужем.

— Она замужем, — повторил Николай, как бы с недоумением вникая в смысл этих слов.

— Ты был дьявольски красноречив, — заметил Юра. — Ты оглушил ее цифрами.

Николай не ответил. Он думал о Маргарите Павловне. Почему все время чудится в ее лице что-то знакомое, очень знакомое?..

Юра потряс его за плечо:

— Очнись, несчастный! Слышишь? Тут что-то есть, говорю тебе. В квартире — лаборатория. Специальность непонятная. Я не я буду, если не докопаюсь до разгадки! И ты не ты будешь. Верно?

Николай вяло кивнул.

— Давай дадим аннибалову клятву, — не унимался Юра. — За отсутствием меча поклянемся на моем «Дюрандале».

Он вытащил из кармана любимую отвертку, положил ее на широкую ладонь, коснулся рукоятки двумя пальцами другой руки и, вскинув голову и молитвенно закрыв глаза, произнес:

— О «Дюрандаль»! На тебе даю страшную клятву под окнами женщины, прыгающей с теплохода. Клянусь узнать тайну трех ящичков и все такое прочее. Отныне и присно и во веки веков!

Он сунул отвертку Николаю, и тот молча дотронулся до нее.

Воду проводят тремя способами: посредством выложенных камнем каналов, или по свинцовым трубам, или же по трубам из обожженной глины.

Витрувий, «Десять книг об архитектуре»

В зале 174-й школы было шумно: учебный год только что начался, и школьники не успели еще войти в норму после каникул.

Николай рассеянно огляделся. До него донеслись в шуме голосов некоторые высказывания. Девушка-старшеклассница в первом ряду, вся в мелких кудряшках, сказала соседке:

— Какой длинный! Наверное, здорово играет в баскетбол.

— Он разве профессор? — спросила соседка. — Говорили, профессор будет.

— Я его видел на гонках, он яхтсмен, — раздался авторитетный юношеский басок.

Заведующий учебной частью постучал карандашом о стол.

— Ребята, — сказал завуч, — сейчас инженер Потапкин сделает нам доклад о трубах и трубопроводах. Кстати, товарищ Потапкин учился в нашей школе. Прошу вас, Николай Сергеевич.

Николай чувствовал себя стесненно под обстрелом живых, ожидающих глаз. Девушка с кудряшками не очень тихо прошептала:

— Трубы? Скучища будет! — и сделала гримаску.

Николай строго посмотрел на нее. И начал неожиданно громким голосом:

— Среди планет солнечной системы наилучшие условия для жизни сосредоточены, по-видимому, на Земле: у нас много воды, а вода — это жизнь. Атмосферная оболочка Земли густо насыщена водяными парами. Лишь небольшая часть планеты не покрыта морями и океанами, зато она изборождена многочисленными реками. Наши первобытные предки, обитавшие в пещерах, не пользовались душами, не варили компотов, не мыли мяса и овощей. Они не занимались фотографией и не отдавали в стирку звериных шкур…

Аудитория дружно фыркнула, а завуч с беспокойством взглянул на докладчика.

«На Юркину манеру сбиваюсь, — подумал Николай. — Вот уж верно: с кем поведешься…»

— Вода была им нужна только для питья, — продолжал он, — а для этого человеку требуется не больше литра в сутки. Но без этого ничтожного количества жизнь быстро угасает. Вот почему люди селились только у источников пресной воды. Вся история материальной культуры человечества — это в то же время история роста потребления воды. Только с созданием водопроводной техники человек смог оторваться от рек и озер. Я мог бы немало рассказать о том, как люди научились находить воду под землей и строить колодцы, но, пожалуй, это займет много времени…

Скрипнула дверь. Кто-то тихонько вошел и направился в глубь зала. Николай взглянул — и выронил указку. По проходу шла Маргарита Павловна. На ней было светлое платье, открывавшее до плеч загорелые тонкие руки. Кто-то в третьем ряду подвинулся, она села, посмотрела на Николая. Брови ее взлетели вверх…

Николай поспешно отвел взгляд и приказал себе больше не смотреть в ту сторону.

— Так вот, — сказал он, поднимая указку. — Современный средний житель Земли расходует огромное количество воды. Теперь при проектировании городских водопроводов мы исходим из потребности в воде на хозяйственно-бытовые нужды около пятисот литров в сутки на человека. Сюда не входит расход воды на промышленность, а он гораздо больше.

Первые водопроводы строились в виде открытых канав и деревянных желобов. Через глубокие ущелья и широкие долины шагали стройные опоры римских акведуков; они несли на себе каналы из мощной каменной кладки. Некоторые из них эксплуатируются до сих пор. Помните у Маяковского: «Как в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима»? Остатки такого акведука у развалин Карфагена осматривал Густав Флобер и описал их в романе «Саламбо».

Нужда в воде заставила людей изобрести трубы. Античный мир знал водопроводы из бамбуковых стволов, из глиняных обожженных труб, из расколотых, выдолбленных и снова сложенных сосновых стволов. К баням древнего Рима вода Подводилась полуметровыми трубами, свернутыми из толстых свинцовых листов. Около двух тысяч лет назад римский архитектор Витрувий уже писал о модуле и калибре свинцовых труб.

Археологи говорят, что в костях древних римлян, найденных при раскопках, обнаружены отложения солей свинца.

Восемьсот лет назад в Новгороде был проложен пятидюймовый водопровод из сверленых древесных стволов. Когда наши археологи, совсем недавно, обнаружили его, по древним трубам еще струилась чистая родниковая вода. Гораздо позже, в 1613 году, город Лондон обогатился таким же деревянным уличным водопроводом. В 1652 году в Америке появился бостонский деревянный водопровод; в Нью-Йорке водопровод был построен только через полтораста лет.

В 1682 году во Франции, при Людовике Четырнадцатом, был впервые уложен водопровод из чугунных труб для снабжения знаменитых фонтанов в Марли. А недавно в Ленинграде был обнаружен хорошо сохранившийся Пулковский водопровод, построенный больше двухсот лет назад из сверленых сосновых стволов.

Любопытно, что мы теперь снова вернулись к дереву, в новом качестве, и все шире используем фанерные трубы. Вскоре трубопроводы начали применять не только для воды…

Николай чувствовал на себе пристальный взгляд Маргариты Павловны. Как она сюда попала? Может быть, преподает в этой школе? Так и тянет посмотреть на нее. Нет. Ни за что. Взгляд его задержался на школьнице с кудряшками. «Буду смотреть на кудряшки», — решил Николай. Он налил немного воды из графина, сделал глоток и продолжал доклад:

— В восемнадцатом веке известный меценат и прожектер Петр Шувалов, тот самый, к которому Ломоносов обратил свое «Слово о пользе стекла», собирался построить трубопровод от озера Эльтон до Дмитриевска на Волге для перекачки соляной рапы, чтобы выпаривать соль у берегов Волги и грузить ее на суда, избежав сухопутных перевозок.

В 1863 году Менделеев впервые в мире предложил пользоваться трубами для транспорта нефти; в 1878 году по его инициативе в Баку был построен четырехдюймовый трубопровод Балаханы — Черный город. Нефть стала поступать с промыслов на перерабатывающие заводы по трубам. До этого ее возили в бочках. Бочек расходовалось огромное количество; одна из бакинских улиц раньше так и называлась — Бондарная, там сплошь были мастерские бондарей…

Девушка за первым столом, смущенная тем, что докладчик смотрит на нее, зашепталась с подругой. Ее кудряшки вздрагивали при каждом повороте головы. Почему-то они раздражали Николая. Слишком их много. «А ведь, в сущности, все эти завитки укладываются в несколько не очень сложных уравнений, — подумал он. — За кажущимся многообразием — элементарные кривые… Странно свернулся у нее этот локон. Что за кривая, не могу вспомнить… Всюду теперь мерещится проклятая „сукрутина“!..»

Завуч кашлянул. Николай опомнился. Действительно, слишком затянулась пауза…

— Сооружение трубопроводов всегда было сложной и трудоемкой работой, — сказал он. — Но труднее всего — прокладка трубопровода через водную преграду. Обычно она носит уникальный характер…

И он рассказал о том, как во время ленинградской блокады в рекордно короткий срок был проложен через Ладожское озеро подводный трубопровод, который обеспечил горючим Ленинградский фронт.

Рассказал, как во время войны наши союзники построили секретный бензинопровод через Ламанш для снабжения горючим танкового десанта — это была так называемая операция «Удар Плутона». С ней они связывали открытие второго фронта во Франции — операцию «Оверлорд». Гибкие трехдюймовые трубы наматывались на огромные плавучие барабаны. При буксировке «нитка» разматывалась и ложилась на дно Ламанша.

И о других интересных случаях рассказал Николай. О том, как в 1942 году, когда фашисты прорвались на Северный Кавказ и перерезали сообщение с Баку, бакинские нефтяники сталкивали в море целые поезда цистерн с бензином. Они были легче воды и не тонули. Буксирные суда волокли их через море: на восточном берегу мощные краны вытаскивали цистерны из воды, ставили на рельсы, и горючее кружным путем шло на фронт.

И о том, как во время освободительной войны, в 1943 году, китайцы сплавляли горючее по реке Цзялинцзян в козьих мехах — они легко проходили через водопады и скользили поверх подводных скал.

И о том, как в 1950 году бакинские инженеры проложили первый в мире морской трубопровод на автоматической контактно-стыковой сварке. И о плавучих мешках Аршавина. И о многом другом.

— Недавно, — продолжал Николай, — при участии нашего института была проложена первая нитка трубопровода на Нефтяные Рифы. Мы сваривали трубы автоматической контактно-стыковой сваркой, наматывали их на гигантское колесо, лежащее в воде, а потом, выбрав хорошую погоду, сразу протянули трубопровод до места. Если для вас устроят экскурсию, вы сами сможете увидеть, как разматывают с колеса вторую нитку…

Зал заинтересованно загудел. Выждав, пока стихнет шум, Николай стал рассказывать о нынешней работе института, о Транскаспийском трубопроводе. Он увлекся. Шагая взад-вперед вдоль доски, на которой висели карты и схемы разных трубопроводов, он заговорил о проникновении в тайны Вещества. И уже не было ничего вокруг — ни аудитории, ни девушки с кудряшками, ни Маргариты Павловны. Было лишь одно великолепное видение: бурая струя нефти уходит в воду и, послушная незримому вытянутому электрическому полю, пересекает море. Она свободно проходит сквозь толщу воды. Ее трубопровод — это ее собственная оболочка. Оболочка многократно усиленного поверхностного натяжения…

Прозвенел звонок. Николай на полуслове оборвал свою взволнованную речь. Несколько секунд зал оторопело молчал. И вдруг — прорвалось. Голоса, восклицания, аплодисменты — все сразу. Какие-то юноши сорвались с мест и бросились к Николаю. Мелькнуло в толпе лицо Маргариты Павловны. Николай хотел было шагнуть к ней — какое там! Его окружили, засыпали вопросами…

Минут через пятнадцать, покончив с ответами на вопросы, он вышел из зала. Сразу увидел Маргариту Павловну. Она стояла у дверей — вероятно, ждала его. Он вежливо поздоровался. Она улыбнулась полными губами, сказала:

— Это было очень интересно.

Николай промолчал.

— Неужели то, что вы рассказали, возможно?

— В наш век все возможно, — сказал он.

Рита задумчиво посмотрела на него. Ему показалось, что она хочет о чем-то его спросить.

Но она не спросила.

Из-за двери с надписью «Кабинет биологии» высунулась голова в кудряшках.

— Маргарита Павловна, все в сборе.

— Иду. — Рита кивнула Николаю. И ушла.

Трудно сказать, что больше взбудоражило институт — Транскаспийский трубопровод или рукопись Матвеева, о которой Привалов сделал подробное сообщение. В отделах и лабораториях без конца спорили о Бестелесном и о струе масла, пронзившей толщу воды. Эта струя странным образом как бы связывала рукопись с проблемами трубопровода. В наиболее пылких головах рождались фантастические проекты. К Привалову повадились ходить прожектеры из разных отделов института. С одними он спорил, других вышучивал, третьих, разозлясь, выгонял из кабинета.

— Навязались на мою голову! — ворчал он. — Транскаспийский проектируем из обыкновенных труб, ясно вам?

Напористый Маркарян, человек, пренебрегавший бритьем, кипятился:

— А почему Багбанлы к вам приезжает? Думаете, не знаю? Весь институт знает: вы с ним собираете сверхтаинственную установку! Зачем секрет из этого делаете, спрашиваю? У меня тоже, может быть, есть идея…

— Да поймите вы: проектируем из о-бык-но-венных труб! — плачущим голосом говорил Привалов.

И это было, конечно, чистой правдой. Но правдой было и то, что Багбанлы несколько раз приезжал по вечерам в институт и о чем-то совещался с Приваловым, и что водной из комнат лаборатории сооружалось нечто удивительное. О «сверхтаинственной» установке могли бы кое-что рассказать инженеры Потапкин и Костюков да еще лаборант Валерка Горбачевский, но им было велено помалкивать.

Что до Колтухова, то он не одобрял «прожектерской» горячки, охватившей институт. Самых шумливых спорщиков он вызывал к себе в кабинет, предлагал высказаться, а потом окатывал ушатом холодных сомнений и язвительных замечаний.

— Не уподобляйтесь, — говорил он, — тому мольеровскому герою, который услыхал краем уха, что морские порты приносят большую выгоду, и — хлоп! — тут же предложил проект: «Во Франции все берега пустые король пусть превратит в порты морские — огромный соберет тогда доход…»

У себя в чуланчике Колтухов продолжал возиться со смолами. Иногда, приготовив новый состав, он отправлялся в Институт физики моря — благо идти было недалеко, — прямиком в лабораторию Опрятина. Расплавив смолу в формочке, он помещал ее между обкладками конденсатора, подключенного к сильной электростатической машине. Пока смола заряжалась, Колтухов мирно беседовал с Опрятиным, рассказывал ему всякие случаи из своей жизни.

— Ваша электретная смола — долго она сохраняет статический заряд? — спросил однажды Опрятин.

— Смотря как зарядить, — ответил Колтухов. — Твой директор рассказывал, что ты на каком-то острове монтируешь установку с генератором Ван-де-Граафа. Вот если от такого генератора зарядить…

— Боюсь, это будет еще не скоро, Павел Степанович, — улыбнулся Опрятин. — Мы только начали монтаж.

— Жаль.

Колтухову очень хотелось получить смолу с сильными электретными свойствами, чтобы применить ее для изоляции подводных трубопроводов. Он полагал, что изоляция, имеющая статический заряд, не даст электрохимическим процессам коррозии разъедать трубы. Тонкий слой такой изоляции будет дешевле и надежнее современных многослойных покрытий.

— Я, конечно, и раньше знал о свойствах электретных смол, — сказал Колтухов, — да в голову не приходило. А тут, видишь, этот… как его… Матвеев надоумил.

— Матвеев?

— Помнишь, я тебе рассказывал про старинную рукопись? На пляже мы еще лежали…

— Помню. — Опрятин насторожился, взгляд его стал внимательным и острым. — А какая, собственно, связь?

— Матвеев пишет, видишь ли, что индусы носили в горы какую-то смолу, — неторопливо сказал Колтухов. — Оставляли ее на высоких вершинах, и там она, дескать, получала «небесную силу». Вот я и подумал: может, индусы, сами не зная, что это такое, использовали энергию космических лучей — ведь на большой высоте она особенно эффективна. А в смолах они толк знали. И, говоря по-современному, получали они мощно заряженные электреты.

— Мощно заряженные электреты, — негромко повторил Опрятин и побарабанил пальцами по столу. — Да, это интересно…

Нас часто поражает прозорливость великих ученых прошлого. На многие десятки лет вперед они умели предсказывать направление развития науки.

Более ста лет назад Майкл Фарадей выразил твердую уверенность в том, что в будущем появится специальная наука о взаимосвязях и управлении. Он даже дал этой «науке будущего» название — «кибернетика»[32].

Он же предсказал, что в электричестве должна быть найдена прямая аналогия с магнетизмом. Магнитный брусок намагничивает железо — передает ему свои свойства, а сам их при этом не теряет. Фарадей считал, что когда-нибудь тело, заряженное электричеством, сможет передавать заряд другому телу, а само при этом не разрядится.

По своему обыкновению, Фарадей дал этому «будущему веществу» название — «электрет»[33].

В двадцатых годах нашего века японские ученые Сато и Эгучи заметили, что некоторые смолы, расплавленные и остывшие в сильном электростатическом поле, между обкладками конденсатора, заряжаются и делаются постоянными, совершенно новыми источниками электричества. Они, подобно магниту, передавали свои свойства, не теряя их. Это и были электреты. Если электрет разрезать, то на новых концах возникают новые полюсы.

В годы войны японцы широко применяли полевые телефоны без батарей, с электретами[34].

Юра все чаще засиживался в колтуховской «смолокурне». Ему нравилось готовить новые составы пластмасс по рецептам Павла Степановича и производить электрометрические измерения заряженных смол.

Колтухов был доволен своим помощником. Он рассказывал Юре об электретах и, как ему самому казалось, тонко и ловко внушал этому покладистому, немного легкомысленному парню, что опыты с поверхностным натяжением — затея пустая и, может быть, даже вредная, что вообще надо всегда стоять «на практических рельсах», а не витать в «беспочвенных облаках».

Однажды он послал Юру к Опрятину заряжать очередную порцию смолы.

Опрятин принял Юру любезно, провел в лабораторию, к электростатической машине, сам помог включить ее.

Юра живо осмотрелся. В лаборатории работало несколько человек в белых халатах. Один из них, грузный и лохматый, сидел спиной к Юре у стола, на котором стояли аквариум, обмотанный спиралью, и ламповый генератор.

«Хорош генератор, — подумал Юра. — Не то что наша кустарщина!»

— Высокой частотой занимаетесь? — спросил он как бы между прочим.

— Одна из наших побочных тем, — ответил Опрятин и внимательно посмотрел на Юру. — А почему вас интересует высокая частота?

— Да нет, просто так…

Тут в лабораторию вошел рослый мужчина в синей спецовке, в котором Юра с удивлением узнал Вову Бугрова.

— Товарищ Бенедиктов, — сказал Вова густым, хрипловатым голосом, — получите корм для ваших рыбок.

Лохматый человек, сидевший возле лампового генератора, обернулся, кивнул, принял из Вовиных рук два бумажных пакета. Юра так и впился взглядом в его широкое лицо с припухшими веками.

— Здорово! — Вова направился к Юре, протягивая руку. — Ты чего у нас делаешь?

— Привет, дядя Вова…

Бенедиктов, поднявшись, высыпал из пакета в аквариум щепотку корму. Опрятин подошел к нему, они о чем-то заговорили.

— Ты разве здесь работаешь? — спросил Юра, все глядя на Бенедиктова.

— Лаборантом, — сказал Вова. — По науке пошел, понятно? Меня знаешь как уважают? Я тут кружок организовал, классической борьбы. Для научных работников, которые поздоровее. Хочешь, ходи на занятия.

— Слушай, дядя Вова, чем тут у вас Бенедиктов занимается? — понизив голос, спросил Юра.

— Бенедиктов? Научный работник он, по рыбной части. А еще я знаешь что делаю? — Вова расхвастался не на шутку. — Изобретаю, брат. Электросиломер делаю — во! — Он отогнул кверху большой палец.

Зарядив смолу, Юра кинулся к себе в институт. Он ворвался в лабораторию и заставил Николая оторваться от толстой подшивки трубных стандартов.

— Колька, новости есть!

Глотая в спешке слова, он рассказал о встрече с Бенедиктовым, и о ламповом генераторе, и о Вове.

— Высокая частота — и рыбы? — Николай провел ладонью по крутому лбу. — Непонятно. Опрятин ведь уровнем моря занимается…

— Вот бы спросить у этого Бенедиктова про ящички!

— Так он тебе и скажет!

— Не скажет, — согласился Юра. — Зело мрачный у него вид. Ну, я пошел. Пал Степанов ждет.

— Иди, иди, смолокур несчастный!..

— А ты? Знаешь, кто ты такой? Дикий кот.

— Почему? — удивился Николай.

— Есть такой тип ученых — дикие коты. Которые рассчитывают на случайность.

— Ладно, ладно, иди, — сердито сказал Николай. — Нахватался у Колтухова словечек!..

К Юре действительно быстро прилипали разные словечки. После знакомства с рукописью Матвеева он стал кстати и некстати вворачивать в свою речь старославянские словечки — все эти «зело», «сиречь» и «дондеже». С его легкой руки они разлетелись по институту. Теперь институтская молодежь называла чертежи не иначе, как «грунт-рисы» и «зейгер-рисы», а масштаб — «мачтапом».

Кроме того, Юра увлекся индийской гимнастикой фиксированных поз — «хатха-йога». Он донимал двух молодых инженеров из Бомбея, проходивших в институте практику, просьбами продемонстрировать «четыре дыхания» и был очень удивлен тем, что индийцы оказались малосведущими по этой части.

Он раздобыл затрепанную книгу индийского йога Рамачарака, изданную в 1910 году в Санкт-Петербурге. Книга пошла по рукам вместе с копиями, снятыми Юрой с фотографий в журнале «Физкультура и спорт», где изображались позы «хатха-йога». Многие увлеклись этой необычной гимнастикой. Но пока один только Юра освоил позу сидящего Будды — «лотос» или, иначе, «падмасану», из которой он, опрокинувшись назад, упершись в пол теменем и держась руками за ступни скрещенных ног, переходил в великолепную «матсиасану».

А в последнее время Юру будто подменили. Он стал Удивительно тихим и молчаливым. Он избегал разговоров и совершенно перестал улыбаться. Не подходил к телефону, когда его вызывала Валя, обеспокоенная затянувшейся размолвкой. Даже с Николаем он почти не разговаривал, а на вопросы отвечал междометиями или кивками.

Вернувшись после доклада в институт, Николай принялся изучать профили дна и сведения о грунтах порученного ему участка.

Звонок возвестил о перерыве. Лаборатория опустела. Но Николай не поднялся из-за стола. Он задумчиво рисовал какие-то завитки и кудряшки. Потом отрезал от края ватмана узкую полоску. Один конец ее прижал к столу, перекрутил второй на полоборота и склеил концы вместе.

Долго смотрел он на получившееся продолговатое звено с перекрученной стороной и думал.

Потом, взяв карандаш, Николай повел черту вдоль звена, пока черта не замкнулась. Она обошла обе стороны бумажной полоски, хотя карандаш не отрывался и ни разу не пересек ее ребро. Это бумажное звено было моделью математического парадокса, известного под названием «поверхность Мебиуса». С математической точки зрения, такое звено не имело толщины, а его поверхность не делилась на наружную и внутреннюю. Это была поверхность — и только поверхность. Окно в область Неведомого, открытое математикой.

Если б Николай не перекрутил полоску, то получилось бы простое звено — вроде тех, которые клеят для елочных украшений. Оно имело бы внутреннюю и внешнюю поверхности, разъединенные толщиной бумаги.

Николай сделал второе звено с закруткой в ту же сторону, попробовал вложить его в первое. Это оказалось невозможным: ведь, вкладывая одно звено в другое, подобное, мы обращаем внутреннюю поверхность одного звена к внешней поверхности другого. Но если оба звена не имеют ни внешней, ни внутренней поверхности, то как их совместить?

Он взял ножницы и разрезал звено вдоль, но оно не распалось на два узких звена, как можно было ожидать, а просто стало вдвое длиннее, но зато потеряло «одноповерхностные» свойства. Николай еще раз разрезал кольцо вдоль — теперь оно разделилось, но оба получившихся звена оказались продетыми друг в друга.

Бросив звенья, Николай подпер голову руками.

А что, если сделать такую «сукрутину»? Взять медную трубку прямоугольного сечения, нагреть ее, перекрутить на полоборота… А дальше? Включить в выходной контур генератора?

Николай встал. Где Юрка? Куда он делся?

Раньше Юра перед звонком на перерыв обычно вытаскивал бутылку кефира и торжественно объявлял: «Время звенеть бокалами». А теперь — просто исчезает.

Николай отправился на поиски.

В коридоре трое молодых техников разбирали хаггардовскую «Дочь Монтесумы».

— «Драв суорд, ю дог», — монотонно читал один из них. — Значит, э-э… «тащите меч, вы собака…»

— Зачем так буквально? — остановился возле них Николай. — Надо по смыслу: «Защищайся, собака!» Вы Костюкова не видели?

— На этом этаже — нет, — ответили ему. — Мы были и в австерии и в кружале.

Значит, в столовую и буфет можно не заглядывать.

Николай поднялся этажом выше и вошел в бильярдную.

Игра шла на трех столах. Сухо постукивали шары. Ожидающие своей очереди подсказывали игрокам и издевались над неудачными ударами.

Юры здесь не было, но Николай ушел не сразу. Сам он играл неважно, но любил смотреть на эту тригонометрическую игру, требующую верного глаза и твердой руки.

Недаром более ста лет назад Гаспар де Кориолис подолгу наблюдал за игрой знаменитого Менго, автора книги «Благородная игра на бильярде», Менго, впервые снабдившего кий кожаной наклейкой, что позволило применять «крученые» шары. Понаблюдав, Кориолис написал «Математическую теорию бильярдной игры» — книгу, из-за которой до сих пор иные незадачливые студенты проклинают теорию удара упругих тел, поворотные ускорения, Кориолисовы силы инерции и самого Кориолиса с его бильярдом.

До конца перерыва оставалось двадцать минут. Николай махнул рукой на поиски. Купив в буфете бутерброд, он вышел во двор. В тенистом уголке между вибрационным стендом и айлантами, что росли вдоль стены, он вдруг увидел Юру.

Юра сидел на земле, скрестив босые ноги, но не по-турецки, а наоборот, уложив ступни на бедра, подошвами кверху. Ладони на коленях, глаза полузакрыты, голова опущена: это была «падмасана» — поза Будды.

Николай шагнул было к новоявленному йогу, но передумал и тихонько пошел назад. Ему повстречалась уборщица тетя Дуся.

— Что с дружком твоим случилось?

— А что?

— Вон глянь — сидит в том уголку не по-человечьему. Весь перерыв, цельный час, сидит — не шелохнется. Уже который день. Может, головой повредился?

— Может быть, — кивнул Николай и поспешил в лабораторию.

«Позвонить Вале? „Вряд ли она что-нибудь знает: Юрка все еще не помирился с ней. Позвоню его матери“, — решил он.

Юрина мать была встревожена. Оказывается, уже несколько дней, как Юра почти ничего не ест. Уходит на работу ни свет ни заря, а возвращается ночью. Вчера вовсе не ночевал дома. На вопросы не отвечает.

— Я сама хотела тебе позвонить, Коля. Что с ним творится?

Николай пообещал узнать, что творится, и положил трубку.

После работы он незаметно последовал за Юрой. Проследил за ним до пригородного вокзала электрички, сел в соседний вагон и на каждой остановке поглядывал, не выйдет ли он.

Юра вышел на маленькой станции около заброшенного, малопосещаемого пляжа. Николай в два прыжка подскочил к станционному ларьку и спрятался за ним. Кажется, Юрка не заметил. Он шагал по платформе не оборачиваясь. И походка у него какая-то другая стала — неторопливая, деревянная…