ПРИНЦ ГАМЛЕТ

Гости сразу разделились на званых и избранных. Тамара почувствовала, что ее новая подруга никому не понравилась. Гришка Брянцев сделал за спиной у Олечки недоумевающее лицо, словно стараясь понять, что это такое. Глаза Симы Агатовой насмешливо сверкнули, а этот дурак Андрюшка Бурмистров уставился на Олечку и глядел не спуская глаз, как она двигается, как она, поклонившись, сразу села и протянула ноги, будто очень устала. Андрей глядел на нее до тех пор, пока Сима не дернула его за рукав:

– Ты что? Съесть ее хочешь?

Андрей вспомнил, что неприлично так вот, в упор, разглядывать человека. Да, кажется, и разглядывать было больше нечего.

– Кривляка, – сделал он вывод.

И Олечка с этой минуты потеряла для него всякий интерес.

Тамара, оскорбленная за подругу, села с ней рядом. У них сразу начался какой-то разговор вполголоса. Тамара рассказывала о чем-то с нарочитым оживлением, то хмурилась, то задыхалась от смеха. А Олечка еле улыбалась, еле отвечала, еле приподнимала тяжелые ресницы – она во что бы то ни стало должна была сохранить свой стиль «водяной лилии».

Тамара разговаривала с Олечкой, а сама искоса поглядывала на своих одноклассников, на своих друзей, с которыми так и не подружилась. Она радовалась недоброй радостью, чувствуя, что обижает их и что они вот сидят и молчат, никому здесь не нужные, и не знают, что им делать. Тамара мстила, как могла, мстила за то, что она была плохой пионеркой и плохой ученицей, мстила за то, что, боясь отказа, не подавала заявления в комсомол, мстила за то, что обманывала и лгала им, зная, что они презирают ее за это. Мстила за то, что она так и осталась среди них чужой, несмотря на внешние приятельские отношения, за то, что они никогда не доверяли ей. И вот теперь, нарядная, красивая, в своей богатой квартире она может, наконец, показать, что она не их поля ягода, что у нее в друзьях вот такие богатые, вот такие «стильные», вот такие, приезжающие на вороной сверкающей «Волге»…

А остальные гости и действительно не знали, что им делать. Зина и Фатьма забились в уголок дивана и сидели тихо, как птицы, попавшие в клетку. Вася хмурился и все подбирал под стул долговязые ноги: он страдал от того, что ботинки у него с побелевшими от футбола носами, что брюки у него не отутюжены, что надо лбом у него торчит неукротимый вихор, словно хохол у попугая.

Сима покусывала губу, в черных глазах ее горели сердитые огоньки. Она понимала, что происходит, но еще не знала, как вырваться из этого положения. Понимал это и Гришка Брянцев. Он поглядывал то на одного, то на другого своими светлыми узкими озорными глазами.

«Зачем мы сюда пришли? – спрашивал его взгляд. – Не встать ли да не уйти торжественно?»

Словно подхватив его мысль, Вася вдруг встал и решительно направился к двери. Он больше не мог и не хотел терпеть мучительного положения гостя, которого лишь допустили в дом.

Тамара вскочила, шумя оборками:

– Ты хочешь обидеть меня, Горшков?

Она с упреком глядела ему прямо в глаза. Горшков опустил ресницы:

– Да нет… Чего там – обидеть… Дела у меня есть.

– Никаких дел у тебя нет! – резко возразила Тамара. – Как не стыдно!

– Пошли, ребята, на волейбольную площадку! – объявил Гришка Брянцев. – Чего тут сидеть! Зря только галстук надевал!

Сима с готовностью встала.

Зина и Фатьма поднялись вслед за ней. Если Сима уходит, то…

У Тамары гневно загорелись глаза, щеки побледнели.

«Ну и уходите, – хотелось ей крикнуть, – вылетайте! Пожалуйста!»

Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, чтобы сдержаться и не крикнуть этого. Она только сверкала почерневшими глазами, не зная, что сделать…

В это время прозвучал звонок. И в комнату вошел новый гость.

– Ян! – Тамара почти побежала ему навстречу. – Наконец-то!.. Знакомься, мои товарищи по школе. И подруги.

В этом слове «подруги» невольно прозвучала ироническая нотка, и девочки, почувствовав ее, переглянулись.

Но что такое вошло в комнату вместе с Яном Рогозиным? То ли его простодушная белозубая улыбка, то ли добрые и какие-то радостные глаза, то ли веселый голос его, а вернее, все это вместе сразу рассеяло нервную атмосферу. Высокий, стройный, с густыми блестящими волосами, зачесанными назад, он был весь какой-то подтянутый, щеголеватый. Чувствовалось, что его радует собственная внешность, радует то, что красив, что хорошо одет. Но эта его радость никого не обижала и не задевала; наоборот, всем глядевшим на него тоже хотелось радоваться вместе с ним и его красоте, и его щеголеватости, и его присутствию. И даже цветок в петлице никого не смешил.

В первую минуту мальчики настороженно подобрались, а девочки застеснялись. Только Олечка не изменила раз заданного выражения лица, она слегка кивнула Яну своей растрепкой-прической и чуть-чуть покривила губы, изображая улыбку. Но стоило Яну заговорить, как все почувствовали себя свободно, всем стало просто, весело, готовая вспыхнуть ссора погасла.

– Да тут дивная компания! – радостно, словно он никогда в жизни не надеялся очутиться в такой очаровательной компании, воскликнул Ян, пожимая руки ребятам. – Как я рад, ребята, честное слово!

С девочками он был почтителен. Зеленоватые красивые глаза его ласково светились из-под длинных ресниц. Зина оробела, когда он подошел к ней, вскочила, как маленькая девочка-второклашка вскакивает перед учителем. Смуглая Фатьма опустила глаза и вдруг залилась густым румянцем: ей показалось, что этот красивый восемнадцатилетний юноша как-то по-особенному поглядел на нее и пожал ей руку. Только одна Сима встретила его ироническим взглядом. Она быстро справилась с первым смущением и совсем холодными глазами за несколько минут успела разглядеть Яна. И как странно – она увидела его совсем другим, чем остальные ребята. Ее смешили маленькие, чуть заметные бакенбарды, которые тянулись у него от виска до половины уха. Она еле удержалась, чтобы не фыркнуть при виде цветка в петлице его голубого пиджака. Сима сдержалась, но насмешка светилась в ее глазах, Сима не сумела, а может, и не захотела ее скрыть.

Ян тотчас почувствовал это.

– Не приемлете? – негромко, с усмешкой спросил он.

– Посмотрим! – в тон ему ответила Сима.

У Яна пропала улыбка, брови приподнялись и горестно изогнулись. Мгновенный облик задумавшегося над жизнью, чем-то разочарованного и тоскующего человека мелькнул перед ней и тут же исчез. Ян уже улыбался:

– Товарищи, а я притащил торт! – объявил он. – Может, сейчас прямо и съедим, а?

– Давайте! – Фатьма подпрыгнула на стуле и хлопнула в ладоши.

– Давайте! Ура! – тотчас подхватил Гришка Брянцев. – Это нам в полдела!

Но Тамара остановила их:

– Ничего подобного! Торт к чаю. А пока давайте играть.

– В шарады, – сказал Андрей, – я уже придумал.

– Отлично! Отлично! – радостно поддержал Ян. – Мы с Андреем начинаем. Кто с нами? Фатьма, хотите?

Фатьма вспыхнула и вскочила:

– Да!

– Я тоже! – немедленно заявила Тамара. – Начинаем!

Ян подошел к Олечке:

– А вы?

– О, нет…

Тамара ревнивыми глазами следила за ними. Да, конечно, он глядит на нее! Вон как заломились у него брови, каким долгим, тоскующим взглядом смотрит он на Олечку, взглядом Гамлета, принца Датского… Ну конечно, Олечка нежная, воздушная, держится как принцесса какая. Конечно, Олечка ему нравится. А разве может ему нравиться она, Тамара, крепкая, грубая, как молодая лошадка, она даже топает, когда ходит!

Но Ян отошел, а Олечка осталась на месте. Нет, Тамаре показалось. Он такой же веселый, как и был. Только вот что это он все глядит на Фатьму? Сколько уже раз она из его уст слышит сегодня это имя – Фатьма, Фатьма, Фатьма!

И Тамара в глубине своей ревнивой души уже почти жалела, что дала угаснуть ссоре, что не выгнала вон всех этих девчонок, всех своих «дорогих» подруг.

Шарады, шарады! Живо была устроена сцена – отодвинули стол и стулья. Из шкафа полетели всякие шарфы, кофты, простыни… Из отцова кабинета явился старый портфель.

Ян был талантлив. Он играл, он дирижировал, он тут же, по ходу действия, сочинял песенки. Публика хохотала, и сами актеры хохотали, убегая за кулисы. И даже Сима, правда то и дело цапаясь с Яном, увлеклась игрой. Зина не участвовала в шарадах. Она была бессменной публикой. Она стеснялась играть, а кроме того, что-то неясное тревожило ее. Она отгоняла эту тревогу, не хотела задумываться и доискиваться причины такого неподходящего настроения. Вытирая слезы, выступившие от смеха, Зина смотрела на Фатьму и, удивляясь, не узнавала ее. Как смела была сегодня Фатьма, как живо и находчиво отвечала она на реплики Яна! Она танцевала, изображала то разбойницу, то няню, то доктора с трубкой. Фатьму словно зажгли изнутри, она так и сияла, так и светилась вся счастьем и радостью.

Казалось, что все накрепко подружились. Всем было просто и весело. И даже Вася забыл, что у башмаков разбитые носы, что брюки у него не отглажены, а на голове торчит вихор.

В столовую все пришли смеющиеся, разгоряченные, со следами грима на раскрасневшихся лицах. И здесь, за чаем и тортом, неизвестно как, снова возникла и разгорелась ссора. Она возникла незаметно, постепенно, словно огонь пробилась из-под остывшего было пепла.

Ян принялся рассказывать анекдоты. Иногда получалось очень смешно, так смешно, что гости чуть не падали со стульев от смеха. Но иногда в этих анекдотах проскальзывало что-то такое, что немножко коробило, и смех становился нарочитым, смеялись, потому что полагается смеяться, если рассказывают анекдот.

А у Зины веселье неудержимо пропадало. Смеялась она ради приличия, даже не вслушиваясь в разговор. Все смеются – значит, надо засмеяться и ей. Но что же случилось, почему так все померкло кругом, стало таким будничным и неинтересным?

Да, конечно, это так: не пришел Артемий. А ведь его-то она и ждала все это время. Артемий не носил таких красивых голубых костюмов и цветов в петлице, он не умел играть в шарады, сочинять песенок и рассказывать анекдотов… И рук девочкам он никогда не пожимает, куда там! Смотрит так сурово всегда, что и не подступишься, а спорщик – лучше не связываться. И все-таки с ним всегда так хорошо, так интересно! Его присутствие – как свежий ветер, как распускающаяся листва… Ну, в общем, Зина не знала, с чем сравнить то светлое, чистое настроение, которое наполняло ее в присутствии Артемия.

Под шум голосов и всплески смеха Зина вспомнила, как они с Симой и с Фатьмой пришли навестить больную учительницу, свою дорогую Елену Петровну. И Андрюшка с Васей пришли. Сидят в ее желтой комнатке на коричневом диване. И Артемий, брат Елены Петровны, здесь же. И, конечно, спор.

«Туманность Андромеды»? Да, тем, кто любит лущить семечки всякой бездарной уголовщины, кто не интересуется будущим науки, у кого спит фантазия, да, тем эту книгу читать не стоит!»

Общий смех, взлетевший над столом, вернул Зину к действительности. Она удивленно оглянулась, оказывается, смеялись над ней.

– Ты заснула? – кричал ей Гришка Брянцев. – Побаюкать тебя?

– Она замечталась, эта Белоснежка с черными ресничками, – сказал Ян с улыбкой, – о чем?

Зина покраснела:

– Да нет, я так. Ни о чем!

– Смотрите на нее – как алый цветок! – продолжал Ян.

Но Тамара тотчас прервала его:

– Ребята, кто был на Выставке? Я все еще не соберусь никак! Говорят, так интересно – и спутники там, и ракеты…

Упоминание о Выставке больно ударило Зину по сердцу. «Антон! Бедный парнишка… Зачем я обманула тебя сегодня? И где ты бегаешь сейчас, один?!»

– Ты о чем? – заметив, как омрачилась Зина, тихонько спросил Андрей.

– Я про Антона вспомнила. Мне надо домой.

Тамара услышала. Она все видела и слышала сегодня.

– Вот еще! – возразила она. – Все только Антон, да Изюмка, да обед, да посуда… У тебя совсем нет личной жизни, Стрешнева!

Зина смущенно покосилась в сторону Яна:

– Почему же? А разве, если я забочусь о младших… и все для них делаю, разве это и не моя личная жизнь? Их – и моя.

– Если все для других, то это уже не личная жизнь, – вдруг флегматично произнесла Олечка.

Она так долго молчала, словно ленясь произнести слово, так безучастно, отсутствующе держалась, что это ее вступление в разговор было всеми замечено. Улыбка чуть-чуть тронула ее губы, Олечка была довольна: уж если она решилась заговорить, так пусть слушают как следует, а то ведь она и опять замолчать может.

– Все для других, – медленно продолжала она, – как это скучно!

– Вот это странное рассуждение, – внезапно осмелев, сказал Вася, машинально взъерошив свой и без того непокладистый вихор. – «Скучно»! А что же тогда весело – все для себя, что ли?

– Горшков, – оборвала его Тамара, – если ты хорошо знаешь математику, то это еще не значит, что ты все на свете понимаешь!

– Ничего, ничего, – ласково вмешался Ян, – Горшков понимает. Да и все люди понимают. Ведь если я, к примеру, ем эту конфетку, – он содрал бумажку с «Мишки на Севере», – то мне все-таки она вкуснее, чем если эту конфетку ест кто-нибудь другой.

– Смотря кто этот другой! – совсем забыв о том, что он в гостях, закричал Вася. – Если это буржуй, фашист какой-нибудь ест, то конечно. А если мой друг, мой товарищ ест или братишка – так почему же? Пускай ест на здоровье. Мне это так же приятно!

Ян рассмеялся, закинув голову.

– Колоссально! – простонал он. – Циклопично!

Олечка снисходительно пожала плечами:

– Некоторые люди так привыкают притворяться, что даже… перед самим собой, не в состоянии быть искренними.

– Ну почему же притворяться? – добрым голосом возразил Ян. – Мальчик просто еще очень… ну, наивен, что ли… Политграмоту знает.

– Вы хотите сказать, что я дурак? – вспыхнул Вася Небольшие бесцветные глаза его заискрились, веснушки утонули в горячем румянце, который охватил не только лицо, но и уши и шею.

Андрей неуклюже приподнялся.

– А почему это вы считаете, что мы притворяемся? – спокойно обратился он к Олечке. – Потому что вы думаете не так, как мы?

– Вася все сказал правильно, – краснея и теребя кончик скатерти, вступила Зина в этот начинавший закипать враждой разговор. Зина ни за что не стала бы ни с кем спорить сейчас, но она почувствовала, что обязана поддержать друзей в таком принципиальном вопросе. – Бывает, что тебе гораздо больше радости, если отдашь конфетку другому. Ну вот хотя бы Антону или Изюмке, чем съесть самой. Я это не выдумываю и не притворяюсь. Я это знаю.

– Они тоже не притворяются, Зина, – громко, звенящим от волнения голосом и стараясь, чтобы слышали все, сказала Сима. – Ты вот это знаешь. И я знаю. И Фатьма, и Вася, и Андрюшка. А эти люди, – Сима сверкнула горячими, злыми глазами в сторону Олечки, – этого не знают. Они просто не подозревают, что кого-нибудь в жизни можно любить больше, чем себя, и что-нибудь в жизни ставить выше, чем свое я!

Наступило молчание. Тамара скомкала свою салфетку. Она еще раз страстно пожалела, что позвала Симу.

Очень кстати вошла Анна Борисовна и поставила на стол горячий пирог с малиновым вареньем. Темные заманчивые ягоды лежали будто на блюде, окруженные пахучей подрумянившейся корочкой.

– Ешьте пирог, – сказала Тамара.

Но ни одна рука не протянулась к пирогу.

– Какая отповедь, – все так же ласково, с той же улыбкой сказал Ян. – Но если бы вы, Сима, захотели разговаривать очень-очень честно, начистоту…

– А разве я разговариваю не честно?!

Сима побледнела от негодования.

– Я не хочу сказать, что вы лжете, нет, нет… – Ян сделал рукой примиряющий жест. – Но ведь мы все люди. Не правда ли? И ничто человеческое нам не чуждо. И если вы заглянете в себя поглубже, то все-таки увидите, что и вы человек. Такой же, как все. А человеку – каждому! – свойственно любить прежде всего самого себя. И с этим ничего не поделаешь. Только нужно, чтобы хватило честности признать это.

Сима встала. Смуглое лицо ее побледнело еще больше.

– Я комсомолка, – сказала она, – и выслушивать пошлости не хочу.

Сима решительно вышла из-за стола.

– Правильно! – крикнул Вася и тряхнул вихром. – Я тоже не хочу.

Андрей последовал за ними, пробормотав на ходу: «До свидания». Неловко зацепившись за стул, он опрокинул его. Ян весело и дружески засмеялся. Но Андрей, красный как свекла, поднял стул, поставил на место и, ни на кого не взглянув, пошел из комнаты.

– Этажерку не опрокиньте, – нежно посоветовала ему вслед Олечка.

Зина быстро и растерянно поглядела на всех – на красивого Яна, у которого горестно сломались высокие черные брови, на Тамару с сердитыми слезами в глазах, на притихшую Фатьму, на Гришку Брянцева, смотревшего с любопытством на все это, как на внезапное представление…

– Пойдем, – сказала Зина Фатьме, – пойдем!

– Но, Зина! – умоляюще схватив за руку, остановила ее Фатьма. – Ну зачем все это! Зачем обижать…

– А у некоторых это в обычае, – любезно объяснил Ян: – поесть, попить и…

– …и оскорбить хозяина, – закончила Олечка.

Слыша, что ребята в прихожей уже оделись, Зина вырвала у Фатьмы руку и выбежала из комнаты, забыв попрощаться.

Гришка Брянцев тоже встал было, но посмотрел на пирог… Эх, что за пирог лежит на столе, румяный, набитый вареньем, нарезанный дольками, – бери да ешь! И снова уселся.

Фатьма смущенно катала хлебный шарик по скатерти и мучительно боролась с собой: остаться, уйти?

Услышав, что в прихожей хлопают двери, Антонина Андроновна вышла из своей комнаты:

– Что, еще пришел кто-нибудь?

– Нет, – сдержанно ответила Тамара, – некоторые ушли.

– Некоторым не понравилось наше общество, – все с той же доброй улыбкой сказал Рогозин.

Олечка сидела с неподвижным лицом, с заданным выражением глаз и чуть приподнятыми бровями. Так держала себя одна заграничная актриса. Кто-то сказал, что Олечка похожа на нее. Возможно, что это была неправда, но Олечка этому поверила и так старалась сохранить это сходство, что оно стало правдой. Бедная девочка с убогим воображением, сама не замечая этого, превратилась в неподвижную куклу. А ей казалось, что вот теперь-то она достигла той красоты с обольстительной прелести, о которой другие могут только мечтать.

– Грубые мальчишки и грубые девчонки! – узнав в чем дело, сказала Антонина Андроновна. – Да и что с них спрашивать? Семьи-то ведь у них какие – слесаря да вальцовщики. А то, если хотите, и дворники!

Фатьма опустила голову, пропадая от стыда.

«Уйди! Уйди сейчас же! – твердила она себе. – Чего ты сидишь здесь? Ведь тебя оскорбляют!»

И сидела как прикованная, не находя в себе мужества встать и показать всем, что она обиделась. Что сказала бы ее мать, гордая дворничиха Дарима, если бы слышала и видела все это!

– А почему вы так говорите? – простодушно спроси:! Гришка Брянцев, набивая рот пирогом. – Разве если рабочие, то уже, значит, и плохие?

– Это только значит, что они не умеют воспитывать своих детей, – отозвалась из-за широких плеч Антонины Андроновны мать Олечки, – вот и все, молодой человек!

– А что, Антонина Андроновна, – не смущаясь, продолжал Гришка, пододвинув себе еще дольку пирога, – ведь в вы тоже из нашего рабочего класса. Ведь вы на заводе раньше диспетчером работали.

– Это еще что за новости! – вспылила Антонина Андроновна. – Сплетни какие-то!

– Да что за сплетни? Это все знают. А что тут обидного? Уж вы вроде и забыли, где живете. Страна-то ведь наша рабоче-крестьянская, не буржуазная какая-нибудь. И слесаря, и дворники у нас такие же люди, как вы! А то еще бывают и получше…

– Ах, что ж это я! – прервал Гришку Рогозин. – Пластинку же я принес!

И тотчас завел патефон. Разбитый слащавый тенор затянул какую-то заунывную любовную песню. Пел он по-русски, но русские слова произносил странно, словно забыв, как они звучат.

Обе матери снова ушли к себе, недовольные и негодующие. Ян тихонько подпевал тенору. Искоса поглядев на Фатьму, он сказал не то спрашивая, не то утверждая:

– Нравится?

Фатьме не нравилось. Но ей хотелось угодить Яну.

– Да, нравится. Только он что – не русский?

– Он русский. Лещенко. Просто он уже давно живет за границей.

– Эмигрант, значит, – сказал Гришка.

– А музыка нравится? – Ян будто не слышал Гришку, он говорил только с Фатьмой.

– Не знаю… Не совсем как-то…

Здесь Фатьма не сумела слукавить. Тамара нетерпеливо вмешалась в разговор:

– Но ведь это же заграничная музыка! А ей не нравится!

Гришка доел пирог и встал.

– Спасибо за угощение, – громко сказал он, хотя тенор брал свою самую жалобную ноту, – и пора домой. А что до этого певца, то, правду сказать, наш Бобик так же воет, когда ему долго есть не дают. Идем, Фатьма!

– Он, Гришка! – в отчаянии прошептала Фатьма и поспешила за ним.

Ян уходил последним. Тамара проводила его до двери.

– Ян, ты сердишься? – спросила она. В больших потемневших глазах у нее были слезы. – Я столько неприятностей пережила сегодня из-за них. Противные!

– Быть грубым проще всего, – снисходительно объяснил Ян.

Лицо его было грустно, задумчиво. Брови горестно изломились. Да, таким был принц Гамлет – оскорбленным, обиженным, непонятым.

– Но ты будешь приходить к нам, Ян?

– Конечно, буду, Тамара.

– Ко мне? – тихо спросила Тамара.

– К тебе, – так же тихо ответил Ян.

Он пожал руку Тамаре, заглянул ей в глаза проникновенным взглядом и исчез.

– Ну и парень! – Анна Борисовна, стоя в дверях кухни, покачала головой. – Ну и жох!

– Он настоящий Гамлет, правда, мама? – сказала Тамара взволнованно.

– Что хамлет, то хамлет, – согласилась Анна Борисовна, – по всему вижу.

АНТОН ЗАПУТАЛСЯ

Когда Зина убежала вместе с Фатьмой в гости к Тамаре, Антон, разочарованный, подавленный, вышел во двор. Очень трудно бывает человеку, если он всем существом настроился праздновать, примириться с тем, что праздник не состоялся. Надо снова подбирать концы всех отброшенных было повседневных интересов, чтобы продолжать обычную жизнь.

Петушок еще был во дворе.

– Пойдем в пионерский? – предложил Антон.

Петушок колебался.

– Пойдем… Только давай сначала в чижика поиграем, а?

– Давай!

Игра быстро развлекла ребят. «Чижик» летел то в один конец двора, то в другой, то давал свечу выше клена. Ребята вошли в азарт, кричали, хохотали. Антону повезло: он поймал свечу. Размахивая «чижиком», он бежал по двору и кричал: «Ура!»

И в ту же минуту увидел Яшку. Яшка неслышно подошел к ним и молча стоял в стороне, устремив на Антона узкие насмешливые глаза.

У Антона заныло сердце от предчувствия беды. То страшное и темное, от чего он спасался, снова настигло его. Веселье сразу исчезло, стало тоскливо и душно до слез.

Антон попробовал сопротивляться.

«А что он мне? – независимо подумал Антон. – На что он мне нужен? Пришел, ну и пусть стоит».

И он, уже с притворным весельем, продолжал игру, будто и не видел Клетки на.

– Эй, Антон! – крикнул тогда Клеткин. – Вареньица не хочешь?

Антон ударил мимо «чижика» – у него дрогнула рука. Но и Петушок промахнулся, не попал в клетку. Он схватил «чижик» и, снова прицеливаясь, крикнул Антону:

– Гляди в оба, защищайся! Сейчас ты погибнешь!

Но Антон уже не мог защищаться. В шутливых словах Петушка прозвучало для него страшное предупреждение. Защищайся! А как защищаться? Он опустил лапту, и «чижик» тотчас ловко вскочил в клетку. Но Антону было не до «чижика». Быстро взглянув на Яшку, Антон бросился домой.

Яшка в два прыжка догнал его:

– Ты куда? Жаловаться?

Жаловаться? А кому Антон будет жаловаться? Отец на работе, а Зина ушла к Тамаре. И Антон стоял перед ним, как кролик перед большой собакой.

– Нет, что ты, – начал он торопливо, – просто мне Зина домой велела. Вот я и побежал… И все…

Клеткин положил ему на плечо свою крепкую, хваткую непромытую руку.

– Если Зина велела – иди. Только мне нужны деньги.

– Идти на кино просить? – покорно спросил Антон.

– Не на кино. Это я и сам добуду, у меня – замыслы. Когда накоплю сколько нужно, скажу.

– А где у меня деньги? – растерялся Антон.

– Твои деньги у Зины в сумочке, понятно? Догадка есть или нету?

Антон опустил глаза, у него задрожали губы. «Защищайся, погибнешь!» Это крикнул ему его друг Петушок. Но как защищаться, что делать?! Клеткин тряхнул его за воротник:

– Я сказал. Ты слышал. Все, сеанс окончен. Сегодня вечером принесешь.

– Мне нельзя вечером из дому… Меня не пускают вечером…

– Ладно, учтем, – деловито согласился Яшка. – Значит, завтра, в это время. Только смотри, крупные не хватай, заметят.

Он повернулся и пошел, сунув руки в карманы и насвистывая песенку из фильма «Бродяга». Слух у него был верный, и свистел он очень хорошо.

Петушок с «чижиком» и лаптой все еще стоял у клетки.

– Ну что ж ты? – крикнул он, когда Яшка ушел. – Давай води!

– Я больше не играю, – померкшим голосом ответил Антон.

– Ага! Как тебе водить, так ты не играешь!

Но Антона эти укоры уже не трогали, он их не слышал.

С тяжелым сердцем, машинально считая ступеньки, Антон поднялся к себе на второй этаж.

– Антоша, хочешь оладушка? – крикнула ему из кухни соседка Анна Кузьминична.

Антон ответил еле слышно:

– Нет, не хочу.

В комнате было тихо, чисто, светло. Чуть пошевеливались за окном молодые кленовые листья. На подоконнике ярко краснела распустившаяся герань – маленькая шапочка красных цветов среди бархатных листьев.

«Расцвела! И когда это она успела?» – подумал Антон.

Где-то в соседнем доме пела женщина. Антон прислушался – живая или по радио? Нет, по радио. Женщина умолкла и тут же, почти без перерыва, мягкий мужской голос начал задушевную песню:

Забота у нас простая, Забота наша такая…

Антон очень любил эту песню. Заслышав ее, он немедленно включил радио. И вот уже прямо для него поют два хороших мужских голоса, рассказывают свое самое дорогое, самое задушевное.

И снег, и ветер, И звезд ночной полет…

Меня мое сердце В тревожную даль зовет!