Слепой (№23) - Повелитель бурь

Он отыскал Арчила в комнате. Задрав ноги в ботинках на спинку кровати, тот сладко спал, оглашая помещение заливистым храпом абсолютно здорового человека, которому не о чем волноваться. Можно было подумать, что всю ночь он бродил по горам или разгружал вагоны с цементом. Глеб, однако, точно знал, что это не так: они с Ириной жили в соседнем домике, и храп Арчила Вахтанговича всю ночь долетал до них через открытую форточку, временами перекрывая далекие громовые раскаты. Поэтому Сиверов не стал деликатничать и, остановившись на пороге, во всю глотку гаркнул:

— Рота, подъем! Тревога!

Он хорошо помнил времена, когда подобный выкрик мгновенно поднял бы Гургенидзе на ноги. С тех пор, однако, утекло уже очень много воды, и Гургенидзе ограничился тем, что вздрогнул и открыл глаза. Его черные щетинистые усы поползли вверх и в стороны, из-под них сверкнула полоска белых, очень крупных зубов — Арчил Вахтангович улыбался.

— А, командир? Что такое, дорогой? Зачем кричишь? Палец поранил?

Глеб сжато, но исчерпывающе, объяснил Арчилу Вахтанговичу, почему кричит и что произошло. Гургенидзе спустил ноги с кровати, сел и шибко почесал заросший затылок. Вид у него сделался озабоченный.

— А ты уверен, дорогой? — спросил он, дослушав до конца. — Так-таки и пересох? В такой дождь? А может быть, ты немного заблудился — совсем чуть-чуть,

— он показал пальцами, на сколько, по его мнению, мог заблудиться Глеб, — и нечаянно вышел на старое русло? Оно здесь совсем недалеко, километра три, три с половиной. А что такое несчастные пять километров, когда рядом с тобой красивая женщина? Вах! С такой женщиной я бы прошел тысячу и ничего не заметил, кроме ее красоты! А потом удивлялся бы, спрашивал прохожих: скажи, дорогой, откуда возле моего дома тайга? Зачем белые медведи?

Примерно на середине этой речи он пришел в великолепное расположение духа, и к концу ее уже не столько говорил, сколько пел, сверкая черными глазами и оживленно жестикулируя. На Глеба, однако, его декламация не произвела никакого впечатления.

— Ты дурака-то не валяй, — сказал он. — Сначала разберись, куда у тебя из-под носа ручей подевался. Вот выпьют твои «солнышки лесные» всю воду из цистерны, будешь тогда рассказывать, что это им только кажется, будто воды нет. Небось, к озеру с ведрами не набегаешься. Десять километров — не шутка, а Ирину я тебе в сопровождающие не дам. И, кстати, в тайге белые медведи не водятся.

— Ну, бурые, — уже без прежнего запала поправился Гургенидзе и нехотя поднялся. — Какая разница? Так, говоришь, не заблудился? Ну да, конечно, такой, как ты, не заблудится, даже если ему заплатить… Хорошо, сейчас поеду, посмотрю. Наверное, где-то обвал случился, русло засыпало. Вообще-то, ничего страшного. Завал рано или поздно размоет.

— А если не размоет?

— А если не размоет, вода в ручье поднимется, перельется через завал и потечет дальше.

— А если ее наберется слишком много?

— Э, генацвале, зачем пугаешь нервного человека? Если ее наберется слишком много… Как унитаз работает, знаешь? Пшшшш!!! — Арчил губами, руками, глазами и вообще всем своим телом изобразил, как бурно низвергается в унитаз вода из смывного бачка. — Вот так и здесь. А мы с тобой сейчас находимся на дне этого унитаза.

— Очень мило, — сказал Глеб. — Спасибо, кацо. Утешил.

— Э, шутка! — Гургенидзе махнул длинной рукой. — Я же говорю, ничего страшного нет. Но на всякий случай надо проверить. На всякий случай, понимаешь? Я горы люблю, жить без них не могу, но знаю, что пакости от них всегда можно ждать. Они как красавица с плохим характером, понимаешь? Люби ее, на руках носи, песни пой, а она все равно так и норовит тебе в волосы вцепиться. А бросить нельзя, потому что — любовь.

Он открыл стенной шкаф, в самый последний момент ловко подхватив и прислонив к стене дверцу, которая вознамерилась обрушиться ему на голову.

— Э, шалишь! — со смехом воскликнул грузин, обращаясь к дверце. — Один раз ты меня поймала, больше не получится! Дождешься, возьму молоток и забью тебя наглухо!

Он вынул из шкафа брезентовую куртку с капюшоном и решительно протолкнул руки в жесткие, как пожарные шланги, рукава.

— Подожди, я с тобой, — сказал Глеб. — Только предупрежу Ирину, и поедем.

— Ничего подобного, — возразил Гургенидзе. — Посмотри на себя, весь мокрый. Полдня под дождем гулял, сам намок, Ирину вымочил, а теперь еще хочешь ее одну здесь оставить? Смотри, командир, пока ты будешь по камням ползать, как бы к ней какой-нибудь красавец с гитарой не подкатился. Ты вернешься, а у них уже дуэт…

— Чепуха, — отмахнулся Глеб. — Если у меня здесь и есть конкурент, так это ты.

— Вай! — с притворным испугом воскликнул Арчил. — Откуда знаешь, кто сказал? Сам заметил, да? Что делать будешь? Зарежешь? Вай, пропал Арчил, совсем пропал!

— Кончай художественную самодеятельность, сержант, — сердито сказал Глеб. — Одному в горах опасно. Пойдем вместе.

Гургенидзе перестал улыбаться и крепко взял Глеба за плечо.

— Скажи, командир, откуда на свете берется порядок? Что это такое — порядок? Это совсем просто, слушай! Кому положено работать — работает, кому положено отдыхать — отдыхает, и кругом полный порядок! А когда кто-то берется не за свое дело, тогда получается художественная самодеятельность. Опасно! Кому в горах опасно — мне? Слушай, вот ты у себя в Москве из дома в булочную выходишь, это опасно? А когда в ванную идешь — опасно? Ты у себя дома, какая может быть опасность? А я — у себя дома, понимаешь? Все, все, не спорь! Здесь я командир, мои приказы не обсуждаются. Иди к Ирине, корми, пои, песни пой, руки целуй, от меня привет передавай. Вечером вернусь, шашлык кушать будем!

Глеб понял, что спорить бесполезно. Понял он и то, о чем Гургенидзе умолчал из деликатности: там, наверху, под проливным дождем, отвыкший от скользких горных троп москвич мог оказаться для профессионального проводника не столько помощью, сколько обузой. У Сиверова было, что возразить по этому поводу, но он решил оставить возражения при себе: спор отнял бы слишком много времени, и в ходе этого спора ему пришлось бы познакомить Гургенидзе с некоторыми фактами своей биографии, о которых лучше было помалкивать. Поэтому он молча проводил Арчила до коновязи, посмотрел, как тот сноровисто седлает свежую лошадь, и только когда тот уже всунул в стремя носок ботинка, спросил:

— А оружие?

Гургенидзе посмотрел на него непонимающим взглядом, потом лицо его просветлело, он вынул ногу из стремени и убежал в инструментальную кладовую. Глеб посмотрел на хлипкий дощатый сарайчик, в котором скрылся Арчил, и озадаченно поскреб макушку: они что, хранят огнестрельное оружие в этой собачьей конуре? О, времена, о, нравы!

Вскоре грузин вернулся, неся на плече длинный брезентовый чехол, в котором глухо брякало какое-то железо. В этом чехле, пожалуй, мог бы без труда уместиться ручной пулемет, и даже не один, но, когда Арчил принялся укреплять чехол позади седла, Глеб увидел только деревянный черенок лопаты и плоский конец увесистого стального лома.

— Вот спасибо, командир, — приговаривал Гургенидзе, ловко затягивая узлы. — Ай, молодец, как вовремя напомнил! Что бы я там делал без инструментов?

— Так и поедешь без оружия? — почему-то чувствуя себя пристыженным, буркнул Сиверов. — А вдруг это диверсия?

Гургенидзе уже сидел в седле — сидел прямо, нарочито небрежно, с врожденным изяществом настоящего джигита.

— Какая диверсия? — усмехнулся он. — Прости, командир, но вы там, в Москве, помешались на террористах, клянусь! Где Чечня, а где мы?

Сиверов махнул рукой. Умом Глеб понимал, что Гургенидзе прав на все сто процентов, и наверху, в горах, его не подстерегали никакие опасности, кроме тех, к которым он давно привык и с которыми справлялся чисто автоматически, не напрягаясь.

Арчил тронул каблуками лошадиное брюхо и выехал из-под навеса. Застоявшаяся кобыла с места взяла ровной рысью. Дождь радостно забарабанил по надвинутому брезентовому капюшону. Гургенидзе хлестнул лошадь плеткой и запел что-то гортанное, переливчатое.

— Рацию! — крикнул вслед ему Глеб, — Рацию возьми, Арчил!

Гургенидзе не услышал. Копыта его лошади глухо простучали по сырой каменистой почве, и через секунду он уже скрылся из виду.

ГЛАВА 6

Максим Юрьевич Становой затормозил у тротуара, выключил двигатель и посмотрел на часы, сверив их с теми, что были на приборной доске. Часы шли минута в минуту, и Становой удовлетворенно кивнул: он любил точность в мелочах, хотя в больших делах, как правило, предпочитал работать по наитию, вдохновенно — что называется, «с брызгами». Порой случалось так, что, начиная скрупулезно продуманную операцию, он по ходу дела увлекался новой идеей, принимался вносить поправки в детально разработанный план, украшать его новыми подробностями, залихватски перекраивать на ходу, и в результате вместо того, что затевалось изначально, получалось нечто иное, зачастую прямо противоположное. Результаты этих его затей всегда были на удивление успешными, а рутинная, по большому счету, работа превращалась в праздник, в веселый карнавал с фейерверками, перевоплощениями и коллективным разгадыванием шарад. Сам Становой в этом ничего удивительного не усматривал: ведь поправки вносились в план именно для его улучшения! Но вот его пухлощекий приятель Димочка Вострецов, великий финансист и большой почитатель порядка, не раз говорил, что Становой когда-нибудь доведет его до сердечного приступа. Он очень не любил новшества и вообще всякое беспокойство, и с выходками Макса Станового его примиряло только то обстоятельство, что все эти самоуправства неизменно приносили солидную прибыль. И, тем не менее, даже держа в руках живые деньги, заработанные для него Становым, этот зануда не уставал повторять, что превыше всего должен стоять Его Величество План.

В общем-то, умом Становой понимал, что толстяк во многом прав. Планы для того и составляются, чтобы свести к минимуму неприятные последствия всяческих неожиданностей, все предусмотреть и иметь запасные варианты на любой случай жизни. Начиная на ходу вносить поправки в скрупулезно составленную диспозицию, Максим Юрьевич всегда испытывал легкое сопротивление: у него была отличная память, и он не забыл, к чему приводили порой его художества. Но сомнения посещали его только в минуты раздумий; стоило Максиму Юрьевичу начать действовать, как от колебаний не оставалось и следа. Процесс увлекал его, затягивал в водоворот событий, и позже, благополучно вынырнув из этого водоворота, Становой всякий раз вместе с радостью победы испытывал легкое разочарование из-за того, что все закончилось.

За окнами машины неподвижно висела густая дымная муть, воздух попахивал гарью. От этого запаха не было спасения, он проникал повсюду, и Становой с большим удовольствием думал о том, что очень скоро ему придется уехать из Москвы в горы, на свежий воздух. Там будет чертовски много грязной работы, но Максим Юрьевич не боялся трудностей, потому что любил свою работу. Пророчество армейского особиста сбылось: Макс Становой нашел-таки место, где мог с полной отдачей применить способности на пользу людям, не забывая в то же время о себе. Единственное, о чем он сейчас жалел, так это о том, что не сможет быть на месте в момент, когда витиевато закрученная пружина его плана, наконец, развернется, дав толчок событиям. Мысленно он сравнивал себя с автором гениальной пьесы, не попавшим на триумфальную премьеру своего творения и вынужденным довольствоваться гонорарами и хвалебными статьями театральных критиков. Да что там автор! Максим Становой не мог даже признаться в своем авторстве.

Нет, подумал он, не то. Он не драматург и не режиссер, он нечто большее…

Сравнение самого себя с Господом Богом показалось ему забавным, хотя и несколько рискованным. Там, наверху, такое сравнение могло кое-кому не понравиться. А с другой стороны, что ж тут такого? Человек давно научился творить чудеса не хуже своего создателя. Вот, например, автомобиль. Конечно, Богу под силу заставить груду мертвого железа двигаться одним лишь усилием мысли, а человеку для этого потребовались столетия упорного труда, ну и что с того? Важен результат, а результат — вот он.

Он снова посмотрел на часы, распахнул дверцу и вышел из машины. Сейчас было самое время закурить, но дыма в воздухе хватало и без сигареты. Становой запер дверцу и не спеша направился к зеленевшему поодаль скверу. Редкие прохожие равнодушно скользили взглядами по его высокой стройной фигуре, одетой в демократичный полевой камуфляж. Люди в камуфляже уже очень давно перестали привлекать внимание москвичей; даже белый «лендровер» с мигалками на крыше, оставленный Становым у края проезжей части, никого не удивлял, кроме разве что каких-нибудь гостей столицы, приехавших из самой что ни на есть глубинки.

До сквера он добрался минута в минуту и сразу же увидел, как с другого конца аллеи навстречу ему торопится Вострецов. Наблюдать за Вострецовым вот так, на вольном воздухе, Становому приходилось нечасто, и сейчас он от души веселился, глядя, как этот увалень, пыхтя он непривычных усилий, перебирает своими жирными короткими ногами. По-настоящему толстым Вострецов не был, но его полнота уже достигла той степени, когда она начинает доставлять человеку определенные неудобства. Издалека Дмитрий Алексеевич выглядел так потешно, что Становой не отказал себе в удовольствии продлить это зрелище. С этой целью он уселся на первую же подвернувшуюся скамейку, предоставив Вострецову самостоятельно преодолеть разделявшее их расстояние.

Правильно истолковав его маневр, Вострецов сбавил ход и пошел не спеша, с солидной неторопливостью знающего себе цену, высокопоставленного московского чинуши. Несмотря на чертово пекло, он был в темном костюме и даже при галстуке, а в правой руке держал солидный матерчатый портфель. Даже издали было отлично видно, что лицо и шея у него побагровели от жары, и, разглядев это, Становой улыбнулся. В своем стремлении во что бы то ни стало избежать любых мыслимых и немыслимых неприятностей Дмитрий Алексеевич Вострецов доходил до смешного. Он был образцовым чиновником, которого впору помещать под стекло в каком-нибудь музее делопроизводства. Сюда вписывались не только надетые в жару костюм и галстук, но даже и портфель. Насколько было известно Становому, Дмитрий Алексеевич всю жизнь предпочитал натуральную кожу, но, как только движение в защиту братьев наших меньших набрало силу и вошло в моду, одним из первых сменил свой кожаный кейс на такой вот черный демократичный портфельчик из прочной синтетической ткани. Даже брючный ремень у него был матерчатый, не говоря уже о часовом ремешке.

Тут Максим Юрьевич мысленно приструнил себя: не стоит, пожалуй, так веселиться, право же, не стоит. Если уж докапываться до самой сути, то они с Вострецовым не так уж и отличались друг от друга: делали общее дело, подвергались одним и тем же опасностям, и методы, при помощи которых они этих опасностей избегали, тоже были, в общем-то, одинаковыми. Форма была разная, а вот содержание — общее. Потрепанный, без знаков различия, полевой камуфляж Максима Юрьевича был сродни темному официальному костюму Вострецова. Оба стремились стать образцами для подражания, оба хотели выглядеть в глазах руководства безупречными и незаменимыми, каждый по-своему, но с одинаковой целью — чтобы, когда дело дойдет до подозрений, подозрения эти коснулись их в последнюю очередь.

Словом, сколько бы Становой ни потешался над своим другом и благодетелем, как бы ни презирал его в глубине души, связь между ним и Вострецовым была едва ли не крепче той, что держит вместе сиамских близнецов, и Максим Юрьевич об этом прекрасно знал.

Дойдя до скамейки, Вострецов тяжело опустился на сиденье, положив на колени портфель и скрестив на нем белые, не тронутые загаром ладони. На его покрасневшем лбу блестели бисеринки пота, и он раздраженно стер их клетчатым носовым платком.

— Чертова жарища, — пробормотал он. — А все твои дурацкие затеи!

— Мои? — преувеличенно изумился Становой. — Позволь, но при чем же тут я? Даже если бы господину президенту вздумалось своим указом назначить меня ответственным за климат, я все равно не смог бы превратить зиму в лето и наоборот.

— Перестань, — брюзгливо проворчал Дмитрий Алексеевич. — Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Где этот твой изобретатель? Где дождь, который он обещал? Я уже перевел деньги, но, учти, за них придется отчитываться!

— Отчитаешься, — легкомысленно заявил Становой. — Впервой тебе, что ли, толстяк? Будет тебе дождь, не волнуйся. Установка проходит полевые испытания.

— Где? — сварливо спросил Вострецов. — Где она проходит испытания? Насколько я понял, работа установки должна сопровождаться выпадением осадков. Ну, и где они, твои осадки? Что я скажу министру?

— А он что, спрашивал тебя об этом? Можешь объяснить ему, что предварительные испытания проводятся на максимальном удалении от Москвы. Во избежание нежелательных эксцессов, понял? Как только я буду уверен, что установка работает как надо, я верну ее сюда. А пока что с пожарами пусть борются пожарные. Чем, черт подери, ты недоволен? Огонь тушится, денежки капают…

— Я хочу знать, где установка и человек, который ее привез, — упрямо стоял на своем Вострецов. — Собственно, на установку мне плевать, меня волнует изобретатель. Он видел тебя, видел меня, был у меня в кабинете…

— Ну и что? — спросил Становой. — Ты что, за этим оторвал меня от работы?

— От работы, — передразнил Вострецов. — Рисуешься, как… Как…

— Как ты, — закончил за него Максим Юрьевич. — И не рисуюсь, а вот именно работаю. Если не веришь, загляни в мое личное дело. Там сплошные благодарности, в том числе и от министра. Что-то я не пойму, чего ты сегодня такой взъерошенный? Случилось что-нибудь?

— Представь себе, — понемногу остывая, проворчал Дмитрий Алексеевич. — Я сегодня был у шефа, и он поручил мне проверить финансовую отчетность за последние пять лет. Как ты думаешь, зачем?

— Чтобы выявить факты злоупотреблений, — сказал Становой. — Я угадал? Значит, началось… Что ж, если дерьмо может упасть кому-нибудь на голову, оно непременно упадет, это обусловлено законом всемирного тяготения. Ну а ты-то чего взвился? Проверяй себе на здоровье, только особенно не увлекайся. В конце концов, министр неглупый человек и мог додуматься до того же, до чего в свое время додумались мы с тобой. Вот он и проверяет, нет ли где-нибудь поблизости такого же сообразительного парня, как он сам. Может, возьмем его в долю?

— Ты напрасно шутишь, — сказал Дмитрий Алексеевич, с крайне недовольным видом утирая платком взмокшую шею. Закончив, он посмотрел на платок и брезгливо поморщился — платок был влажный и заметно потемнел от грязи. — В этом нет ничего смешного. Инициатива, увы, исходит не от министра, а… — Он многозначительно поднял к небу указательный палец.

Становой поднял брови, изображая удивление, которого на самом деле не испытывал.

— Странно, — прежним легкомысленным тоном сказал он. — Ему что, больше делать нечего?

— Черт побери, — прошипел Вострецов. Его голос сейчас напоминал шипение вырывающегося из перегретого котла пара. — Пойми, наконец, что время шуток кончилось! Кое-кто обратил внимание на статистику стихийных бедствий за последние пять лет и сообразил, кому это может быть выгодно.

— Ну, естественно, — лениво откликнулся Становой. — Принимая во внимание прежнюю профессию нашего президента, этого можно было ожидать. Конторе нынче лафа. Чуть что, можно бежать за советом прямо к большому боссу, он по старой памяти выслушает и поможет. Но ты зря перепугался. Это же недоказуемо. Одни высосанные из пальца предположения, и больше ничего. Подумаешь, статистика! На компьютере, небось, считали, графики чертили… Ну и что? Климат меняется, идет глобальное потепление, атмосфера сходит с ума, и черта с два ты загонишь ее капризы в рамки средних статистических значений.

Это были пустые слова. Максим Юрьевич отлично знал, откуда дует ветер, и занимался демагогией с единственной целью: выяснить, что известно Вострецову.

Оказалось, что Вострецову известно многое — пожалуй, все, что имело значение в данном конкретном случае.

— А покойники с пулями в голове в эти рамки вписываются?! — свистящим шепотом вскричал Дмитрий Алексеевич, резко поворачиваясь к собеседнику всем телом. — А канистры из-под бензина, найденные на пепелище? В какие рамки вписываются они?!

— В обыкновенные рамки психических отклонений, — невозмутимо парировал Становой. — Или, к примеру, в рамки терроризма. Не понимаю, что ты бесишься? Подумаешь, парочка покойников и пустая канистра! Даже если бы на ней были твои отпечатки, они бы все равно сгорели.

— Так, — внезапно успокаиваясь, сказал Вострецов. Спокойствие его казалось хуже самого громкого крика, потому что за ним легко угадывалась зажатая в стальных тисках воли ярость. — Парочка, говоришь? Значит, ты с самого начала был в курсе. И даже не подумал предупредить!

— А зачем? Ты бы только зря волновался.

— А затем, что меня сегодня у министра чуть кондрашка не хватила! Послушай, Макс, это уже не лезет ни в какие ворота. Твои люди совсем расслабились и начали оставлять следы. Я тебя предупреждал, что когда-нибудь это плохо кончится. И вот, пожалуйста, этим делом занимается ФСБ!

— Ага, — удовлетворенно хмыкнул Максим Юрьевич и все-таки закурил, несмотря на висевший в воздухе дым. — Я так и думал. Что ж, толстяк, нам с тобой нечего волноваться. Признаться, я слегка побаивался, что они пойдут другим путем, начнут копать исподтишка, молча собирать информацию, расставлять ловушки — словом, действовать по всем правилам. А они пошли напролом, по команде. Какой-то очкастый майор доложил полковнику, полковник — генералу, генерал тоже не захотел брать на себя ответственность, побежал к шефу, и пошло, и поехало… Докатилось до президента и рикошетом пошло вниз. А рикошет — он и есть рикошет, убойная сила у него не та. Раз дело получило определенную огласку и решается на уровне министров, значит, кончится оно ничем. Покричат и успокоятся, потому что для них главное — не выносить сор из избы. Свалят все на чеченцев и дело с концом. МЧС сейчас на пике популярности, это один из костылей, на которые опирается власть, и ни один дурак не отважится из-под нее этот костыль вышибить. Это же скандал на весь мир! А скандалов нам и без того хватает. Так что не переживай, все обойдется.

— Ах, как у тебя все просто! — язвительно воскликнул Дмитрий Алексеевич. — Излагаешь, как по писаному. Черт меня дернул с тобой связаться! Доведешь ты меня до тюрьмы! Уже, можно сказать, довел.

— Успокойся, — приказал Становой. — Возьми себя в руки, баба! Конечно, денежки считать проще! Только откуда бы они взялись, твои денежки, если бы не я? Прекрати метать икру. Вся эта бодяга с расследованием скоро закончится, поверь. Буквально на днях произойдет кое-что, что раз и навсегда замажет этим умникам глотки. Они могут думать, что им угодно, проводить какие угодно анализы, но уже сейчас каждому обывателю ясно, что с МЧС хорошо, а без МЧС — плохо. А вскорости без МЧС станет невозможно. Помяни мое слово, не пройдет и недели, как вся эта чепуха с проверками финансовой отчетности будет отменена личным приказом президента.

Дмитрий Алексеевич подозрительно посмотрел на собеседника, сделавшись до смешного похожим на дореволюционную классную даму, только что услышавшую от своих воспитанниц, что было бы неплохо нюхнуть кокаина и заняться групповым сексом.

— На что это ты намекаешь?

— На генератор туч, — спокойно ответил Становой. — На тот самый приборчик, который сейчас проходит полевые испытания в предгорьях Кавказа.

— Где?!

— На Черноморском побережье, примерно между Новороссийском и Сочи. Я мог бы назвать точные координаты, но тебе они, как я понимаю, ни к чему.

— Нет, ты точно сошел с ума! — Дмитрий Алексеевич даже руками всплеснул от возмущения. — Ведь там и без всяких генераторов уже целый месяц льет, как из ведра!

— Лило, — поправил его Становой. — Сначала лило, потом перестало, а теперь снова льет.

— Но какого дьявола?! Ведь там же нечего тушить!

Становой вздохнул, уронил на асфальт окурок и старательно растер его подошвой.

— Все-таки ты удивительно узко мыслишь, толстяк, — со вздохом сказал он. — С тобой скучно иметь дело! Ну что это такое: зажег торфяники — потушил торфяники, разрушил дамбу — восстановил дамбу… Тоска, рутина, скучища! И вот от скуки, от нечего делать, кто-то где-то начинает подсчитывать, сколько стихийных бедствий должно было произойти по прогнозам синоптиков, и сколько их произошло на самом деле. А когда в одном месте горит, в другом заливает, а в третьем камни на голову сыплются, вот тогда становится не до подсчетов. Тогда все как-то сразу понимают, что жалеть деньги на нужды МЧС — глупость, граничащая с самоубийством. Тогда вносятся поправки в бюджет, министр с мужественным и усталым лицом выступает по телевизору, личные представители президента мотаются по всей стране и уговаривают народ потерпеть, дождаться, пока явятся хорошие парни из МЧС и решат все их проблемы… Какие тут, к черту могут быть расследования! Кстати, ты не знаешь, где достать парочку тектонических бомб? Что-то давно у нас не было хорошего землетрясения!

Дмитрий Алексеевич издал предсмертный стон, откинулся на спинку скамьи и, дрожащей рукой вынув из кармана пиджака мятый носовой платок, вытер заново вспотевший лоб.

— Ну шучу, шучу, — сжалился над ним Становой. — Хотя в каждой шутке, как известно, есть доля правды. Над этой идеей стоит поразмыслить. Нужно изобретать новые ходы, толстяк! В нашем деле повторение — мать разоблачения. Но такая операция нуждается в тщательной подготовке, ее с кондачка не провернешь, Поэтому о землетрясениях можешь пока забыть. Готовься финансировать крупномасштабные спасательные работы на Черноморском побережье Кавказа, да не забудь вовремя подставить карман, когда бюджетные денежки посыплются на тебя изо всех щелей.

Вострецов вздохнул. Теоретический спор, как всегда, закончился ничем. Вернее, он закончился победой Станового: дав Дмитрию Алексеевичу выговориться, выплеснуть свой испуг и раздражение, дружище Макс спокойно повернул разговор в нужное ему русло. Главное было уже сказано, оставалось уточнить кое-какие мелкие детали.

— Когда? — спросил Дмитрий Алексеевич, между делом прикидывая, не отдыхает ли сейчас в районе предстоящего стихийного бедствия кто-нибудь из его близких родственников. Получалось, что не отдыхает, и Вострецов снова вздохнул: по правде говоря, он не отказался бы увидеть имя своей любимой тещи в списке погибших или пропавших без вести.

— Скоро, — пообещал Становой. — Буквально на днях. Может быть, даже завтра. А может быть, это происходит прямо сейчас, сию минуту. Мой человек имеет приказ действовать по обстановке.

Дмитрий Алексеевич задумчиво почесал переносицу, пытаясь понять, как это получилось, что, вызвав Станового сюда с целью уговорить на время затаиться, он против собственной воли оказался втянутым в очередную аферу, еще более головокружительную, чем предыдущая. Да и к чему играть словами? Это были никакие не аферы, а преступления, последствия которых по своим масштабам не уступали последствиям небольшой войны.

— А этот… изобретатель? — спохватившись, спросил он.

— А что изобретатель? — рассеянно откликнулся Становой, сосредоточенно разглядывая ноги проходивших мимо девушек. Девушки, украдкой поглядывая на него, о чем-то шушукались и громко хихикали. Они явно были не прочь познакомиться с таким видным мужчиной, но Становой лишь ласково, по-отечески улыбнулся им и повернулся к Вострецову. — При чем тут изобретатель?

— Н-ну-у… Он ведь тоже там? Я имею в виду, что твоему человеку вряд ли удастся долго скрывать от этого Ляшенко, чем они там занимаются на самом деле. И вообще, как ты его туда заманил?

— Ты уверен, что тебе это интересно? — спросил Становой.

— Конечно! — воскликнул Дмитрий Алексеевич. Потом он увидел странную усмешку Станового и поспешно поправился: — Конечно, нет.

— Я так и думал, — подытожил Становой.

***

С самого утра, едва рассвело, Удодыч сгонял на плотину и убедился, что все идет по плану и даже с некоторым опережением графика. За ночь вода в устроенном им искусственном водоеме поднялась почти до верха каменного завала и продолжала уверенно прибывать. Она уже размыла ближайший склон; прямо на глазах Удодыча порядочный кусок травянистой почвы оторвался от берега и с громким плеском обрушился в сооруженное при помощи серии точно рассчитанных микровзрывов водохранилище. Судя по некоторым признакам, это был не первый кусок и, наверное, не последний. На дне пруда они превращались в жидкую грязь, готовую при первой же возможности вырваться на волю, сметая все на своем пути.

Для порядка Удодыч спустился в обмелевшее русло ручья и проверил установленные накануне заряды. Заряды были в порядке. К сожалению, подавляющее их большинство — те, которые должны были взломать монолитную каменную чашу горного озера, — уже находилось под водой, и проверить их не представлялось возможным.

Выбравшись на берег, Удодыч еще немного постоял у плотины, наблюдая за тем, как прибывает вода. Ее уровень рос буквально на глазах и Удодыч понял, что может с чистой совестью собирать вещички. Оба генератора уже были отключены, демонтированы и убраны в предназначенные для транспортировки деревянные ящики. Приборы сделали свое дело — дождь лил, как из ведра, вершины гор кутались в сырые одеяла грозовых туч, раскаленные добела ветвистые молнии то и дело втыкались в их мокрые каменные бока. Тогда в воздух поднимались целые облака пара, летели горячие осколки, а гремело так, будто две враждующие армии затеяли в этих горах оживленную артиллерийскую дуэль. Северо-западный циклон мертво завис прямо над головой Удодыча и явно не собирался уходить.

Удодыч не мог утверждать, что причиной этого погодного катаклизма и впрямь послужила пара серых жестяных ящиков с кнопками и шкалами вкупе с системой мудреных телескопических антенн.