Честно говоря, такая мера предосторожности казалась генералу излишней. Становой наверняка отдавал себе отчет, что, отправляясь на встречу с таким подозрительным типом, как он, да еще в такое глухое место, как это, генерал ФСБ Потапчук наверняка надежно подстраховался — как минимум, сообщил кому-нибудь из своих подчиненных, куда и зачем едет. Если бы Становой хотел его убить, он вряд ли стал бы заранее ставить в известность всю федеральную службу.

Тем не менее, Сиверов почему-то настоял на бронежилете и засаде, а генерал Потапчук согласился…

Передняя дверь «лендровера» открылась, и Максим Становой ловко, совсем по-молодому выпрыгнул на неровный бетонный пол, в выбоинах которого поблескивали мелкие лужи. Федор Филиппович одернул на себе пиджак, заодно проверив, не потерялся ли микрофон-булавка. Это устройство ничего не весило, зато, помимо всего прочего, избавляло генерала от утомительной необходимости пересказывать Слепому содержание разговора со Становым.

Становой приблизился к нему, широко и упруго шагая через лужи, и протянул ладонь для рукопожатия. Федор Филиппович не собирался устраивать демонстрации, но все-таки выдержал небольшую паузу, прежде чем пожать протянутую руку. Делая это, генерал не испытал никаких чувств. Становой мог быть подлецом и убийцей, а мог и не быть; как бы то ни было, рукопожатие не имело к этому ни малейшего отношения. Федору Филипповичу не раз приходилось пожимать руки кровавым подонкам, и он никогда не переживал по этому поводу, вкладывая в рукопожатие его древний, изначальный смысл: вот моя правая рука, в ней нет оружия.

В данный момент нет, а дальше — как карта ляжет…

— Спасибо, что приехали, товарищ генерал, — с улыбкой сказал Становой и тоже закурил. — Извините, что назначил встречу в таком, мягко говоря, странном месте…

— Подозреваю, что у вас были для этого причины, — суховато ответил Потапчук. — Знаете, Максим Юрьевич, давайте опустим торжественную часть. Я не хочу вас обидеть, но у меня нет времени на дипломатические реверансы и разговоры о погоде.

— Жаль, — сказал Становой. — Ведь именно о погоде я и хотел с вами поговорить.

— Любопытно, — скрывая изумление, сказал генерал.

— Это действительно любопытно, уважаемый Федор Филиппович. Скажите, вы не обращали внимания на то, что с погодой в последнее время творятся странные вещи? Что-то много у нас стало природных катаклизмов, вы не находите?

— Гм, — сказал Федор Филиппович и невольно поднял глаза вверх, словно ожидая, что оттуда, из-под крыши, сию минуту свалится лишившийся чувств Глеб Сиверов.

— Меня удивляет, — продолжал Становой, — что на это до сих пор никто не обратил внимания. Я понимаю, что выгляжу в ваших глазах последним идиотом, но поверьте, Федор Филиппович, мне не к кому больше обратиться. Я не знаю, кто в этом замешан, я отовсюду жду предательства, а может быть, и пули. Конечно, люди меняются, но все-таки о вас у меня сохранились самые хорошие воспоминания. Вряд ли вы могли измениться настолько, чтобы оказаться втянутым в этот гнусный балаган, который творится у всех на глазах и которого никто не замечает. Кто угодно, только не вы!

— У вас очень образная речь, — сказал генерал. — Настолько образная, что я не в состоянии уловить ее смысл. О каком балагане вы говорите? При чем тут погода?

Становой перестал улыбаться и с несколько обиженным видом пожал плечами.

— Как хотите, — сказал он. — Если вам угодно скрывать свою осведомленность, пусть так и остается. Хотя я уверен, вы отлично понимаете, о чем идет речь.

— Не вполне.

— Лукавите, Федор Филиппович! Впрочем, как вам будет угодно. Могу объяснить на простом примере. Вы, конечно, помните, как вокруг Москвы горели торфяники? Так вот, представьте себе такую простенькую схемку: некто, имеющий непосредственный доступ к финансовым счетам МЧС, сначала поджигает торфянику а потом, пользуясь неразберихой, которую сам же и создает, спокойно прикарманивает выделенные на борьбу со стихийным бедствием средства. Москва в дыму, в министерстве по этому поводу творится настоящий содом, все сбиваются с ног, отчетность ведется как попало, а то и вовсе не ведется… Словом, потом, когда все утрясется, проверить, куда ушли деньги, не под силу. Или взять последний случай на Черноморском побережье Кавказа. Некто запруживает русло горного ручья, а потом спускает на побережье средних размеров селевой поток. Отличная возможность погреть руки, вы не находите? Молчите? Ну-ну. Должен вам сказать, я был удивлен и обрадован, когда узнал, что вы там были. Мне показалось, что вы твердо намерены покончить с этим безобразием.

— М-да, — сказал Федор Филиппович.

— Признаюсь, вы меня слегка огорошили, Максим Юрьевич. Что ж, откровенность за откровенность. Мои аналитики действительно обратили внимание на участившиеся стихийные бедствия и представили мне по этому поводу целый доклад. Я передал этот доклад наверх, его приняли к сведению и даже, насколько мне известно, собирались произвести проверку финансовой отчетности вашего министерства. Через некоторое время мне сообщили, что проверка не дала никаких результатов, и в приказном порядке велели перестать заниматься сомнительной чепухой.

— Да, я так и понял, — с грустью сказал Становой. — Говорите, проверка не дала результатов? Ну, еще бы! А вам известно, что ее проводили специалисты нашего финансового управления? Понимаете, нашего! Вы когда-нибудь видели вора, который ловит сам себя за руку?

Разговаривая, они медленно прохаживались взад-вперед по цеху. Теперь Федор Филиппович резко остановился и повернулся к Становому лицом.

— Короче, Максим Юрьевич, — потребовал он. — Ведь вы же позвали меня сюда не для того, чтобы развлекать теоретическими выкладками, правда? Пока что вы не сказали мне ничего нового. Этот разговор кажется мне просто довольно неуклюжей попыткой вытянуть из меня побольше информации.

— Господь с вами! — тоном оскорбленной невинности вскричал Становой.

— Нет, отчего же? Я готов поделиться с вами своими соображениями по этому вопросу. Так вот, Максим Юрьевич: если все, о чем вы тут говорили, соответствует действительности — а мне кажется, что так оно и есть, — то вы автоматически оказываетесь первым, на кого падает подозрение. Не скрою, я много думал об этом деле и даже предпринял небольшое частное расследование. Выводы неутешительны, Максим Юрьевич. Я имею в виду для вас неутешительны.

Становой рассмеялся. Смеялся он весело, заразительно, но генерал без труда уловил в его смехе легкий оттенок горечи — будто привкус полыни в бокале с вермутом.

— Я в вас не ошибся, Федор Филиппович. Трудно поверить: генерал ФСБ режет правду-матку прямо в глаза главному подозреваемому! Удивительно! Неслыханно! Знаете, я действительно жалею, что мне не довелось служить под вашим началом. Может быть, я до сих пор работал бы на Лубянке, вместо того, чтобы копаться в грязи и тушить пожары. Но мне кажется, вы неспроста так разоткровенничались. Одно из двух: либо вы убедились, что подозрения в мой адрес беспочвенны, либо… Либо я уже приговорен, и в эту самую минуту дуло снайперской винтовки смотрит мне в затылок. Принимая во внимание выпирающий из-под вашей рубашки бронежилет, я склоняюсь ко второму варианту. Он мне активно не нравится, но кажется гораздо более правдоподобньм.

— Перестаньте кривляться, — скрывая за напускным раздражением легкую растерянность, сказал Потапчук. — Если вам есть что сказать, говорите. У меня действительно масса дел, мне недосуг выслушивать ваши двусмысленные комплименты. Бронежилет мой ему не понравился! А кто подослал ко мне того наркомана с пистолетом — не вы?

— Не переигрывайте, Федор Филиппович, — сказал Становой. — Если бы вы были так уверены в моей виновности, как стараетесь показать, меня давно не было бы в живых. Ведь вы затем сюда и пришли, чтобы я развеял ваши сомнения. Я ведь тоже не первый год живу на свете и кое-что понимаю. Мне известно, что все косвенные улики в этом деле указывают на меня, и я вас спрашиваю, как опытного, неглупого человека: вам не кажется, что этих улик слишком много?

— Иными словами, вас подставляют, и вы пришли ко мне просить защиты. Так?

— А что, по-вашему, я должен был делать? Вы хотя бы понимаете, что я оказался между двух огней? Если меня не шлепнет этот ваш фальшивый инженер, мне не миновать пули от некоторых моих коллег. Они поняли, что я их вычислил, и теперь пытаются убрать меня вашими руками. Речь идет об очень больших деньгах. О человеческих жертвах и убытках, которые понесло государство, я не говорю, их такие мелочи не интересуют, да и меня, признаться, тоже. Знаете, как говорят: один-два трупа — это трагедия, а несколько сот — статистика… Так вот, я знаю, как это звучит, но меня в данный момент волнует только один труп — мой собственный.

— Ну, хорошо, хорошо. — Федор Филиппович раздраженно сунул в зубы очередную сигарету и прикурил от поднесенной Становым зажигалки. — Давайте оставим в покое ваш труп, тем более что вы пока живы и здоровы. Вы правы, мне хотелось бы, чтобы вы развеяли некоторые мои сомнения. Например, мне очень любопытно узнать, что у вас вышло с этим изобретателем, как его…

— Ляшенко, — подсказал Становой. — А почему он вас интересует? Он приехал сюда по моему приглашению, привез очень перспективный прибор. Мы вели переговоры об испытаниях его установки, я свел Ляшенко с нашими финансистами для уточнения условий оплаты. Потом он передал мне установку, из чего я сделал вывод, что договоренность достигнута, и уехал.

— Так вот просто взял и передал?

— Ну а как же? Видите ли, это довольно щекотливый вопрос. Установка в тот момент была нужна нам позарез, а Ляшенко требовал, чтобы ему заплатили наличными. Поэтому нам пришлось пойти на некоторые финансовые нарушения, и никакой документации, никаких накладных и ордеров, естественно, при передаче установки не было.

— И где же она, эта установка?

— Неподалеку. Самое смешное, что она отлично работает. Вы заметили, какая последние несколько дней стоит погода? В это трудно поверить, но генератор туч работает, да еще как!

— В самом деле? И вы можете мне его показать?

— Да в любой момент! А в чем, собственно, дело?

— Дело в том, что труп Артура Вениаминовича Ляшенко был обнаружен очень далеко отсюда, в горах, где вы проводили свою последнюю спасательную операцию.

Становой заметно вздрогнул, и Федор Филиппович подумал, что он либо великий артист, либо действительно не знал о смерти изобретателя.

— Вот оно что! — воскликнул Становой. — Значит, вы нашли труп, установили личность, выяснили, что в Москву его вызвал я, и решили, что это моих рук дело! Тем более что в то время я как раз был поблизости… Ай-яй-яй, как ловко они все обстряпали! Как аккуратно они меня подставили! Выходит, я присвоил установку, украл выделенные на нее деньги, а изобретателя отвез в горы и тихо грохнул, так?

— Примерно так, — сдержанно согласился Федор Филиппович. — А что, по-вашему, я должен думать? Вот вы все время твердите: они, они… Кто это такие — они? Или вам это неизвестно?

— Доподлинно — нет. Но кое-какие догадки на этот счет у меня имеются. Да что там — догадки! Я уверен, что доить счета, на которые поступают бюджетные средства, может только Вострецов.

— Кто это — Вострецов?

— Заместитель начальника нашего финансового управления. Фактически, все деньги проходят через его руки, и он может воровать совершенно безнаказанно. Самое смешное, что этот негодяй — мой старый друг и однокашник. Мы с ним вместе росли, и в МЧС меня пристроил именно он. В последнее время я часто задаюсь вопросом: неужели он сватал меня в спасатели только для того, чтобы сделать козлом отпущения? Или эта идея возникла у него позже?

— Вам виднее, — сказал Федор Филиппович. Он никак не мог разобраться в ситуации. Слова Станового звучали предельно искренне, у него на все был готов ответ, да и то, что он говорил, отчасти совпадало с мыслями генерала. В то же время в речах Максима Юрьевича хватало сумбура и темных мест, что лишний раз подтверждало их правдивость — ложь, как правило, бывает более продуманной и гладкой. В то же время перед глазами у него все время стояло личное дело подполковника Станового, где среди прочих его достоинств неоднократно упоминался недюжинный талант имперсонатора. — Вам виднее, Максим Юрьевич. В конце концов, это ваш друг, а не мой. Но мне кажется сомнительным, чтобы один человек, тем более, высокопоставленный чиновник, успевал одновременно поджигать торфяники, запруживать горные ручьи, устраивать половодья на северных реках и заниматься финансовыми махинациями на уровне министерства.

Становой неожиданно фыркнул в кулак, как будто Федор Филиппович только что отмочил отменную шутку.

— Простите, это нервное, — извинился он и снова фыркнул, на сей раз немного тише. — Просто я представил себе, как этот мешок с салом долбит скалу и закладывает фугасы, а потом мчится в аэропорт, чтобы утром успеть на работу… Нет, конечно, это физически невозможно. Этого бы даже я не смог, не то что Димочка Вострецов. Он у нас типичный чинуша, этакий, знаете ли, матрас в деловом костюме, для которого квартал до булочной пройти — целая проблема. Естественно, грязную работу он делает чужими руками. Я подозреваю, что в этом замешан водитель моей служебной машины, Нефедов. Тот еще, знаете ли, тип. Вот вы, наверное, слушаете меня и мысленно потешаетесь: дескать, совсем заврался! Школьный друг, личный водитель… Все кругом сволочи, один я весь в белом! Так ведь главный ужас ситуации в этом и заключается! Ума не приложу, когда они ухитрились снюхаться. Этот Нефедов, заика этот чертов, со мной еще в конторе работал, и в МЧС пришел за мной следом. Черт меня дернул взять его к себе в отряд! Между прочим, он вас помнит. Это он мне сказал, что видел вас на побережье вместе с этим… Корнеевым. Я так понял, что этот Корнеев — ваш сотрудник и оказался там неспроста.

— Опять вы пытаетесь тянуть из меня информацию, — проворчал генерал. — Никакой он не мой сотрудник. Он — вольный стрелок. Приходит ниоткуда, уходит в никуда… Я бы и сам дорого дал, чтобы разузнать о нем побольше. Иногда мне кажется, что он все-таки не сам по себе. Вспомнишь, бывает, кем раньше работал наш теперешний президент, и задумаешься ненароком: а не оттуда ли ветер дует?

На красивом лице Станового на миг возникло озадаченное выражение, а Федор Филиппович задумался: а зачем, собственно ему понадобилось сочинять эту сказку про личного стрелка господина президента? В конце концов, Становой не требовал у него подробного отчета. Достаточно было просто отказаться говорить на эту тему, и вопрос был бы закрыт.

— А почему вы решили, что ваш водитель как-то причастен к деятельности Вострецова? — спросил он.

— Вы сами сказали, что на побережье вас пытались убить. Из тех, кто был как-то связан с этим делом, о вашем присутствии знали только я да Нефедов. Мне вы не мешали совершенно. Да я вас и не видел, мне о вас Удодыч сказал…

— Кто?

— Нефедов. Это его ребята так прозвали — Удодыч, из-за отчества. Знаете, я только совсем недавно понял, сопоставил… Он у меня частенько отпрашивается — на недельку, на пару дней… То у него теща хворает, то картошку надо копать, то крышу починить. Ну я без водителя обхожусь свободно. Машину я вожу прилично, вопросы личного престижа меня не волнуют… В общем, отпускаю я его по первой же просьбе. А потом стал замечать, что эти его отлучки по времени совпадают со всякими катаклизмами, вроде этого селя. Ведь Нефедов в это время как раз за больной тещей ухаживал! Честно говоря, мне теперь с ним ездить как-то не по себе. Так и кажется, что вот-вот ножом пырнет. Ну мои ощущения — это, в конце концов, мое личное дело. Но вот вам факт: когда отправляли потерпевших из поселка, во избежание путаницы составили списки: имя, фамилия, домашний адрес… Люди ведь остались без документов, без денег, вообще без ничего. Так вот, страница списка, на которой значился этот фальшивый инженер Корнеев, куда-то пропала. Хватился я ее только в Москве, да и то случайно. Списки лежали у меня в сумке, а сумка все время была со мной. Иногда я оставлял ее в машине, и это была единственная возможность выкрасть список… Я так понимаю, что этот Корнеев, или как его там, сумел что-то разнюхать, и Удодыч решил наведаться к нему в гости.

— Совершенно бесполезная затея, — заметил генерал. — Думается, он такой же Корнеев, как я — солист оперного театра. Согласитесь, надо быть полным кретином, чтобы оставить человеку, на которого охотишься, свой домашний адрес.

— Да, это верно, — согласился Становой. — Хотя, признаюсь, жаль. Вот я поговорил с вами, и, вроде, на душе полегчало. Поверили вы мне или нет, не знаю, но надеюсь, по крайней мере, что не станете спускать на меня своих псов, пока во всем не разберетесь. Но этот ваш вольный стрелок… Вы не знаете, как его остановить? Я имею в виду, раз вы знакомы, то должен же существовать какой-то канал связи…

— Побойтесь бога, — сказал Федор Филиппович. — Вы же чекист, пускай даже и бывший! Что вы такое несете? Ни за что не поверю, что вы до такой степени потеряли голову от страха. Если бы у меня и был канал связи с этим человеком, я бы все равно его не засветил — ни перед вами, ни перед кем другим. Это был бы не мой секрет, разглашение которого, к тому же, очень опасно для жизни, Я что, похож на самоубийцу?

— А я похож на трусливого дурака? — удивился Становой. — Черт, надо поработать над имиджем! Я ведь не настаиваю на личной встрече…

— А мне показалось, что настаиваете, — вставил генерал.

— Нет, что вы! Я просто хотел бы попросить вас, если представится такая возможность, замолвить за меня словечко: дескать, подожди, браток, разберись сначала, пальнуть всегда успеешь… Поймите, вы — моя последняя надежда. Только вы можете придержать этого стрелка и найти способ остановить Вострецова и Нефедова. И я вас умоляю, не надо говорить, что я должен обратиться в милицию. Мы оба знаем, что это бесполезно. Понимаете, я никого не хочу убивать, но и умирать молодым мне тоже как-то не хочется.

— Ну, хорошо, — сказал Федор Филиппович. — Допустим, я вам верю. Повторяю: допустим. Как бы то ни было, мне нужно хорошенько все обдумать. Обдумать и проверить, понимаете? А в данный момент мы с вами, по-моему, уже сказали друг другу все, что могли. До города подбросите?

— Разумеется, — сказал Становой. — Прошу вас.

Он выглядел в меру взволнованным, но вовсе не таким напуганным, каким мог быть, учитывая обстоятельства. Впрочем, судя по тому, что знал о нем генерал Потапчук, напугать Максима Станового было не так-то просто.

Белый «лендровер», мерно клокоча мощным двигателем, выкатился из заброшенного цеха, с довольным урчанием преодолел глинистое месиво во дворе, выбрался на дорогу и, набирая скорость, пошел в сторону Москвы. На одном из многочисленных поворотов генерал, взглянув в боковое зеркало, увидел позади, на приличном удалении, серебристую «десятку». Она мелькнула в дрожащем, забрызганном дождевыми каплями стекле только один раз, и больше Федор Филиппович ее не видел, сколько ни косился в зеркало. В этом не было ничего удивительного: Слепой, как никто, умел держаться поблизости, не мозоля глаза объекту наблюдения.

— Вы ему верите? — спросил Глеб.

Он курил, зажав сигарету в углу рта, и, щуря левый глаз от попадавшего в него дыма, неторопливо разбирал снайперскую винтовку. Увесистые вороненые железки с глухим стуком ложились на расстеленную на столе чистую тряпицу, здесь же стояла наготове жестяная масленка и лежал ворох ветоши, а за планками опущенных жалюзи текла по оконным стеклам дождевая вода и поблескивал мокрым асфальтом старый Арбат.

Неспешные, уверенные движения сильных рук Сиверова завораживали, и Федор Филиппович невольно ему позавидовал: Слепой обладал редким даром превращать любую, даже самую рутинную, процедуру в священнодействие. Сейчас, например, он просто разбирал винтовку, но, глядя на него, можно было подумать, что на свете нет более приятного дела, чем чистка оружия.

— Верят в церкви, — сказал Потапчук, с усилием отводя взгляд от его ловких пальцев.

— Тогда я спрошу по-другому. Вы ему доверяете?

— А доверяют на избирательном участке.

Глеб положил на стол затвор, извлеченный из ствольной коробки, поднял винтовку повыше и озабоченно заглянул в канал ствола.

— Есть такая народная примета, — сказал он, продолжая любоваться игрой света на спиралях нарезки. — Если генерал-майор Потапчук начинает разговаривать, как матерый чекист, значит, у него отвратительное настроение. Может, вам коньячку накапать для поднятия тонуса?

— Занимайся своим делом. Терпеть не могу коньяк с привкусом оружейного масла. Кстати, что это тебя потянуло на чистку оружия?

— Никуда меня не потянуло. Пришло время почистить винтовку, вот я и чищу. Кроме того, это здорово успокаивает.

— Это точно, — буркнул Федор Филиппович. — Ничто так не успокаивает, как винтовочная пуля.

Вдоволь наглядевшись в дуло «драгуновки», Глеб положил разобранную винтовку на стол и с любопытством посмотрел на генерала.

— Это афоризм, — заметил он. — Надо записать. Но я имел в виду совсем другое. Чистка оружия успокаивает, как и любой чисто механический процесс. Однако вы не ответили на мой вопрос, Федор Филиппович.

— А по-моему, ответил.

Щурясь сильнее прежнего, Глеб аккуратно, чтобы не испачкать губы смазкой, двумя пальцами вынул изо рта коротенький окурок, ткнул его в пепельницу и вооружился куском промасленной ветоши.

— Дождь, — сказал он, бросив короткий взгляд в сторону окна, и принялся протирать затвор, на котором и без того не было ни пятнышка. — Интересно, неужели это и вправду генератор туч работает? Вот бы посмотреть на него хоть одним глазком! Все-таки интересные времена настали, не находите?

— Знаешь, как звучит одно из самых крепких японских проклятий? — спросил Потапчук. — Чтоб ты жил в эпоху перемен!

Глеб коротко усмехнулся, положил затвор и вооружился шомполом. Больше он ничего не говорил, предоставив генералу самостоятельно справляться со своим дурным настроением. Федор Филиппович по достоинству оценил этот тактический ход, но еще немного помолчал — во-первых, чтобы Сиверов не зазнавался, а во-вторых, потому, что и в самом деле требовалась небольшая пауза, чтобы успокоиться.

— Ты хотя бы понимаешь, что на твой вопрос не может быть однозначного ответа? — произнес генерал наконец. — И оставь в покое эту винтовку, черт бы ее побрал! Куда ты торопишься? Ты что, уже во всем убедился? Все доказал? Кто дал тебе право решать, кого казнить, а кого миловать?

— Я просто чищу винтовку, — миролюбиво возразил Глеб. — Не шалю, никого не трогаю, починяю примус… В общем, ваша позиция мне ясна, Федор Филиппович. Становой вам не нравится, в глубине души вы готовы хоть сейчас отдать приказ о его ликвидации, но колеблетесь, потому что привыкли принимать решения не душой, а рассудком. А рассудок вам в данный момент ничего конкретного подсказать не может, потому что Становой умело запустил вам ежа под череп, заставил сомневаться…

— Спасибо, — сказал генерал, — Сколько я тебе должен?

— За что? — удивился Глеб.

— За сеанс психоанализа.

Сиверов рассмеялся.

— Если честно, он и меня заставил сомневаться, — признался он. — Личное обаяние — страшная сила, особенно в сочетании с умом.

Потапчук поморщился.

— При чем тут обаяние? Кем бы ни был Становой, в одном он прав: я не могу взять грех на душу и просто так, за здорово живешь, убить живого, ни в чем не повинного человека. Мы с тобой обязаны хорошенько все проверить, Глеб Петрович.

— Вот-вот, — сказал Глеб. — Да нет, не подумайте, что я намерен с вами спорить. Вы правы, конечно. Но вам не приходило в голову, что он сделал это нарочно, чтобы выиграть время? Пока мы с вами будем проверять и сомневаться, он что-нибудь придумает. Вернее, он наверняка уже что-то придумал, и теперь ему просто нужно время, чтобы все провернуть — спокойно, без спешки, с комфортом… А?

— Не знаю, Глеб. — Генерал тяжело вздохнул. — У тебя есть конкретные предложения?

— Есть, — сказал Глеб. Он загнал на место затвор, защелкнул крышку ствольной коробки, поставил винтовку в угол и стал убирать со стола. — У меня есть простое, очень конкретное предложение: давайте пить кофе.