Тень быка

Солнце остаётся таким почти весь год. Оно бичует людей и землю пять месяцев подряд, с мая по сентябрь. Людям оно и в радость, и в несчастье. Солнце губит их посевы, в то же время согревая их самих, — а без тепла им не выжить. Если же начинается дождь, он тоже то ли благословение, то ли проклятие. Порой разливается река, и люди теряют посевы, скотину и даже дома. Но порой дождь поливает только что появившиеся растеньица — и люди благодарят за него.

Как почти вся Андалузия, Арканхело — город бедный. Но люди там слишком горды, чтобы роптать на судьбу. Вместо этого они борются с грустью песней и танцем, смеются и радуются просто тому, что живы. Раз в год радость извергается вулканом — это трёхдневная фиеста.

Фиеста швыряет Арканхело в водоворот красок и музыки. Три дня подряд никто не работает и не спит. Вместо этого все играют, поют, танцуют и смеются. Фиеста начинается с Мессы, а завершается мусорными кучами на улицах, изнеможением и умирающей музыкой.

Ах, что за праздник войдёт в наш дом,

И что за голод наступит потом!

Так поётся в старой песне, и это правда об испанских фиестах. Люди копят на неё деньги и ждут, а когда она проходит, снова принимаются ждать и копить.

Двадцать пятого марта, в праздник, когда архангел Гавриил, покровитель города, возвестил Деве Марии, что Она станет Матерью Спасителя, Арканхело на три дня сходил с ума. С графом де ла Каса Маноло встречался как раз накануне фиесты. В прошлом году он провёл эти дни с шестью мужчинами, шум же фиесты оставался где-то на заднем плане. Они вместе видели три корриды, где сражались лучшие и самые дорогие матадоры Испании. Они вместе видели, как матадоры одеваются, едят, ждут и сражаются, говорили с ними о быках и о других матадорах. Мальчика взбудоражил их романтический ореол, к которому его подпустили так близко. Они одевались в лучшие костюмы, ездили на новых великолепных машинах, на их лицах светилась гордость, а жесты были почти королевскими. Но он удивлялся, какие у них странные глаза, отстранённые, почти пустые взгляды. Из-за страха ли это так или из-за того, что они видели столько смертей на арене? Страх витал рядом с ними — в шёпоте квадрильи, утащившей с арены быка, в незаконченных фразах, в стремительных взглядах. Это предчувствие опасности — по крайней мере, так казалось Маноло — затуманивало романтический ореол и заглушало грохот аплодисментов, окружающий тех, кто сражается с быками.

В этом году Маноло был зол на всех и хотел избежать чего бы то ни было, хоть как-то связанного с корридой. Почти всё время фиесты он провел с Хайме Гарсией. Они вместе отправились на Мессу, потом шли в процессии, змеившейся по узким улицам Арканхело. Они торжественно шагали за длинной тенью, которую отбрасывала на утреннем солнце статуя архангела Гавриила, покачиваясь на плечах самых сильных мужчин города. Свечи горели тускло, но всё-таки горели, как всегда в процессиях — испанцы сжигают в год четыре тысячи тонн свечей. Как будто в первый раз увидел Маноло лица людей, освещённые пламенем и солнцем. Все еще серьёзные — смех начнётся только через час, когда окончатся торжества в честь святого покровителя, — они были отмечены грубой красотой андалузской природы.

Когда процессия вернулась к церкви, из которой вышла, какая-то женщина запела саэту — скорее жалобу, чем песню, прекрасную и печальную. С этой-то печальной красоты и началась фиеста. Неожиданно весь город взорвался песней — так бьёт источник из-под скалы. Заспорили между собой гитары, к ним присоединились цыганские барабаны, кастаньеты влились в общий хор цокотом миллионов копыт. Где-то пели фламенко, в других местах — канте хондо. Теперь музыка не умолкнет до самого конца — до третьей, измождённой фиестой ночи.

Маноло и Хайме бродили вдоль палаток, разбитых на берегу. Они поиграли во все игры, заглянули в тир и туда, где бросали кольца. Каждый выиграл по коробке леденцов. Они бегали по украшенным цветной бумагой и воздушными шарами улицам, лавируя между заполнившими их нарядными людьми. Они останавливались, чтобы перевести дух, а потом принимались петь или присоединялись к танцующим и, не то в шутку, не то всерьёз танцевали фламенко, притопывая ногами и подпевая, хлопали в ладоши, смеялись и бежали дальше.

Они потратили все деньги на мороженое и сахарную вату, а потом поспешили домой за новыми. Пока продолжается фиеста, бедных в Арканхело нет. Они заново открывали город, находили в нём улицы, о которых даже не знали, и решили использовать их для тайных встреч. До них доносились ссоры, которые вспыхивали, как лесной пожар и столь же внезапно прекращались. Они стянули пару яблок у лотошника, и он с криком погнался за ними. Они смеялись до слез, до головокружения, и в конце концов оба в изнеможении рухнули на землю. Они два раза пошли на один и тот же фильм, хихикали, когда ковбой поцеловал девицу, и одобрительно завопили при появлении индейцев. Они залезли на какую-то крышу, выпустили голубей из клеток, и, испуганные собственной дерзостью, надеялись, что белые крапинки, мелькавшие теперь в небе, вернутся раньше, чем владелец заметит пропажу.

Три ночи и три дня Маноло не слышал ни слова о корриде. Он сумел увильнуть от шестерых мужчин, хотя видел их несколько раз и думал, что они на него смотрят. Когда толпа хлынула на бычью арену, мальчики пробили себе дорогу назад, заметив же машины матадоров — ринулись в другую сторону, даже не взглянув, кто в них сидит.

После фиесты Маноло две недели играл после школы в футбол и снова начал учиться всерьёз — из-за корриды, недосыпания и отчаяния он отстал в школе. Больше двух недель он не думал о будущем и не тренировался по ночам.

А потом во время рыбалки о корриде заговорил Хайме.

— Мой брат Хуан опять пойдёт на пастбища к быкам.

Хайме гордо посмотрел на Маноло, и тот выплюнул травинку, которую жевал. Всю фиесту и после неё он боялся, что в любой момент кто-нибудь напомнит ему о том, что он мечтал бы забыть, но не мог.

— Мой ненормальный братец собирается стать вторым Бельмонте[8]. Знаешь, он читал мне про него, какой он был тощий да весь какой-то перекошенный и голодный и как он по ночам переплывал Гвадалквивир, чтобы сражаться с быками на пастбищах. Стоял там голый в лунном свете, уродец, и чувствовал себя богом. Хуан говорит, с ним всё точно так же.

Течение едва шевелило лески. Рыба не клевала. Маноло стал жевать вторую травинку, надеясь, что Хайме перестанет рассказывать про брата.

— Боюсь я за него, — сказал Хайме со вздохом. — Глупо, конечно, — сделать-то я ничего не могу, не запрещать же мне ему шляться по пастбищам. Но ты же знаешь, там злые сторожа, у них приказ стрелять в любого. Они и спрашивать не будут, просто выпалят и все. Хуже нет, если брата застрелят, прежде чем он хоть раз при всех одолеет быка. Хоть бы он меня с собой брал, что ли! Я бы посторожил тогда.

— А ты его просил?

— Ещё бы! Сколько раз!

— А отец ему запретить не может?

— Нет. Я думаю, он и не стал бы. Он и сам так делал, когда был мальчишкой, так что знает, скорее всего.

— Я и не знал, что твой папа был матадором.

— Был.

Видимо, Хайме не хотелось продолжать. Маноло знал о сеньоре Гарсия только то, о чем судачили в городе. Он-де терпеть никого не может и почти не выходит из дома. Мать работает на фабрике по упаковке оливок, она-то и содержит семью. И всё. Маноло не знал, почему отец его друга ненавидит людей и почему не работает. Хайме он не спрашивал, домой тот его никогда не звал, а с Хуаном, который хотел стать матадором, он и не разговаривал никогда. Они встречались пару раз, но только кивали друг другу.

— Почему сторожа стреляют в мальчишек, которые хотят поиграть на пастбище с быками? — спросил он у Хайме. Почему-то ему вдруг захотелось узнать побольше об этой запретной забаве.

— Если с быком уже сражались, он скорее кинется на человека, чем на тряпку. А ещё скотовладельцы вроде бы должны клясться, когда продают быков для корриды, что с ними никогда не сражался пеший.

— Очень трудно, наверное, играть с быком ночью в открытом поле, — сказал Маноло, подёргивая удочку. На самом деле он хотел спросить, боится ли этого Хуан.

— Трудно, конечно. Сперва надо отогнать быка от стада, чтобы он вообще бросился на тряпку. В стаде быки просто стоят. Они вроде как ручные, пока вместе. Но как отделишь — звереют и бодаются.

— Твой брат правда хочет стать матадором ?

— Да он больше ничего не хочет! Только об этом говорит и мечтает только об этом.

Хайме никогда не говорил с Маноло о будущем, которое приготовил ему город. Он чувствовал, что Хайме прекрасно помнит о наступающей тьенте. Он был уверен, что со времени его встречи с графом весь город знает, что она будет на следующий год, что для него выбрали быка. Маноло был благодарен другу за молчание. Иногда ему самому хотелось поговорить, но он знал, что в своих страхах признаться не сможет.

В эту ночь он не спал, думая о будущем, а ещё о Хуане, в темноте, окружённом быками, о сторожах, которые ищут его, чтобы застрелить. Вот бы только ему самому хватало храбрости на что-нибудь подобное! Вот бы быть там с Хуаном и тренировать выпады. Но он не был Бельмонте, братом Хайме тоже не был, да и просто не был храбрым, как любой мальчишка, который хочет стать матадором.

Он лежал и плакал в подушку от стыда за собственную трусость. Он долго плакал, а когда больше не смог, решил попросить Хуана в следующий раз взять его с собой на пастбище. Он должен был знать, хватит ли у него храбрости встать перед быком, и знать это до начала тьенты. Он больше не мог жить, не представляя, сумеет ли перебороть страх. Надо попытаться. Неважно, чем все закончится, но хотя бы спать он после этого сможет. Он узнает.

Приняв такое решение, он встал, взял плащ и принялся проделывать вероники, лучше чем когда-либо в жизни, так, как даже не мечтал их делать. Когда солнце взошло и осветило комнату, он всё ещё продолжал, наслаждаясь собственным искусством, ощущая в себе неведомую силу и уверенность.

Глава 8

Было воскресенье. Маноло пошел на Мессу один, а после церкви отправился к Хайме домой. Пришлось спрашивать дорогу, и люди, как всегда, узнавали его. Семья Гарсия жила в самой бедной части Арканхело, в покосившемся домике, навалившемся на соседний. Новость о приходе Маноло опередила его самого, и Хайме уже ждал на пороге.

— Маноло! Ты по делу пришел?

— Твой брат дома?

— Зачем он тебе?

— Извини, не скажу. Можно мне с ним поговорить?

— Ну заходи. Он дома, вот только папа тоже дома, а он тебя не любит.

— Почему? Я и не видел его никогда.

— Ты сын Хуана Оливара.

— И что?

Не успел Хайме ответить, как на пороге появился его отец. Он был довольно маленького роста, ему явно не мешало бы подстричься, а особенно побриться. Глазки у него были маленькие, но очень блестящие.

— Вот это да! — насмешливо протянул он. — Великий сын великого отца! Чем же мы обязаны чести такого посещения?

— Сеньор Гарсия, — сказал Маноло, слегка наклонив голову.

— О большем счастье и мечтать нельзя, — воскликнул тот, всплескивая руками в притворной радости. — Входите же, входите, великий сын великого отца.

— Он издевается? — шёпотом спросил Маноло, которому было очень не по себе от того, что взрослый так себя ведёт.

— Просто немного ревнует, — прошептал в ответ Хайме.

— Великий сын великого Хуана Оливара, не соизволите ли присесть? — хозяин кивнул на деревянный стул посреди почти пустой комнаты.

— Нет, спасибо. Я только зашёл к вашему сыну Хуану.

— Зачем это тебе понадобился мой бестолковый сын?

— У меня к нему личное дело; можно с ним поговорить прямо сейчас?

— Он всё ещё спит. В Севилью мотался. С быками играл на чьём-то пастбище, — Гарсия горько усмехнулся, — и вроде немного задело его. Что ж делать, Хуана на тьенты не приглашают. Но хватит о нём! Ты в точности похож на своего отца в твои годы. Тоже собираешься быть величайшим испанским тореро ?

Маноло не нравилось, что над ним смеются, но как отвечать, он не знал.

— Папа, пусти его к Хуану, — попросил Хайме.

— Не сейчас! Сперва мы немного поговорим, — ответил тот, оборачиваясь к Маноло и снова кивая на стул. — Сядь, я кое-что тебе расскажу.

Маноло послушался, в основном чтобы успокоить собеседника. Ему было жутко. Если бы не Хайме, он убежал бы.

— Ты ведь не знал, что мы были знакомы с твоим отцом? — Гарсия ухмыльнулся, а Маноло покачал головой. — Я видел, как он убил первого быка на знаменитой тьенте графа де ла Каса. Никто меня не приглашал посмотреть на юное дарование. Я сам туда пробрался, — тут он снова ухмыльнулся, — и спрятался на дереве. Так и сидел, — он ткнул пальцем в потолок, — на ветке, как птица какая-нибудь.

— Зачем ты ему это рассказываешь? — тихо спросил Хайме.

— Пожалуйста, продолжайте, — подал голос Маноло. Ему хотелось знать, как этот человек был связан с его отцом.

— Вот видишь, Хайме, твоему приятелю интересно, — сказал тот, вновь ухмыляясь. — Там я, значит, и сидел, вроде птицы, а папочка твой сражался со своим первым быком. Он в жизни не хотел стать тореро, или, скажем, никто кроме той цыганки, которая нагадала ему столько славы, не подумал бы, что он хочет сражаться с быками. А вот я, который там на дереве сидел, уже с дюжиной быков на пастбищах поиграл, и на арены прыгал, и в тюрьму попадал за это. Но меня никто не позвал, хоть я обе руки бы отдал, с ногами вместе, чтоб только быть там, где твой отец, — на арене, с собственным быком, и творить историю.

Потом у нас с ним всё по-разному сложилось. Я всегда пытался — и не добился ничего; а он вроде ничего не делал — и стал первым во всей Испании. С быками-то я сражался, как же! Обычно с теми, с кем уже сразились пару раз, — это которые только на людей бросаются, потому что их уже с толку сбили мальчишки вроде меня или моего сына Хуана. За это самоубийство мне сроду не платили, но я надеялся, дурак, что чем больше ран я соберу, тем скорее меня кто-то заметит и возьмёт на настоящую арену.

Он снова рассмеялся, и Маноло в смущении опустил глаза.

— Вот так вот оно и шло. У меня восемнадцать ран, одна аж от колена по бедру и дальше на спину. Это меня так покалечило через две недели после другого случая, когда рог угодил почти что в правый глаз, — он наклонился к Маноло и показал на глаз. — Он слепой, но со стороны незаметно. В общем, встретились мы с твоим папочкой опять. Он тогда уже очень знаменитым тореро был. После тех двух ранений я решил попроситься к нему в бандерильеры. У него как раз одного бык убил, так что новый был нужен. Пошёл, значит, я к нему наниматься. Он меня взял. Почти что целый месяц я с ним проработал. А потом, — продолжил он с ещё более горькой усмешкой, — он меня выгнал. Потому что я правым глазом чего-то там не заметил. И твой папаша решил, что я пьян и не могу как следует работать.

— Но он же не знал! — торопливо сказал Маноло. — Он понятия не имел, что у вас что-то с глазом!

— Правильно, не знал. И никто про это не знал. Иначе он и нанимать меня не стал бы. В общем, выгнали меня, и деваться мне было некуда, — я ведь только и разбирался, что в быках, а кому нужен полуслепой бандерильеро? А сейчас мой Хуан ни о чём, кроме быков, и слышать не хочет. Но разве он станет матадором? Да никогда! В жизни ему матадором не стать. И если б я даже мог, пальцем для него не пошевелил бы. А знаешь, почему? Потому что все против нас. Мы, Гарсии, невезучие. И цыганки никакой не надо, как и тебе не надо предсказывать, что ты везучим родился и что станешь матадором.

Он встал. «У него не только тело, но и дух покалечен…» — подумал Маноло, и ему стало жалко его. Слишком беспомощно свисали его руки, слишком неустойчивыми казались ноги. Калекой он не был, но двигался, как калека.

— Сын Хуана Оливара, а не Мигеля Гарсии станет матадором! — закричал он. Горечь уродовала его лицо. — И что же ты знаешь, великий сын великого отца, о нашей великой корриде ?

Он стоял над Маноло, ожидая ответа, и впервые тот ощутил на себе груз вины. «Я ведь в чём-то отвечаю за его разбитые мечты!» — подумал он. Но он и сам не знал, что это может быть за ответственность.

— Я слышал, — сказал сеньор Гарсия, на этот раз спокойно, смягчённый его молчанием и тем, как он опустил глаза, — что граф выбрал для тебя быка, и что ты с ним сразишься следующей весной.

— Да.

— Всё будет точно как с твоим отцом. Великий Кастильо небось тоже приедет?

— Вряд ли.

— Обязательно приедет.

— Однажды Кастильо папу видел, на маленькой арене, — быстро перебил Хайме, боясь, видимо, что отец его остановит, — и написал, что он прекрасно закалывает быков. Как там точно было, папа?

— Не помню, — мрачно ответил тот. — Ты хочешь быть тореро, как твой отец? — он внимательно смотрел на Маноло.

— Не знаю, — ответил несчастный Маноло.

— Ах вот как, не знаешь? Ты даже не любишь корриду той особенной испанской любовью, которая вроде отравы, которая проникает в кровь и калечит самых сильных мужчин? Ты не знаешь, что такое просыпаться утром с одной только мыслью — сразиться с быком, встать лицом к лицу со зверем, несущим смерть на рогах? Ты не знаешь, как забывают о семье, о здоровье и даже о Боге? Я встретил как-то парнишку, который убил женщину. И знаешь, почему? Чтобы получить возможность сразиться с быком. Её муж, который всё устроил, оказался дешёвкой и подсунул мальчишке быка, с которым уже кто-то дрался. Так что он тоже погиб, — но думаю, ему было всё равно. Пойми, никто другой не подпустил бы его к быку. Раз ты не знаешь, что может сделать с человеком любовь к корриде, к чему она принуждает, ты и правда везучий парень.

— Да люблю я корриду ! — крикнул Маноло.

— Но ты же только что сказал, что не знаешь, хочешь ли быть матадором. Эй, Хайме, он ведь так и сказал?

— Папа, оставь его в покое.

Маноло хотел убежать, но вдруг у него возникла мысль. Он может чем-то помочь этому человеку, хоть немного возместить ему то, что у него было, а у Гарсии нет.

— Сеньор Гарсия! Я как раз из-за любви к корриде и хочу поговорить с вашим Хуаном.

— Ну?

— Я хотел, — продолжал Маноло с улыбкой, — позвать его пойти со мной на тьенту. — Он не врал. Пришёл он не для того, чтобы позвать Хуана, но теперь-то он позаботится о том, чтобы ему позволили прийти. Он был уверен, что граф против не будет.

Гарсия с сомнением посмотрел на него.

— Я попрошу графа, чтобы ему разрешили, — добавил Маноло. — И ещё попрошу, чтобы Хуану дали сделать несколько выпадов.

Бывший матадор протянул к Маноло дрожащую руку.

— Ты что, правда это сделаешь? — переспросил он, стараясь скрыть слезы. — Ты такое сделаешь… для моего сына?

— Маноло, как же здорово! — воскликнул Хайме.

— Ему только надо, — на этот раз совсем тихо сказал отец, — ему только и надо, что разок себя показать. Чтобы увидел кто. Я знаю, он будет молодцом. Точно знаю.

— Можно я сейчас зайду к Хуану? — попросил Маноло. Он дал себе слово, что не просто позовёт Хуана Гарсию на тьенту, а будет настаивать, пока тот не согласится.

Хайме отвёл его в комнату брата. Когда они вошли, Хуан всё ещё спал. На его правой щеке и под глазом чернел большой синяк.

— Бык сильно ударил его вчера, — сказал Хайме, стаскивая с брата одеяло. — Хуан, проснись!

Тот открыл глаза.

— Сильно болит? — спросил Маноло. — Глаз тебе не повредило?

Хуан поморгал, откинул волосы и улыбнулся гостю.

— Ясное дело, всё в порядке. Уж я не ослепну, как старик мой. А что ты здесь делаешь?

— Он хочет попросить графа, чтоб ты пришел на тьенту.

Хуан сел на кровати.

— Ты не шутишь?

— Я постараюсь достать тебе приглашение, — теперь Маноло был уже уверен в успехе. — Обещаю, что ты там будешь!

— А знаешь, — сказал, улыбаясь, Хуан, — я ведь собирался пробраться на то самое дерево и смотреть оттуда.

— Я с тобой ещё кое о чем хочу поговорить, — добавил Маноло. — Только Хайме, можно мы сами…

— Ну раз ты мне не доверяешь…

— Да нет же, просто дело такое… — улыбнулся Маноло.

— Хорошо, секретничайте на здоровье, — Хайме притворился обиженным.

Как только он вышел из комнаты, Хуан выжидательно посмотрел на своего гостя.

— Я думал… То есть, я хотел… — забормотал Маноло.

— Может, ты хочешь, чтобы я поучил тебя делать выпады?

— Да нет. Я думал, если ты ещё соберёшься на пастбище, то мог бы взять и меня.

— Не нужно тебе такое, — ответил Хуан, потирая бок. — Слишком это опасно. Если бык тебя не боднёт, остаются сторожа. Тебе-то незачем рисковать.

Он сбросил одеяло и резко встал. На его ноге Маноло заметил длинный шрам.

— Ты сын Хуана Оливара. Стоит только захотеть — и тебе предоставят сколько угодно быков.

— Но… я ведь не знаю…

— Не знаешь, так ли ты хорош, как твой отец с первым своим быком? Раз не тренировался с животным?

— Ну да.

— Не волнуйся: таких, как твой отец, наверное, и нет на свете. Да кроме того, никто не ждёт, что ты вообще умеешь пользоваться плащом. Ты тренировался когда-нибудь?

— Да.

Хуан прищёлкнул языком и погрозил Маноло пальцем перед самым его носом.

— Стыдись! — улыбнулся он.

— Никому не расскажешь?

— Ну что ты?! За кого ты меня принимаешь?!

— Просто не хочу совсем уж всё испортить, — объяснил Маноло; ему было легко с этим мальчишкой, который всё понимал. — Я знаю, что не могу быть как отец, но не хочу всех так разочаровать, чтобы им даже стыдно за меня стало.

— Я придумал, — Хуан накинул куртку поверх пижамы. — Во внутреннем дворе бычьей арены как раз есть бычок на завтрашний вечер. Пойдём сегодня ночью с ним поиграть, хочешь?

— Замечательно!

— В два ночи я за тобой зайду.

— Спасибо тебе, Хуан.

— Брось. Это я должен спасибо сказать, за то обещание.

— Ты знаешь, где я живу?

— Ну кто же в городе не знает, где дом Хуана Оливара?!

Глава 9

Они очень старались, чтобы их никто не заметил. Хотя и был третий час ночи, на улицах всё ещё оставалось немало людей. Мальчики шли молча, слегка порознь.

Маноло вцепился в мулету, которую спрятал под пиджак, и чувствовал, как у него дрожат пальцы. А он ещё думал раньше, что знает, что такое страх! Он узнавал это только сейчас, по дороге к бычьей арене.

Им пришлось выжидать в тени подъезда, пока несколько человек проходили мимо здания арены. Потом они кинулись к запертым воротам.

— Подтянемся, а потом проползём, — шепнул Хуан, показывая на щель шириной фута в два между тяжёлыми деревянными створками и каменной стеной над ними. — Давай за мной. — Он подпрыгнул, уцепился за створку, подтянулся, потом подался вбок и исчез. Маноло так не мог — он был немного меньше ростом и куда слабее. Хуан снова появился над воротами. Он лег на створку, протянул Маноло руку, и тот ухитрился подтянуться. Они вместе спрыгнули вниз и оказались в безопасности закрытой арены. Маноло посмотрел назад на ворота и улыбнулся — воз сена, с которого он когда-то боялся прыгать, был существенно ниже.

— Коровы у них все вместе в большом загоне. Так что бык для Великолепного должен быть в каком-то из маленьких. Ему вряд ли больше двух лет, но Великолепный всё равно хлебнёт с ним горя. Он когда-то был хорош, пока в первый раз не угодил на рога. С тех пор он вроде бы потерял класс, но не присутствие духа. Так что если теперь где-то объявляют Великолепного — значит, хотят показать, как здорово быки его швыряют. Пошли, Маноло, нам бы надо поторопиться.

Тьма была кромешная; они почти ощупью пробирались мимо медпункта, часовни, лошадиных стойл и места, где разделывают убитых быков. Хотя корриды не было уже две недели, всё вокруг пахло быками.

— Загоны с той стороны, — сказал Хуан. — Пошли по трибуне.

Неожиданно они вынырнули на освещённую луной пустую арену. Маноло сглотнул. Вид был величественный, как у моря или пустыни.

— Дай-ка твою мулету, — попросил Хуан. Когда Маноло протянул ее, Хуан бросился к песчаному кругу, перепрыгнул барьер и оказался посреди арены, стягивая пиджак. У него было с собой что-то вроде шпаги — отполированная палка, покрытая серебристой краской. Хуан принялся проделывать выпады с мулетой, медленно и прекрасно, не хуже любого настоящего тореро. Глядя на мальчика, стоящего на пустой арене, Маноло знал — всё, чего добился он сам, никуда не годится. Хуан чувствовал красную тряпку, почти вдыхал в неё жизнь. Она слушалась его искусных рук и составляла одно целое с его стройным телом; она следовала за ним в повороте, легко повторяя малейшие его движения. И ещё Маноло заметил: этот мальчишка очень любил то, что делал. Он шёпотом подзывал воображаемого быка, а завершив серию выпадов левой и понимая, что они прекрасны, сам себе крикнул «оле!» Он поднял глаза на пустые трибуны, и Маноло увидел, какой у него гордый вид и как он похож на тореро. На миг торжествующая улыбка осветила его лицо, но столь же быстро она пропала, и Хуан погрустнел.

— Пошли, — сказал он.

— Класс какой! — выдохнул Маноло.

— Да ладно, — Хуан пожал плечами, — ты бы видел меня вчера с племенным быком! Я проделал с ним восемнадцать выпадов — таких же, левой рукой — и сам знал, что я ничуть не хуже других.

— Это от него у тебя синяк?

— Ну сбил меня с ног пару раз, пока сам не сообразил, что делает. Наверное, принял меня за очередного бестолкового тореро —любителя. Ты-то не хочешь сделать пару выпадов?

— Нет, — ответил Маноло. Он даже не спустился на песок, чувствуя себя недостойным этого.

— Ладно, значит, идём, — сказал Хуан, поднимаясь к нему на трибуну. Они пошли в обход, пока не добрались до ворот. — Нам сюда.

В коридоре, по которому проходит бык по пути на арену, ни зги было не видно.

«Я не смогу, я не буду!» — Маноло ощупью брёл за Хуаном, мечтая оказаться где-нибудь далеко-далеко.

Хуан остановился.

— Когда найдём его, я первым войду, хорошо? Не обидишься?

— Нет, — ответил Маноло, пытаясь сглотнуть.

— Послушай, — Хуан, кажется, что-то почувствовал, — это не обязательно делать. Тебя никто не заставляет. Если не хочешь поиграть с быком — не играй, я пойму. Да и расстроятся все ужасно, если ты вдруг возьмёшь и покалечишься.

Они продолжали идти в темноте. Хуан на ощупь искал дверь, щеколду, — что угодно, что бы привело их к загону. После того, что было сказано, Маноло стало легче дышать. Его переполняла благодарность. Хуан остановился опять.

— Я не хочу, чтобы ты думал, — зашептал он, — что я такой же, как все другие. Я знаю, что нельзя портить чужих быков. Матадору очень опасно иметь дело с быками, с которыми уже кто-то поиграл. Так что я проделаю только пару пассов. А когда я на пастбище хожу, то всегда выбираю племенных, с ними всё равно никогда не сражаются. Так что видишь, честь у меня имеется, — улыбнулся он. — А если ты с ним тоже захочешь поиграть, то недолго, ладно? Даже думать не хочется, что мы можем оказаться виноваты, если что-то случится с Великолепным.

— А сколько времени проходит, — спросил Маноло, радуясь новой отсрочке, — пока бык научится?

— Бросаться на человека вместо тряпки? Говорят, минут двадцать. Поэтому коррида и не продолжается дольше, — по крайней мере, та её часть, когда человек наедине с быком. Так что понимаешь, это важно — не заиграться. Кстати, — тихо добавил он, — если я увлекусь, окликни меня.

— А если… — у Маноло снова пересохло в горле, — что мне делать, если вдруг…

— Если бык собьёт меня с ног? Постарайся тогда отвлечь его от меня, пока я снова не встану, ладно?

— Ага, — пробормотал Маноло, стыдясь своего вопроса, стыдясь, что не догадался сам, а прежде всего потому, что чувствовал: случись что с Хуаном — и помочь ему он не сумеет.

Они услышали бычье фырканье и двинулись на звук.

— Где-то здесь, — сказал Хуан, останавливаясь перед сбитой из досок дверью и прикладывая к ним ухо. — Да, вот он. Слушай, эта штука крепится на вороте, так что я попытаюсь ее поднять, но она может взять и съехать обратно. Можешь её подержать, пока я там?

— Но раз я её держать буду, то ведь не смогу тебе помочь, если… ну, если что…

— Не волнуйся.

— Может, не надо? — вырвалось у него.

— Как не надо?! Мы же для этого пришли!

— Я просто хотел сказать, — Маноло задрожал, — лучше как-нибудь так её открыть, чтобы держалась.

Теперь они ясно слышали быка, который рыл копытом песок.

— Готов? — спросил Хуан.

— Погоди, — зашептал Маноло, — что если бык пойдёт на нас, пока мы будем эту.. эту дверь открывать?

— Он молодой. В этом возрасте все быки любопытные — но не тупые же! Он сперва посмотрит, что происходит, вместо того чтобы бросаться очертя голову. По крайней мере, рассчитываю я именно на это. Ну всё, теперь готов?

— Готов.

Хуан нашёл ворот, открывающий дверь. Она медленно поднималась, и теперь они слышали, как дышит бык. Когда внизу открылась щель фута в два, Хуан попробовал отпустить дверь. Она поползла обратно.

— Придётся с одной стороны подсунуть мой пиджак, а с другой твой, — сказал он, блокируя верёвки. Теперь можно было пролезть. — Я пойду первым, а ты просто просунь голову и смотри. Потом можешь сам поиграть.

Хуан встал на четвереньки.

— Не хочешь пожелать мне удачи? — спросил он, улыбаясь Маноло в лунном свете.

— Удачи, — выдавил из себя тот. Он наклонился, чтобы видеть, как мальчик встал на ноги, держа в одной руке и мулету, и «шпагу».

— !Ehe, toro! — тихо позвал Хуан, отходя в сторону. Тут Маноло увидел быка — чёрную лоснящуюся тушу с сияющими белыми рогами. «Он же гораздо крупнее, — подумал Маноло, — чем вообще бывают быки!»