Дети Брагги

      - Не смей смотреть мне в лицо, дохляк! - услышал Грим голос норвежца.
      - Возможно, и к лучшему, что я ростом не вышел, - парировал Глен, - твоя шкура как раз сойдет мне на плащ.
      Обогнув дружинников Хальвдана, Грим зашел ирландцам со спины, расшвырял в стороны тех, кто наблюдал за происходящим со смесью испуга и удовлетворения, расчищая себе проход к Глену.
      Оказавшись же рядом с ним, сын Эгиля до половины вытянул из ножен меч.
      - Что здесь происходит? - осведомился он, обращаясь к ирландцам, поскольку знал, что сказанное ими окажется скорее всего ближе к истине.
      - Мы возвращались со стрельбища, - охотно ответил Гриму закадычный приятель Глена.
      Ирландец, похоже, рад был появлению знакомого лица. Грим же про себя усмехнулся и тому, что, хоть он и знал этого человека, ему ни за что не выговорить это его кошмарное имя, и тому, что ни те, ни другие не подозревают, насколько спорно его собственное положение в лагере. Не говоря уже о праве вмешиваться в ссоры между отрядами.
      - Дело трэлов - чистить нужники и молоть зерно, - прорычал норвежец.
      - Нельзя позволить им марать благородные луки своими грязными лапами.
      Глен поспешил открыть рот, чтобы дать отпор обидчику, но Грим дал ему знак молчать.
      - Насколько мне известно, - обратился он к остальным норвежцам, - херсир Хальвдан дал свое согласие на то, чтобы ирландские лучники возвращались мимо ваших домов, верно? И ваша дружина подтвердила его решение?
      Норвежцы настороженно кивнули. Грим же, проявляя миролюбие, к которому в данный момент вовсе не испытывал никакой склонности, вложил меч в ножны.
      - С каких пор ратники идут против решения тинглида?
      В эту минуту Грим уловил что-то странное во взгляде затеявшего драку норвежца и сам невольно насторожился. Как и в любом ратнике Фюрката, Грим не чувствовал в нем страха, но в этом воине не было даже разумной осторожности, при этом он не стал бы называть этого человека берсерком. Сын Эгиля не мог найти причины этому своему ощущению, и все же он знал - здесь перед ним какая-то новая необычная опасность.
      Ирландцы слаженно и незаметно - то один сделает полшага в сторону, то другой - выстроились в привычный им боевой строй, норвежцы тоже подошли ближе, предвкушая увлекательную схватку.
      Грим внезапно сообразил, что ссора с ирландцами лишь предлог.
      Норвежец, кажется, поджидал именно его, Грима, проведав как-то, что сын Эгиля будет возвращаться от скальдов, вероятно, этой дорогой.
      - Прогони этих рабов, скальд. - Норвежец глядел на Грима в упор. - Или пусть вот он, - он ткнул пальцем в Глена, - сразится со мной.
      - Он на полголовы ниже тебя, и из оружия у него - лишь длинный нож. - Грим старательно изобразил искреннюю заинтересованность. - Ты всегда вызываешь на бой тех, кто слабее тебя, воин?
      - Тогда отошли своих собак, оборотень, - процедил норвежец. - Сразись со мной!
      Норвежец выдернул из ножен меч, а его приятели одобрительно рассмеялись.
      С деланным безразличием Грим пожал плечами.
      - Побереги храбрость для франков. Вдруг я и впрямь обернусь волком, усмехнулся он и вдруг почувствовал прикосновение клинка к рукаву. Даже не опуская глаз, Грим мог бы сказать, что распорот лишь рукав его рубахи, поскольку удар был точно отмерен - чтобы оскорбить.
      Грима вдруг окатило волной, но не алой берсеркерской, а холодной и расчетливой ярости. Он был зол на Глена и его приятелей, которым не хватило ума обойти лагерь кругом, чтобы войти на него хотя бы со стороны личной четверти конунга. А впрочем, если норвежцы ждали здесь именно его... С такими, как они, нельзя не считаться.
      Оглядев сумрачные лица норвежцев и холодно рассчитав настроение собравшихся, Грим отвязал ножны с мечом и отдал их Глену. И пока его противник в недоумении пытался переварить этот его жест, Грим на выдохе нанес ему удар ногой в живот. Хватая ртом воздух, норвежец согнулся пополам, меч его отлетел далеко в сторону. Все еще стараясь восстановить дыхание, норвежец потянулся за мечом, но Грим, молниеносно сделав шаг в сторону, наступил на клинок. Еще одним ударом он отбросил своего противника прочь от оружия, потом подбросил меч высоко в воздух, так что он вонзился в бревна частокола наверху вала. Когда норвежец отвел руку от рта, на ней была кровь из рассеченной губы, а в глазах его застыла ненависть.
      - Я не обнажаю меч против того, кто не желает честной схватки, - сказал Грим, окинув тяжелым взглядом его приятелей.
      - Хорошее решение, нечего сказать!
      Вниз по склону решительным шагом спускался высокий светловолосый воин в дорогом с меховой опушкой плаще. Он не обратил внимания ни на кого, кроме избитого дружинника. Судя по взгляду норвежца, это был его собственный форинг или грам, которому явно придется не по нраву, что один из его людей позволил избить себя. Готовые было ринуться в драку норвежцы и ощетинившиеся ножами ирландцы отступили на шаг назад, оставив на метровой полоске берега между двумя строями одного Грима.
      Дружинник попытался скрыться за спинами своих товарищей, но безуспешно.
      - Ты недостоин зваться мужчиной и воином. Недостоин места на скамье "Ярхордра" и в дружине, однако решать твою судьбу станет тинглид. А вы, воины, пристало ли вам отступать перед кучкой рабов?
      - Рабов? - переспросил вдруг новый голос, и обернувшись, Грим увидел направляющегося к ним от кораблей Гвикку. - На общем тинге всех дружин Фюрката конунг объявил, что дарует им свободу.
      Голос Гвикки Ирландца был опасно весел, а поглядев на походку викинга, Грим заключил, что он отчаянно пьян. Однако ирландец трезвел на глазах. Протолкавшись через строй соотечественников, кивнув по дороге Глену и еще дюжине знакомцев, Гвикка остановился рядом с сыном Эгиля.
      - Я наблюдал за происходящим с борта "Линдормра", - спокойно и уже совершенно трезво заговорил он, но любому, кто хоть однажды встречался с ирландским морским разбойником, было ясно, что спокойствие это было обманчиво. - Хотел посмотреть, насколько далеко зайдет эта перепалка. Здесь нечто большее, Берси, - он повернулся к человеку в отороченном мехом плаще, - чем просто ссора из-за возвращающихся со стрельбища лучников, будь они трэлы или вольные люди.
      - Ах вот как! - ощерился норвежец, слева сверкнул золотой зуб. - Тот самый беглый раб, который бросился защищать морскую суку, из-за которой мы потеряли Рьявенкрик.
      Лицо Гвикки побелело от ярости, и Грим, сделав шаг вперед, положил ему руку на локоть.
      - Стоит ли так легко бросаться бранными словами, форинг? Тем более что рассказ мой и Бранра Хамарскальда о том, что произошло на Гаутланде, подтвердил хольмганг, где асы судили победу Карри Рану из рода Асгаута. - Гриму подумалось, что еще мгновение и, высвобождая локоть, чтобы броситься на норвежца, Гвикка сломает ему руку. - Не пристало сыпать оскорблениями за глаза, не пристало и попрекать воина тем, в чем виновен твой конунг, Хальвдан Змееглаз. За эти оскорбления и гаутрек Карри Рану и Гвикка Ирландец вправе вызвать тебя на поединок или требовать виры.
      - Я, грам Берси Золотой Зуб...
      При этих его словах Гриму показалось, что все поплыло у него перед глазами... Он будто бы увидел освещенную факелами, одетую в камень площадь...
      - ...по воле Харфарга привел свою дружину к Хальвдану Змееглазу и всегда готов ответить за свои слова. И не тебе говорить об этом, скальд, отрекшийся от собственной клятвы, которого я назову клятвопреступником!
      Норвежцы самодовольно расхохотались, а со стороны ирландцев тем временем кто-то подобрал с земли ком грязи, чтобы с проклятием на неизвестном языке швырнуть его в грама. Не успела еще грязь с чавканьем распластаться по складкам плаща, как норвежцы бросились вперед. Примеру их последовали и ирландцы. В начавшейся потасовке недвижимы остались лишь Берси и Грим, не спускавшие друг с друга гневного взгляда.
      Безоружный Гвикка Ирландец, с ходу вступив в драку, хватал руки, ноги или одежду и вытащил сначала одного, потом другого, потом третьего, не разбирая, кто это, ирландец или человек Берси. И все это время он сыпал проклятиями и пинал тех, до кого еще не успел дотянуться кулаком. Один из отброшенных им в сторону норвежцев вскочил на ноги и, обнаружив, что лишился меча, который теперь поблескивал в руке ирландца, выхватил из-за пояса нож и бросился в бой снова. Однако на этот раз клинок был направлен не на ирландцев, успешно отбивающихся ножами от норвежцев, которым не хватало места, чтобы удобно занести меч в этой свалке, а в широкую спину Гвикки.
      - Сзади! - крикнул Грим, не отрывая взгляда от норвежского грама.
      Поднимая в повороте руку с мечом, так что острие его уставилось вниз, ирландец резко обернулся, и клинок вошел прямо в живот нападавшего. В последовавшее за резким окриком Грима мгновение тишины раздался пронзительный хрип. Хрип этот заставил дерущихся на долю секунды замереть, но именно этого времени хватило Гвикке, чтобы оттолкнуть в сторону Берси одного из норвежских ратников и отпихнуть подальше к берегу еще пару ирландцев.
      Свалка вновь распалась на две стороны, а между ними остались Гвикка и Грим, тела трех зарубленных ирландцев и норвежец, который, не будучи в силах подняться, попытался отползти к своим.
      Сжимая обеими руками засевший в его внутренностях собственный меч, нападавший на Гвикку норвежец осел на песок, потом тяжело рухнул набок. И только тут стало заметно, что острие клинка почти на ладонь выходит у него из спины на уровне крестца.
      Лицо грама Харфарга перекосилось от ярости, но он быстро справился с собой и холодно и размеренно процедил:
      - За это вам придется поплатиться, и не только вирой... В поддержку ему раздался одобрительный гомон норвежцев.
      - А знаешь ли, Берси... - заговорил вдруг, все это время не спускавший с него взгляда, Грим. Говорил он сквозь крепко стиснутые зубы, чтобы не дать волю ярости, не броситься с боевым кличем на врага. Не время сейчас для боя. Сейчас, как никогда, необходимо спокойствие. Необходимо, чтобы его услышало как можно больше людей. - Я вспомнил, где видел тебя, Берси. А напомнил мне это ты сам, сверкнув золотым зубом и доказав, что прозвали тебя Золотой Зуб не случайно. На последних словах Грим повысил голос. - Я видел, как сверкнул у кого-то золотой зуб в свете факелов на площади в одной осажденной крепости. - Голос Грима разносился теперь по всему берегу. - А было это накануне второго штурма. И еще однажды я видел тебя, но было это уже на побережье Йотланда.
      Скажи нам, Берси Золотой зуб, - сын Эгиля обернулся, как бы приглашая в свидетели всех присутствующих, - как оказался твой драккар в Скаггене? Как удалось ему пройти через запертое франками устье Гаут-Эльва? И как случилось так, что об его уходе не знали ни старейшины Рьявенкрика, ни оболганная тобой Карри Рану из рода Асгаута.
      Притихшие при первых словах Грима воины вновь зашумели, теперь сами норвежцы подозрительно поглядывали на лютого с "Ярхордра" и его раненого дружинника.
      - И еще скажи, - с холодной яростью продолжал Грим, - как удалось тебе пройти заваленную камнями Вистингу, если "Ярхордр" вышел из Скаггена всего за пару часов до "Хронварнра"? Не руками ли твоей дружины создан этот завал?
      - Я не стану отвечать на твои наветы, - с надменным спокойствием отозвался Берси. - Это лишь твое слово против моего, лжескальд, а свидетелей на моей стороне будет много больше.
      - Сколько бы свидетелей ты ни представил, - неожиданно ответил за Грима Гвикка, - но я сделаю все, чтобы доказать правоту сына Эгиля. Даже если ради этого мне придется вернуться на этот проклятый остров или отправиться к самому Косматому.
      Голос его звучал спокойно и даже весело, но что-то в нем заставило норвежца потерять самообладание. В тот момент, когда Гвикка наклонился над телом убитого им дружинника, издав боевой клич, Берси бросился на него, вырывая из ножен меч.
      Грим не мог бы сказать, когда и как успел заметить приближение врага ирландец, но мгновение спустя он уже держал его на вытянутых руках, так что носки сапог Берси лишь бессильно заскребли по грязи.
      - Честный бой! - прорычал норвежец.
      Без малейшего усилия Гвикка поставил его на землю и, неплотно зажав в руке меч и чуть пружиня на носках, застыл в ожидании.
      - Честный бой, - вновь потребовал норвежец, но уже тише.
      - Никто, кто пытается напасть на меня сзади, не заслуживает честного боя. Но с тобой я буду биться, чтобы никто не посмел сказать, что я убил тебя как раб, - ответил Гвикка.
      - Нет, не с тобой! - неожиданно возразил Берси. - Оскорбление мне нанес этот скальд, исчадие Локи. Поединок будет у нас с ним.
      Пожав плечами, Грим забрал у Глена меч, подумав про себя, что ирландец, похоже, не преминул пустить его в ход, - недаром же ему почудился среди ножей леденистый знакомый блеск. Однако Гвикки резким жестом остановил его.
      - Но ты нанес оскорбление мне. Тебя что, так уж беспокоит мой рост? Но только тогда, когда мы стоим лицом к лицу.
      Гвикка расстегнул перевязь, снял с пояса кинжал, потом повернулся к Гриму. С улыбкой Грим принял у него оба клинка.
      - Ну, этого тебе достаточно? - усмехнулся он Берси, а потом добавил: Твоя воля, ты не желал биться как воин, значит, умрешь как раб.
      Догадавшись, что именно сейчас произойдет, Грим подал знак ирландцам отойти дальше к берегу. Норвежским дружинникам не требовалось даже подобного знака, никто из них не посмел возразить против боя, на который безоружный вызывает вооруженного мечом бойца. Сам этот вызов ставил под сомнение храбрость вожака прибывшей от Харфарга дружины.
      Воспользовавшись движением воинов, высвобождавших круг, Берси Золотой Зуб бросился на ирландца. Гвикка ускользнул от смертельного выпада, засмеялся и нанес своему противнику сокрушительный удар в шею в тот самый момент, когда тот пронесся мимо него. Берси споткнулся, потряс головой и едва не упал, но все же ему удалось сохранить равновесие.
      Теперь он глядел на Гвикку уже настороженно. Как многие другие до него, норвежец решил, что размеры Гвикки сделают его неловким - легкой добычей. Действительность же ни в коей мере не соответствовала его ожиданиям.
      Последовали ложные выпады, быстрые увертки сперва в одну, потом в другую сторону, и каждый раз Гвикка не давал норвежцу ни одной возможности нанести удар сверху. Грам мастерски владел мечом, и умело отводя огромные руки Гвикки, ему даже удалось нанести удар ирландцу в бедро.
      - Два! - Губы Гвикки растянулись в ужасную ухмылку. - Ты получишь еще один.
      Самоуверенный от недавней небольшой победы, Берси попытался ложным выпадом отвлечь внимание своего противника и вспороть ему живот. Но тот с удивительной быстротой выбросив вперед мощные руки, схватил его за сжимавшую меч кисть и за горло.
      Грам мучительно пытался высвободиться, молотя Гвикку свободной рукой. Берси сделал попытку дотянуться до ножа, бесполезно висящего у него на поясе, но это ему не удалось.
      Ухмылка Гвикки, казалось, ужаснула не только норвежцев, но даже его соотечественников. Пальцы ирландца сжались, и окровавленный клинок упал в грязь. Глаза Гвикки превратились теперь в узкие щелочки, а лицо его жертвы стало серым от боли. Когда тело его противника обмякло, ирландец презрительно отшвырнул его в сторону.
      - Следовало бы оставить его в живых, чтобы он перед конунгом признал или опроверг свои слова, - будто очнувшись от боя, обернулся он к Гриму.
      - У нас еще остался вот этот. - Грим кивнул на стонущего на земле норвежца. - Вы из дружины Берси или Хальвдана? - обратился он к ратникам, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал как можно более учтиво.
      Прав он или нет в своих подозрениях относительно грама Харфарга, ссориться с Хальвданом Змееглазом до времени не следовало.
      - Торд был, - ответил тот, что стоял ближе к Гриму, задумчиво перебирая серебряные обручья. Он кивнул на зарубленного Гвиккой ратника. - И Иви. - Кивок в сторону раненого, - Ты действительно полагаешь, сын Эгиля, что Берси Золотой Зуб бежал из Рьявенкрика?
      "Однако им уже не хочется сыпать бранью", - усмехнулся про себя Грим, а вслух сказал:
      - Да, слова мои может подтвердить Бранр Хамарскальд, который не мог не видеть этого человека на площади у двора законоговорителей.
      Пока Грим поднимал раненого, Гвикка на все том же совершенно невозможном языке объяснял ирландским лучникам, что им лучше было бы как можно скорее возвращаться к своим домам, предоставив объяснения ему и Гриму Квельдульву.
      - И не ввязываться дорогой в новые ссоры, - грозно добавил он.
      Двое дружинников Хальвдана тем временем подобрали тело Берси Золотого Зуба, чтобы унести его прочь, остальные растворились в сгущающихся сумерках, радуясь, что будет о чем рассказать у вечернего костра.
      ХIII
      РУНА ПРИБОЯ РАО -ДОРОГА ПУТЕШЕСТВИЕ
      Райдо, руна прибоя, скажет, что жизнь
      лишь дорога, или дорога есть жизнь.
      Отправляясь в путь по звездному колесу,
      не твори лишних страхов на горе себе.
      А если к волшбе ты взываешь,
      руна дорогу спрямит, от тягот и бед ограждая.
      Пути все, дороги - в руках трех сестер,
      Сама же дорога - лишь малая нить в ткани судеб,
      Но тронешь одну - отзовется другая.
      Гнедой помотал головой, отгоняя надоедливую муху. Копыта лошадей на дороге поднимали пыль. Слабый ветер донес до Грима острый запах свежей травы, растоптанной копытами лошадей. Его норовистой двухлетке не по нутру было тащиться размеренным шагом. Эгиль же пустил своего коня шагом, поездка к устью фьорда его явно утомила. Почти весь обратный путь всадники проделали молча. Грим рад был выбраться из постоянно напряженной, чреватой ссорами и стычками атмосферы лагеря, до которого оставалось теперь не более получаса езды. Однако теперь, рассеянно придерживая кобылу, размышлял, что с тем же успехом отца мог сопроводить любой другой воин.
      - Я хотел, чтобы со мной поехал именно ты, - нарушил вдруг молчание, будто прочитав его мысли, Эгиль. - Я устал говорить тебе о том, чем ты должен быть, что ты должен делать, как ты должен себя вести. - Он оглянулся через плечо и долгих полминуты глядел на восток, где по закатному цвета старого золота небу ветер нес рыхлые серые облака. - Я устал держать тебя в путах. - Он наконец обернулся к сыну. - Я просил тебя поехать со мной, чтобы просить прощения.
      - Прощения? У меня? - нахмурившись, начал Грим.
      - Да, - мягко отозвался отец. - Асы послали нам с твоим дедом слиток чистого металла, и в то время я почел за благо выковать из него меч - даже закалил его по своему вкусу, зная, какого веса или балансировки хочу добиться. Но оружейник из меня оказался неважный. Возможно, мы перекалили сталь, и пришлось клинку столько лет пролежать в земле. - Его рот скривился в короткой усмешке. - Теперь пришло время извлечь его.
      - Отец...
      - Прости мне, Грим. Я мог бы привести кучу доводов в оправдание тому, что торопил тебя развивать свой дар, что подкармливал ярость, считая ее даром Одина, который обеспечит тебе покровительство Отца Ратей. Самонадеянно было предполагать, что если с Хрофтом связали свою жизнь твои отец и дед, то же самое произойдет и с тобой.
      Грим собирался было что-то возразить, но не стал, услышав в ровном голосе Эгиля нечто сродни отчаянию.
      - Вероятно, в первый и в последний раз ты услышишь от меня эти слова. Я сожалею... - Эгиль опустил взгляд на свои покалеченные руки, державшие поводья. - Вчера вечером я сказал, что в войне, которая надвигается на нас с Гаутланда, в битве, которую придется принять нам в собственном лагере, не будет места состраданию. Эта истина известна и тебе самому, но верна она лишь отчасти. Война, быть может, и грязна, но и без этого не обойтись. А в том, что касается Веса и его нападок на Круг... Он - недурной полководец, а нам нужен каждый человек, способный держать меч. Нам нужен каждый воин, который может стать в строй, и, кроме конунга Вестмунда, среди нас нет никого, за кем пошли бы все до единой дружины Фюрката. В схватке за веру и преданность этих людей ярость нам не поможет. Помогут ли волшба или сострадание? Не знаю.
      А Грим подумал, что странно слышать такие слова от воина, прославившего свое имя победами в боях и жестокостью набегов.
      Эгиль поднял на сына выцветшие синие глаза.
      - Мои битвы позади. Теперь тебе сражаться в них ради славы нашего рода, а со временем и ради всего Круга. Я хочу... Нет, прошу тебя поклясться на клинке, - Эгиль вынул из ножен меч, - клинке, который перешел ко мне от моего отца, а тот получил его от своего, что, отправляясь на битву, ты будешь помнить о славе рода и человечности, которой всегда недоставало мне и которой так мало в тебе самом.
      - Да будет так, - отчетливо произнес Грим, принимая клинок. Он открыл рот, чтобы произнести имя Одина... И что-то, он сам не понял, что это было, помешало ему произнести его. - Этим мечом клянусь, - сказал он наконец, - да будет так.
      Старый родовой меч с рунной вязью по перекрестью, с золотыми насечками по всей рукояти до навершия, в котором мягко блестел медовый янтарь, удобно лег в руку. Меч с собственным именем, меч Рауньяр. Увидев, как просветлело от вида клинка лицо сына, Эгиль медленно улыбнулся.
      - Возьми. - Грим вдруг протянул меч обратно рукоятью вперед.
      - Ты отказываешься от наследия? - Брови скальда Одина сошлись на переносице, в голосе звучал гнев.
      - Я помню обычай рода. Рауньяр переходит от отца к сыну. Пока жив твой отец и мой дед, носить этот меч можешь только ты.
      Один день сменялся другим, и каждый из них походил на предыдущий. Лекарством от скуки и повседневных мелких дел - и это среди загадочных, владеющих тайнами рун и волшбы скальдов! - были лишь вечерние беседы с целителем Амунди, который предложил Скагги перебраться к нему.
      От целителя и даже от тех, кто выстраивался к его домику в ожидании своей очереди, Скагги узнал немало того, о чем никогда не слышал раньше, хотя многое лишь подтверждало или добавляло что-то к тому, что рассказывал ему вечерами Гровин.
      В войске Фюкарта все, казалось, были на удивление хорошо осведомлены обо всем, что порешили или что намереваются делать конунг или вожаки каждой из дружин, и без колебаний обсуждали их планы.
      Скагги сам не мог бы сказать, почему ему не хочется поддать со двора, образованного домами Стринды, Оттара Черного и пары других скальдов, двора, который с запада замыкала кузня, однако очень скоро обнаружил, что все новости легко узнать из бесед Амунди с теми, кому требовалась помощь целителя. Чтобы прислушиваться к ним, не было даже нужды искать удобного предлога, поскольку Амунди с радостью приставил его разбирать те из растений, какие полагалось собирать по весне или в самом начале лета.
      Раскладывая травы для просушки, складывая в холщовые мешочки те из них, что уже успели высохнуть на солнце, или прокаливая узкие, острее лезвий секир ножи, Скагги про себя улыбался. Оказывается, за этим занятием можно узнать многое из того, что, возможно, и не полагается знать юнцу, не доросшему еще даже до того, чтобы зваться дренгой...
      - Отчего среди скальдов столько разговоров о жезле конунга? - неожиданно спросил однажды вечером Скагги, поднимая голову от высушенных трав.
      Стринда поглядел на него с явным недоумением.
      - А тебе в нем ничего не кажется примечательным?
      - Ну... - Скагги задумался. - Я никогда не слышал, чтобы жезлы власти делали из оселка. И кому понадобилось высекать в нем лица?
      - И этот жезл никак не связывается у тебя с легендой о Бельверке?
      - Нет. Тровин никогда не рассказывал мне о нем. - Скагги мотнул головой, отгоняя комара.
      - Странно. - Стринда и впрямь был удивлен. - Наверное, тебе следует ее знать, чтобы лучше разбираться в происходящем.
      Возможно, это имеет какое-то отношение к тому, как и почему погиб твой наставник. Так вот... Нет, побеги багульника убери подальше, вон в тот ларь в углу. - Это травник заметил, что, вне себя от любопытства, Скагги собирает в один мешок связанные по дюжине коричневые прутья и продолговатые высушенные листья. - Однажды утром на лугу, принадлежавшем великану Бауги, брату Суттунга, косили сено девять рабов. Много часов косили они, и косы их притупились. Вдруг выходит из леса на луг незнакомец и спрашивает, не желают ли они, чтобы он заточил им косы. А когда те согласились, он вынул из-за пояса точило и наточил лезвия кос. Увидев, что косы стали косить много лучше, рабы пожелали купить точило. Незнакомец же сказал, что отдаст точило тому, кто заплатит за него полной мерой.
      И каждый из косарей стал просить точильный камень для себя.
      Незнакомец же подбросил точило высоко воздух, и когда оно стало падать вниз, каждый из косарей, разумеется, пожелал схватить его. И вот вышло, что они полоснули друг друга косами по шее.
      Незнакомец же отправился в дом Бауги и остановился там на ночлег, назвавшись Бельверком, а услышав, что девять косарей великана зарезали друг друга косами, предложил, что станет работать за девятерых, в уплату же попросил глоток меда Суттунга.
      - Это же начало сказания о меде поэзии, - изумленно выдохнул Скагги.
      - Вот именно. А незнакомец, назвавшийся Бельверком, - Один.
      Когда из древнего кургана вместе с Весом появился точильный жезл, изменился и сам Вес. На месте того Веса, каким его знали все мы, стал появляться конунг Вестмунд. Вес - удачливый воин, разумный правитель, но этого недостаточно для того, чтобы в столь короткий срок создать себе королевство, если тебе не сопутствует помощь асов. Дети Брагги остались сперва с его дружиной, потом и в Фюркате, чтобы посмотреть, что выйдет из начинаний известного нам юного воина. Ушел лишь Тровин, и я склонен предполагать, что ушел он потому, что узнал что-то важное.
      - И что же? - нетерпеливо спросил Скагги. Целитель только молча пожал плечами.
      - Неужели он не рассказал остальным? И почему он ушел?
      - Если бы мы знали, - устало отозвался Стринда. - Однако если нам удастся вылечить твою память, возможно, что-нибудь нам поведаешь ты.
      - А без него? Я хочу сказать, из рунной волшбы или гаданий вы не можете узнать, в чем дело?
      - Пророчества рун смутны. А кроме того, они, как бы попроще это тебе объяснить, говорят о том, что происходит в этом мире. О процессах и действиях, а не о причинах или исходе наших поступков.
      - Тогда нужно просить помощи у богов! - осмелел Скагги. Целитель было нахмурился, но потом сдержал гнев и только спросил:
      - Тровин рассказывал тебе о скальдах?
      - Нет, - сокрушенно признался Скагги. - И каждый раз, когда я пытался расспрашивать его, он говорил, что хватит с меня пока умения писать рунными знаками. Он твердил, что надо обождать, но никогда не объяснял чего именно.
      - Понимаешь, дружок, -.после недолгого раздумья начал Амунди, и Скагги показалось, что травник пришел к какому-то решению, - скальды, хоть и связаны каждый со своим асом, не служат или не вполне служат ему так, как служат своему богу жрецы христиан.
      - Вроде тех, кто приезжали с Асгаром в Старую Упсалу?
      - А откуда ты... Ах да, я и забыл, что ты был в том упландском походе. Конунг Свейн тогда богато одарил Асгара, позволил священникам построить церковь на своей земле. - Голос Амунди звучал раздумчиво, и Скагги подумалось, что Стринда не столько разговаривает с ним, сколько размышляет вслух. - А причиной их гибели стала собственная их жестокость. Получив от Свейна земли под Упсалой, они тут же принялись отнимать клочки земли у окрестных бондов, угрожая им карой своего господа и тем, что ожидает их после смерти.
      - А разве это неизвестно? - удивился Скагги.
      - Известно, - согласился Стринда. - Что бы ни говорили служители Христа, суть одна - конец мира - того, каким мы его знаем, - будет ли это Судный день или день последней битвы, Рагнарек. А о различии я еще расскажу.
      Когда в незапамятные времена Брагги собрал мастеров рун в тот самый первый Круг, скальды возложили на себя три нелегких ноши, и все они равно важны. Во-первых, мы распространяем и поддерживаем почитание древних богов, асов: Тора и Одина, Фрейя и Улля, Тюра и Ньерда, Хеймдаля и Бальдра. Каждый, кто вошел в Круг, вошел в него, приняв посвящение.
      Происходит это в видении.
      Видишь ли, в вещем сне, где в тумане бродит одинокая и обнаженная душа будущего скальда, один из асов может выбрать себе ее обладателя, предлагая ему свою защиту и покровительство.
      Вторая наша обязанность - жить за счет какого-либо искусства или ремесла, как правило, того, которому покровительствует избравший скальда ас. Однако по большей части скальды - воины, но есть и оружейники, такие, как Гранмар, скальд Тора. Есть и летописцы: Скальдрека ты уже, наверное, встречал. Есть и целители, и корабелы.
      - Как Ивар Белый? - вставил Скагги.
      - Именно. - Амунди улыбнулся. - Но все дети Брагги непременно владеют искусством эрилиев.
      Скагги решил промолчать, но глаза у него расширились от удивления и жгучего любопытства. Заметив это, Амунди усмехнулся, и Скагги уже подумал, что встретит такой же отказ, как это бывало с Тровином, но травник все же сжалился над ним.
      - Эрилем мы зовем того мастера рун, который умеет высвободить и управлять силой рун, того, кто умеет творить из знаков заклятия. Это могут быть руны победы, чтоб врага одолеть, - речь травника стала плавно напевной, - и руны пива против обмана, и повивальные для добрых заклятий. Руны прибоя - защитные руны, а также целебные - для врачевания. Для правосудия - руны речи. И талисманы, руны мысли - мудрости руны.
      Скагги очень хотелось спросить, откуда взялись руны, но он не осмелился. Будто прочитав его мысли, Амунди улыбнулся.
      - Руны - дар Одина. Вот что рекла валькирия разбудившему ее герою:
      Хрофт разгадал их и начертал их, он их измыслил из влаги такой, что некогда вытекла из мозга Хейддраупнира и рога Ходдрофнира.
      Велики должны быть силы и умения мастера-эрилия, ведь руны хоть и могучи, но хрупки. Сидгрива учила героя:
      То руны письма,
      повивальные руны,
      руны пива
      и руны волшбы,
      не перепутай,
      не повреди их,
      с пользой владей ими;
      пользуйся знаньем до смерти богов!