Слепой (№3) - Лабиринт для Слепого

Когда Федор Иванович вновь откинулся на подушки, Елена встала, присела на край кровати, взяла с тумбочки костяной мундштук, вправила в него сигарету и закурила. Ее плечи зябко поежились.

– Что с тобой? Ты о чем-то думаешь? – проведя широкой ладонью по спине Елены, спросил Зубов.

– Ни о чем я не думаю. Просто немного устала.

– Может, тебе нужны деньги? – Федор Иванович повернулся на бок.

– Нет, Федор, деньги мне не нужны.

– Тогда чего же ты грустишь?

– После любви всегда немного грустно, – философски заметила Елена. – Тем более, я знаю, что ты завтра уедешь, тебя не будет и мы опять долго не увидимся.

– Может быть, не так уж и долго. Возможно, я смогу к тебе вырваться. А если не удастся – пришлю машину, и ты приедешь ко мне за город.

– Не люблю я ваши правительственные дачи, – сказала Елена, стряхивая цилиндрик пепла в изящную серебряную пепельницу.

– А какая разница? – спросил Зубов, хотя понимал, что в этом случае Елена абсолютно права, и самый безопасный способ свиданий – это когда он приезжает к ней или когда они встречаются где-нибудь за границей.

Зубов взбил подушки и поудобнее устроился.

Ему сейчас не хотелось думать о работе, не хотелось думать о жене и дочери. К жене он относился с уважением, дочь любил. Но встречался с ними довольно редко, ссылаясь на свою вечную занятость. Конечно, на какой-нибудь официальный прием он брал с собой жену.

Но это случалось не часто. , О его любовной связи с Еленой многие догадывались, но говорить об этом открыто не решались. И подобное положение вещей вполне устраивало Федора Ивановича Зубова.

Однажды, это было около года назад, когда Зубов подарил Елене автомобиль, она спросила его:

– Федор, ты конечно не последний человек в нашем государстве, занимаешь высокий пост… Но скажи, откуда у тебя такие большие деньги?

Федор пожал плечами.

– Лучше не спрашивай.

И тогда у него на душе стало нехорошо. Он вспомнил пакет с деньгами, который приносит ему Санчуковский, вспомнил о тех грязных делах, которыми вынужден заниматься, чтобы иметь эти самые «большие деньги».

– Видишь ли, мой высокий пост кое-что дает. Многие мне обязаны: продвижением по службе, должностями. И со мной, конечно же, расплачиваются. Да что я тебе рассказываю, думаю, ты это понимаешь.

– Больше к разговору о деньгах они не возвращались.

Это была запрещенная тема. Они могли говорить о чем угодно, откровенно и честно, но только не о деньгах.

Елена докурила сигарету.

– Пойду приму душ. Что-то я себя неважно чувствую, голова разболелась.

– Конечно, – блаженно потягиваясь, сказал Федор Иванович, – иди, иди, дорогая.

Елена покинула спальню. А Зубов, повернувшись на бок, закрыл глаза, сладко потянулся и мгновенно уснул.

Дала знать о себе усталость, скопившаяся за последнее время.

А Елена Медведкова еще долго не ложилась спать.

Она пыталась читать, но буквы не складывались в слова, а слова не выстраивались в предложения. И одну и ту же фразу ей приходилось прочитывать по несколько раз.

В конце концов Елена отшвырнула книгу – какой-то гнусный детектив – и плеснула себе виски в массивный хрустальный стакан. Она сидела с этим стаканом в руках, глядя в темное ночное окно, и на душе у нее была пустота – бесконечная, как ночное небо над городом.

* * *

Елена приготовила завтрак. Машина уже ждала у подъезда. Федор Иванович обнял Елену, нежно поцеловал ее в щеку.

– Спасибо тебе, дорогая.

– За что?

– За все. За то, что ты есть, за то, что ты рада мне.

– Когда мы увидимся вновь?

– Все зависит не от меня, – , честно признался Зубов. – Я еще не знаю, как пойдут дела. Может, придется сопровождать его, – и он многозначительно кивнул своей седеющей головой куда-то вверх. – Может, мне придется уехать или, наоборот, кто-нибудь приедет. В общем, я тебе позвоню.

Он покинул квартиру на Сретенке, и автомобиль увез его в Кремль, на работу.

* * *

А Елена осталась одна в пустой квартире, которая сейчас показалась ей огромной, почти безграничной.

Сразу же отправившись в спальню и даже не сбросив халат, она без сил рухнула на постель.

Но поспать ей не дал телефон. Звонок был настойчивым и нетерпеливым. Елена в полудреме протянула руку, сняла трубку.

– Алло, слушаю… – сонно произнесла она.

– Это я, – раздался мужской голос и затем послышался специфический смех.

Елена тут же села, поджав под себя колени.

– Ну, и как? – поинтересовался ее собеседник.

– О чем ты?

– Я говорю, как прошла встреча?

– Какая встреча?

– Перестань валять дурака. Ты прекрасно знаешь, о чем я спрашиваю. Через двадцать минут я буду у тебя.

– Не надо, я устала. И смертельно хочу спать.

– Меня это не волнует, – и вновь в трубке послышался хохот, а затем раздались короткие гудки.

* * *

Ровно через двадцать минут в дверь позвонили, и на пороге появился Владимир Владиславович Савельев. На лестничной площадке остался один из его людей в короткой кожаной куртке.

– Ну, здравствуй, красавица, – оглядев женщину, небрежно бросил Владимир Владиславович Савельев.

– Зачем ты приехал? Что тебе надо?

– Сейчас все объясню.

Савельев по-хозяйски вошел в квартиру, огляделся.

Откинув полы плаща, он уселся на диван, закинул ногу на ногу, извлек из кармана золотой портсигар, и закурил.

– Я слушаю, – улыбаясь полными губами и глядя прямо в лицо Елене, сказал он.

– Что ты хочешь услышать?

– О чем он тебе говорил?

– Ни о чем серьезном.

– Мне это не нравится, – побарабанив короткими пальцами, на одном из которых сверкал перстень с бриллиантами, по золотой крышке портсигара, произнес Савельев. – Совсем не нравится, красавица. Ты плохо работаешь. Я тебе помог, можно сказать, спас, а ты даже не хочешь со мной разговаривать, будто не ты, а я тебе чем-то обязан.

– Но он ничего не сказал.

– Как, абсолютно ничего? Вы что, молча трахались и все? – та же веселая улыбка вновь появилась на круглом лице Савельева.

– Ну, он говорил, что, может быть, куда-то поедет…

– Куда он поедет? – Савельев буквально буравил"

Елену взглядом.

– Он не сказал куда. Может, вместе с Президентом, а может, еще с кем…

– Слушай, я тебя спасал не для того, чтобы ты морочила мне голову, а для того, чтобы ты работала, для того, чтобы приносила мне информацию. Я должен знать, откуда у Зубова деньги.

– Но он не говорит об этом! Никогда не говорил.

И сколько раз я ни пыталась узнать, он всегда отмалчивается, говорит, это не мое дело, – соврала Елена, сохраняя хладнокровный вид.

– Так вот, если ты не узнаешь, я приму меры. А чем это может кончиться – тебе известно. Думаю, ты еще не забыла свою подругу и помнишь, какой страшной смертью она умерла? А ведь твоя подруга была поумнее тебя, хотя, может быть, не такая красивая.

Савельев поднялся и, подойдя к Елене, указательным пальцем приподнял за подбородок ее голову.

– Ты помнишь свою подругу?

– Помню, – качнула головой Елена.

– Так вот, смотри у меня!

– Я сделаю все, что в моих силах.

– Не надо делать все, что в твоих силах, делай то, что тебе говорят. И тогда ты будешь жива, тогда у тебя все будет хорошо. А то ведь твое кафе может вдруг сгореть, или бандиты все поломают, исковеркают, испортят. А тебя могут встретить на улице, в подъезде, и твое прекрасное личико станет не столь привлекательным.

Его украсят впечатляющие синяки и шрамы. Ты это понимаешь? – заглянув в глаза женщины, хихикнул Владимир Владиславович. – Так понимаешь или нет?

– Понимаю, – выдавила из себя Елена.

– Вот это другое дело. Это совсем другой разговор.

А почему ты не предложишь гостю выпить?

– Сейчас, сейчас, – засуетилась Медведкова, направляясь к бару.

– Мне виски. И без льда. Немного, – сказал Савельев, видя, как дрожат у Елены руки и как она не может вытащить пробку из граненой бутылки. – Ну, не волнуйся. Ты же не на допросе, ты же не в тюрьме, и никто тебя пока не трогает. Наливай, наливай спокойнее.

Елена плеснула виски и подала Савельеву.

– А ты неплохо устроилась. Красиво живешь, богато. Он хоть денег не жалеет?

Елена кивнула.

– Вижу, вижу, что не жалеет. Со своего кафе ты бы так не жила.

Елена молчала, покусывая губы.

– Так вот, следующий раз, когда мы с тобой встретимся… – Савельев сделал маленький глоток виски и облизал пухлые губы, – хороший напиток, хоть и говорят, что с утра пить вредно, но мне нравится. А тебе?

Елена молчала.

– Так вот, ты должна узнать, откуда у Зубова такие деньги и где он их хранит.

Елена опять кивнула.

– Да-да, я попытаюсь, Владимир Владиславович, попытаюсь…

– Не надо пытаться. Узнай. И вообще, попытка – не пытка, – грубо пошутил Савельев.

На его лице появилось самодовольное выражение.

Затем он вытащил из кармана телефон, набрал номер и уже властно и зло принялся кричать в трубку.

Елена чувствовала, как под шелком халата все ее тело покрывается ознобом, как сердце испуганно бьется в груди, а тошнота подступает к горлу.

– Он приезжает все время один? – спросил Елену Савельев.

– Да, в последнее время один.

– А Матвея Санчуковского ты давно видела?

– Неделю назад. Он заходил ко мне в кафе.

– Значит, заходил…

– Да, вечером, поздно.

– С кем?

– С какими-то двумя мужчинами.

– Как их фамилии?

– Я не знаю, мужчины незнакомые.

– Ну, кто они по виду?

– Могу сказать только одно – наверное, очень богатые.

– Если еще придут, позвонишь. Мой телефон ты знаешь. И если придет Санчуковский, тоже позвони.

– Хорошо, – согласно кивнула Елена.

– А теперь я пойду. Спасибо за угощение.

Стакан, виски в котором осталось почти нетронутым, упал на пол.

Савельев еще раз огляделся вокруг, скользнул взглядом по лицу Елены и неторопливо пошел к двери.

– Провожать меня не надо, – ехидно улыбнулся Владимир Владиславович и открыл дверь.

Елена тяжело вздохнула, бросилась к двери и начала торопливо запирать замки.

– Боже, что мне делать? – вздохнула она еще раз и расплакалась.

Слезы текли по ее красивому лицу. Она чувствовала себя разбитой, голова болела, ноги подкашивались.

У нее было такое ощущение, что ее очень сильно поколотили.

Елена вбежала в спальню, бросилась на постель, на то место, которое еще совсем недавно занимал Федор Зубов, и разрыдалась, кусая край подушки. Она колотила по" матрасу кулаками, выкрикивала грязные ругательства в адрес Савельева, шептала проклятия.

И постепенно ей стало легче.

Елена поджала ноги, свернулась калачиком, и сейчас она была похожа не на властную женщину, знающую себе цену, а на маленькую девочку-подростка, которую незаслуженно обидели.

Она еще долго вздрагивала, еще долго из ее глаз катились слезы. Но в конце концов усталость взяла свое, и Елена, вздрогнув всем телом, уснула. Правда, сон ее был беспокойным. Она видела во сне свою подругу, просила у нее прощения, целовала руки, гладила волосы. Но подруга ничего не говорила в ответ, а только смотрела печальным взглядом, в котором было столько тоски, что Елена продолжала плакать во сне, шепча:

– Таня… Танюша… Прости меня, прости… Я не виновата…

* * *

В полдень, когда часы пробили двенадцать раз, Елена Медведкова проснулась. Голова нестерпимо болела, пришлось принять сразу две таблетки.

И только потом Елена стала приводить себя в порядок, зная, что надо отправляться на работу, что у нее сегодня очень много дел, важных и неотложных. Она пыталась забыть визит Владимира Владиславовича Савельева, пыталась вычеркнуть этого человека из памяти, но его нагловатый специфический смех продолжал звучать в ее душе, заставляя сердце испуганно сжиматься и бешено колотиться в груди.

– Как? Как мне выбраться? – задавала уже в сотый раз один и тот же вопрос Елена. – Может, рассказать обо всем Зубову? Но тогда он меня бросит. Тогда я стану ему не нужна. Тогда вся моя жизнь разобьется вдребезги, и я окажусь нищей, абсолютно ни с чем. А ведь я так долго шла к этой жизни!

И Елена Медведкова, абсолютно того не желая, вспоминала и вспоминала свою жизнь и не находила в ней ничего радостного, ничего того, о чем когда-то в юности ей мечталось.

– Боже, как мне поступить? Кто мне поможет? Кто подскажет?

Елена прекрасно понимала, что ей некому помочь, что единственный, кому она нужна, – это Федор Зубов. Да и он может в любой момент ее оставить, бросить.

И тогда она, скорее всего, пропадет.

Ведь это Савельев заставил се познакомиться с Зубовым и затащить его в постель. Елена просто выполнила приказ, не подозревая, во что все это выльется.

Глава 5

Игорь Малышев сидел в ветхом кресле в углу своей полуподвальной мастерской. Ему было не по себе. Нестерпимо болела голова, он то и дело тер виски руками, затем, не выдержав, вскочил на ноги. Его повело в сторону.

– Дьявол! – громко, на всю мастерскую выругался художник, направляясь к грязному, заплеванному умывальнику. – Так плохо мне уже давно не было. Что-то надо предпринять.

Игорь уперся сильными волосатыми руками в раковину и стоял так несколько минут, опустив голову, бессмысленно моргая глазами, глядя в осколок зеркала, забрызганный краской. Из зеркала на него смотрело мрачное, землистого цвета небритое лицо. Зрачки глаз были расширены, на лбу сверкали капельки пота.

– А что было потом? – задал себе уже в который раз один и тот же в общем-то бессмысленный вопрос Игорь Малышев. – Ничего не могу вспомнить, ничего…

Он повернул ручку крана. В трубах зажурчало, но вода не полилась.

– Чертовщина какая-то! – сказал Игорь и повернул другую ручку.

Из крана упало в грязную раковину несколько капель, а затем вода полилась тугой струей. Брызги полетели в разные стороны, но Игорь даже не поморщился.

Он медленно наклонился, опустился на колени, сунул голову под холодную воду и держал ее под краном довольно долго. Затем тряхнул своими мокрыми, длинными черными волосами. Это движение было похоже на движение мокрой тряпки, а сам Игорь напоминал вымокшего в луже пса.

– Вот так немного легче…

Малышев взял полотенце и начал вытирать лицо и голову. Он занимался этим долго, постепенно приводя себя в порядок.

Расчесавшись, художник стал похож на Иисуса Христа, вернее, на изображение Иисуса Христа, нарисованное самодеятельным художником. Длинные пряди волнистых волос влажно поблескивали, свисая вдоль худых запавших щек. Огромные глаза смотрели измученно и безжизненно.

Игорь запрокинул голову и взглянул на низкий, нависающий потолок.

– О черт! Как болит шея!

Он повертел головой из стороны в сторону, затем добрел до полуразвалившегося кресла и буквально рухнул в него. Зазвенели, заскрипели и застонали пружины.

Казалось, кресло вот-вот развалится, но оно выдержало.

Игорь постучал кулаком по подлокотнику.

– Надо подремать, хотя бы минут тридцать…

Он скосил глаза в сторону – туда, где располагался большой топчан, застланный вместо простыни большим куском холста, на котором сверху лежал спальный мешок.

«Интересно, куда они делись? – подумал Игорь. – Ведь вчера со мной была женщина. Как же ее звали? То ли Катя, то ли Тома… А, в общем, черт с ней, черт с ними со всеми!»

Малышев сунул руку в нагрудный карман своей вельветовой рубашки, извлек оттуда блокнот и трясущимися пальцами раскрыл его. Между страничками лежало несколько зеленых двадцатидолларовых бумажек.

– Все нормально. Значит, я не все просадил. А ведь бывали случаи, когда у меня ничего не оставалось. Хорошо, что я остался у себя, а не поехал ни к Катушке, ни к Бычкову-Бочкареву. Все-таки в своей мастерской спокойнее.

Игорь Малышев приподнял голову и стал смотреть в узкую щель окна. По мутному, грязному стеклу, забранному решеткой, пробегали тени. Это говорило о том, что на улице утро и по мостовой спешат по своим делам люди.

Если подойти поближе и стать на испачканный краской табурет, то можно рассматривать ноги. Иногда Игорь так и делал. Он закуривал сигарету, забирался на табурет, облокачивался на широченный подоконник и смотрел в окно. Ему нравились женские ноги, нравились их очертания, нравилось, как звонко цокают по асфальту высокие каблучки. Эта картина мирной будничной жизни всегда приносила в его душу успокоение.

Но сейчас ему было так скверно, что вряд ли он смог бы забраться на табурет. В его организме, измученном и иссушенном наркотиками, почти не осталось сил.

Малышеву повезло: две недели назад какие-то три безумных англичанина, которых привел ему Альберт Прищепов, купили у него четыре картины и пять рисунков. Англичане сразу же согласились на его цену, вообще не торгуясь. И Игорь, когда гости покинули мастерскую, даже расстроился, пожалев о том, что назвал за свою работу слишком маленькую цену. Сейчас от денег, полученных за картины, осталось всего четыре двадцатидолларовые бумажки. Остальные ушли на наркотики и на девочек.

Помог Игорю в этом старый приятель, однокурсник по Суриковскому институту, Андрей Бычков-Бочкарев по кличке Петля. Дела у Андрея в последнее время шли все хуже и хуже. Вернее, топтались на месте. Просто не было никаких дел. А ведь Андрей – очень неплохой скульптор, и несколько его работ из бронзы и меди находились за океанов в престижной галерее. В последний год Бычков-Бочкарев вообще ничего не делал и жил за счет друзей. Жена его бросила, то есть, Андрей сам ушел из дому. Слава Богу, имелась мастерская, было где перекантоваться.

Андрей и приучил Малышева к наркотикам. Раньше Игорь только пил, а теперь кайф, полученный от алкоголя, его уже не устраивал.

Игорь медленно закатал рукава вельветовой рубахи и взглянул на свои сплошь исколотые руки. Затем начал сжимать пальцы, пытаясь увидеть вены. Но как он ни старался, вены не появлялись на его руках, покрытых темными волосами. Да и колоть, собственно говоря, было нечего.

Игорь Малышев и думать не думал, что так быстро пристрастится к наркотикам и они станут для него единственным смыслом жизни. Правда, время от времени, он брал еще в руки палитру и кисть, рисовал странные картины, навеянные наркотическими галлюцинациями. Может быть, именно поэтому их так охотно и покупали, если не заграничные туристы, то сам Альберт Прищепов, который, как правило, скопом забирал все рисунки и холсты, а рассчитывался с Игорем наркотиками и частично деньгами. Поначалу Малышев пробовал считать, на сколько обманул его Прищепов, а потом ему это стало абсолютно безразлично…

Уже вторую неделю Игорь не прикасался к кистям.

Он смотрел на палитру, на два мольберта с неоконченными картинами, на засохшие краски, на полувыдавленные тюбики. Палитра уже покрылась толстым слоем серой пыли, и краски утратили свою яркость.

– Черт, как плохо! – вновь прошептал Игорь и попытался подняться.

Все тело болело. Особенно нестерпимо боль донимала шею. Игорь повертел головой сначала в одну сторону, затем в другую.

«Который сейчас час?» – подумал он и принялся шарить глазами по стеллажам у дальней стены мастерской.

Где-то там должен был стоять будильник. Но как ни пытался Игорь найти его взглядом и увидеть черные стрелки, это ему не удалось. Затем он посмотрел на пол и увидел красный будильник рядом со старыми башмаками. Будильник был разбит.

Игорь превозмог себя, выбрался из кресла, подошел к будильнику и поднял. Странное дело – механизм продолжал работать, и из будильника слышалось однообразное тиканье.

– Любопытно.., любопытно…

Часы показывали половину двенадцатого.

– Скоро полдень, – сказал сам себе Игорь и поставил будильник на стеллаж.

Все тело ломало. Боль жила в каждой клетке, даже в кончиках пальцев, даже в ресницах и в завитках черных волос.

– Ой, как мне плохо! – снова простонал Игорь и тоскливым взглядом посмотрел на низкий столик, на котором в беспорядке валялись бутылки, пепельница, полная окурков, грязные стаканы, какие-то банки, кусочек засохшей ветчины, корки от бананов и прочая дрянь – даже смотреть противно.

Малышев почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу. Он с отвращением отвернулся от мерзкого натюрморта и как подкошенный рухнул на стоящий в углу топчан. Взвизгнули пружины.

Игорь поджал ноги, его трясло.

– Где же Петля? Где же этот проклятый Бычков-Бочкарев? Пришел бы он скорее!

Обычно скульптор появлялся в мастерской Игоря Малышева во второй половине дня.

Игорь ненадолго забылся и очнулся от громкого стука в железную дверь. Колотили явно ногой. Звонок уже давным-давно не работал.

– Кого это несет? – стряхивая сон и оцепенение, пробормотал Малышев и двинулся к двери.

Он потянул засов. Железо заскрежетало, и тяжелая дверь открылась. На пороге стоял Андрей Бычков-Бочкарев. За его спиной хохотали две девицы в черных потертых кожанках.

– А вот и я! Ну как ты, Гоша? Небось, ломает?

– Ох, ломает! – скрипнув зубами, процедил Игорь и отошел в сторону, впуская гостей.

– А ты, наверное, думал, я приду один?

– Да я вообще ничего не думал. Хотел поспать, да ты не дал.

– Но вид у тебя очень заспанный.

Бычков-Бочкарев поскреб толстыми сильными пальцами скульптора давно не бритую щеку.

– Девчонки, проходите, располагайтесь, – сказал он, хлопнув крашеную блондинку по заднице.

Та хохотнула, но ничуть не оскорбилась на подобную вольность. Девицы зашли в мастерскую и удобно расположились на топчане, с которого только что вскочил Игорь, – Э, вы что расселись, как телки на пастбище? Быстро наведите порядок!

– У тебя ничего нет? – шепотом спросил Игорь своего гостя.

– Чего ничего? Конечно же, нет. Мы вчера все всадили.

– А что было потом?

– Потом – это когда? – попытался уточнить Бычков-Бочкарев, продолжая скрести небритое лицо.

– Ну, укололись, а дальше?

– Дальше ты лег на свой топчан, а я ушел.

– А девицы?

– Какие девицы? Ведь была только одна – Катушка.

Игорь Малышев повернул голову и посмотрел на одну из девиц. Это была Катя Сизова по кличке Катушка, натурщица, которую знала почти вся Москва. Полотна с ее изображением часто появлялись на всевозможных вернисажах. Катя была в общем-то красавицей: длинные русые волосы, пышный бюст, тонкая талия, красивые ноги и лицо с загадочным взглядом темно-синих глаз.

– Катенька, ты почему со мной не осталась? – обратился к ней Игорь.

– С тобой? Так ты же был в отрубе.

– Но я же потом очухался…

– Очухался, очухался… Мы поехали к Прищепову.

– Нашли куда ехать, – грустно пробормотал Игорь Малышев, – Он вам хоть дверь открыл?

– Конечно, открыл. Ведь у Андрея еще оставалась двадцатка, и мы взяли две ампулы.

– Так вы, наверное, оттянулись по всей программе?

– А, я уже и не помню, – Катенька махнула рукой, а затем задрала рукав куртки и посмотрела на темный синяк – Андрей такой неумелый! Наверное, минут десять вену искал Я чуть с ума не сошла, меня чуть не вырвало.

– Да, он это не умеет делать, – согласился Малышев. – Его руками только глину месить да гранит рубить пудовым молотком. А больше он ни на что не способен.

Игорь попросту злословил: он прекрасно знал, что Андрей Бычков-Бочкарев своими толстыми, с виду неуклюжими пальцами мог делать настолько филигранные и красивые вещи, что оставалось только изумляться. Когда-то, еще в институте, он в свободное от учебы время занимался изготовлением ювелирных украшений, и это получалось у него великолепно. Игорь хорошо помнил серьги, кулоны и перстни, которые выходили из-под рук его однокурсника. В то время Малышев с Андреем снимали одну мастерскую недалеко от детского сада, возле станции метро «Беговая». Из той мастерской их выперли, там обосновалась какая-то фирма по торговле компьютерами и прочей дрянью. Правда, теперь и у Бычкова-Бочкарева была своя мастерская в трех кварталах от мастерской Игоря – этого подвала, где сейчас они вес находились.

– У тебя еще есть деньги? – спросил Бычков-Бочкарев, усаживаясь на топчан и постукивая огромными кулаками по коленям.

– Да, есть.

– Так, может, я съезжу?

– А куда ты хочешь поехать?

– Конечно же, к Альберту.

–А может, он даст в долг? – поинтересовался Игорь.

– В долг он не даст.

– Так ведь Прищепов мне сам, наверное, должен кучу денег, он же забирает у меня почти все. Все, что я делаю, переходит к нему. Так что он на мне, возможно, неплохо наваривает.

– Ну и что из того, – рявкнул Бычков-Бочкарев, – кто на ком наваривает? Это все полная хрень. Он не даст ни мне, ни тебе. Только за деньги. Ты же знаешь правило Прищепова: сначала деньги, затем ампулы или порошок.

– А что за дрянь мы колем последнее время?

– Тебе, что, не нравится?

– Да нет, нормально. Так поедешь или нет?

– Поеду, – кивнул Бычков-Бочкарев.

Девушки в это время занимались уборкой. Они расставили по местам вещи, убрали с низкого, забрызганного краской столика все, что осталось со вчерашнего дня, вытряхнули пепельницы. Катя Сизова взялась мыть посуду, а се подружка, Тамара Колотова, тоже известная в Москве натурщица, стала подметать пол.

– Пока я вернусь, чтобы все было убрано! – грозно, как командир, сказал Бычков-Бочкарев и, подойдя к Тамаре, хлопнул се пониже спины своей сильной рукой.

Тамара развернулась и, глядя в глаза Андрею, прошептала:

– Зачем ты со мной так? Я же не проститутка. Ты же, Андрей, знаешь, я натурщица…

– А мне плевать, кто ты. Ты наркоманка, и этого достаточно. Ты такая же, как я или он.

На глазах двадцатисемилетней Тамары появились слезы. Но она сдержалась, и слезы не пролились.

– Давай, давай, шурши. Пока я вернусь, чтобы все было вылизано, чтобы вес сияло. А ты проследи, – как к младшему, обратился Бычков-Бочкарев к своему приятелю.

– Ладно, иди, не скандаль, – вяло махнул рукой, уже предвкушая скорое удовольствие, Игорь Малышев и уселся в кресло.

– Игорь, ты такой красивый! – к нему подошла Катушка и провела ладонью по длинным черным волосам Малышева.

– Не хочу я все это слушать, – Ну почему? Знаешь, на кого ты похож?

– На кого? – запрокинув голову, спросил Игорь.

– Ты похож на Илью-Пророка.

– А где ты его видела? – скривив рот, скептично улыбнулся Малышев.

– У одного художника. Я ему совсем недавно позировала.

– Так что, я заходил к нему в гости?

– Да пошел ты…

– Ладно, расскажи, а то пока Андрей вернется…

Ждать просто невыносимо.

– А что рассказывать? Просто тот художник нарисовал Илью-Пророка, нарисовал во весь рост на большом двухметровом холсте. Илья был абсолютно голым и стоял, опустив руки и держа крест.

– Совсем голый? – глядя на стройные ноги Катеньки Сизовой, спросил Малышев.

– – Ну, конечно же, совсем голый. Он и меня нарисовал точно так – совсем голую, во весь рост.

– Наверное, он тебя потом трахнул? – вяло заметил Малышев.

– Ты не прав. Он меня не мог трахнуть.

– Ты что, не захотела?

– Да нет, я в общем-то была и не против. А вот он не мог.

– Что, импотент? – захохотал Малышев.

– Можно сказать, импотент.

– Тогда тебе не повезло.

– Почему? Как раз наоборот. Он заплатил мне двести баксов.

– За что?

– Ну, за то, что я ему позировала.

– А долго ты ему позировала?

– Два или три сеанса, уже не помню.

– Так как же его фамилия? Может, я знаю?

– Ой, ну конечно, знаешь! Очень известный художник. Зовут его Илья…

– Слышать про него не могу! Бездарный козел! – Малышев скривился, а затем усадил Катеньку себе на колени. – Тебе удобно?

– Очень удобно, только кресло может развалиться.

– Не развалится, – сказал Малышев, – а если и развалится, так черт с ним! Ну где же этот Бычок-Бочкарев?

– Вот уж точно бычок, – рассмеялась Катя.

– Что, он тебя уже трахнул?

– Ты знаешь, не один раз. И откуда у него только силы берутся?

– Молодец Бычков-Бочкарев, – абсолютно не обидевшись, сказал Малышев, запуская руку под куртку Катушки и нащупывая се упругую грудь.

– Ну-ну, не надо. Не балуйся, – сказала девушка.

– Да я и не балуюсь, я всерьез.

– Это тебя не спасет. Это не заменит укол.

– Да, действительно, никакая женщина не может сравниться с одной хорошей порцией.

– Сейчас принесет, – вставила Колотова, поправляя волосы и одергивая короткую кожаную юбку.

– Да скорее бы уже! – покосился на мерно тикающий будильник Игорь Малышев.

* * *

Бычков-Бочкарев, выйдя из мастерской своего приятеля, минут пять безуспешно ловил такси. Наконец на взмах его руки остановились красные «жигули».

– Тебе куда?

– Покажу, – сказал Бычков-Бочкарев.

Но владелец красных «жигулей», щуплый горбатенький мужчина с небритым лицом, дверцу не отворил.

– Так куда тебе ехать?

– В общем-то недалеко, на Крымскую набережную.

– Ничего себе недалеко! А сколько заплатишь?

Бычков-Бочкарев посмотрел в бесцветные глаза хозяина машины, затем пожал широкими плечами.

– А сколько ты, дед, хочешь?

– Я тебе не дед.

Водитель уже собирался поднять стекло, но Бычков-Бочкарев помешал, надавив на верхний край стекла своей сильной рукой.

– – Может, договоримся? Десять баксов устроит? Но ты меня довезешь туда и привезешь обратно.

Владельцу красных «жигулей» предложение показалось заманчивым.

– Садись.

Бычков-Бочкарев забрался на заднее сиденье, вольготно развалился. Горбатый мужчина запустил двигатель, и красные «жигули» помчались, обгоняя один автомобиль за другим.

– Э, не гони так быстро, а то на кладбище приедем.

Водитель засмеялся. Его смех был довольно неприятным.