Слепой (№3) - Лабиринт для Слепого

– Мне кажется, – задумчиво сказал Глеб, глядя на заснеженные улицы, по которым мчался автомобиль, – он должен будет связаться с теми, кому поставлял наркотики в Америке.

– Да, я об этом думал. Я успел допросить Олега Пескаренко.

– Это что, один из химиков?

– Да. Самый молодой, но и самый талантливый.

Правда, применение своему таланту он нашел гнусное.

Сейчас он в этом раскаивается, нечего раскаяние запоздалое.

– И что, думаешь, он пропадет? – скептично усмехнулся Глеб.

– Думаю, нет. Такие люди, как он, нужны. Его вытащат из зоны, и он будет продолжать заниматься своим гнусным делом где-нибудь в другом месте. Его, может быть, даже вывезут за границу…

– Так что он все-таки тебе сказал?

Поливанов даже на минуту задумался, не решаясь сообщить Глебу о результатах допроса. Глеб напряженно ждал, глядя на уставшее лицо полковника.

– Пескаренко мне сказал, что перед своим исчезновением Савельев попросил его сделать детальную и абсолютно точную технологическую документацию о производстве наркотиков и записать все на дискету.

– И что, он сделал? – спросил Глеб.

– Конечно, – спокойно ответил Поливанов – И скорее всего, Савельев исчез вместе с этой дискетой.

Надеюсь, ты понимаешь, – Поливанов чуть сбросил скорость и взглянул на Глеба, – что эта дискета стоит бешеных денег и Савельев обязательно будет искать на нее покупателей.

– А почему ты уверен, что Савельев будет искать покупателей, а не попытается организовать производство? Ведь производство – это постоянный доход, а продажа дискеты даст только разовую прибыль.

– Думаю, Савельев не так глуп. Дискету можно продать разным покупателям. Можно продать на Западе, можно продать американцам, китайцам, японцам – кому угодно.

– Если об этом узнают, его же уничтожат, – вновь скептично усмехнулся Глеб.

– Естественно, такая игра опасна. Но зато она принесет чистые деньги, и очень большие.

– Сомневаюсь, что Савельев так поступит. Я его немного знаю, имел счастье познакомиться, – в глазах Глеба вспыхнули злые огоньки. Он прищурился, словно целясь в невидимого противника. – Мне кажется, Савельев попытается продать дискету и на этом закончит свою карьеру предпринимателя-промышленника.

– Хорошо, если так.

– Именно так он поступит, – с уверенностью проговорил Глеб. – Поэтому советую попытаться выйти на тех, кто с ним был связан в Штатах.

– Если бы мы знали!

– Но хоть какие-то хвосты есть? Хоть за какую-то ниточку можно ухватиться?

– Да, если бы Прищепов был жив, то вполне возможно, нам это и удалось бы.

– Ну извини, Станислав Петрович, мне ничего не оставалось, и я не виноват в том, что этот мерзавец мертв.

– А хоронили его очень прилично, говорили красивые речи. Пришло много художников, артистов, музыкантов. В общем, прощались как с великим меценатом и покровителем изящных искусств.

– Ясное дело, – промолвил Глеб и уперся руками в панель перед собой.

– Что, больно?

– Да нет, я уже привык.

– Ничего, ничего. У моего брата прекрасные тренажеры, так что у тебя будет возможность привести себя в порядок.

– Постараюсь. Думаю, через неделю я уже окончательно встану на ноги.

– Только прошу тебя, будь осторожен, – сказал Поливанов, сворачивая во дворы.

– Что ты имеешь в виду, Станислав Петрович?

– Думаю, тебя попытаются найти. И кроме того, тебя попытаются убрать. Ведь ты абсолютно лишний свидетель.

– Со мной это не впервые. И поэтому я не очень боюсь.

– Все равно будь осторожен.

Автомобиль Поливанова остановился у подъезда, упершись колесами в бордюр.

– Третий этаж, квартира двадцать восемь. Сразу же по телефону снимешь квартиру с сигнализации. Вот тебе на всякий случай телефонный аппарат и номер, который не прослушивается. Сможешь со мной связаться в любое время.

– Что, спутниковая связь?

– Да, – сказал Поливанов и подал телефонный аппарат Глебу. – Пусть он будет у тебя. Если что – звони.

– Ты тоже, Станислав Петрович, звони.

– Давай не будем так официально.

– Хорошо, – кивнул Глеб.

Они пожали друг другу руки и только после этого, словно случайно вспомнив, Поливанов протянул Глебу тяжелый пистолет и две обоймы.

– Возьми. Может быть, он тебе понадобится.

– Надеюсь, это не твое табельное оружие?

– Не мое. Но этот пистолет чистый. И постарайся им не пользоваться.

– Хорошо, спасибо. Ты прямо как Дед Мороз, делаешь один подарок за другим…

* * *

Вот обо всем этом думал полковник Поливанов, сидя перед генералом Потапчуком.

Он не сказал своему шефу о том, где сейчас находится агент по кличке Слепой. Правда, Потапчук у него об этом и не спрашивал. Но даже если бы генерал и поинтересовался, Поливанов все равно бы ему не сказал.

Политическая ситуациям стране могла измениться в любой момент. Выборы в Думу были на носу, и никто не знал, какие силы придут к власти. Правда, пока еще был Президент, но с ним то и дело случались какие-нибудь болезни. А люди, о которых отставной полковник КГБ Савельев рассказал Глебу Сиверову в подвале загородного особняка, занимали очень высокие посты и пока еще находились у власти.

И, как понимал Поливанов, эту власть терять не собирались. Они готовы были за нее драться, как псы, готовы были впиваться в горло друг другу, сталкивать в пропасть политических противников, подставлять, публиковать компромат друг на друга. И бороться с ними ни полковник Поливанов, ни генерал Потапчук сейчас не имели ни сил, ни возможностей.

– Знаешь, Станислав Петрович, – перейдя почти на шепот и подавшись к полковнику, проговорил генерал Потапчук, – все может измениться прямо на глазах.

И те, кого мы считаем преступниками, могут оказаться у власти. И они, я думаю, ты понимаешь, не простят ни тебе, ни мне, ни кому-либо другому, если мы попытаемся ткнуть их мордой в дерьмо.

– Я это понимаю.

– Раз понимаешь, то прекрасно. Иди.

Потапчук выглядел очень уставшим. Но не менее уставшим был и Поливанов.

* * *

А Глеб Сиверов во время разговора двух ответственных сотрудников, облеченных немалой властью, упорно, до изнурения, до дрожи в руках и ногах тренировался. Он пытался как можно скорее привести себя в форму. Но тело пока еще слушалось плохо, слишком сильно досталось Глебу во время взрыва особняка на берегу озера. Глеб понимал, что только упорные тренировки смогут сделать его прежним – сильным, ловким и уверенным в каждом своем движении. И поэтому, скрипя зубами от нестерпимой боли, он отжимался, поднимал ноги, бесконечное количество раз приседал, качал пресс, тренировал позвоночник, пытаясь вернуть ему гибкость…

* * *

Рабочий день близился к концу. Но Федор Иванович Зубов не спешил покидать свой кабинет. Он ждал звонка. Время от времени он поглядывал на телефон, быстро просматривая бумаги. Но телефон молчал.

«Ну, когда же? Когда же он наконец позвонит?» – с досадой думал Зубов, глядя на молчащий аппарат Набрать номер, который ему был хорошо известен, и связаться с Хромовым Зубов не решался. Он понимал, что разговор будет не из приятных, и внутренне готовился к нему. Ведь с побегом Савельева все пошло наперекосяк, все случилось не так, как он рассчитывал.

Хотя дело и удалось приостановить, но тем не менее Зубов опасался, что информация может всплыть, и его недоброжелатели – а недоброжелателей у Федора Ивановича было предостаточно – не замедлят ею воспользоваться.

Днем он переговорил по телефону с Хромовым.

Единственное, что тот сказал:

– Ты, Федор, сам заварил эту кашу, тебе ее и расхлебывать, а я умываю руки. Я тебя прикрою, конечно, помогу. Но слишком ты на меня не рассчитывай.

«Все меня бросили», – поднявшись из-за стола, подумал Зубов и посмотрел на часы в углу.

Стрелки застыли на половине восьмого.

Зубов медленно прошелся по своему огромному кабинету. Затем зло и недовольно взглянул на портрет Президента, висевший над его столом.

«Тебе-то хорошо, лежишь себе в больнице и горя тебе мало. А я здесь должен мучиться, крутиться как уж на сковородке. Правда, сам виноват, хотел заработать легких денег… Вот и заработал. В любой момент могу слететь, в любой момент… Как в тридцать седьмом, за мной могут прийти люди в штатском с ордером… Ну нет, этому не бывать! Единственный, кто знает о моей роли в этом деле, – это Матвей Санчуковский. Вот он мне и мешает. Хотя, сейчас он дрожит и боится еще больше, чем я. Он же по уши в дерьме, все дела с Савельевым шли через него, а я всего лишь получал деньги за прикрытие. Впрочем, деньги получал и Хромов, но он умыл руки. От Матвея надо избавляться», – твердо решил Федор Иванович Зубов и вновь зло и недовольно посмотрел на портрет Президента.

Телефон продолжал молчать.

– Да, черт бы их всех побрал! – громко выкрикнул хозяин роскошного кабинета в Кремле. – Чтоб вы все сдохли!

На его голос открылась дубовая дверь.

– Федор Иванович, вы что-то хотели? – услужливо спросил моложавый помощник в сером костюме.

– А ты что тут делаешь?

– Как же, дела, Федор Иванович, – сказал помощник.

– Какие у тебя к черту дела! Шел бы домой, пил бы коньяк, трахался бы с какой-нибудь бабой. А то просиживаешь штаны, изображаешь рвение к работе и преданность начальнику.

– Да что вы, Федор Иванович, случилось что-нибудь?

– Кофе мне принеси, да покрепче. Понял?

– Будет сделано.

Дверь закрылась.

"Холуи проклятые! Ни на кого нельзя положиться.

Делаешь им добро, а они только и норовят ножку подставить, только и норовят какую-нибудь пакость тебе учинить. Холуи и мерзавцы! Если все обойдется – выгоню к черту всех, заменю новыми".

Это сделать было не очень трудно.

А вот как разобраться с Матвеем Санчуковским, Зубов не мог придумать. Слишком уж заметной фигурой был Санчуковский.

И поэтому он нетерпеливо поглядывал на телефон, ожидая звонка от Хромова.

И как раз в тот момент, когда дубовая дверь опять открылась и в кабинет вошел помощник с подносом, на котором стояли сахарница, сливочник и большая чашка ароматного кофе, телефон пронзительно зазвенел.

– Поставь на стол – и свободен, – приказным тоном, почти грубо бросил своему помощнику Зубов и бегом кинулся к телефону. – Да-да, я слушаю.

– Ну, ты как? – послышался уверенный голос Хромова.

– Да, я согласен. Только не знаю, как это сделать.

– Проще простого, – спокойно сказал Хромов.

– Ну, как – проще простого?

– Все-то тебе надо объяснять. Все вы боитесь ручки замарать, а вот я не боюсь.

– Иван Николаевич, ты уж меня извини Бога ради. действительно не знаю, как за это дело взяться, с какого конца.

В трубке послышался тяжелый вздох и смех.

– Ладно, не волнуйся. Выручал ты меня, Федор, выручу и я тебя.

– Что я должен сделать? – чуть дрогнувшим голосом спросил Зубов.

– Матвеи тебе друг-приятель?

– В общем-то да, вместе начинали.

– Так вот, пригласи его на дачу завтра поутру. А тебя там не должно быть. Ты меня понял?

– Пригласить его на дачу завтра утром?

– Лучше завтра утром. Вообще, чем быстрее, тем лучше.

– Понял, понял, – немного испуганно обронил в трубку Зубов.

– Ну, если понял, то действуй.

– А что я еще должен сделать?

– Можешь сегодня вечером напиться.

– Если ты советуешь, Иван Николаевич, то напьюсь обязательно.

– Вот и напейся. Завтра тебе к Президенту не надо?

– Нет-нет, не надо, завтра Сатаров идет к Президенту.

– Ну вот и хорошо, – как-то равнодушно подытожил Хромов и положил трубку.

Зубов почувствовал, что вспотел, что ладони стали мокрыми. Он еще несколько секунд неподвижно стоял с телефонной трубкой в руке, похожий на изваяние. Затем осторожно положил трубку на рычаги аппарата и, дрожащими пальцами вытащив из кармана носовой платок, тщательно вытер ладони. И только после этого взял чашку с кофе. Ложка дрожала в его пальцах и звонко стучала по стенкам чашки.

«Что-то я чересчур разволновался, – словно не догадываясь о причине своих волнений, подумал Зубов, усаживаясь в кресло под портретом Президента. – Волнуюсь, как гимназистка перед экзаменом. Хотя какая к черту гимназистка! Просто перепуган насмерть, аж в туалет тянет. Действительно, как перед экзаменом или как перед визитом к Президенту».

Выпив полчашки кофе, Зубов немного успокоился.

Он взял свою записную книжку, открыл ее на "букве "С" и набрал телефон Санчуковского.

– Санчуковский слушает.

– Здравствуй, Матвей, – сказал Зубов, глядя на чашку с кофе.

– Добрый вечер, Федор Иванович.

– А что ты так официально? Рабочий день кончился, можно и попроще. Ты чем завтра занят? – Смотря когда, – сказал Санчуковский.

– Ну, часиков в десять утра.

– Да ничем, собственно, таким уж важным.

– Так, может, заскочишь ко мне на дачу часикам к десяти?

– На дачу? Завтра?

– Ну да, завтра. Есть очень серьезный разговор.

– Если про выборы, то я уже не могу слушать, – засмеялся Матвей Санчуковский.

– Да ну их к черту, эти выборы! Целый день ими занимался, – пожаловался Зубов.

– Я тоже, – отозвался Санчуковский.

– Уж не намереваешься ли ты второй раз депутатом стать?

– А почему бы и нет?

– Хорошая мысль. Опять же депутатскую неприкосновенность получишь.

– Да ладно тебе шутить, Федор, – недовольно пробурчал в трубку Матвей Санчуковский.

– Так значит, завтра в десять, – властно, как подчиненному, но в то же время вполне дружелюбно сказал Зубов.

– Разговор действительно серьезный? – осведомился Санчуковский.

– Серьезнее не бывает, Матвей.

– А что, случилось что-то?

– Может случиться.

– Тогда буду.

– Ну вот и договорились, жду.

* * *

Ровно в девять утра черный «мерседес» Матвея Санчуковского остановился у подъезда его дома. Охранник услужливо открыл дверь. Матвей Санчуковский сел на заднее сиденье и повертел головой – так, словно он только что поднялся от письменного стола, за которым провел ночь.

– Куда? – повернувшись к хозяину, спросил водитель.

– Давай на дачу к Зубову.

– Хорошо, – кивнул водитель, запуская двигатель.

Автомобиль быстро помчался по заснеженным улицам Москвы. Охранник пристально следил за стрелкой спидометра, будто это была стрелка часов, а он опаздывал на свидание к любимой девушке.

– Не гони так, – сказал Санчуковский водителю, – вроде немного подморозило.

– Да нет, нормально, – ухмыльнулся водитель, лихо поворачивая на перекрестке.

Матвей Санчуковский сидел на заднем сиденье, прикрыв глаза. В окно он не смотрел, его мысли были заняты предстоящей встречей.

«Интересно, чего это Зубов позвал меня в такую рань к себе на дачу? Наверное, действительно произошло что-то очень важное или должно произойти. А может быть, опять начнет ругаться? Хотя, что гадать? Минут через пятьдесят я увижу Федора и узнаю, зачем он меня вызывал и какой-такой серьезный разговор может быть в десять утра на даче».

– Мне кажется, эта черная «волга» едет за нами от самой Москвы, – сказал водитель, обращаясь к охраннику.

Охранник резко обернулся.

– Да нет, тебе кажется.

– Что кажется? Я заметил: как проехали пост ГАИ, так она все время у нас на хвосте.

– А, брось, – сказал охранник, но на всякий случай сунул руку за отворот куртки.

Матвей Санчуковский тоже обернулся, но никакой черной «волги» не увидел. За ними ехала, серая «тойота».

– , – Где «волга»? – спросил он у водителя.

– Только что исчезла, наверное, мне показалось.

– Сколько там времени? – спросил Санчуковский, ленясь взглянуть на свои золотые часы.

– Девять сорок пять, – ответил охранник.

«Ну вот, минут через десять будем на месте», – подумал Санчуковский, глядя на окрестные пейзажи.

В девять сорок пять на трассу выехал КАМАЗ с красной полосой, груженный бетонными плитами. В кабине сидел молодой, лет двадцати шести, водитель с раскосыми глазами. Он был в кожаной куртке и лисьей зимней шапке. Белый снег, сверкающий на солнце, его слепил, и поэтому он надел темные очки. Его лицо сразу же приобрело немного хищное выражение. Рядом с ним, на соседнем сиденье, лежал телефон сотовой связи.

Послышался сигнал. Водитель КАМАЗа приложил трубку к уху.

– Да-да, я все понял.

Улыбка, появившаяся на тонких губах водителя, сделала его лицо еще более хищным и злым. Он убрал телефон, повел плечами, поудобнее устраиваясь на сиденье, и вдавил педаль газа. КАМАЗ взревел и помчался быстрее.

Ровно в десять пятьдесят водитель КАМАЗа увидел черный «мерседес», идущий навстречу со скоростью километров девяносто.

Парень снял солнцезащитные очки, покрепче вцепился руками в баранку и, прижавшись широкими плечами к спинке сиденья, тонко и пронзительно, словно птица, присвистнул.

Когда до черного «мерседеса» оставалось метров десять, парень с раскосыми глазами резко вывернул баранку вправо, и тяжелый КАМАЗ на скорости восемьдесят километров буквально в лепешку смял черный «мерседес» шестисотой модели и столкнул его в кювет.

КАМАЗ тоже свалился в кювет, но водитель успел открыть дверь и выпрыгнуть в снег…

А еще через две минуты на шоссе неподалеку от места аварии остановилась черная «волга». Задняя дверца открылась, водитель КАМАЗа, поскальзываясь, поднялся по откосу, выбежал на трассу и быстро юркнул в машину. Взревел мотор, черная «волга» унеслась прочь.

На месте аварии громыхнул взрыв, и «мерседес», в котором находилось три трупа, вспыхнул.

– Телефон, – сказал мужчина, сидящий рядом с водителем, обращаясь к парню на заднем сиденье.

Тот передал ему телефон.

– Чего ты так дрожишь? – хмыкнул мужчина, набрал номер и коротко доложил:

– Все сделано. На трассе полный порядок.

Он убрал телефон и принялся напевать:

– Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера…

* * *

Минут через десять в квартире Зубова раздался телефонный звонок. Федор Иванович недовольно взял трубку и поднес к уху.

– Ты что, еще спишь? – раздался спокойный голос Хромова.

– Да нет, уже давно не сплю.

– Так вот, я тебе могу сказать – спи спокойно, дорогой товарищ.

– А в чем дело?

– Как, разве ты еще не знаешь?

– Нет, ничего не знаю, – испуганно пробормотал Зубов.

– Тогда через полчаса узнаешь. А пока можешь спать спокойно, – уже вполне шутливым и дружелюбным тоном сказал Хромов и рассмеялся.

Зубов ожидал, что Хромов объяснит ему причину своего веселья. Но вместо этого он услышал гудки отбоя.

– Вот черт! Так ничего и не сказал.

Зубов бросил трубку и стал просматривать утренние газеты. На работу он решил приехать к половине двенадцатого, сославшись на головную боль и усталость.

А минут через сорок ему сообщили, что его друг Матвей Фролович Санчуковский погиб в автомобильной катастрофе на дороге, ведущей к правительственным дачам. Его черный «мерседес» столкнулся с КАМАЗом, выскочившим на встречную полосу.

* * *

"Кандидат наук, талантливый химик Олег Владимирович Пескаренко сидел в маленькой камере всемирно известной тюрьмы «Матросская тишина». Он не был политическим деятелем, не был депутатом Верховного Совета, не был замешан в государственном перевороте, не готовил покушение на Президента или премьер-министра. Он был рядовым заключенным.

В камере он находился один. Всю эту ночь, как и дюжину предыдущих, Олег Пескаренко не смыкал глаз. Он ужасно похудел, щеки запали, руки тряслись. Он понимал, что выйдет из тюрьмы не скоро. И если сейчас ему тридцать шесть лет, то когда он выйдет на свободу, ему будет почти пятьдесят. И лучшие годы ему придется провести за решеткой. А все почему? Да потому, что он хотел жить как человек, хотел, чтобы его дети были здоровыми, чтобы жили в хорошей квартире, хорошо питались, могли поехать летом куда-нибудь отдохнуть. И вот из-за этого он сейчас здесь, в этой камере с шершавыми бетонными стенами, с маленьким окошком под потолком.

Он и не предполагал, что в этой камере почти полгода провел всесильный седоусый вице-президент России Александр Руцкой. Но тот жаждал власти, а он, Олег Пескаренко, никогда к власти не стремился. Ему просто хотелось жить по-человечески. И вот результат его устремлений. Вот какие плоды он вынужден пожинать.

Последний допрос был две недели назад. Тогда он разговаривал с полковником Поливановым и все ему рассказал, стараясь облегчить свою участь, стараясь смягчить приговор.

Единственное, что хоть как-то скрашивало его безрадостное одиночество – это размышления над проблемой, которая занимала его еще со времен аспирантуры. Проблема эта была чисто теоретическая, для ее разрешения не требовались приборы, и поэтому Олег Пескаренко, расхаживая от стены к стене, делая четыре с половиной шага вперед и четыре с половиной назад, размышлял над проблемами синтеза. Вообще, когда он думал о химии, он забывал все – жену, детей, забывал о том', – что находится в тесной тюремной камере, что ему «светит» большой срок, что выйдет он на свободу не скоро и совсем другим человеком.

Олег Пескаренко прикрывал глаза и двигался, как автомат, – четыре с половиной шага вперед, четыре с половиной шага назад. Затем он замирал на месте, будто наткнувшись на невидимое препятствие, запрокидывал голову к потолку и негромко произносил формулы, словно перед ним была огромная грифельная, доска, испещренная химическими знаками.

– Ну и дела! Ну и дела! – шептал Олег. – Как Я не мог до этого додуматься! Это же так просто… Это лежало совсем на поверхности. Странно, но почему-то никто до меня об этом не догадался.

И Олег начинал вспоминать статьи из различных журналов, связанные с аналогичной проблемой. И нигде, как он помнил, не говорилось о таком простом и легком решении, которое пришло ему в голову.

– Наверное, я действительно талант, наверное, я действительно кое-чего стою. Эх, дали бы мне сейчас возможность! Я бы такое сделал…

И тут его взгляд упал на нары, застеленные серым тюремным одеялом.

– Черт подери, зачем я обо всем этом думаю? К чему все это сейчас – все эти формулы, все эти красивые решения? Вот дадут мне в руки топор или пилу и буду я на морозе валить сосны да елки.

В коридоре послышались шаги. Олег остановился посреди камеры. За дверью звякнули ключи, щелкнул замок, и смазанная дверь абсолютно бесшумно открылась. В камеру вошел старший прапорщик.

Олег Пескаренко инстинктивно отступил на шаг и завел руки за спину. Прапорщик вытащил из кармана спичку и стал ковыряться в передних зубах.

Олег Пескаренко с брезгливостью смотрел на этого здоровенного сытого мужика с седеющими висками.

– Подойди ко мне, – приказал надзиратель.

Олег сделал шаг навстречу.

– Повернись ко мне спиной.

Олег выполнил приказание. Прапорщик схватил Олега за шею, запрокинул ему голову и сунул в рот капсулу. Олег хотел ее выплюнуть, но это ему не удалось.

Капсула хрустнула во рту, и Олег несколько секунд судорожно извивался и корчился в руках дюжего прапорщика. Затем его тело обмякло, изо рта пошла пена, и старший прапорщик аккуратно опустил обмякшее, безжизненное тело заключенного тридцатишестилетнего Олега Владимировича Пескаренко на пол. Затем поправил фуражку, одернул китель и, повернувшись через левое плечо, покинул камеру, закрыв замок.

А через секунд двенадцать звук его шагов растворился в коридоре…

* * *

Одиннадцатилетний Сережа Пескаренко в это время вышел из подъезда дома на Комсомольском проспекте и, радуясь белому снегу, побежал к школе. Он боялся опоздать на урок физкультуры, ведь сегодня они должны были кататься на лыжах. Инна Игоревна Пескаренко стояла у окна с заплаканными глазами и смотрела на спешащего сына. Дочь Олега Пескаренко Саша еще спала: она ходила в школу во вторую смену.

* * *

Глеб Сиверов этим утром, стоя перед зеркалом с бритвой в руке, смотрел на свое отражение так, словно это была фотография – старая черно-белая фотография.

– Да, что-то медленно я прихожу в себя.

Он принялся намыливать щеки, следя за выражением собственных глаз в немного запотевшем зеркале.

– Что же этот день тебе несет, Глеб Сиверов по кличке Слепой? – И он сам ответил себе:

– Это известно только Богу и больше никому.

Глава 18

Отставной полковник КГБ Владимир Владиславович Савельев на самом деле был очень осторожным человеком. Едва оказавшись в Варшаве, где в общем-то можно было на некоторое время расслабиться, перевести дух, Владимир Владиславович незамедлительно занялся делом.

Он связался кое с кем из своих коллег, когда-то, еще при генерале Ярузельском, занимавших важные посты в службе Государственной безопасности. Сейчас они были не у дел, но Савельеву помогли. И с помощью полковника Ярослава Домуховского Владимир Владиславович раздобыл себе паспорт на чужое имя – естественно, паспорт был настоящий, – заплатив за эту услугу всего лишь десять тысяч долларов наличными, что для Владимира Владиславовича Савельева было небольшой потерей.

И уже через два дня он оказался в Германии, откуда благополучно переправился в Швейцарию. Там, в Женеве, он проверил счета в банке и уже из Женевы отправился в туманный Амстердам. В Амстердаме он задержался на неделю, полностью сменив имидж. Да и национальность у него была уже другая. Он остановился в дорогом отеле в центре Амстердама неподалеку от улицы Красных фонарей и был зарегистрирован в книге портье как коммерсант Мстислав Рыбчинский. Разумеется, долго жить под фамилией пана Рыбчинского Владимир Владиславович Савельев не собирался. Он был уверен, что в конце концов доберется до Соединенных Штатов и там сможет без труда купить себе другие документы, сменив и фамилию на менее звучную, и национальность.

«Лучше всего, если я буду евреем. Хотя евреи, как и поляки, живут по всему миру, – рассуждал Владимир Владиславович Савельев, глядя в окно на ночной Амстердам. – Здесь хорошо, но Голландия маленькая страна И если меня возьмутся искать, то в Голландии найти меня не составит большого труда, особенно если обратятся в Интерпол. Лучше всего, если я переберусь куда-нибудь в Америку – Мексику, Колумбию или Аргентину. Там будет видно».

А пока надо было добраться до Сан-Франциско, найти людей, связанных с наркотиками, и через них попытаться выйти на кого-нибудь из тех, кто заплатит деньги за бесценную дискету, которую Владимир Владиславович Савельев берег как зеницу ока. Ведь она являлась гарантом его безбедного существования Для себя он твердо решил, что дискету продаст не меньше, чем за два-три миллиона долларов, и желательно не одному человеку, а нескольким, в разных странах.

А затем, имея деньги, сделает пластическую операцию, достанет новые документы и будет себе жить припеваючи где-нибудь на теплом побережье. Будет любоваться пальмами, будет выращивать розы на своем участке и смотреть по телевизору репортажи с бывшей родины.

И пусть они там делают что хотят! Пусть воюют в Чечне, в Грузии или Абхазии… Пусть сто раз сменится власть, пусть к власти придет Жириновский или Баркашов со своими ребятами, пусть Россия вообще провалится в тартарары. Ему будет абсолютно безразлично.

Он станет каким-нибудь Мигелем или Себастьяном, а может быть, Смитом или Джонсоном – это не имеет никакого значения. Самое главное сейчас – покинуть Европу и оказаться в Штатах. А там выйти на богатых людей, договориться и выгодно продать то, чем он владеет.

Две скопированные дискеты были у него с собой, а оригинал хранился в Женеве, в специальном сейфе, который Савельев абонировал на имя Мстислава Рыбчинского.

В общем, Владимир Владиславович был уверен, что сможет преодолеть все препятствия и выйти целым и невредимым из этой ужасной переделки.

«Они хотели меня подставить! Меня, самого Савельева! Да я не такими делами ворочал в КГБ, и то всегда выходил сухим из воды. Ну да, не дослужился я до генерала… Да я и не хотел быть генералом, – успокаивал себя Владимир Владиславович, – зато теперь я богат. А буду еще богаче. Пройдет несколько месяцев, деньги за технологию поступят на счета в надежные банки, и я смогу пользоваться ими по своему усмотрению. И тогда сам черт мне не брат. А если захочу, найму убийц, отправлю их в Россию и закажу, чтобы Санчуковского и Зубова не стало. За деньги хороший киллер сделает все. Хотя, скорее всего, их даже не придется убивать, они погибнут сами – перегрызут горло друг другу».

* * *

И действительно, Владимир Владиславович в своих предположениях был не далек от того, что произошло на самом деле.

Матвей Санчуковский погиб в автомобильной катастрофе, погиб вместе с шофером и охранником. Водителя КАМАЗа, груженного бетонными плитами, разумеется, не нашли.

Талантливый химик Олег Пескаренко был найден в полдень в своей камере мертвым. Вскрытие показало, что смерть наступила от цианистого калия. Где заключенный достал цианистый калий – никто не мог сказать.

А через два дня старший прапорщик, в ведении которого находилась камера Пескаренко, был застрелен в подъезде своего дома. В него произвели два выстрела: второй, в затылок, – контрольный, хотя ему было достаточно и первого – пуля вошла точно в сердце.

Сотрудники ФСБ, занимающиеся этим делом, естественно, связали смерть Олега Пескаренко и смерть прапорщика в одну цепочку. Но пойти дальше они не смогли – не было ни улик, ни зацепок.

* * *

Но о том, что происходит в столице России, Владимир Владиславович Савельев, или Мстислав Рыбчинский, стоящий у окна роскошного номера и рассматривающий ночной Амстердам, пока еще ничего не знал. В кармане его пальто лежал билет на рейс до Сан-Франциско. Самолет должен был вылететь завтра в полдень, и ужинать Владимиру Владиславовичу предстояло уже в Соединенных Штатах Америки. Мысль об этом его грела и радовала.

Он чувствовал, что ему нужно как можно быстрее убраться из Европы, а потом так же быстро, но предварительно уладив все дела, покинуть США Спрятаться где-нибудь на теплых островах, немного отсидеться, изменить внешность, а затем уже выбрать постоянное место жительства и там обосноваться надолго. Купить хороший особняк, завести прислугу, охрану и жить в свое удовольствие.