ТЕЛЕГРАММА

В большом заводском клубе не пустовало ни одного места. Кому не хватило стульев, стояли у стен. В зале дышала та добрая, веселая атмосфера, которая бывает, когда зрители смотрят игру своих любимых актеров. Легкие шепотки пробегали в темноте по рядам, светились улыбки, а то вдруг рассыпался смех и шумели аплодисменты.

А на сцене и в самом деле были любимые актеры. Среди елок и берез по зеленой травке бегал-катался румяный Колобок с круглыми озорными глазами и улыбкой до ушей. Когда он в первый раз выкатился на сцену, зрители дружно рассмеялись:

– Ух ты, веселый какой!

– По амбару метен, а ничего себе, упитанный!

– Это чей же?

– Стрешнева сынок!

– Эй, Колобок, а ты что-то прихрамываешь! Смотри, не убежать тебе от волка!

Антон от волнения ничего не слышал и ничего не видел. Колобок бегал-катался, прихрамывал и пел свою песенку про то, как он «по сусекам скребен, на сметане мешон…»

Пьеса шла быстро, оживленно. Колобок со своей перевязанной ногой убегал и от деда, и от бабки, и от волка, и от зайца… А в зале каждый раз, как только Колобку удавалось ускользнуть от своих недругов, громко хлопали. Этот актер пользовался самым большим успехом. На него просто никак нельзя было смотреть без смеха.

Зина то бегала за кулисы, помогала Елене Петровне одевать ребят, напоминала актерам их роли, то выходила тихонько в зал и отсюда смотрела на сцену. Она радовалась успеху своего братишки Колобка-Антона, радовалась, что ему так весело, радовалась его радости.

«Все-таки, когда ты сам ешь конфету, она слаще, чем если ее ест кто-нибудь другой», – вдруг всплыло в ее памяти.

А разве сейчас Зина радовалась бы больше, если бы выступала сама? Нет! Ничуть не больше, а даже меньше. И в эту минуту Зине стало отчетливо ясно, что человек, который произнес тогда эту сентенцию[2] насчет конфеты, никого никогда не любил, что человек этот убогий, с нищей душой. Ну что же взять с такого?

Попутно вспомнилась и Тамара. Зина не видела ее после случая в Зоопарке. Поступок Тамары больно оскорбил ее: Зина хотела помочь ей, доверила ей ребят. И вот как она поступила! Видно, все-таки стыдно Тамаре, если она не приходит больше. А Зина тоже не пойдет к ней. Она не сможет простить Тамаре этого ее поступка!

Но подумала так и смутилась. А может, Тамара сейчас и сама терзается? Возможно, и пришла бы к Зине, да не может решиться? Нет, нехорошо осуждать не выслушав. Надо повидаться с ней. А может, она сейчас здесь, в клубе?

Зина стала приглядываться к публике, сидящей в зале. И тотчас увидела в первом ряду Антонину Андроновну. Антонина Андроновна обмахивалась маленьким веером, сверкая острым огоньком кольца. Она сидела неподвижно, нарядная, громоздкая, она не смеялась и не хлопала маленьким актерам.

Тамары рядом с ней не было.

Сказка кончилась, загорелись лампочки. В зале шумели аплодисменты, ребята на сцене неуклюже раскланивались. Зина хлопала изо всех сил, она была счастлива чуть не до слез.

В антракте Зина разыскала отца. Он был в «курилке».

– Папа, ну как? – спросила она.

А самой ей уже было и так ясно, что отец и доволен и растроган. Темные, немного запавшие глаза его глядели задумчиво и ласково, губы не могли сдержать улыбки.

– Ну видишь, папка? – сказала Зина чуть-чуть назидательно. – А ты уж думал, что наш Антон совсем пропащий человек! Видишь?

– Вижу, вижу. – Отец улыбнулся и погасил папиросу. – Все вижу! А у меня, между прочим, новость есть!

Зина с удивлением посмотрела на отца:

– Какая?

– Секрет пока.

– Ну, папка! Скажи хоть, новость-то хорошая?

– Мне кажется, что хорошая.

– Ну скажи скорей!

– Потом, потом, дома…

К отцу подошел товарищ, вальцовщик с их завода, и Зине пришлось вернуться в зал.

Ей снова бросилась в глаза крупная фигура Антонины Андроновны, ее оранжевое шелковое платье полыхало среди гуляющей по залу толпы. Зина подошла к ней:

– Здравствуйте, Антонина Андроновна. А где же Тамара? Она не пришла?

Антонина Андроновна посмотрела на нее сверху вниз, еле повернув голову:

– Тамара уехала.

– Как! Она уехала к папе? Совсем?

– Почему же совсем? И чего так удивляться? Просто поехала навестить отца, естественно.

И отвернулась.

«Значит, получила письмо и поехала, – подумала Зина. – Ну и хорошо. С отцом ей будет лучше. Только все-таки могла бы хоть проститься».

А впрочем, чего ж прощаться? Она приходила к Зине лишь тогда, когда ей больше не к кому было прийти. Но разве Зина ей была хоть как-нибудь дорога? Нет же. Да и кто ей был когда-нибудь дорог? Тамара умела только принимать внимание и услуги других. Только принимать…

– Подумаешь, твой Антон, малявка, уа-уа! – вдруг негромко прозвучало около нее.

Зина быстро обернулась. Она узнала этот противный ей голос. Ну конечно, вот он здесь, коренастый, нестриженый, с дерзким взглядом прищуренных глаз, Яшка Клеткин.

– А что, думаешь, я так не мог бы? – продолжал он, раздувая ноздри. – Еще получше сыграл бы. Я бы сыграл – все со смеху околели бы!

Зина глядела на него не отвечая. Елена Петровна говорит, что с ним надо заняться. Может, и надо, но только Зина этого не сможет!

– А чего? – не отставал Яшка. Он сунул руки в карманы и стоял покачиваясь. – Я какую хочешь пьесу сыграю. Я бы и в кино сыграл. Еще и получше Рыбникова!

– Вот и ступай в кино да играй, – ответила Зина и, отстранив Яшку, поспешно прошла за кулисы.

– Все. Сеанс окончен… – вместе с коротким резким свистом донеслось до нее.

– Вот и да. Окончен, – пробормотала про себя Зина. – Хоть бы он раз и навсегда окончился, этот твой сеанс!

Ребятишки уже сняли свои костюмы. Сейчас в клубе начнется вторая часть – выступления заводской молодежи. А ребятам можно идти домой.

Елена Петровна внимательно поглядела на Зину:

– Что-нибудь случилось?

Зина хотела ответить, что ничего не случилось. Да ведь это так и есть – ничего не случилось.

– Так только, пустяки, Яшка Клеткин. – Зина покосилась на Антона и сбавила голос: – Яшка Клеткин в зале.

– Ты говорила с ним?

– Нет. Он сам со мной говорил.

– О чем же он говорил? – Елена Петровна обняла Зину за плечи и отвела подальше от ребят.

Зина рассказала. И тотчас отмахнулась:

– Тоже актер! Тарзана он может изображать, а больше никого.

– Надо его позвать к нам в лагерь, – решила Елена Петровна.

Зина остановилась и посмотрела ей в глаза. Разве она не знает, что Зина не может терпеть Клетки на?

Елена Петровна поняла ее. Она снова обняла Зину за плечи:

– Зина, так нельзя. Ребятишек надо любить. А иначе ты никогда не станешь ни хорошей вожатой, ни хорошим педагогом, хоть двадцать институтов кончай. Надо научиться в каждом из ребят прежде всего видеть хорошее. А если не видишь, найди в нем это хорошее. Вот, казалось бы, что же найдешь в таком, как Яшка Клеткин? А видишь – даже искать не надо, сам сообщил: хочет играть на сцене. Вот за это и ухватись.

– Я?!

– Конечно, ты. А что ж ты думаешь, нам, учителям, воспитателям, приходится работать только с теми, кто нам нравится? Ты же и сама знаешь, что человек не всегда может делать то, что хочет, а делает то, что должен. Ведь не отправилась же ты со своими друзьями в поход? А почему? Потому что должна была остаться.

Зина вздохнула. Да, не отправилась! Ее друзья сейчас ходят по тем зеленым солнечным дорогам, которые грезились Зине каждую ночь, они ночуют у костров, они поют песни, работают на сенокосе. И все они вместе, как хорошо им, как весело, и до чего же Зина соскучилась о них!

Когда возвращались домой из клуба, Зина вспомнила, что у отца есть какая-то новость.

– Папа, а ты не можешь сейчас открыть свой секрет?

Отец принял таинственный вид:

– Нет. Что за разговор в дороге?

– Ну, папка! Что ты там придумал?

Дома Зину ожидало письмо. От Фатьмы, конечно. Наконец-то! Только Зина не будет сейчас читать его. Сейчас надо готовить ужин, потом ужинать, потом мыть посуду… А уж после всего, когда не нужно будет ничего делать и спешить, она вскроет письмо и сядет беседовать со своей любимой подружкой.

За ужином отец напомнил:

– Ну что ж, рассказать, что ли? Или уже не интересно?

– Ох, папка! – спохватилась Зина. – А я уж и забыла!

– Рассказать, рассказать! – подхватил Антон.

– Так вот слушайте… Картошка хорошо поджарилась у тебя сегодня…

– Ну, папка!

– Нет, правда хорошо, с лучком…

– Ну, папка же!

– Так вот, ребята. Сегодня я переговорил в отделе кадров. И с Андреем Никитичем. Они согласны дать мне отпуск на июль месяц.

– Ой, хорошо! А куда?..

– Так вот через несколько дней мы все втроем как соберемся, да и в деревню к бабушке! А?

– Ой, папка! Неужели? – Зина так обрадовалась, что не верила такому счастью.

Антон соскочил со стула и бросился к отцу:

– С папкой! В деревню!

Он забрался к нему на колени и принялся целовать отца в колючую, жесткую щеку.

– Папа, подожди-ка… – У Зины пропала улыбка. – А Изюмка как же? Значит, целый месяц к ней никто не поедет?

– Ну как же так? – Отец пожал плечами. – А разве мы из деревни не можем приехать ее навестить? Теперь по всем дорогам автобусы, электрички. Не то что раньше бывало: на лошади полдня до станции добираешься – трюх-трюх! А то и вовсе на своих на двоих. Теперь съездить куда хочешь ничего не стоит.

– Папа, подожди, а как же пионерский лагерь?

– Проживут месяц без тебя. Тебе тоже нужен отдых!

Пожить в деревне вместе с отцом и Антошкой. Ну разве плохо? Очень хорошо, очень даже!.. Хотя это и не совсем то, чего хотелось Зине…

– Да, письмо!

Отец и Антон, уютно обнявшись, сидели на диване и читали «Сказку о золотой рыбке».

А Зина шла вместе со своими школьными друзьями по мягкому теплому проселку с розовой кашкой по краям, полола в колхозе капустные грядки, сбегающие к реке, купалась в этой веселой речке с осокой и стрекозами; выступала в колхозной избе-читальне (читала стихи), варила на костре кашу…

«Андрюшка, такой нескладный, повесил сушить свои башмаки над костром, и один башмак упал прямо в огонь. Пока спохватились, а он уже обгорел весь, подметка отстала. Привязали веревочками, так теперь и ходит…»

– Эх ты, Андрей!.. – тихонько смеялась Зина. «А когда из Москвы уезжали, собрались все на платформе. Уже гудок, а Артемий все не командует посадку. Уже надо скорей садиться, тогда он говорит: «А где же та беленькая девочка? Зиной, кажется, зовут?» Мы сказали: «Она не поедет», – и он был недоволен. И тут же велел идти в вагон…»

Зина несколько раз перечитала эти строчки. «А где же та беленькая девочка?.. Он был недоволен». Заметил, значит. Заметил, что ее нет! «Зиной, кажется, зовут?.. И он был недоволен». Он был недоволен! Он был недоволен!

«Под кустами растут высокие желтые цветы. По настоящему они называются «купальницы». А в деревне их зовут бубенчиками. И знаешь – это правильно, они совсем как бубенцы, на солнце они просвечивают и кажутся золотыми. А почему нельзя у нас во дворе сделать такую клумбу из этих бубенцов? По-моему, можно. Вот и из ромашек тоже…»

– Ну, теперь пойдет про цветы. Теперь все цветы, какие растут в лесу и на лугах, будут описаны здесь, – медуница, колокольчики, голубой цикорий…

Но вот, кажется, кончились цветы.

«Мальчишки тоже пололи капусту. И Артемий полол. Он большой, ему нагибаться трудно, сердился, а все-таки полол. Сима Агатова тоже сердилась. У нее это плохо получается, верхушки отрывает, а корни в земле, ну прямо чуть не плачет. Артемий говорит: «Мы тебя освобождаем от этой работы». А она: «Ни за что, какая же я, говорит, комсомолка? Тогда, значит, я белоручка, а не комсомолка!» И знаешь? Ведь в конце концов научилась полоть, упорная такая. А зато Андрюшка Бурмистров прямо за двоих может работать, руки у него очень ловкие, захватистые какие-то…»

– И я с вами! И я!.. – вдруг вырвалось у Зины.

Она испуганно посмотрела на отца и встретилась с его взглядом. Он смотрел на нее пристально, словно стараясь проникнуть в ее душу.

– Это я так, – виновато улыбнулась Зина, – я ничего!

«И потом – мы на молочной ферме помогли вычистить загон. Телятник только что построили, участок весь замусоренный, а телятам надо, чтобы чисто было. Вот мы всё расчистили, перетаскали с участка все щепки, стружки, кирпичи. И сейчас лужок совсем зелененький. А телята желтенькие, сантиментальские…»

– «Сантиментальские»! – Зина засмеялась. – Папа, слышишь? Там, оказывается, телята не симментальские, а сантиментальские! Эх, Фатьма!

«И потом смотрели, как доят коров электродоилками. Такие металлические стаканчики привешиваются. Я хотела попробовать – как это доят коров? Но мне доярка не разрешила, потому что я корове незнакомая и она молока мне из даст. Вот ведь какие они, эти коровы, капризные!

А потом доярки и скотники все собрались, и Артемий рассказывал им, что такое космический корабль, и как он сделан, и для чего летали люди в Космос, и еще Артемий рассказывал про всякие миры. И про Венеру, что на ней там вода и болота и, может быть, всякие динозавры. А на другой день мы видели Венеру. Мы на рассвете шли через овсяное поле. Овес был зеленый и весь в росе, небо чуть розовело на горизонте, а повыше оно зеленоватое. И вот в этом зеленоватом, над розовой зарей, висела большая белая звезда, она сверкала и была такой красоты, что сказать невозможно. Артемий сказал, что это и есть Венера. Эх, жалко тебя не было, может, ты потом нарисовала бы…»

В конце письма Фатьма сообщала, что пишет за себя и за Шуру, потому что Шура очень не любит писать письма.

«А тебя она очень любит. И все ребята тебя помнят…»

Зина задумалась, устремив глаза куда-то в далекую рассветную даль овсяного поля, серебряного от росы. Она видела это поле, видела сверкающую большую звезду, видела своих товарищей с рюкзаками за спиной, которые идут гуськом по тропинке и любуются красотой расцветающего летнего утра…

– А может, нам по-другому сделать? – сказал отец.

Зина очнулась.

– Папа, ты про что?

– Может, нам вот как сделать: мы с Антоном в деревню, а ты догоняй ребят.

– Да? А это разве можно?

Радость была внезапной: Зине в голову не приходило, что все еще можно поправить, вернуть, догнать.

– А почему же нельзя? Сядешь в поезд, пошлешь телеграмму. Они пишут, где остановятся в пути?

– Да. Они придут в Кострому, а потом сядут на пароход.

– Вот в Костроме ты их и встретишь.

Зина бросилась к отцу и, как маленькая, обняла его за шею:

– Папочка, как ты хорошо придумал! И как же это ты мог так хорошо придумать?

– А мы – без тебя, да? – спросил Антон.

– Видишь, какой ты! – упрекнул его отец. – Надо же и Зине погулять на свободе. А мы с тобой будем по воскресеньям на рыбалку ходить.

– Купаться будем?

– И купаться будем. И уху варить. А там грибы пойдут. Да мало ли!

Антон вздохнул и молча посмотрел на Зину. Зина в волнении прошлась по комнате. Она поедет, поедет, она догонит ребят, и все осуществится, о чем мечталось! Искоса взглянув на отца и Антона, она почувствовала, что у них не совсем ладно. Хоть и толкуют они про уху и купание, однако оба загрустили, что Зины-то с ними не будет. На минутку сердце ее затосковало, жалко оставлять их… Но радость предстоящего затопила все другие чувства. Она поедет, поедет! Она догонит! Ой, как обрадуются ребята, когда она явится к ним!

– Папа, значит, мне написать им, что я еду?

– Конечно. Адрес-то есть?

– Адрес есть! Вот – Кострома, почтамт, до востребования.

– Пошли телеграмму, сообщи, когда будешь. До Костромы ехать всего только ночь.

– Значит, надо рассчитать. В Костроме они будут второго июля – через семь дней.

– А через шесть ты выедешь.

– Одна?..

– А что ж такого? Вечером мы с Антоном тебя проводим. А утром ты встретишься с ребятами. Даже некогда тебе будет и одной-то побыть.

– Папка, спасибо тебе!

На другой день к вечеру Стрешневы получили телеграмму: у Кати ангина в тяжелой форме, и заведующая просит приехать.

Телеграмму получила Зина. Она вошла с ней в комнату, перечитала еще раз краткие строчки, стараясь осмыслить, что произошло. А когда осмыслила – закрыла лицо руками и заплакала, опустившись на стул. Слезы хлынули ливнем, заливая лицо, они текли по рукам меж пальцев. Жалко было бедную маленькую Изюмку, которая вся в жару лежит сейчас в изоляторе. Жалко себя и всех своих сразу исчезнувших радостей. Вся душа возмущалась оттого, что так внезапно нехорошо повернулась жизнь…

НЕУДАЧНАЯ ВСТРЕЧА

Клеткин стал задумываться. С того утренника в клубе, когда расхваливали всяких там малявок, он почувствовал себя чем-то оскорбленным. Подумаешь, артист – Антошка Стрешнев: надел на себя раскрашенный шар да и бегает. А какой же он актер, если его лица не видно? У настоящего актера все на лице: горюет – так горе, а радуется – так радость. А если закрыть лицо, то всякий дурак сыграет. И пусть этот Антошка спасибо скажет, что Яшка молчал. А то как крикнул бы: «Вишневое варенье!» Ну и все. И скуксился бы сразу, вот тебе и актер! Сеанс окончен!

А вот если бы Яшку позвали и сказали бы: «Яшка, хочешь роль играть?» Вот тогда и увидели бы, какие настоящие актеры бывают. Он бы самого Чапаева мог сыграть. Только вот ростом еще маловат!

Ну ладно, пускай не Чапаева. А уж разведчика-то сыграл бы! Только разве позовут?

Яшка с унылым раздумьем сидел у окна возле чахлого фикуса и играл сам с собой в карты. Он обыгрывал своего невидимого партнера как хотел, подмешивал себе тузов, брал себе козырей, а простую масть подбрасывал партнеру… Но где-то, вторым планом, шли неотвязные мысли о том, что жизнь у него складывается как-то неладно. Вот и товарищей у него никаких нет, один да один…

Для разнообразия Яшка начинал ругаться со своим партнером:

– Ты что – плутовать? А ты знаешь, что за это бьют? То-то у меня! Как дам раза, так и засохнешь!

И он лупил картами воображаемого противника, хлестал ими по столу.

– Что – получил? Теперь запомнишь, не будешь семеркой короля брать!

А мысли текли своим чередом. Надо куда-то подаваться. Вчера в клубе он слышал, как ребята в красных галстуках разговаривали про Артек. Море там теплое. Купайся с утра до ночи. И даже ночью не остывает – лафа! И всякие персики, мандарины на деревьях растут. Еще пароходы огромные ходят по морю, пристают к Ялте. И там, в Ялте, иногда стоят всю ночь, огней от них – полное море. Постоят-постоят, а потом вдруг снимутся и тихо уйдут. Вокруг света…

А что, если Яшке забраться на такой пароход? Ведь он как большой дом все равно. Яшка спрячется там, и не найдет его никто. А что? Теперь вон сколько людей ездит вокруг света. Чего ж Яшке дома сидеть? Во дворе жарко, скучно. Дома мать с отцом только и знают что ругаются. А если не ругаются друг с другом, то ругают Яшку. Очень интересно, что ли?

– Чем ходишь? – закричал Яшка, стараясь прервать свои тревожащие душу мысли. – Козырным королем? Эх, простофиля! На короля-то здесь тузик есть. Всё – и ваших нет!

Вот на соседнем дворе в карты играют – это да! На деньги. Много выиграть можно. Только там все взрослые, Яшку не принимают. Как вечер, так выходит к деревянному столу под тополем жилец дядя Павел.