Глава 17

Майору Брагину поспать не дали и в эту ночь. Его разбудил настойчивый звонок.

– Товарищ майор, – услышал он голос дежурного офицера, – тут у нас ЧП.

– Не понял, – прошептал в трубку сонным голосом Брагин и принялся тереть глаза. Он нашарил на тумбочке будильник. – Вашу мать! – рявкнул Брагин в трубку злым голосом. – Что, подождать не могли?

– Не могли, товарищ майор. Сейчас еду к вам, все расскажу. Буду через пять минут, одевайтесь.

Жена Брагина чертыхнулась, проклиная мужа, его работу, сослуживцев и гадкую безденежную жизнь. Майор одевался быстро. Дежурный офицер позвонил в дверь через шесть минут. Майор с еще не зажженной сигаретой в зубах открыл дверь.

– Что у тебя, старлей?

– Товарищ майор, Анатолий Павлович, есть две новости, одна плохая, вторая еще хуже.

– Говори, не тяни кота за хвост. И дай мне зажигалку.

Старлей дал майору прикурить, и они сбежали по лестнице к дежурному уазику. Майор забрался на заднее сиденье.

– У нас опять труп и есть один потерпевший – в реанимации с поломанными ребрами и сотрясением мозга. Ждут утра, чтобы перевезти в Минск.

– Кто в реанимации?

– Слепой Игорь Богуш.

– Ди-джей, что ли?

– Он самый. Отделали его, Анатолий Павлович, по полной программе. Если бы женщины вовремя не обнаружили его между домом и магазином на улице Садовой, было бы два трупа.

– Второй кто? – майор Почему-то подумал, что труп – Холмогоров. Этот человек не выходил у него из головы все последнее время; даже неприятности, которые происходили в городе, майор связывал исключительно с его появлением.

– Второй – Цирюльник.

– Тот самый, у которого Холмогоров остановился?

– Церковный староста, товарищ майор.

– Что с ним?

– С ним все в порядке.., он мертв.

– Совсем мертв? – выбрасывая окурок, с придыханием спросил начальник райотдела.

– Мертвее не бывает. С ним полные непонятки, Анатолий Павлович. Дверь в церковь открыта, калитка нараспашку, на колокольне люк поднят. То ли он выбросился, то ли сорвался, то ли его.., в общем, неясно.

– Где он сейчас?

– У церкви. Я поставил ребят и приказал никого не подпускать.

"Опять понадобится новенькая желтая лента, – подумал майор Брагин со злостью и горечью. – Задолбало все! Может, бросить службу и свинтить в деревню участковым? Тихо, спокойно, никто голову не дурит, живи себе припеваючи. Ни трупов, ни сатанистов, ни наркоманов, ни попов зарубленных, ни утопленников, ни повешенных”.

Когда милицейский уазик подъехал к церкви, там уже слышались вой и крики. Истошно вопила жена церковного старосты. К мужу ее не подпускали, она цеплялась за прутья ограды и кричала. Рядом с ней стоял Холмогоров в черном плаще.

– С женщиной разговаривал? – спросил майор у старлея.

– Что она может сказать? Плачет, кричит, не соображает. Единственное, что мы выяснили, – что муж появился ночью дома и тут же ушел. Кто-то его позвал, постучав в окно.

– И старуха не знает кто?

– Не знает, товарищ майор.

– А этот?

– Кто “этот”?

– Советник патриарха, – плюнув под ноги, буркнул майор Брагин.

– Я с ним переговорил. Он видел Цирюльника, тот заходил к нему незадолго до гибели.

– О чем говорили? – старлей передернул плечами. – Ладно, я сам узнаю. Никого туда не пускать.

Два минских следователя появились на месте происшествия в шестом часу утра. Оба с красными глазами, невыспавшиеся, злые. Их знобило от холода, мужчины ежились, нервно курили. У церкви дежурили “скорая помощь” и две милицейские машины. К храму по-прежнему никого не подпускали. В семь утра у ограды собралось уже человек пятьдесят местных жителей; они прижимали головы к прутьям решетки, пытаясь разглядеть, что происходит у колокольни. Но разглядеть можно было только белеющий крест на могиле отца Михаила.

– Они так дружили с отцом Михаилом!

Вот он за собой его и позвал! – выкрикнула вдова церковного старосты, обмирая на глазах соседей.

К ней подбежали врачи, положили на носилки и понесли в машину “Скорой помощи”.

– Ну, что вы скажете, Андрей Алексеевич? – Брагин тронул за локоть Холмогорова. Тот повернулся. От его взгляда майор даже качнулся. – Вы меня слышите?

– Да, слышу, – произнес Холмогоров.

– Я бы хотел с вами поговорить. Давайте отойдем в сторонку.

Через минуту майор спросил:

– Вам что-нибудь известно?

– Никаких фактов, Анатолий Павлович.

– Но вы же последний, кто разговаривал с церковным старостой.

– Думаю, это не так. Вы заблуждаетесь, майор.

– Как вы считаете: это самоубийство или несчастный случай?

– Убийство.

– Однозначно – убийство? – майор пристально посмотрел в глаза Холмогорову.

– Да, я уверен и, боюсь, не последнее.

– Кто же станет следующей жертвой?

– Я не готов ответить на этот вопрос и думаю, ответа не знает никто. Возможно, даже убийца еще не решил, кто станет жертвой. Хотя, может быть, это не так, возможно, ему известно имя или занятие очередной жертвы.

– О чем вы?

– Все смерти – звенья одной цепи. Вначале священник, затем Кузьма Пацук, теперь церковный староста. Все смерти, я в этом уверен, крутятся вокруг одного и того же.

– Чего же?

– Вы сами знаете.

– Вокруг оклада?

– – Оклад – лишь часть чего-то большего, намного более весомого и значимого.

– Вы не собираетесь уезжать, насколько я знаю? – майор прервал молчание Холмогорова.

– Пока нет.

– Пожалуйста, не уезжайте, не поставив меня в известность.

Холмогоров подошел к машине “Скорой помощи”, тронул врача за плечо.

– Как она? – спросил советник патриарха.

– Как всегда в подобных случаях, – поблескивая очками, сказал врач. – Старая женщина, сердце слабое. Сделали два укола, но думаю, все обойдется.

Холмогоров скользнул взглядом по толпе. И тут же, расталкивая зевак, к нему рванулась Регина Могилина:

– Андрей Алексеевич, что же это такое творится? Кошмар, ужас!

– Успокойся, Регина, – перейдя на “ты”, произнес Андрей Алексеевич, взял женщину за плечи, застегнул на ней плащ.

– Мы с отцом, как узнали, сразу сюда.

– Что с Игорем? – задал вопрос Холмогоров.

– Его уже увезли в Минск. Отец хочет с вами поговорить, он там, – она махнула рукой в направлении двух “Волг”.

Холмогоров увидел Казимира Петровича. Тот, размахивая руками, что-то исступленно объяснял мужчине с мобильным телефоном в руке.

– Отец считает, – тихо произнесла Регина, – что во всем виноват человек в сером плаще, которого он увидел в городе.

– Вполне возможно, – сказал Холмогоров. – Пойдемте отсюда. Зачем вы сюда пришли?

– Это мой город, этих людей я знаю, я здесь выросла, жила, я здесь работаю. Это моя родина.

– Да, да, все правильно, – думая о чем-то своем, Холмогоров уводил Регину подальше от ограды.

Казимир Петрович догнал дочь и Андрея Алексеевича, когда те медленно шли по улице.

– Ничего не хотят понимать – ни тогда, ни сейчас, – размахивая руками, негодовал Казимир Петрович.

– Погодите, – прервал его Холмогоров, – Казимир Петрович, вы можете организовать лодку и показать мне окрестности?

– Что именно вас интересует? Те места, где переправлялся Наполеон, возле деревни Студенка?

– В общем-то, да.

– У моего соседа есть лодка, я все устрою.

– Папа, меня с собой возьмете? – Регина посмотрела на отца, затем на Холмогорова.

– Если Андрей Алексеевич не возражает, то и я не против, втроем будет веселее.

В два часа дня Холмогоров, Казимир Петрович и Регина садились в большую деревянную лодку, старую, но еще крепкую. Все были в сапогах. На дне лодки плескалась вода.

– Это ничего, – вычерпывая воду, пробормотал Казимир Петрович, – я на этой самой лодке не раз плавал, лодка хорошая.

Регина устроилась на носу, Казимир Петрович – у мотора, а Холмогоров оказался в центре. Казимир Петрович оттолкнул лодку, упершись веслом в мостки, принялся возиться с мотором. Тот с первого раза не завелся. Регина и Холмогоров смотрели на него, скептически улыбаясь.

– Не волнуйтесь, заработает. Это я вам гарантирую. Не зря же я соседу бутылку водки дал!

Может, от слова “водка”, а может, от слова “бутылка” мотор затарахтел. Казимир Петрович замахал шляпой, разгоняя клубы дыма.

– Ну вот, я же вам говорил, а вы не верили, улыбались!

Тяжелая лодка со слабым мотором медленно поплыла к центру реки, сносимая течением. Ветер, почти не ощущавшийся на берегу, на реке усилился, лодку покачивало на волнах.

– Куда плывем, отец? – придерживая сумку на коленях, спросила Регина.

– К Студенке поплывем.

И город, и берега выглядели со стороны реки совсем по-иному. Холмогоров рассматривал пейзажи, словно пытался увидеть что-то знакомое, найти приметы, известные лишь ему одному. Регина поглядывала на Холмогорова. Андрей ей был не просто приятен и симпатичен, он ей по-настоящему нравился. Ей никогда раньше не встречались мужчины, похожие на Холмогорова.

Дорога прошла в молчании.

– Вот эти знаменитые места, – поворачивая мотор, сказал Казимир Петрович, – смотрите, какая прелесть! Тот берег высокий, а этот низкий, болота. Но на болота мы не пойдем, там даже наши сапоги не помогут, мы двинем в ту сторону.

– Где деревня?

– Деревня чуть дальше, – краевед махнул рукой в ту сторону, откуда дул ветер.

И Холмогоров услышал запах дыма. То ли жгли листья, то ли картофельную ботву, запах был с детства знакомый. Лодка врезалась носом в травянистый берег.

– Регина, выскакивай первая.

Холмогоров помог Казимиру Петровичу втащить лодку на берег. Когда все уже стояли на земле, Казимир Петрович сказал:

– Погода начинает портиться, наверное, опять пойдет дождь. Вот и небо потемнело…

– Странно, – прошептала Регина, – ветер дует в одну сторону, а тучи плывут в другую.

– Пойдемте.

Казимир Петрович нашел палку, старую, крючковатую, с ней он стал похож на заправского путешественника – широкополая шляпа, брезентовый плащ с капюшоном, резиновые сапоги. Холмогоров в черной куртке и резиновых сапогах выглядел немного комично. Они двинулись друг за другом: впереди – Могилин, за ним – Регина, замыкал колонну Холмогоров. Казимир Петрович говорил без остановок, одна версия сменялась другой.

Вдруг Могилин резко остановился.

– Смотрите, – он поднял руку. – Видите, – он указал палкой на небольшую прогалину, – копают землю люди. А почему копают? Могу вам сказать: через неделю все это уйдет под воду, вот они и стараются, торопятся.

Трое мужчин в камуфляжной форме копали яму.

– Думаете, они археологи? – обратился Казимир Петрович к дочери и Холмогорову. – Могу вам точно сказать, ни открытого листа у них нет, ни даже образования, есть лишь надежда. Они думают, что им повезет и они выкопают сокровища Наполеона.

Трое искателей сокровищ, а это были Лукин и два его охранника, бросили работу. Они смотрели на незнакомцев, смотрели враждебно.

– Добрый день, – сказал Казимир Петрович. – И вы надеетесь отыскать сокровища Наполеона?

– А что, нельзя? – Лукин стоял, широко расставив ноги, на краю ямы, лопату он держал, как держат меч.

– Признайтесь, ведь ничего не нашли? – обратился он к Лукину.

– Нет, не нашли, – сказал тот, скрежетнув зубами и деланно улыбнувшись. – А вы кто такие, грибники?

– Нет, просто гуляем.

– Возле болота?

– Скоро этой красоты не будет. Лукин смотрел не столько на краеведа, сколько на Холмогорова, смотрел пристально, исподлобья, изучая его. Этот человек показался ему странным: борода, волосы, собранные в пучок на затылке, черная одежда – все выдавало в нем неместного.

– Вижу, вы неместные. Из Минска, что ли, приехали? – спросил Казимир Петрович у Лукина.

– Нет.

– Из Смоленска?

– Опять не угадали.

– Мне все равно, откуда вы. И москвичи здесь копали, и ученые из Санкт-Петербурга, а повезло совсем другим людям.

– И как им повезло? – спросил Лукин, все так же исподлобья тяжелым взглядом меряя то Холмогорова, то Могилина.

– Клад нашли.

Лукин поднял голову, его взгляд встретился с взглядом Холмогорова. А Могилин продолжил:

– В прошлом году нашли клад варяга – триста монет, гирьки, меч.

– Монеты-то золотые? – спросил Лукин, сглатывая слюну.

– Нет, не золотые, серебряные, арабские, клад девятого века. Я с ними встречался, возили коллекцию в Эрмитаж, даже там таких монет не было.

– Где нашли? – спросил Лукин.

– Ясное дело, не здесь, не на этой поляне, а у деревни, где курганы.

– Тут есть курганы?

– Старые захоронения. Я сразу же сказал, что это не клад, а жертвоприношение.

– Вы уверены? – переспросил Холмогоров.

– Здесь проходил путь “из варяг в греки”, а у варягов, хоть они, в общем-то, дикие люди, был такой обычай. Не знаю, кому они жертвовали, возможно, Одину, своему богу, может, реке, может, земле. Скорее всего они богатого купца ограбили, а монеты, меч, гирьки – все бросили в воду. Потом русло реки изменилось, через тысячу лет клад оказался не в воде, а на земле. Вот его и отыскали.

– Может быть, – пробормотал Лукин. Он потерял интерес к этому безумному человеку, рассказывающему байки о долетописных временах. – А золото находили?

– При мне никто ничего не нашел. Если бы нашли, я бы знал, – Казимир Петрович подошел к краю ямы и заглянул вовнутрь. – Так, как вы ищете, навряд ли что-нибудь найдете.

– А как надо искать?

– Надо землю перебирать, снимать ее слоями, слой за слоем, и тогда, возможно, что-нибудь отыщется, если, конечно, вам повезет.

"Придурок!” – подумал Лукин.

– Вы хоть ямы потом закопайте, – обратился Казимир Петрович к незнакомым кладоискателям.

– Закопаем, – отрезал Лукин, берясь за черенок воткнутой в землю лопаты. – Обязательно закопаем.

– Сходим к пасеке, там места красивые. Слово “пасека”, ненароком оброненное Могилиным, заставило вздрогнуть и Холмогорова, и Лукина.

– Какая еще пасека? – спросил Самсон Ильич.

– Там, – повернувшись спиной к Лукину, сказал Могилин, – может, метров пятьсот, а может, чуть больше, есть старая пасека. Она на этом месте уже лет тридцать или сорок стоит. Бог вам в помощь.

– Всего доброго, – сказал Холмогоров, внимательно оглядывая Лукина и его людей.

Регина кивнула.

Кладоискатели ей не понравились. И вид у них был нездешний, и смотрели они недружелюбно. Хотя кто любит, когда ему мешают?

– Почему вы так спокойно отнеслись к тому, что они копают? Это же запрещено.

– Здесь бесполезно копать. Я, конечно, их расстраивать не стал, – продолжал философствовать Казимир Петрович, – нравится – пусть роют. Река здесь не протекала, я это знаю точно. По земле видно, и раньше здесь было болото, почти непроходимое. По нашим болотам ни зимой, ни летом не проедешь. За последние сто лет оно немного высохло, и тут можно ходить, а дальше – настоящая трясина. Подпрыгнешь, качнешь землю – трава зашевелится, и дерево метрах в пятнадцати или куст тоже задрожит, зашатается. Если туда провалишься, то все, никогда не выберешься. Мы в детстве пробовали болото измерить – бесполезно, пятиметровый шест целиком уходил в трясину.

Регина взяла Холмогорова под руку:

– Андрей Алексеевич, не нравятся мне эти люди.

– Мне они тоже несимпатичны, Регина, злые они, недобрые.

– Согласна.

Вскоре выбрались к пасеке. Два десятка домиков, когда-то ярких, теперь облупившихся, стояли под деревьями. Был здесь и навес, и небольшой дощатый сарайчик. Дверь в сарайчик была нараспашку. Редкие пчелы кружились над пасекой.

– А где же хозяин? – оглядываясь по сторонам, спросил Холмогоров.

Казимир Петрович заглянул в сарайчик и увидел две подставки.

– Хозяин, наверное, домики увозит, – догадался он, – знает, что на следующий год пасеку придется в другом месте ставить.

– Недоброе какое-то место, – произнесла Регина.

Тучи все плотнее затягивали небо. Неожиданно налетел ветер. Деревья заскрипели. Все трое поежились.

– Ну вот, наше путешествие подходит к концу, – сказал Казимир Петрович, вытягивая ладонь. Несколько капель упало ему на руку.

Холмогоров посмотрел в небо:

– Сейчас начнется дождь.

– Гроза будет, – сказал Казимир Петрович, – у меня кости болят. Пойдемте быстрее, может, успеем вернуться, а то мне вас жаль, у меня плащ с капюшоном, а вы промокнете и можете заболеть.

Ветер становился все сильнее. Когда путешественники добрались до реки, ветер внезапно стих. Река была спокойна, словно перед ледоставом, темно-свинцовая вода казалась недвижимой. Нигде не плескалась рыба, даже чайки не летали над рекой.

– Скорее в лодку, будет ливень, и не осенний, а какой-то страшный.

Мотор завелся с первого раза. Регина села рядом с Холмогоровым, он укрыл ее своей курткой. Моторка уходила от берега, уплывала от грозы. Над рекой царила гнетущая тишина, казалось даже, что мотор работает глухо, словно его укрыли толстым одеялом.

– А вон и пасечник плывет, – Казимир Петрович указал на лодку, которая двигалась к городу вдоль берега, почти сливаясь с деревьями и кустами.

Как ни старался Холмогоров рассмотреть пасечника, это ему не удалось.

Пасечник увидел силуэт мужчины на своих мостках. Тот стоял, глядя на реку, в сером длинном плаще, в шляпе.

"Кто бы это мог быть? Чего ему надо? Мои мостки, сам построил. Что чужому на них делать? Может, кто-нибудь меду решил купить? Так ведь дождь идет”.

Пасечник подгреб к настилу, лодку поставил носом по течению. Мужчина стоял недвижимо. Пасечник посмотрел на него снизу вверх, положил на мостки весла. Мужчина смотрел на него тяжелым немигающим взглядом.

– Вам чего-то надо? – с опаской, вкрадчиво осведомился пасечник и оскалил зубы, пытаясь улыбнуться.

Лицо незнакомца исказила улыбка:

– Долго ты плыл. Да и я плыл долго, – голос незнакомца был тихий, но пасечник отчетливо слышал каждый звук.

Пасечник вытер ладонями мокрое лицо, пригладил седые волосы, тоже мокрые, затем поправил телогрейку:

– Что-то я вас не знаю.

– Может, и не знаешь, – произнес незнакомец тем же тихим голосом. Затем вытащил правую руку из кармана. – Иди сюда, – приказал он.

Пасечник с улыбкой-оскалом на четвереньках выбрался на мостки и встал на ноги. Пальцем левой руки мужчина поманил пасечника к себе. Тот, как “зомби”, сделал несколько шагов, неуверенных, словно мостки под ним шатались, как палуба корабля во время качки.

– Смотри сюда, – мужчина вытянул правую руку, разжал пальцы. На ладони сверкнула половинка медали. Она была блестящая, словно только-только отлитая и тут же разрубленная палашом.

Пасечник нащупал свою половинку на крепком кожаном шнурке, зажал ее в кулаке и с силой рванул. Протянул ее незнакомцу. Тот принял ее и приставил друг к другу две половинки медали – темную, изъеденную временем, и свою, сверкающую. Половинки сошлись, образовав единое целое.

– Видишь? – спросил мужчина шелестящим голосом.

– Да, вижу. Хозяин! Тебя прислал император?

– Да. Я долго блуждал по миру, долго искал тебя. Шестьдесят лет тому назад я был здесь, но тебя не оказалось.

– Я не мог, – пробормотал пасечник. – Я хотел, но не мог.

– Я это знаю. Думал, что смогу обойтись без тебя, но река меняет русло, умирают деревья, и только хранитель места может указать его. Но сегодня все сошлось воедино: я здесь, ты на месте, и они соединились, – незнакомец ударил одной половинкой медали о другую.