— Увы, увы. — Глеб отставил в сторону полупустую миску, алюминиевое донышко глухо стукнуло о кирпич. — Как ни прискорбно, мы относимся именно к этой категории граждан. Теперь у паспортных столов и участковых инспекторов появится масса работы. А вам я вообще не завидую. Такая ответственность! Ведь приходится верить людям на слово. Представится кто-нибудь, скажем, статистиком из Москвы, а сам — полевой командир Масхадова.

Становой засмеялся — весело, от души. Глеб мог бы поклясться, что в этом смехе не было ни капли притворства. Слышать этот смех на разоренной, заполненной похожими на жертвы кораблекрушения людьми площади уничтоженного поселка было странно, как будто дело происходило во сне. Сиверов подумал, что его собеседник — железный человек. За истекшие сутки Становому едва ли удалось вздремнуть хотя бы часок, но он был свеж и бодр, как после продолжительного отдыха и посещения финской бани. «Идеальный спасатель — подумал Глеб. — Не человек, а герой рекламного ролика. Прямо оживший памятник какой-то, ей-богу. Только спасенной девочки на руках не хватает».

— С вами приятно иметь дело, — заявил Становой, продолжая улыбаться. — Вы все схватываете на лету и, главное, не делаете трагедии из собственных неприятностей. Только у вас какой-то странный подход к проблеме. Ну и что с того, что приходится верить людям на слово? Это не так плохо, как вам кажется. Признаюсь, это даже приятно. Честное слово! И потом, это не входит в мои обязанности — прогонять людей через детектор лжи, чтобы узнать, не приврали ли они, называя свой домашний адрес. Мое дело — спасать. А охотников выкручивать спасенным руки, сверять отпечатки пальцев, сомневаться и подозревать в России хватает и без меня.

Сырой ветер трепал развернутые на его колене списки, шелестел бумагой, загибал углы страниц, норовя вырвать их из рук и унести в море. Становой покрепче прижал бумаги растопыренной ладонью, вынул из нагрудного кармана простой карандаш и занялся уточнением паспортных данных. Он отыскал в списке имена Ирины и Глеба и попросил их еще раз назвать свои координаты. Диктуя адрес рязанского инженера Корнеева, Глеб подумал, что Становой далеко не так прост, как кажется. Учитывая неординарность обстановки, это был неплохой способ выявить самозванцев. И спасатели, и спасенные чертовски устали и пребывали в крайней степени нервного напряжения, так что даже опытный лжец имел все шансы запутаться в собственном вранье и при вторичном опросе ляпнуть что-нибудь не то, тем самым выдав себя с головой.

«На воре шапка горит», — иронически подумал Глеб, во второй раз за сегодняшнее утро диктуя паспортные данные рязанского инженера. Он мог не бояться сболтнуть лишнего или спутать свой вымышленный домашний адрес. Инженер Корнеев существовал на самом деле. Глеб никогда не видел этого человека, но его паспортные данные знал назубок, как и такие же данные еще десятка совершенно незнакомых ему мужчин. Это был своеобразный запас на всякий пожарный случай: будучи случайно задержанным без документов, Глеб мог без запинки назвать имя и адрес реально существующего человека, и поверхностная милицейская проверка подтвердила бы, что такой человек на свете есть.

Становой поставил карандашные галочки напротив фамилий Ирины и Глеба и снова свернул бумаги в трубочку.

— Тут вот какое дело, — сказал он. — Как я уже говорил, автобусы вот-вот прибудут. Учитывая обстоятельства, неразбериха все равно неизбежна, но мы стараемся по мере возможности свести ее к минимуму. Поэтому москвичей будем отправлять отдельным рейсом — отсюда прямо в сочинский аэропорт и дальше в Москву на нашем самолете. В общем-то, это не принципиально, многим из присутствующих все равно надо возвращаться домой через столицу. Вот я и подумал: может быть, вы захотите лететь вместе? Я могу это устроить. Знаете, всегда чувствуешь какую-то заинтересованность в дальнейшей судьбе тех, кого… гм…

— Кого спас, — отдавая должное скромности Станового, закончил за него Глеб. — Еще раз спасибо, но… Не надо. Пусть все будет по правилам. И потом… Ну вы понимаете. Вы же записали наши паспортные данные. Не хотелось бы, чтобы ко всем неприятностям добавилась еще и эта.

Становой кивнул с понимающим видом. Согласно его записям, рязанский инженер Корнеев и московский архитектор Быстрицкая были людьми семейными и наверняка не хотели огласки своего курортного романа.

— Можете не беспокоиться, — сказал спасатель. — Копаться в чужом белье — не мое дело.

Еще раз сверкнув на прощание белозубой улыбкой, он ушел, занявшись очередной группой отдыхающих. Глеб с большим сожалением бросил на мокрую землю обугленный фильтр сигареты, проводил Станового взглядом и взял с кирпича свою миску. Каша в ней остыла, между темными крупинками неприятно белел затвердевший жир. Сиверов поковырял это месиво ложкой и отставил тарелку. Аппетит у него почему-то пропал. Ему казалось, что Становой затеял это уточнение списков исключительно ради того, чтобы еще раз поговорить с ним. Командир спасателей явно положил на инженера Корнеева глаз, и это было плохо.

— Что ты затеял? — спросила Ирина.

Она тоже смотрела вслед Становому. Глеб подавил вздох. До сих пор Ирина воздерживалась от вопросов. Он понимал, чего ей это стоило, и тот факт, что она все-таки не удержалась, спросила, говорил лишь о ее усталости.

— Красивый мужик, правда? — сказал он, имея в виду Станового. — Мне даже немного завидно.

Ирина слегка нахмурилась — ей было не до шуток.

— Между прочим, — сказала она, — в такой вот ситуации даже инженер из Рязани постарался бы проводить женщину до дома. Впрочем, чему тут удивляться? Рязань, как ни крути, провинция. Там еще сохранились патриархальные нравы. А у нас, в столице, современный стиль — попользовался и выбросил.

Глеб виновато закряхтел. Тон у Ирины был иронический, но голос слегка дрожал: она все понимала, но усталость и испуг брали свое, и справиться с обидой ей было трудновато.

— Прости, — сказал он. — Это не моя прихоть. Так надо, понимаешь?

— Понимаю, — сказала Ирина.

Это прозвучало тускло и бесцветно. Она все-таки обиделась — видимо, ждала от Глеба совсем других слов.

— Часто слышим мы упреки от родных, что работаем почти без выходных, — печально процитировал он, но Ирина не улыбнулась.

— Ты самоуверенный тип, инженер Корнеев, — глядя на свинцовое море, сказала она. — Не боишься, что когда-нибудь мне все это надоест? Вернешься из очередной командировки, а дома — прямо как в анекдоте…

— Не боюсь, — солгал Глеб.

Из-за угла, поблескивая мокрыми стеклами, показался автобус. Толпа на площади беспокойно зашевелилась, заворочалась. Под лобовым стеклом «икаруса» виднелась табличка с торопливо выведенной крупными кривоватыми буквами надписью: «Москва». Писавший явно не был профессиональным художником-оформителем, да и сама табличка здорово смахивала на боковину картонного ящика, довольно неаккуратно обрезанную карманным ножом. Ирина встала.

— Что ж, храбрый инженер, давай прощаться.

— Сразу же позвони Потапчуку, — напомнил Глеб. — Номер не забыла?

Ирина повторила номер, Слепой кивнул — все было правильно. За первым автобусом на площадь въехали еще два. Толпа всколыхнулась, стало шумно. Ирина вымученно улыбнулась.

— Жалко, что ты не инженер, — сказала она.

— Жалко, — согласился Глеб.

Генерал добрался до места на такси. Таксист заломил такую цену, что его наглости позавидовали бы даже московские коллеги. Федор Филиппович поначалу слегка растерялся от такого нахальства, но потом решил, что его генеральский бюджет как-нибудь это выдержит. Он немного поторговался для вида — просто для того, чтобы не привлекать к себе внимания. Названная таксистом сумма была непомерной, и безропотно согласиться на нее означало бы оставить в памяти таксиста глубокую зарубку — дескать, подвозил солидного дядю из Москвы, который так торопился к месту недавнего стихийного бедствия, что ему было наплевать на деньги.

Всю дорогу таксист без умолку болтал языком, ведя машину по горным серпантинам с беспечной лихостью человека, на сто процентов уверенного, что его судьба целиком зависит от Божией воли, и ни от чего более.

Генерал Потапчук, не испытывавший такой уверенности, за время пути пережил массу острых ощущений. С учетом его возраста и состояния здоровья это было столь же любопытно, сколь и небезопасно, и он вздохнул с облегчением, когда потрепанная черная «Волга» с шашечками на борту въехала, наконец, в город и остановилась в двух кварталах от почтамта.

Генерал расплатился с разбитным водителем, пожелал ему счастливого пути и выбрался из машины. В крови все еще гулял адреналин. Федор Филиппович с облегчением проводил взглядом тарахтящее неисправным глушителем такси, посмотрел на часы и не спеша двинулся к месту встречи.

Циклон уже ушел на северо-восток, небо очистилось, и было по-настоящему жарко — так, как и полагается в этих широтах в это время года. В выгоревшем небе слепящей точкой сверкало злое солнце субтропиков, жесткие листья пальм безжизненно повисли в неподвижном безветренном воздухе. Асфальт пружинил под ногами, от него тянуло жаром, как от раскаленной плиты. Федор Филиппович терпел эту пытку минут пять, а потом все-таки снял пиджак, аккуратно свернул его и перебросил через согнутую в локте руку. Большого облегчения это не принесло, но Потапчук, по крайней мере, перестал чувствовать себя идиотом, разгуливающим по курортному городу в тяжелом деловом костюме, как в доспехах. Еще лучше стало, когда он стащил с потной шеи галстук и расстегнул воротник рубашки. Галстук он раздраженно затолкал во внутренний карман пиджака, и теперь тот свешивался наружу, как будто пиджак в знак протеста показывал длинный полосатый язык.

Вскоре впереди показался почтамт — старомодное двухэтажное здание с громоздкими колоннами по фасаду. На колоннах виднелись следы неаккуратного ремонта — темные пятна цементного раствора, налепленного в местах, где обвалилась штукатурка. На стертых, уже изрядно выщербленных ступеньках сидела, лениво почесываясь, лохматая рыжая собака. Язык у псины был вывален от жары на всю длину, напоминая розовую тряпку, глаза прищурены. Местная собака страдала от жары ничуть не меньше московского генерала. Федор Филиппович с неудовольствием пошевелил пальцами ног в раскаленных кожаных туфлях. Туфли были летние, с плетеным верхом, но то, что казалось вполне уместным в Москве, здесь больше напоминало изощренное орудие пытки. Потапчук повернул голову и поверх городских крыш увидел сверкающую, как полированная сталь, поверхность моря. Ему немедленно захотелось на пляж; он попытался вспомнить, прихватил ли с собой плавки, но безрезультатно: собираться пришлось в большой спешке, и, говоря по совести, генерал смутно представлял себе, чем набит его портфель. Федор Филиппович мысленно пожал плечами: в конце концов, плавки ничего не стоит купить. А то взять и пойти на дикий пляж, где народ загорает в натуральном виде… Вот будет зрелище!

Генерал опять посмотрел на часы и недовольно поморщился: до условленного времени оставалось еще пятнадцать минут. Черт бы побрал Слепого с его конспирацией, подумал он и стал не спеша подниматься по ступенькам. Что этот тип затеял? Чего ему неймется? Ведь поехал, кажется, отдыхать… Вот и отдыхал бы! Ну ладно, допустим, отдыха не получилось. Но кто мешал ему сесть в самолет и вернуться домой, как все нормальные люди, за государственный счет? Нет, подавай ему, понимаешь, курьера с чистым паспортом и с суммой, на которую при желании можно объехать полмира! А какого такого курьера генерал Потапчук может послать на встречу со своим агентом, о котором не знает ни одна живая душа? Ответ очевиден: никакого. Нет у генерала Потапчука таких подчиненных, которым он мог бы доверить этот секрет, и Сиверов об этом прекрасно знал. Знал он и то, что у Федора Филипповича не хватит совести отправить Ирину обратно с деньгами и паспортом. Выходит, рассчитывал на личную встречу, А зачем? Что у него такое стряслось, что генерал ФСБ должен бросать все дела и лететь к нему через полстраны, как двадцатилетний мальчишка?

Дверь на почтамте была высоченная, за три метра, и ручку к ней в незапамятные времена присобачили соответствующую — длинную, сантиметров этак в пятьдесят, цилиндрическую, с круглыми медными набалдашниками на обоих концах и с продольными бороздками, как на дульном кожухе пулемета «максим». Берясь за эту ручку, генерал подавил вздох: он догадывался, зачем Глеб Сиверов позвал его сюда. Уж наверняка не затем, чтобы угостить мороженым и пригласить на пляж! Слепой был свидетелем стихийного бедствия, которое унесло не один десяток жизней, и наверняка связал увиденное с их последним разговором. Федор Филиппович почти не сомневался, что разговор пойдет именно об этом.

В тесноватом зале почтамта было сумрачно и сравнительно прохладно. Посетителей тут почти не было, и, едва успев войти, генерал почувствовал на себе взгляды сидевших за барьером женщин. Дамы явно страдали от хронического безделья и были не прочь поглазеть на новое лицо. Никаким Сиверовым тут, конечно, даже и не пахло, и Федор Филиппович мысленно обругал себя: учить подчиненных приемам конспирации легче, чем соблюдать ее самому…

Чтобы не торчать столбом посреди пустого зала, он подошел к окошечку и приобрел совершенно ненужный ему конверт. Вежливо поблагодарив сидевшую за массивным барьером томную брюнетку с густым пушком на верхней губе, генерал забрал конверт, ссыпал в карман сдачу и, напустив на себя озабоченный вид, поспешно вышел на улицу, В одной руке у него был увесистый портфель, в другой — пиджак и дурацкий конверт, с которым Федор Филиппович не знал, что делать. Ему хотелось бросить конверт в стоявшую у входа урну, но это был еще один способ обратить на себя внимание, и генерал решил потерпеть.

Отыскав свободную скамейку в тени старой акации, он уселся и принялся приводить в порядок свое хозяйство, то есть открыл портфель и затолкал в него сначала конверт, а потом, подумав, и глупо торчавший из кармана галстук. Вслед за галстуком из кармана вывалилась распечатанная пачка сигарет — та самая, из вентиляционной отдушины. Федор Филиппович покосился на нее, как на взведенную гранату, и аккуратно отложил в сторонку.

Несколько воспрянув духом, он позволил себе расслабиться — взял да и закурил первую за этот день сигарету. Сигарета была чересчур легкая, да к тому же пересохшая, и, втягивая безвкусный дым пополам с горячим воздухом, пахнущим асфальтом, Потапчук не испытал никакого удовольствия.

— Сигареткой не угостите? — послышался рядом с ним мужской голос.

Федор Филиппович повернул голову и с трудом удержал на лице индифферентное выражение. Сиверов выглядел как опытный бомж с приличным стажем. На нем были старые потрепанные джинсы, линялая маечка и разбитые кроссовки — все старое, поношенное, но, как ни странно, чистое. На переносице поблескивали каким-то чудом уцелевшие темные очки, а на подбородке — невиданное дело! — топорщилась жесткая темная щетина, в которой при беспощадном солнечном свете генерал углядел несколько седых волосков.

— Прошу вас, — равнодушно сказал он, протягивая пачку.

— Спасибо вам большое, — поблагодарил Сиверов. — Вторые сутки подряд подаянием кормлюсь. Не поверите, стыдно рот открывать… Я присяду?

— Скамейка муниципальная, — ворчливо сообщил генерал.

Глеб присел рядом с ним, и Федор Филиппович с легкой завистью увидел на загорелой коже его рук беловатые разводы морской соли.

— Денек сегодня как по заказу, — сообщил Слепой. — А вы отдохнуть приехали?

— Перестань паясничать, — старательно глядя мимо него, буркнул генерал. — Ты зачем меня вызвал? Мне, по-твоему, заняться больше нечем?

— Извините, Федор Филиппович, — покаянным тоном сказал Глеб. Генерал заметил, что он тоже смотрит куда угодно, только не на собеседника, из чего следовало, что Слепой намерен и дальше играть в конспирацию. — Честное слово, если бы у меня был другой выход…

— Другой выход у тебя был, — заявил Потапчук. — Сел бы в самолет, как все нормальные люди, и давно сидел бы дома — одетый по-человечески и, главное, бритый. Кстати, отдать тебе должное, для побывавшего под селем бомжа ты выглядишь неправдоподобно чистым.

— В море постирался, — признался Сиверов.

— С песочком? — иронически уточнил генерал.

— С мылом.

— А мыло откуда?

— Украл.

Федор Филиппович непроизвольно фыркнул. Он знал, что Сиверову ничего не стоит убить человека, не говоря уже о том, чтобы угнать машину или даже танк. Но Слепой, ворующий в магазине кусок хозяйственного мыла — это действительно было смешно.

— Смейтесь, смейтесь, — проворчал Глеб. — Вам легко смеяться. А я сижу тут, как этот… Ни паспорта, ни денег, даже перевод на почте не получишь. Ну, ладно, горсть абрикосов здесь за любым забором можно стащить, на любом пустыре. Но мыло-то на деревьях не растет!

Потапчук сочувственно поцокал языком.

— Тц-тц-тц, как мне тебя жалко! Давай-ка покороче. Ведь была же, наверное, причина, по которой ты решил здесь задержаться.

Глеб поморщился, пытаясь разобрать надпись на сигарете, потушил окурок о подошву и бросил его в урну.

— Трава, — с отвращением сказал он. — Сплошной самообман, вот что такое эти ваши легкие сигареты. А причина была. Понимаете, этот сель… В общем, ваши аналитики были правы.

Потапчук вздохнул.

— Я так и думал. Черт! И угораздило же меня с тобой поделиться! Забудь ты, Христа ради, о том разговоре! Если нужно, этим займутся без тебя. Приедет правительственная комиссия…

— Когда? — быстро перебил его Глеб.

Федор Филиппович повернул голову и нахмурился. Сиверов смотрел прямо на него. Глаза прятались за темными стеклами очков, но выражение лица Слепого очень не понравилось генералу — было в нем какое-то непривычное упрямство.

— Кажется, завтра. Самое позднее, послезавтра.

— Это официальная информация?

— Ну в газетах ее еще не было, если ты это имеешь в виду. Но лица, которых это напрямую касается, разумеется, уже в курсе.

— Отлично, — сказал Глеб. — Значит, пора ковать железо.

— Постой-ка, — твердо произнес Потапчук. — Давай договоримся: никакого железа ты ковать не будешь. Во всяком случае, без моего ведома. Я должен хотя бы знать, что происходит и что ты затеваешь. С меня голову снимут, это ты можешь понять?

Слепой, казалось, о чем-то задумался.

— Понятно, — сказал он после долгой паузы. — Значит, высшее духовенство выступило на защиту священной коровы.

— Не надо иронизировать, — сказал Потапчук. — Ну, допустим, выступило. Сам посуди, могло ли быть иначе? МЧС, пожалуй, единственная на сегодняшний день структура, которая пользуется у рядовых обывателей авторитетом и уважением. Должно же быть в государстве хоть что-то, вызывающее уважение у собственных граждан!

— Это порочная логика, — непримиримо возразил Сиверов. — Я же не предлагаю выступить в прессе с громкими разоблачениями. Наоборот, я предлагаю потихонечку сделать так, чтобы МЧС не только вызывало уважение, но и было этого уважения достойно. Дурную траву с поля вон — молча, без шума и пыли… А? А не то этот умник, который там засел, окончательно зарвется, и рано или поздно какой-нибудь борзописец раструбит о его подвигах по всему миру. Где оно тогда будет, это ваше уважение, что от него останется?

Федор Филиппович незаметно для себя закурил новую сигарету.

— Не знаю, — задумчиво сказал он. — В общем-то, ты, наверное, прав. Но у нашего начальства на этот счет иное мнение.

— У вашего начальства, — поправил Глеб. — Я человек штатский, и мнение вашего начальства меня интересует лишь постольку… Словом, совсем не интересует. И ваша голова тут ни при чем. Гарантирую, что вы останетесь в стороне.

Потапчук сердито закряхтел.

— Не понимаю, чего ты взъелся, — сказал он. — Откуда такое обостренное чувство справедливости? Даже если преступление имеет место, то какое тебе-то до него дело? Понимаю, что это звучит цинично, но, согласись, в одиночку мир не переделать, патронов не хватит. Чеченская война, например, под определенным углом зрения тоже выглядит как преступление, но ведь ты же по этому поводу не рвешь на себе нижнее белье!

— Не рву, — внезапно успокаиваясь и беря обычный шутливый тон, согласился Сиверов. Не имею такой возможности, потому что нижнего белья у меня в данный момент всего одна пара.

— То-то же, — проворчал генерал. — С голой задницей ходить никому не хочется. Даже ради справедливости.

— Федор Филиппович, — все так же весело и непринужденно сказал Глеб, — а что у вас в портфеле? Зачем вы вообще сюда приехали?

Генерал невольно дотронулся рукой до своего портфеля. Портфель был увесистый, поскольку, помимо нескольких пар белья и носков, конверта с деньгами и паспорта на имя инженера Корнеева, там лежал семнадцатизарядный австрийский «глок» с двумя запасными обоймами и глушителем. Потапчук и сам толком не знал, зачем прихватил с собой «сувенир», о котором его никто не просил; просто ему показалось, что пистолет может пригодиться Слепому, и он выбрал из своей личной коллекции наиболее подходящее оружие.

Федор Филиппович усмехнулся.

— Ладно, — сказал он, — считай, что ты меня поймал. Хотя, заметь, я мог бы в этом и не признаваться. И все-таки я бы хотел услышать хоть что-то конструктивное. Факты у тебя есть? Или ты просто решил перешлепать всех спасателей в округе на основании смутных подозрений?

Глеб без спроса выудил из его пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, несколько раз глубоко затянулся и рассеянно бросил сигарету под ноги.

— Трава, — повторил он. — Факты есть, Федор Филиппович. Может, пройдемся? Вы мне купите чебурек, потом сходим на пляж, искупаемся, а заодно и потолкуем.

Потапчук встал, повесил на руку пиджак и взялся за горячую ручку портфеля. Они двинулись вниз по улице, спускавшейся прямо к морю, стараясь держаться в жидкой тени росших вдоль тротуара пыльных фруктовых деревьев. Возле продуктового киоска Глеб остановился, и Федор Филиппович, притворно ворча, купил ему хот-дог. Дальше Сиверов шел, с аппетитом жуя и обильно капая на мостовую жидким кетчупом. Генерал недовольно косился на него, но от комментариев воздерживался: судя по всему, его агент и впрямь основательно проголодался. Наблюдать за ним было даже интересно: Потапчуку никогда прежде не приходилось видеть Сиверова в таком амплуа, и он вынужден был признать, что Слепой способен одинаково непринужденно держаться как на светском рауте, так и на пыльной улице.

Глеб, не переставая жевать, посвятил его в подробности своих приключений. Факты в его изложении выглядели вполне однозначно: Потапчук не верил, что Слепой, в каком бы состоянии он ни находился, мог спутать взрыв тротиловой шашки с ударом грома. Рассказывая о том, как нашел на берегу ручья наполовину занесенный грязью труп Гургенидзе, Глеб был спокоен, но генерал, наконец, понял, зачем ему понадобилось по собственной инициативе лезть в это запутанное дело. Ближе к концу рассказа Федор Филиппович почти перестал слушать, целиком уйдя в решение сложного вопроса: как ему теперь быть? Запрещать Слепому вмешиваться в это дело бесполезно: оно касалось его лично, а на воинскую дисциплину, как справедливо заметил сам Глеб, ему уже очень давно было наплевать. А с другой стороны, зачем это нужно — запрещать? Ведь это же не кто-нибудь, а Слепой! Он сто раз подумает, и только потом, избавившись от последних сомнений, возьмется за оружие. А уж когда возьмется, тут и комар носа не подточит… А начальство наверняка не станет ругать генерала Потапчука за то, о чем никогда не узнает.

В самом деле, почему бы и нет? Почему бы кое-кому не умереть этим летом? Люди гибнут всегда — одним больше, одним меньше… Логика подлая и жестокая, но будет только справедливо, если она, наконец, обернется против того, кто так долго ею пользовался. Ведь, планируя свою операцию и спуская на спящие поселки сель, этот человек не мог не знать, что будут человеческие жертвы. Он, наверное, даже приблизительно подсчитал на калькуляторе, сколько их будет, мысленно прикинул, стоит ли игра свеч, и решил, сволочь, что стоит. Так неужели этот подонок останется безнаказанным только потому, что спрятался за авторитет МЧС?

— Хорошо, — сказал он, когда Глеб замолчал. — В целом я с тобой согласен, но учти: ты меня не видел, я тебя не знаю. Я вообще не понимаю, почему ты решил, что искать нужно именно здесь. Твой клиент наверняка сидит в Москве, где-нибудь поближе к деньгам.

— Здесь его руки, — возразил Глеб. — И мне почему-то кажется, что эти руки не успели как следует замести следы. Если это так, то времени в обрез — только до приезда правительственной комиссии.

Федор Филиппович хотел что-то возразить, но тут их перебили. Из-за угла навстречу им вдруг вышел плотный, коренастый мужчина лет пятидесяти, вертевший в руке незажженную сигарету.

— П-прошу прощения, — обратился он к генералу, — огонька н-не найдется?

Потапчук вынул из кармана брюк зажигалку и дал ему прикурить. Заика кивнул в знак благодарности и неторопливо двинулся своей дорогой, попыхивая сигаретой. Федор Филиппович остался стоять, хмуро и озабоченно глядя ему вслед.

— В чем дело? — спросил Сиверов.

— Не знаю, — ответил генерал. — Рожа у него какая-то знакомая. Вроде, где-то я ее видел, и не один раз, а где — хоть убей, не вспомню.

— Бывает, — сказал Глеб.