Личное счастье

Антон рассматривал герань, слушал песню. А внутри, где-то вторым планом, настойчиво, неотвязно, диктующе шло тяжелое течение мыслей. Надо достать денег. Надо взять их из Зининой сумочки и отнести Яшке. Надо взять и отнести. Надо, надо, надо… Надо сделать это сейчас, пока никого нет. Взять и спрятать. А завтра отнести.

Антон вдруг заторопился. Чего же он тут стоит да раздумывает, пропускает нужное время? А если завтра Зина все время будет дома иди куда-нибудь уйдет и унесет сумочку?

Забота у нас простая,

Забота наша такая,

Жила бы страна родная,

И нету других забот…

«А у меня какая забота? – подумал Антон. – А у меня… деньги достать! Не буду, не буду я брать у Зины денег!»

Но тут же в его воображении возникло лицо отца, узнавшего от Яшки про вишневое варенье! Ой, что будет тогда?! Отец обязательно выгонит его из дому! А как Зина будет плакать! И Анна Кузьминична, и соседка тетя Груша, все узнают. И во дворе, и в школе!

Нет. Уж лучше отдать ему эти деньги. Пускай только он отстанет.

Антон поспешно вошел в спальню, открыл незапертый комод, достал черную кожаную сумочку с испорченным замком и слегка потертую по краям. Мамина сумочка, это же мамина сумочка! Это мама ходила с этой сумочкой за покупками, мама держала ее в руках… А он, что же он-то делает? Ворует деньги из маминой сумочки!

Антон быстро сунул сумку обратно и захлопнул комод. Губы у него скривились, в три ручья хлынули слезы, он даже заревел слегка, но тут же и умолк, испугавшись, что услышит Анна Кузьминична. Всхлипывая и утираясь кулаком, Антон уселся на диван. Он не знал, что ему делать.

В шестом часу пришла Зина. С первого же взгляда она заметила, что Антон расстроен, что глаза у него покраснели от слез и что утирался он немытыми руками. Она подозвала его к себе, заглянула в лицо, потеребила его светлый вихорок.

– Ну, Антошка, – ласково сказала она. – Ну как тебе не стыдно! Как будто горе какое случилось – на Выставку не пошли. Неужели плакать из-за этого? Вот соберемся завтра, да и пойдем, и горю конец. Глупый ты еще какой, а?

– Когда пойдем, утром? – спросил Антон голосом, еще прерывающимся после недавнего плача.

– Утром. Как с делами по дому управимся, так и пойдем.

– А придем когда?

– Ну, уж это наше дело. Захотим – и весь день прогуляем. И пообедаем там. И мороженого поедим на ледяной скале.

– На какой скале?

– Ну там такая белая скала стоит, на ней сосульки сверкают и белые медведи живут.

– Живые?

Зина засмеялась:

– Пожалуй, нам с тобой не поздоровилось бы, если бы живые! Скульптура такая. А под сосульками столики стоят.

– А сосульки не тают?

– Нет, Антон, ты совсем малютка! – снова засмеялась Зина. – Неужели ты думаешь, что они настоящие? Эх ты, чудачище ты наш!

Она обняла Антона за плечи, потискала его. Зина чувствовала себя виноватой перед ним, ей так хотелось загладить свою вину, сделать все, чтобы Антон развеселился, чтобы он забыл про свои слезы, чтобы он простил Зину за то, что она сегодня так обманула его. Если бы он знал, этот глупый Антошка, как скверно у нее на душе! Обманула ребят, отняла у них радость, заставила братишку сидеть здесь и плакать в одиночестве. А зачем, ради чего? Какое удовольствие она получила на этом пиру, какой долг выполнила? Тамаре вовсе не нужно было ее присутствие. А уж то, чем кончился пир, и совсем получилось гадко. Убежала не простившись. И все убежали. А Фатьма осталась почему-то. Но самое главное разочарование было, конечно, в другом – Артемий не пришел. И как она могла поверить, что Артемий пойдет к Белокуровым, пойдет в дом, где когда-то так оскорбили его сестру, их дорогую учительницу, что она потом со слезами бежала по улицам?

Ведь тогда Елена Петровна пришла к Белокуровым, чтобы поговорить с Антониной Андроновной о Тамаре, о том, чтобы мать проследила за домашними заданиями Тамары, а Антонина Андроновна нагрубила ей и почти выгнала из дома.

«Дура я, и всё, – нахмурясь, с сердцем сказала самой себе Зина, – а еще Антона браню!»

Воспоминание о Елене Петровне, которую посмела оскорбить Антонина Андроновна, вызвало смятение в душе. Артемий не пошел к Белокуровым, потому что Елена Петровна его сестра. А почему Зина пошла? Ведь Елена Петровна ее учительница, ее лучший, самый умный и самый добрый друг! А Зина обрадовалась, побежала!

Зине хотелось надавать себе пощечин.

– Сейчас приготовим все к ужину и давай пойдем встречать отца. А? – ласково обратилась она к Антону. – Хочешь?

– Хочу, – вяло ответил Антон.

Зина внимательно посмотрела на него. А ведь с ним что-то творится. Неужели все Выставка виновата? Или у него рост такой тяжелый?

– Только мне нельзя завтра весь день на Выставке, – сказал Антон, разглядывая царапину на коленке. – Мне в три часа надо…

Зина удивилась:

– Что тебе надо в три часа?

– Ну надо мне в одно место. Но делу.

– Ой, батюшки! – Зина от души рассмеялась. – Наш Антон уже взрослый человек, оказывается! Ему надо по делу!

Она смеялась и совсем не подозревала, в каком тяжелом плену томится ее братишка Антон.

ОМРАЧЕННЫЙ ПРАЗДНИК

На другой день утром Зина и Антон вошли в сказочно высокие ворота Выставки. Зина уже несколько раз была здесь, она уже знала, где павильон юннатов, и станция юных техников, и памятник Мичурину, и серебристый павильон радио, и стойла породистого скота, и, само собой, павильон мороженого…

Антон впервые вступал сегодня в этот волшебный город, который может только присниться во сне. Машинально придерживаясь за руку Зины, чтобы не потеряться, он таращил вокруг изумленные глаза.

– Гляди, золотые фигуры! Они танцуют! Ух ты! И вода бьет… Зина, ты гляди!

– Да я гляжу, Антон. Только не показывай пальцем, я же все вижу и так.

– А они из чистого золота? Прямо из кусков? А где же такие глыбы золота нашли?

– Они только сверху позолоченные, Антон. Разве такие глыбы золота могут быть?

– Ух ты! А вода как играет! А как это сделано, что вода кверху бьет?

Зина еле успевала отвечать. Все волновало Антона, все ему нужно было знать, до всего допытаться. А Зине хотелось молчать. Свежесть солнечного утра, озаренная сверканием фонтанов, зелень травы, нежная пестрота цветов, сияние неба сквозь причудливые арки восточных павильонов, фантастические дворцы, возникающие, как видения, из-за густых древесных крон, – все рождало неясные и тревожные мечтания. Зина с наслаждением ощущала свою просыпающуюся юность – так славно, с удовольствием ступали ее ноги по земле, таким легким и ловким ощущалось все тело, так приятно омывал ветерок ее приподнятое лицо и крепкие, тонкие, еще не успевшие загореть руки. Как хорошо, как волнующе хорошо жить на свете сегодня! Да и вообще хорошо.

Но Антон не уставал спрашивать. Ему уже было неважно, что Зина почти не отвечает, он сам спрашивал и сам же отвечал на вопросы, сам недоумевал и сам же, как умел, разрешал свои недоумения.

Впечатления, ошеломляющие и веселые, плотно ложились одно за другим. Иногда они переливались через край Антонова внимания, не хватало глаз, не хватало чувств все понять, все запомнить. Водометы среди драгоценных камней «Хозяйки медной горы», богато расцвеченные груды земных плодов, фантастические, всё умеющие машины, мощные, словно отлитые из металла, породистые лошади, нежно-желтые, будто сливочные, телята… Неудержимо влекло к себе мерцающее лунным серебром здание химии. Подзывал и павильон юннатов, притаившийся среди цветущего белым цветом сада…

Антону казалось, что он сможет до самой ночи ходить по Выставке. Но, когда поднялось солнце и начало припекать его белобрысую макушку, Антон почувствовал, что жара и усталость полегоньку начинают одолевать его.

– Ну, что, набегался? – спросила Зина. – Может, пойдем поедим мороженого?

– Ой! – обрадовался Антон, который в азарте своих потрясающих открытий совсем и забыл о белом медведе, сидящем на ледяной скале.

Да, Зина сказала правду. Белая скала стояла среди зеленых деревьев, длинные радужные сосульки сверкали на ней, и белый медведь поглядывал на Антона сверху, когда они с Зиной поднимались по узкой лесенке.

Если сказать правду, девушка, разносившая в металлических вазочках холодные разноцветные шарики, была не очень-то приветлива. Зине и Антону пришлось порядочно подождать, пока девушка обратит на них внимание. Но ничто не могло испортить их хорошего настроения. Они отдыхали здесь в холодке, предвкушая удовольствие.

И вот оно, это удовольствие, наконец наступило: по четыре шарика лежало в их вазочках – сливочное, шоколадное, ореховое, крем-брюле. Антон осторожно трогал ложечкой то один шарик, то другой, стараясь уловить разницу во вкусе. Он был счастлив!

В эту счастливую минуту кто-то сидящий за соседним столиком спросил:

– Который час, Женя?

– Третий, – ответил женский голос, – успеем еще.

У Антона застыла ложечка в руках. Третий! Третий час! В три часа Яшка будет ждать его на задворках. И, если Антон не сделает то, что он велел, вся Антонова жизнь разобьется вдребезги.

Мороженое вдруг потеряло вкус. Гора, на которой сидел белый медведь, превратилась в груду белой известки, а волшебные сосульки оказались просто разноцветными стекляшками.

– Зина, пойдем скорей домой, – попросил Антон, – пойдем прямо сейчас, а?

Зина удивленно раскрыла глаза:

– Что это ты? А ведь мы еще на пруд хотели. И на круговом троллейбусе покататься!

– Нет, пойдем лучше домой!

– Да ты же еще и мороженое не съел!

Антон торопливо проглотил оставшийся у него полурастаявший шарик и слез со стула.

– Съел. Пойдем.

Зина только пожала плечами.

Антону казалось, что прошло очень много времени, пока Зина расплатилась, пока они спустились вниз по узкой каменной лестнице, пока дошли до высоких ворот. Дворцы и сквозные арки остались позади, они отходили за купы деревьев, как сон, приснившийся среди дня. Большой фонтан шумел, будто осенний дождь, золотые статуи тяжело громоздились у водоема, и уже ни лиц, ни улыбок, ни манящих рук не было у них, – лишь сплошные блики раскаленного золота, от которых слепли глаза.

– Да чего ты так торопишься? – сказала Зина, придерживая его бегущий шаг. – До вечера далеко еще.

Зина была чуть-чуть обижена. Так звал ее Антон на Выставку, ревел даже. А теперь, когда его желание исполнилось, он бежит домой и не оглянется на все эти чудеса, которыми только что восторгался. Не поймешь его никак!

Антон всю дорогу был молчалив и задумчив. Он еле понимал, о чем разговаривает с ним Зина, еле отвечал ей. В голове было только одно: как ухитриться достать из комода черную сумочку – Антон даже в мыслях избегал называть ее маминой, – как достать из сумочки деньги и как выйти с этими деньгами из дома, чтобы Зина ничего не заметила?

Придя домой, Зина тотчас сняла свое праздничное платье, надела халатик и поспешила на кухню.

– Сейчас будем чай пить, Антон. Мой руки.

– Ладно.

Но через пять минут, войдя в комнату, Зина увидела, что Антон исчез. Ей бросилось в глаза, что один из ящиков комода неплотно закрыт и уголок желтой скатерти торчит оттуда. Зина машинально поправила этот уголок и закрыла комод. Что же это с Антоном? Неужели опять Клеткин?..

А бедный Антон уже снова был во власти своей тоски. Весь дрожа от того, что Зина чуть-чуть не застала его около комода, куда она кладет сумку с деньгами, он шел к Яшке, зажимая в руке рублевку.

Наступающее лето, игры на пионерском дворе, дружба с Зиной, сегодняшний праздник – все было омрачено. Он опять идет к Яшке. И никак нельзя ему не идти туда. И никак нельзя освободиться от этого.

Но может все-таки что-нибудь случиться. Вот, например, Яшка возьмет да и уедет куда-нибудь и никогда-никогда больше не вернется на их улицу. Или Яшкин отец вдруг скажет: «А не поехать ли нам жить в какой-нибудь другой город, а то что ж мы все в Москве да в Москве?»

А то еще может случиться, что милиция поймает Клетки на, когда он снова полезет за вареньем. Разве не может? Вот бы тогда хорошо стало жить Антону! Легко, просто, как всем ребятам, как Петушку, как Вите Апрелеву. И он бы, как все ребята, ничего не боялся, ничего не скрывал. Готовился бы в пионеры, как все. А сейчас? Разве может он – такой! – вступать в пионеры!

Все возможности освобождения прикидывал Антон, кроме одной, самой верной: взять да и рассказать отцу и Зине о том, что случилось. Но Антон даже и подумать об этом не мог, на такое признание у него ни за что не хватило бы духу.

А Зина по-прежнему ничего не замечала…

ТОСКА

У Тамары дни проходили словно в каком-то мучительном сне. Она не могла разобраться в своих чувствах, которые не давали ей покоя. Мимоходом виденное пламя в мартеновской печи их завода, которое шумело и бушевало за черной заслонкой, вот это самое пламя, казалось ей, шумит и бушует в ее душе, испепеляет ее.

Тамаре не с кем было поговорить. В школе у нее не оказалось настоящих друзей. Раньше, когда она еще училась в шестом классе, Тамара почему-то была уверена, что дружба с товарищами зависит только от нее. Захочет она подружиться с кем-либо, так подружится. Ей и в голову не приходило, что кто-то может отказаться от ее дружбы.

И вот сейчас, когда ей необходим был верный друг, подруга, которой можно до конца довериться, можно рассказать обо всем, что мучит душу, вот сейчас-то и оказалось, что у нее совсем нет друзей. Да и с кем подружиться Тамаре? Девчонки в классе все такие недалекие, сентиментальные. Ребята – грубые, примитивные. Одни вечно возятся на пришкольном участке, чего-то там сажают, что-то к чему-то прививают и делают вид, что это им очень интересно. Другие не вылезают из книг. Третьи носятся с пионерским лагерем, с какими-то кружками, с какими-то экскурсиями. А как одеты! Штаны широкие, пиджачишки потертые. А у Васи Горшкова вечно колени на брюках вздуваются. И, главное, это им все равно, они даже не замечают этого!

Ах, Рогозин, Рогозин…

Если бы не встретился Тамаре этот человек, откуда бы она знала, какими бывают настоящие люди? Все стихи о любви, которые она читала, разве не о нем? Разве не о его глазах, похожих на озера, рассказано в тех стихах? Какой он особенный, какой непохожий на других, всегда задумчивый и печальный. Да, таким был принц Гамлет, не нашедший в жизни своего счастья.

Рогозин никогда не жалуется. Но Тамара знает, что ему нужна другая жизнь – яркая, нарядная, праздничная. Это всегда проскальзывает в его речах. Он так создан, он не виноват. Если садовый цветок вянет в огороде, этот цветок не виноват, что он садовый!..

Но что делать Тамаре?

Может, пойти с ребятами в поход? Лесные и полевые дороги, купание в реках, ночевки в колхозах… Тамаре тотчас представилось, как идет она с рюкзаком за плечами по знойному проселку. Солнце печет, лямки трут плечи, хочется пить, ноги устали… А впереди этой дороге и конца нет! И сегодня, и завтра, и послезавтра все то же. Ночевать где-то на сене, без простынок, сено колется. Утром вставать на заре, когда снятся самые хорошие сны… Ой, да к чему это все!

Но что же делать Тамаре?

Вот уже вторая неделя пошла, как она в последний раз видела Рогозина. Двенадцатый день. Одиннадцать с половиной дней! Сколько раз она брала телефонную трубку и снова бросала ее. Иногда бросала сразу после первого же гудка. Иногда, услышав женский голос, сдержанный, холодноватый голос матери Рогозина, она робко опускала трубку на рычаг. Ян не подходил к телефону.

Чтобы как-то рассеяться, Тамара ходила в кино. Иногда со своей школьной подругой Лялей Капустиной, но чаще одна: уж слишком глупа и пресна была эта толстая белесая Лялька.

Уезжала за город на дачу к Олечке. Но о чем было говорить с Олечкой, если нельзя говорить о Рогозине? При каждом упоминании этого имени Олечка поднимает на нее свои медлительные глаза, в которых так и чудится Тамаре тайная насмешка. Нет, подальше от Олечки.

Часто она бродила около переулка, где жил Рогозин, в надежде случайно встретить его. Но ничего не получалось. Встречи не было. Покоя не было. Пустые дни проходили один за другим.

Сегодня Тамаре приснился необыкновенный сон. Она плыла в лодке по тихой реке, и в воду с неба падали звезды. Они были маленькие и тяжелые, будто отлитые из серебра, они плюмкали, падая в воду, и сразу тонули с нежным звоном. Тамара тянулась к ним, очень хотелось поймать хоть одну звездочку, но они проскальзывали меж пальцев или падали слишком далеко. И вдруг одна из них – дзинь! – упала прямо в лодку, и дно лодки осветилось. «Моя!» – крикнула Тамара и проснулась.

И сразу кончилось волшебство. В окно глядело будничное утро, из-за шторы пробивались назойливые солнечные лучи.

Тамара нехотя поднялась и подошла к окну.

«Каким ты будешь, сегодняшний день? Что ты принесешь мне? И принесешь ли хоть что-нибудь?»

И тут же подумала:

«Да, что-то должно случиться! Обязательно! Ведь я же поймала свою звездочку!..»

Полоска неба безмятежно сияла над крышами лазурью поздней весны. Во дворе уже играли ребятишки, спорили из-за чего-то, смеялись. Где-то пело радио. Всё как вчера, как позавчера.

Нет, сегодня не будет всё как вчера, как позавчера. Что-то должно случиться – ведь звездочка упала прямо к ней в лодку! Вдруг вот сейчас зазвонит телефон, она возьмет трубку, и его голос окликнет ее! Или выйдет она сейчас на улицу, а навстречу, по узенькому тротуару, мимо старых лип, идет он!

Тамара медленно подошла к зеркалу, побледневшая, с горячими глазами, с большим полуоткрытым ртом и яркими каштановыми кудрями вокруг белого матового лица. Она разглядывала себя, стараясь понять, хороша она или дурна. Глаза ее с широкими блестящими зрачками жестко, холодно и пристрастно спрашивали у зеркала, хороша ли она? По-честному. Без скидок…

– Тамара, что с тобой? – Антонина Андроновна неслышно подошла и остановилась в дверях. – Что такое ты увидела в зеркале – уж не Марию ли Стюарт и Риенци?

Тамара сразу отошла от зеркала и принялась поспешно одеваться.

– Я вижу, ты вчера читала Конан-Дойля, – неласково ответила она. – И что это, мама, у тебя за привычка появилась входить украдкой?

– И не думала входить украдкой. – Антонина Андроновна пожала широкими полными плечами. – Чего это вдруг мне вроде кошки украдкой ходить? Просто туфли у меня такие…

Тамара покосилась на ее большие, свободные на ноге мягкие зеленые туфли с бантиками, торчавшими вроде кошачьих ушей.

– Ты, мама, опускаешься. Старушечьи туфли какие-то надела, с ног того гляди свалятся.

– А зато ногам хорошо – тепло, просторно.

– Вот я и говорю, что опускаешься. И толстеешь с каждым днем. Ты подойди к зеркалу, ну на кого ты похожа, мама? Какой-то полинялый халат, под мышками дырки. Фу!

Антонина Андроновна приподняла свои круглые ровные брови и как-то устало покачала головой:

– А не все ли равно? Придут гости, тогда и наряжусь. А дома – к чему мне это? Кто меня видит? Одевайся, завтракать давай.

И она, переваливаясь, неслышной походкой пошла из комнаты. Тамара проводила ее угрюмым взглядом.

«Отец бросил ее, – подумала Тамара, – не говорит, а я-то вижу! Бросил, конечно бросил! Оттого и в отпуск не приехал. А она все обманывает зачем-то, скрывает. А я все равно вижу!»

Накинув халат, Тамара быстро вошла вслед за матерью в столовую. Ей надо было убедиться немедленно, сейчас же в том, что догадка ее справедлива. Мать достала чайницу, чтобы засыпать чай, но Тамара взяла из ее рук чайницу, поставила на стол и спросила, глядя прямо в ее синие погасшие глаза:

– Отец тебя бросил?

У Антонины Андроновны на лице мгновенно выступили яркие розовые пятна. Она гордо вздернула голову:

– Ты что это? Это кто тебе сказал? Что за новости?

Тамара опустила глаза. Она села к столу и принялась разводить по клеенке маленькую лужицу пролитого молока. Мать давно уже не стелит скатертей на стол – к чему лишняя стирка?

«Значит, да, – думала Тамара, – если бы нет, так она только усмехнулась бы… А то будто ножом по больному месту. Значит, да. Значит, мы с ней такие… которых не любят. Которых бросают… Но разве и я, и я такая же?»

Нет. С этим Тамара не могла и не хотела согласиться. Наскоро позавтракав, она достала свое лучшее платье, голубое с белым цветком на груди, узкое в талии и широкое в подоле. Она стояла перед зеркалом, как голубой цветок в блестящем венке своих крутых ярких кудрей, с блестящими потемневшими глазами. Нет, неправда, она не такая и ее не так просто забыть!

– Куда это наша красавица с утра разрядилась? – сказала вдруг Анна Борисовна, войдя в комнату со щеткой и тряпкой. – Нешто праздник какой?

– Какое тебе дело? – зашипела на нее Тамара, стараясь, чтобы мать не слышала их разговора. – Ну что ты все время лезешь ко мне?

Она глядела на старушку злыми глазами и, казалось, готова была ударить ее.

– Да какое мое дело, конечно! – согласилась Анна Борисовна. – Проживайте, донашивайте, а новое когда еще справите – неизвестно! Вон уж и мне за два месяца задолжали. Отец-то у вас, чай, не миллионы получает.

Она распахнула окно, принимаясь за уборку. Тамара, мелко постукивая каблуками босоножек, вышла в прихожую. Мать окликнула ее, но Тамара, будто не слыша, захлопнула дверь. Она спешила уйти из дома. Все равно куда, лишь бы поскорее уйти.

В последнее время в их красивой квартире поселилась какая-то душная тоска. Тамара задыхалась от этой тоски. На улице было легче. Нежная тень деревьев лежала на тротуаре. Из-под забора выглядывала свежая травка-мокрица. Откуда-то из открытого окна доносилась негромкая песня, красивая печальная песня о любви и разлуке, о разлуке и верности.

«Далеко, далеко…» – запевал мужской голос – и перед глазами вставали какие-то далекие равнины, повитые голубым туманом, леса и горы… А там, за лесами и горами, на далекой границе, – «он», тоскующий о той, которую любит. Тамара прислушивалась к словам любви, и ей казалось, что эти слова обращены именно к ней. Она шла еле касаясь асфальта, словно крылья несли ее. Это утро, такое взволнованное, совсем не похожее на те утра, которые были вчера и позавчера. Сегодня обязательно должно было что-то произойти. Ведь звездочка упала к ней в лодку!

«Если сейчас на углу будет зеленый свет, – загадала Тамара, – значит, я его встречу».

С замирающим сердцем подошла она к углу, из-за которого был виден светофор. Свет был зеленый. Но он тотчас сменился желтым.

«А все-таки, когда я взглянула, он был зеленый! Да, зеленый, зеленый! – настаивала Тамара, стараясь отогнать свои сомнения. – Я увижу его сегодня! Я должна его увидеть сегодня».

Тамара вышла на центральную улицу, в суету спешащей в ту и в другую сторону толпы, в шум автобусов и неясного говора идущих мимо людей. Она широко открытыми глазами жадно глядела вокруг, она чувствовала, она знала, что должна встретить Рогозина.

Проходя мимо «Гастронома», Тамара неожиданно столкнулась с Зиной Стрешневой. Тамара хотела притвориться, что не видит Зину и пройти мимо, но Зина окликнула ее.

– Куда ты бежишь, Тамара? – спросила она, улыбаясь. – Догоняешь кого-нибудь?

– Никого не догоняю, – сдержанно ответила Тамара. – Ты из магазина?

– Да. За мясом ходила. Отец, если мяса не сваришь, будто и не ел ничего. Без мяса и не обед ему!

Тамара со скучающим лицом слушала ее. Мясо, обед… Крупные губы ее сжались будто от боли.

– Ты не больна? – спросила Зина.

Тамара подозрительно сверкнула на нее мрачными глазами:

– Почему это? Почему ты так думаешь?

– Не знаю. Мне показалось.

Тамара еще раз поглядела на Зину. Нет, Зина ничего не знает. Нежное Зинино лицо с тонкими светлыми бровями и темными ресницами было простодушно и участливо, а в светло-серых глазах светилась забота и тревога.

– А тебе-то что? – усмехнулась Тамара. – Что ты мне, мать, что ли? Или, может быть, старшая сестра?

Зина смутилась.

– Да. Я, наверное, так привыкла – дома-то я уже третий год старшая сестра. Вот и привыкла. Как-то сразу начинаю беспокоиться. Глупо, конечно. Ты не домой?

– Нет, не домой, – ответила Тамара.

Но ей еще не хотелось уходить от Зины. Хотя она и не дружила со Стрешневой, сейчас, в минуты тоски и душевной неурядицы приятно было побыть около тихого, спокойного и доброго человека.

– Я провожу тебя немного, – сказала Тамара.

Зина удивилась.

– Но ведь ты спешила куда-то?

– Ты что, хочешь избавиться от меня? – нахмурилась Тамара.

– Нет, – просто ответила Зина, – почему это? Я бы и сама прошлась с тобой по улицам. Только мне ведь некогда. Да и сумка тяжелая.

Она улыбнулась и взяла сумку в другую руку.

– Что же, так и всегда будет? – спросила Тамара, кивая на ее нагруженную провизией сумку. – Магазины, хозяйство?..

Зина поглядела на Тамару ясными, немного удивленными глазами:

– А как же? Отец с работы придет, ему поесть надо?

– Ой, какая скучная, скучная жизнь, – почти простонала Тамара, – какое однообразие, какая тоска!

Зина выслушала ее, приподняв брови, и неожиданно рассмеялась. Ей показалось, что Тамара играет.

– Ты как будто одна из тех чеховских трех сестер. «Тоска, тоска»! Какая там тоска? Откуда? Конечно, бывают неприятности… – Зина немного нахмурилась. – Только это не тоска и не скука… Знаешь, я как-то совсем не понимаю, что такое скука.

– И тебе никогда не бывает скучно?

– Скучно? Да что ты, Тамара. Столько дел всяких. И потом – лето, так хорошо! И день пролетает не вижу как, то с подругами повидаешься, то хозяйство, то ребятишки, то порисуешь немножко, то почитаешь, – даже не успеваешь сделать всего, что хочется. Когда же скучать-то? А теперь вот в поход скоро.

Зина вдруг омрачилась и умолкла. Тамара искоса посмотрела на нее:

– Куда же решили?

– Кажется, все-таки пойдут пешком.

– С рюкзаком за спиной?

– Да. – Зина вздохнула. – Хорошо!

– А почему ты говоришь «пойдут»? Разве ты не идешь?

– Наверное, нет. Я хотела, но…

– А! – Тамара засмеялась. – Только других уговаривать – хорошо, весело, прекрасно! А сама-то небось сдрейфила.

– Я не сдрейфила. – Зина опустила глаза и еще раз переложила сумку из одной руки в другую. – Что ты! Я бы бегом побежала. Только вот Антона оставить нельзя одного.

Но Тамару только раздражали Зинины заботы.

– Опять Антон! Опять обед, мясо! А там еще Изюмка, – нетерпеливо оборвала она Зину. – Да что он – грудной, что ли, твой Антон?

– Все равно одного оставить нельзя.

– Ну и дура!

Тамара резко свернула в переулок. Все равно куда, лишь бы избавиться от Зины. Тамару уже разозлило это упорство, которое казалось ей тупой ограниченностью; ее злило, что Зина и живет и думает иначе, чем она, Тамара, и что Тамаре, несмотря на все ее насмешки, никак не удается сбить эту казалось бы такую тихую и слабую девчонку.

– А ну ее! – с сердцем проворчала она. – Наседка какая-то! Домашняя хозяйка!

И опять она осталась одна. И опять тоска погнала ее в тот тихий переулок с широкими тротуарами, где жил Рогозин.

Вот он, серый дом с большими окнами, с широким подъездом. Там, где-то на третьем этаже, окна рогозинской квартиры… И подумать только: он здесь, в этом доме, он может подойти к окну и увидеть ее!

Но Рогозин не подходил к окну. Тамара в волнении прошлась по переулку. Может, его вовсе нет дома? Может, он уехал? А может, он болен? Иначе почему же он так исчез из ее жизни?

И вдруг ее осенило. Ну конечно, конечно, он болен. Он болен, а она ни разу не навестила его. Что же он скажет, когда они встретятся?

Она должна сейчас же навестить его, больных друзей надо навещать. Не давая себе задуматься над своим поступком, Тамара поднялась по широкой прохладной лестнице. Она ведь загадала – если будет зеленый свет… Свет был зеленый! И потом, поймала же она сегодня во сне звездочку!

С бьющимся сердцем Тамара нажала белую пуговку звонка. И тут же робость охватила ее – может, убежать, пока не открыли?

Но за дверью уже послышались шаги. Тамара слегка отступила, словно ожидая, что сейчас из-за распахнувшейся двери на нее дохнет пламенем.

В дверях стояла высокая худая женщина в темном. Строгие брови, суровый взгляд печальных светлых глаз, окруженных морщинками, бледное продолговатое лицо… Тамара угадала, что это его мать. Она растерялась, может быть, первый раз в жизни.

– Здравствуйте, – сказала она запинаясь и чувствуя, как загораются у нее уши. – Скажите, Ян… он не болен?

Женщина внимательно поглядела ей в глаза.

– Да, – сказала она жестко, – Ваня очень болен.

– А можно мне…

– Нельзя. А кроме того, девушка, скажите своей маме, чтобы она получше смотрела, где бывает ее дочка и с кем она дружит.

Женщина сжала тонкие губы, отчего две резкие морщины обозначились на ее щеках, и захлопнула дверь. Тамара несколько мгновений стояла приоткрыв рот и глядела на черную обивку двери. Опомнившись, она, вся красная от стыда, сбежала с лестницы. Тихий теплый день мирно сиял на улице. Своим чередом шла жизнь. Дымилась заводская труба, погукивал паровозик за заводским забором. Шелестели старые деревья. Играли ребятишки во дворах. Проносились машины. Летали голуби.

А Тамара шла шаг за шагом по улицам и переулкам, она ничего не видела и не слышала, только все думала и передумывала: что же хотела сказать эта женщина, его мать, своей последней фразой?

«Ваня, – повторяла Тамара, – она зовет его Ваней».

И вот же, так и есть, она угадала: Ян тяжело болен! Что же, это и есть та звездочка, которая упала к ней в лодку?

ИЗЮМКИН МИР

Этот солнечный мир был полон чудес. Сказка появлялась всюду.