Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Личное счастье

ModernLib.Net / Детская проза / Воронкова Любовь Федоровна / Личное счастье - Чтение (стр. 5)
Автор: Воронкова Любовь Федоровна
Жанр: Детская проза

 

 


Утром в окно влетела оранжевая бабочка и кружилась по всей веранде над постелями спящих ребят. Изюмка следила за ней изумленными глазами – живая бабочка!

И вдруг эта бабочка села прямо на Изюмкино одеяло, помахала-померцала крылышками и снова улетела в окно. Это она прилетела из лесу, чтобы сказать Изюмке: «Здравствуй!» А иначе зачем же?

А в полдень оказалось, что зацвел колючий куст под окнами. Изюмка познакомилась с ним в первый же день приезда. Она хотела сорвать с него хорошенькую пушистую веточку, но тут же и отдернула руку: весь куст оказался в шипах, будто кривые кошачьи коготки сидели на ветках.

«У! Сердитый. Колючкин-царапкин!» – решила Изюмка и стала обходить его подальше.

А сегодня взглянула на этот куст и увидела на нем розовый цветок. Цветок только что распустился, в его свежей атласной сердцевине еще дрожала граненая капелька утренней росы.

– Глядите, глядите! – закричала Изюмка. – На царапке цветок расцвел! Розовый!

– Ну и что же? – спокойно сказала, медленно и отчетливо выговаривая слова, подружка Лена. – На кустах всегда бывают цветы.

– А ведь этот же колючий! – возразила Изюмка. – Он же как кошка все равно. А цветочек у него розовый и даже смеется!

– Почему смеется? – серьезно спросила Лена.

– Ну потому что расцвел!

– А ты почему знаешь, что он смеется?

Лена, насупив бровки, глядела Изюмке в глаза и ждала ответа. Но Изюмка и сама не знала, почему она знает. Знает – и всё.

И, выбежав на площадку, Изюмка стала звать ребят:

– Идите сюда скорей! Царапкин цветок расцвел!

Ребятишки сбежались к зацветшему кустику. Подошла и руководительница детского сада Полина Аркадьевна:

– Кто расцвел? Колючкин-царапкин?

Она присела перед кустом и, не дотрагиваясь до ветки, понюхала цветок.

– Очень душистый. А вы знаете, дети, как его зовут?

– Колючкин-царапкин! – закричали ребята вразнобой.

– Нет, – сказала Полина Аркадьевна, – это мы его так прозвали. А по-настоящему он называется «шиповник».

– Ши-пов-ник, – повторила Изюмка, и ей показалось, что даже самое это слово тоже розовое и душистое, как его цветок.

– А как ты думаешь, почему его так назвали? – спросила Полина Аркадьевна у Изюмки. – А ну-ка повтори название.

– Шип… Шиповник… Шип… – повторила несколько раз Изюмка и вдруг догадалась: – А, шип! Потому что на нем шипы!

– Правильно! – Полина Аркадьевна кивнула головой, и у нее из волос тотчас упала коричневая роговая шпилька.

Все бросились поднимать. У Полины Аркадьевны постоянно падали шпильки с головы, и ребятишкам это нравилось, как игра: кто успеет схватить шпильку, тот имеет право воткнуть ее в кудрявые волосы Полины Аркадьевны. А волосы у нее были такие, что никаких шпилек и никаких гребенок не слушались и всё норовили рассыпаться во все стороны.

– Шиповник, потому что на нем шипы, – сказала Полина Аркадьевна. – И вот как интересно, ребята. Мы все его дразним «колючкин-царапкин». А он взял да и приготовил нам цветочек к празднику!

– А какой праздник? – спросил толстый Витя, уставив на нее безоблачно-голубые глаза.

Полина Аркадьевна изумленно подняла брови:

– Вы забыли?

Первой спохватилась Лена, она захлопала в ладоши и запрыгала на одном месте:

– Мама приедет! Сегодня мама приедет!

Изюмка вспомнила: родительский день! Как же она не подумала об этом сразу, когда проснулась? Изюмка тотчас повернулась и побежала к воротам. Может быть, там папа, и Зина, и Антон пришли давным-давно и дожидаются, когда она их встретит!

Но за воротами было тихо, безлюдно. Солнечные пятна бродили по зеленой траве, по лиловым и желтым цветам, а деревья там стояли высокие, такие высокие, что верхушку у них никак нельзя было увидеть. Они стояли неподвижно, грелись на солнышке и думали о чем-то. Высоко в ветвях, в зеленом сумраке, запела птичка, в ответ ей мимолетно прошелестела листва. Что сказала птичка? Что ответили ей деревья?

Изюмка не сомневалась в том, что деревья разговаривают между собой, она сколько раз слышала, как они шепчутся. Только вот никак не разберешь, что они говорят. А может, они нарочно так неразборчиво говорят, потому что не хотят, чтобы Изюмка их слышала и понимала?

Прямая светлая дорога уходила вдаль и пропадала где-то в приземистых темно-зеленых кустах. Она была посыпана песком, а по краям пестрыми грядками стояли анютины глазки. Эти цветы рвать нельзя, потому что они глядят вокруг своими глазками и у них такие милые маленькие лица. Изюмка любила разговаривать с этими цветами, если ей случалось проходить мимо.

Изюмка стояла у ворот, прижавшись лицом к зеленой деревянной решетке, смотрела, как играют солнечные зайчики на белой дороге и лиловых цветах.

И вдруг она увидела Зину. Зина волшебно появилась из-за кустов; она шла к Изюмке своим легким шагом; солнечные зайчики играли в ее белокурых волосах, бегали по ее плечам, по ее платью с голубыми горошинами. Зина шла, помахивая маленьким чемоданчиком, и улыбалась Изюмке.

Изюмка, наконец поверив, что это ей не грезится, что это живая Зина идет к ней, легонько взвизгнула от радости и, схватившись за деревянные переплеты ворот, принялась кричать:

– Зина! Зина! Зина идет!

Подошел сторож, хромой дядя Илья, отпер ворота и распахнул их настежь – пускай идет родня.

– Вот ранняя пташка, – сказал он, – первая, как ласточка.

Изюмка, вырвавшись из ворот, бросилась Зине навстречу. Зина присела, раскрыла руки, и маленькая сестренка с разбегу налетела на нее, обняла ее обеими руками за шею и прижалась щекой к ее щеке. Легкие теплые слезы набежали у Зины на глаза.

«Личное счастье, – подумала она, крепко прижимая к себе Изюмку, – а разве это не мое счастье? Разве это не мое личное?»

Но она тотчас отогнала неприятные воспоминания. Зачем тащить их сюда, в этот мир тишины, зелени и маленьких милых детей!

Изюмка потискала Зину за шею своими теплыми руками, повизжала от радости ей в ухо и тут же оглянулась:

– А папа? А Антон?

– Они не приедут сегодня, Изюмка, – сказала Зина, стараясь, чтобы улыбка у нее получилась беззаботной. – Папа не мог поехать, у него какая-то работа срочная. Ну, а Антона я не взяла, пускай с папой побудет, правда? А то как же получается – мы все вместе, а папа один. Нехорошо, правда?

Изюмка подумала и со вздохом кивнула светлой головой:

– Правда. Пускай с папой побудет. А потом все ко мне приедете, да, Зина?

– Конечно, Изюмка. Иначе и быть не может.

Изюмка снова обхватила Зину за шею и вдруг сказала, глядя ей в глаза:

– У тебя глазки болят?

Зина удивилась немножко чересчур весело:

– Почему это?

– Да, болят! У тебя глазки красные. У Коли Казарина были красные, так ему капли пускали.

Зина провела рукой по глазам:

– Нет, Изюмка, это так просто, ветром надуло. Я ведь на грузовике ехала. Наша заводская машина шла мимо, я и попросилась. Прямо от дома и сюда. Вот ловко, а? А то автобуса ждать… Ну что ты на меня смотришь? Вот гляди лучше, что я привезла тебе.

Зина открыла чемоданчик. Там было два апельсина, три конфетки «Мишка на Севере» и книжка для раскрашивания. Зину предупреждали, чтобы сладости в детский сад не возить, но как же все-таки прийти с пустыми руками? Изюмка схватила и апельсины, и конфеты, и книжку и так со всеми прижатыми к груди богатствами повела Зину к дому.

В это время к воротам подошел автобус. На площадке перед домом сразу стало тесно, весело и шумно. Мамы, бабушки, отцы приехали навестить своих ребятишек. Они уселись на скамейках вокруг клумбы, на деревянных ступеньках веранды, кто-то пристроился на старом пеньке под кустами.

Лена сидела рядом со своей мамой на лавочке, болтала короткими толстыми ногами и грызла большое красное яблоко, Увидев Изюмку, она протянула ей яблоко:

– На, откуси.

Изюмка откусила и дала Лене конфетку. Полина Аркадьевна, придерживая шпильки в пушистых волосах, сбежала по ступенькам веранды. Она обошла гостей, поздоровалась с ними, поговорила, а потом подозвала Зину, усадила ее на дальнюю скамеечку возле жасминного куста и сама села рядом.

– Как у тебя дома, девочка? Все ли хорошо?

– Все хорошо, – сдержанно ответила Зина.

Полина Аркадьевна внимательно поглядела ей в глаза:

– Правда?

– Правда.

– Ну и отлично, – сказала Полина Аркадьевна, а Зина в ее голосе услышала: «Не хочешь – не говори. А я-то вижу, что не все хорошо».

Зина покраснела и опустила ресницы.

– А у нас кустик зацвел! – начала рассказывать Изюмка. – То кололся, царапался, а то вдруг взял да и расцвел. Это он к праздничку, к вашему приезду. И потом, на лугу есть колокольчики, они звенят по утрам…

– Катя! – остановила Изюмку изумленная Полина Аркадьевна. – Какие колокольчики звенят?

– А те, лиловые. У них есть язычок желтенький, и они звенят, я сама слышала. А еще одна птичка вечером всегда кричит: спать пора! спать пора! Тетя Полина, знаете, у папы работа срочная, и Антон с ним остался. А то бы папа один был, разве это хорошо, правда?

– Конечно, – согласилась Полина Аркадьевна. – А папа здоров?

– Здоров, спасибо, – ответила Зина.

– И Антон здоров?

– Он здоров.

Зина не сумела скрыть тени, пробежавшей по ее бровям. Полина Аркадьевна провела рукой по гладким белокурым косам Зины:

– Славные косы у тебя, Зина. И вообще ты у нас человек славный. Как собираешься провести лето?

– Хотела в поход, но…

– А что же мешает?

– Антона оставить нельзя.

– Но ведь вы же хотели его в пионерский лагерь?

– Нет, нельзя его в лагерь. За ним очень смотреть надо.

Как только речь коснулась Антона, у Зины упал голос и слезы подступили к горлу. Полина Аркадьевна ждала, но Зина не могла рассказать того, что случилось дома. Это было так горько, так страшно, так стыдно… Утром отец поймал Антона на улице, когда тот выпрашивал у прохожего копеечку на кино. Прохожий не дал, Антон крикнул ему вслед: «Жадина!» – и плюнул сквозь зубы. Отец схватил Антона за шиворот и привел домой.

Отец привел Антона домой расстроенный, разгневанный, огорченный до глубины сердца. И дома никого не было.

А где же была она, Зина, старшая сестра? Где она была в то время, когда Антон шатался по улицам без присмотра?

Она бегала к подругам, сидела в гостях у Тамары, шила себе сарафанчик для похода, ездила с Фатьмой на выставку цветов, готовила обед, стирала Антону рубашки, следила, чтобы у него все пуговицы были на месте. Вот за пуговицами-то следила, а самого Антона не усмотрела!.

– А мы спутника видели! – прервала ее мысли Изюмка, торопясь выложить сестре все свои новости. – Вечером мы глядели на звезды, а одна звездочка летит-летит и потом пропала. А мы уже ее увидели. Это спутник был! Знаешь, он так пикает в телевизоре – пип-пип-пип!

Полина Аркадьевна встала:

– Ну поговорите тут пока, а я пойду с другими гостями повидаюсь.

– Шпилька! Шпилька! – закричала Изюмка и, вскочив, подняла маленькую роговую шпильку.

– Опять! – охнула Полина Аркадьевна. – Наказание. – И нагнула голову, чтобы Изюмка могла воткнуть шпильку в ее волосы.

В саду было зелено, солнечно. Среди широкой светлой лужайки цвела большая клумба розовых и белых левкоев, их сладкий запах бродил в теплом воздухе. Высокие березы и липы окружали лужайку. А за деревьями мерещились поляны и узенькие дорожки, зовущие куда-то в зеленые края…

– Тебе хорошо здесь? – спросила Зина.

– Хорошо, – ответила Изюмка. – Только ты приезжай почаще.

– Ну вот ты какая. А если я в поход с ребятами уйду?

– В какой поход?

– В далекий. Возьмем рюкзаки, да и пойдем.

– А если устанете?

– Устанем – разожжем костер, сварим кашу, поедим и ляжем спать около костра. Звезды будут над нами светить, месяц… А солнышко встанет – умоемся росой и пойдем дальше.



– А сказки будете рассказывать?

– Ишь, хитрая! – Зина погрозила ей пальцем. – Вот к чему весь разговор!

– Да ты и так давно не рассказывала!

Новая сказка – это один из гостинцев, которые причитались со старшей сестры.

Зина уселась поудобнее, обняла Изюмку за плечи. Изюмка уютно прижалась к ней, и сказка началась.

Сказка эта была про Дюймовочку, про маленькую девочку, которая родилась в цветке. Эта девочка плавала в ореховой скорлупке по озеру, которое помещалось в тарелке. А потом ее утащил жук…

Зина рассказывала сказку, а мысли ее шли своим чередом, каким-то вторым планом, они жгли и мучили ее. Отец поймал Антона на улице. У отца было такое осунувшееся, словно скомканное от горя и от гнева лицо, что Зина испугалась. А ведь она еще не сказала отцу самого главного – о пропавшем рубле. Нет, нет, Зина не скажет ему об этом. Мама, умирая, наказывала беречь отца. Да и как же им не беречь его!

Два расстроенных человека ждали ее дома – отец и Антон. И разве не она виновата в том, что эти два человека сейчас так несчастны?

«Ну что же, не могу теперь из дома выйти? – защищалась Зина сама от себя. – Не имею права с подругами повидаться?» – «Не притворяйся, не притворяйся, – сердито возражала она сама себе, – тебе хочется бегать с подругами, а парнишка давно уже один ходит куда-то. Ах, ты не знала? Очень плохо, что не знала. И неправда это – ты знала, что он опять дружит с Клеткиным». – «Но я же бранила его!» – «А не бранить надо было. Отстоять надо было, защитить от Клетки на. А ты что? Окрики, выговоры?»

– Ой, Антон, Антон! – вдруг посреди сказки вздохнула Зина. И тут же испуганно поглядела на Изюмку: проговорилась или нет?

Изюмка засмеялась:

– Что это ты? Тут крот пришел к Дюймовочке, а ты – Антон? Крота, что ли, так звали?

– Так, что-то мне Антошка вспомнился, – сказала Зина. – Может, они с отцом сейчас тоже про нас говорят.

– Наверное, говорят, – согласилась Изюмка. – Но ты досказывай, досказывай!

Какая же это была трудная и длинная для Зины сказка! То лягушки украли Дюймовочку, то мышка решила выдать се замуж за слепого крота… Просто конца нет злоключениям этой крошечной цветочной девочки. Но вот, наконец, летит Дюймовочка на спине ласточки через леса и моря в теплый край, где растут огромные красивые цветы, а в этих цветах живут такие же маленькие, как она, человечки с прозрачными крылышками – эльфы. И, пока эльфы радовались Дюймовочке и плясали вместе с ней на лесных росистых полянках, а светляки светили им, в голову лезло одно и то же: «Как-то дома… Что там?»

Прозвонил колокольчик, позвал ребят обедать. А вслед за обедом подошел к дверям тихий час. Загудел за воротами автобус. До свидания, родители! До свидания, мамы, папы и дедушки! До свидания, сестра Зина!

Зина, прощаясь, поглядела Изюмке в глаза:

– Изюмка, ты ничего не будешь от меня скрывать? Ты все-все будешь мне рассказывать?

– А про что?

– Ну про все, что с тобой случится, куда ты будешь ходить, с кем ты будешь водиться. Про все будешь мне рассказывать?

– Буду про все, – серьезно ответила Изюмка.

– Как маме, да?

– Как маме.

Изюмка снова обхватила руками Зину за шею и прижалась носом к ее щеке.

Автобус гудел, звал Зину. Зина крепко обняла Изюмку, прошептала: «До свидания!» – и побежала к автобусу.

– Катя, пойдем чай пить! – сказала Полина Аркадьевна. – Сегодня твои любимые ватрушки с творогом!

Изюмка еще минуточку постояла у ворот. Там за воротами опять было тихо, только перекликались птички и шептались деревья. Изюмка повернулась и, подпрыгивая, побежала пить чай.

БЕСПОЛЕЗНЫЙ РАЗГОВОР

Вальцовщик Стрешнев знал слесаря Клетки на: они в одной смене работали на заводе, иногда возвращались смеете домой. Но Стрешнев, всегда трезвый и сдержанный, не искал дружбы с Иваном Клеткиным, а скорее сторонился его.

Клеткин был кроткий и тихий человек, но до первой рюмки. Выпив, он сразу преображался. Он вдруг начинал повышать голос, с каждой фразой все выше и выше. Он стучал себе кулаком в грудь и кричал, что никого не боится, что, наоборот, скоро все другие его забоятся. Он начинал приставать к знакомым и незнакомым и грозно спрашивал: боятся они его или нет. Нет? Ну тогда он сейчас покажет, кто он такой, и все узнают, можно ли его бояться.

Маленький слабый слесарь Клеткин лез в драку с кем попало. Никто с ним не связывался, просто отталкивали его или, сжалившись, уводили домой. Стрешнев брезгливо проходил мимо. У него все это не вызывало сочувствия, наоборот, было противно.

– Слабость! – иногда говорил кто-нибудь из товарищей, снисходительно махнув рукой.

– Распущенность! – возражал Стрешнев. – Свинство, и больше ничего.

И разве думал он, что когда-нибудь пойдет к Ивану Клеткину разговаривать о своем сыне и что Иван Клеткин в какой-то мере будет решать его судьбу!

С потемневшим лицом, с заострившимися скулами Стрешнев постучался в квартиру, где жили Клеткины. Еще из-за двери услышал он пьяный голос:

– А! Вы меня ни во что не ставите? Ни во что? Молчать! По струнке ходить! По одной половице! Ну?

Стрешнев вошел в комнату. Иван Клеткин сидел, развалясь на стуле. Одна нога его была в сапоге, другая путалась в портянке.

Жена молча убирала со стола. Она сегодня, ради воскресенья, постелила чистую скатерть, поставила букетик душистого горошка, приготовила хороший обед. И сама приоделась: белое в синюю полоску платье молодило ее. Утром, когда муж вышел купить папирос, она весело ходила по прибранной комнате, заглядывала в зеркало и улыбалась от удовольствия. Она, оказывается, еще и не старая совсем, глаза у нее еще яркие, серые с блеском. Просто жизнь у них какая-то нескладная: муж то пьяный, то больной, парень от рук отбился, ни праздника, ни буден, все не так, как надо…

Но теперь все будет иначе. Вчера ее портрет – портрет крановщицы Ксении Любимовны Клеткиной – был напечатан в многотиражке на заводе. Ее поздравляли, она видела вокруг себя столько добрых лиц, столько улыбок, что и сама вдруг вся просветлела и заулыбалась.

Вот тут и созрело решение взять в свои руки домашнюю жизнь, потребовать от мужа, чтобы перестал пить, поговорить, может, поссориться, пригрозить… Ссориться с Иваном не пришлось, он сразу со всеми ее доводами согласился.

– Да что ты, неужто мне дороже водки ничего нет? – сказал он, сделав изумленные глаза. – Ведь это я так, сдуру. А захочу бросить, так сразу и брошу. На что мне она? У меня знаешь какой характер? Как скажу, так и будет.

– И что с Яшкой делать, тоже в сам-деле подумать надо. Не то учится, не то нет. Учительница приходила, жаловалась. Пионеры житья не дают, пристают, требуют чего-то. А я – что говори, что не говори, – не слушает. Отцовская рука нужна, Иван!

– А как же? Подожди, я за него возьмусь. Он мою руку живо почувствует!

Только вчера были все эти разговоры и приняты все решения. Утро началось тихое и веселое, словно что-то новое, хорошее вошло в давно запущенную, безрадостную квартиру. Ксения Любимовна приказала Яшке чисто умыться, дала ему голубую рубашку. С песенкой, которую любила напевать когда-то в молодости, принялась готовить завтрак. Даже кофе сварила сегодня, хороший крепкий кофе, праздничный запах которого пошел по всей квартире.

Потом Иван ушел за папиросами. И вернулся вот только к обеду, и в таком вот виде… Мечты сразу разлетелись, все погасло. Нет, не вырваться им из этой тоски, никому не вырваться – ни Ивану, ни ей, ни Яшке. Нет, все останется как было, и жизнь пойдет все так же, кувырком и кое-как. И как могла она поверить этому человеку?

Когда Стрешнев вошел в комнату, Ксения Любимовна сверкнула в его сторону недовольным взглядом и покраснела. И что ходят, когда их не зовут? Очень ей нужно, чтобы посторонние люди любовались ее пьяным мужем, ее бедой!

– Здравствуйте! – сняв кепку, сказал Стрешнев.

– Милости просим, Андрей Никанорыч! – ответила хозяйка, не оборачиваясь и с досадой гремя тарелками.

– А! Стрешнев! – заорал Иван Клеткин. – А у нас, брат, праздник. А как же? Воскресенье – не каждый день, а только раз в неделю. А она, гляди-ка, сердится, – он кивнул на жену, – героиня-то наша! А что такое героиня? Героиня труда! Подумаешь! В газетке в нашей напечатали. Да я если захочу, так меня завтра в «Правде» напечатают. А то газетка, многотиражка. Тьфу, и все. Садись, Стрешнев. Ты меня не бойся.

Стрешнев сел. Он с угрюмой печалью глядел то на Клетки на, то на его жену, уголок его рта нервно подергивался, и он не знал, как начать разговор и стоит ли начинать.

– С чем пожаловал, Андрей Никанорыч? – сухо, еле разжимая губы, спросила Ксения Любимовна.

– Да вот о ребятах наших хотел поговорить…

Ксения Любимовна насторожилась:

– А что такое? Случилось что-нибудь?

– Очень даже случилось. По босяцкой линии они у нас с вами пошли. Давайте думать, что делать с ними…

Хозяйка вспыхнула:

– Ну уж если ваш по босяцкой линии пошел, так вы других не путайте. Еще чего! Тут учительница пришла, сидела, в уши дула – учиться не стал, что ж вы думаете с ним делать, да то, да се… Теперь вы еще какую-то линию ему приплетаете. Ну, учился плохо, ну, бросил школу… А что я могу сделать? Не хочет – вот и не учится. Не всем же учеными быть. А вот уж вы… Да соображаете вы, что говорите-то, в самом-то деле!

– Если я говорю – значит, я знаю, – не повышая голоса, возразил Стрешнев, и уголок рта у него задрожал еще больше. – И не жаловаться я на него пришел, а предупредить, чтобы вы взяли его в руки.

– Своего берите в руки, если ваш по босяцкой линии пошел! – со слезами обиды ответила хозяйка. – А то что ж это такое, в самом-то деле! Уж хуже моего и нет? Учить приходят! Своих учите!

Стрешнев молча посмотрел на нее и встал:

– Своего я научу. Но ведь мой-то еще маленький. А вашему работать пора, а не бегать по дворам да не подбивать маленьких на всякие плутни.

– Здравствуйте! – Ксения Любимовна уже кричала, она была похожа на разъяренную наседку, которая защищает своего цыпленка, все равно какой бы он ни был. Раз он ее сын – значит, лучше его нету и виноватым он никогда быть не может. – Здравствуйте! Это, может, ваш моего плутням учит. А мой этого не позволит!

– И не позволю! – вмешался Иван Клеткин. – Никому не позволю меня учить!

– Я вижу, с вами не договориться, – устало сказал Стрешнев, встал и направился к двери.

– Постой, постой! – остановил его Клеткин. – Ты что, не веришь? А знаешь, как меня в переулке бандиты встретили? Подходят: «Давай часы!» А я – одного налево, другого – направо. Словно бабки, так и летят! А которые на ногах остались, разбежались кто куда! А потом из-за угла поглядывают… А я: «Подходи. Кто там еще?» Ну они на попятный, видят, дело плохо. «Да что ты, говорят, Клеткин? Мы у тебя прикурить хотели. Вот и все». А сами за угол да бежать. Так и сгинули. Во как! Запомнят Клетки на. А ты будешь меня учить? Не позволю!..

Стрешнев вышел. По коридору от двери метнулся Яшка. Стрешнев поймал его за руку. Яшка молча и яростно начал вырываться, но Стрешнев без всяких усилий вывел его на лестницу.

– Поговорим давай, – сказал Стрешнев. – Или ты только с Антоном храбрый?

Яшка тотчас принял надменный вид. Если с ним хотят говорить, пожалуйста. Не испугался. Он независимо присел на подоконник и с мрачным вызовом глядел на Стрешнева. Нет, Яшка уже не боялся его, он же слышал, что говорилось дома. Если бы мать поверила Стрешневу, еще стоило бы встревожиться. Но если мать за него, за Яшку, то что может ему сделать посторонний человек – Стрешнев?

Стрешнев, прищурив темные, окруженные морщинками глаза, разглядывал Яшку. Желтые нечесаные вихры. Нос кверху. Дерзкий взгляд. Немытые, с черными ногтями руки… Беспризорник, и все. А ведь и отец, и мать есть…

– Что же ты, Яшка, думаешь делать все-таки? – начал Стрешнев. – Школу бросил, потерял год…

– А что мне школа? – Яшка хотел сплюнуть, но почему-то сдержался. – Люди и без школы живут.

– Те, кто без школы, очень плохо живут. Ну куда ты пойдешь? В грузчики? В землекопы? Так уже и эти работы машины делают.

– Куда-нибудь пойду. Была бы шея – хомут найдется.

– Нашел пословицу, нечего сказать. Что ж ты, весь век собираешься в хомуте ходить?

Яшка дерзко взглянул на него и оскалил крупные зубы:

– А вы не в хомуте ходите?

Стрешнев еле сдержался, так ему хотелось сдернуть с подоконника Яшку да отлупить хорошенько! Но он никогда не бил своих детей. Чужого он тоже не мог ударить. Он справился со своим мгновенным гневом, но чувство было такое, будто мальчишка дал ему пощечину.

– Нет, я не в хомуте хожу, – ответил он, стараясь говорить спокойно. – Я свою работу люблю. А хомут разве любят?

– А я вот никакую работу не люблю. И работать я не буду, никогда!

– А кто ж тебя кормить станет? Всю жизнь собираешься на чужой шее сидеть? Люди вон какие подвиги совершают – новые города строят, дороги в дикой тайге прокладывают, целину распахивают. В Космос, вон, летают! А тебе ни до чего и дела нет?

– А какое мне дело? Распахивают – ну и пускай распахивают, если им хочется. А мне вот не хочется.

Стрешнев внимательно поглядел на него:

– Да ты, брат, оказывается, не наш, не советский человек растешь.

Яшка соскочил с подоконника:

– А чей же я? «Не советский»! Еще чего!

Но Стрешнев уже повернулся и пошел вниз по лестнице. Яшка, сунув руки в карманы, глядел ему вслед. Яшке необходимо было, чтобы Стрешнев остановился и ответил ему.

– Почему это я не советский? Что я – в Америке, что ли, родился? Я небось в Москве родился!

Но Стрешнев, не отвечая, спустился с лестницы, и дверь за ним захлопнулась. Яшка мигом слетел вниз, выскочил на улицу.

– Я небось в Москве родился! – крикнул он еще раз вслед Стрешневу.

Но Стрешнев ушел, так и не обернувшись и не ответив ему ни слова.

– Нашел дураков, – бормотал Яшка. – целину распахивать. На пустом месте жить, в палатках всяких. В болотах там… Очень надо. Слышали, знаем! Пускай дураки едут. Я тоже поеду, только вот сейчас сбегаю калоши надену! Поговорили, всё. Сеанс окончен. А почему это я не советский человек, когда я в Москве родился? В Америке, что ли?..

МАЛЕНЬКИМ НУЖНЫ СТАРШИЕ

Антон сидел у окна и смотрел во двор. Там, на расчищенной площадке, ребятишки играли в «чижика». Антон участвовал в игре, он «болел». При каждом удачном ударе лаптой он кричал: «Ловко! Крепко!» Если били мимо – «Мазила!» А когда Витя Апрелев поймал «свечу» Антон заорал так, что от восторга чуть не свалился с подоконника.

Ребята услышали его.

– Выходи! – закричали сразу несколько голосов.

Антон ринулся было к двери, но тут же и остановился. Им хорошо. А его подстерегает Яшка. Антону казалось, что стоит ему только покинуть свою квартиру, которая так надежно защищала его, и Яшка окажется тут как тут.

В дверь позвонили. Антон вздрогнул и окаменел. Только подумал про Яшку, а он уже здесь, уже и в квартиру врывается…

Соседка-пенсионерка Анна Кузьминична выглянула из своей комнаты:

– Ты что ж стоишь? Не слышишь – звонят?

Но Антон глядел на нее широкими, испуганными глазами и не трогался с места.

На площадке зазвенели ключом. Дверь открылась, и Зина с сумкой в руках вошла в прихожую. Не успела она удивиться – чего это Антон дома, а дверь не открывает, – как парнишка, взвизгнув от радости, бросился к ней. Он выхватил у Зины сумку из рук и потащил в кухню.

– Чудной какой-то стал. – Анна Кузьминична пожала плечами. – Говорю: открывай, а он стоит, глаза вытаращил!

Но Зина поняла. С острой жалостью в сердце, но с веселым лицом она подошла к Антону, поерошила рукой его светлый чубчик.

– Почему ты не пошел в пионерский лагерь, Антон?

Антон ответил, не глядя:

– Не хочется. А что там? Жарко.

– А со мной пойдешь?

Антон живо вскинул на нее заблестевшие глаза.

– Пойду!

– Надень чистую рубашку.

Антон бросился к комоду. Зина грустно усмехнулась:

«Не хочется ему, жарко! Эх ты, воробей! Боишься ты этого Яшку до смерти, бедняга ты мой!»

Зина и Антон быстро собрались и отправились в лагерь. Во дворе Антона сразу позвали играть в «чижика». Антон вопросительно поглядел на Зину.

– А почему вы во дворе играете? – сказала ребятам Зина. – Пойдемте, я вас в лагерь провожу. Там сегодня будут новую песню разучивать. Чего же это вы тут зеваете со своим чижиком! Кто хочет, идемте.

Первым подбежал тоненький белокурый Витя Апрелев. Потом подошли еще двое – Сенька Шапкин и Юра Киселев. Сенька белобрысый, краснощекий крепыш, стараясь засунуть в карман оторвавшуюся от штанов лямку, глядел на Зину исподлобья и бурчал басом:

– Ага, пойдемте. А нас выгонят.

Зина рассмеялась:

– Откуда ты такой взялся? Как же это вас, младших школьников, выгонят из пионерского лагеря?

– А мы же не пионеры.

– Вот я его всегда зову, – тоненьким, как у девочки, голосом сказал Витя Апрелев, – а он все боится, что выгонят.

– Он озорник, наверное, потому и боится, – сказала Зина. – Ну довольно разговаривать, пошли.

Антон любил своих друзей. Но дорогой он все-таки старался их оттеснить от Зины, все-таки она его сестра, а не их! Он не хватался за ее руку, как бывало, но, сунув руки в карманы, поталкивал ребят то одним плечом, то другим. И вдруг, неожиданно для себя, достигнув высшей точки хорошего настроения, Антон лихо сплюнул на тротуар.

Он тут же испуганно вскинул на Зину глаза: сейчас она обидится, рассердится. Он все испортил!

Но Зина только поморщилась и тихо попросила:

– Не надо, Антон!

– Я больше не буду, – поспешно сказал Антон. И повторил еще раз, как можно убедительней: – Я больше никогда не буду.

Едва они подошли к зеленым с красным полотнищем воротам лагеря, как навстречу им вышли стройными рядами девочки и ребята, пионеры-шестиклассники, с рюкзаками за спиной. Отрядный вожатый Ваня Фирсов, молодой рабочий с завода, шел впереди. Пионеры прошли четко, красиво, как ходят солдаты, и вскоре скрылись за поворотом. Ребятишки проводили их жадными глазами.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14