Пару месяцев назад Стэнли начал выступать с оркестром в ресторане «Мажи Ориенталь», исполнял стилизованные под Восток песни, которые сам сочинял. Уже наклевывался первый успех: на него обратили внимание, пригласили сделать запись на студии. Недурной голос, привлекательная внешность, обаяние молодости, подкупающая, полная юношеского азарта манера исполнения; все надеялись, что из него выйдет толк. Вот и вышел.

— Тип полез на эстраду — а дальше? — спросил Милтон.

— Лапать начал! — огрызнулся Стэнли. — Зал ржет, оркестр наяривает… служба безопасности дрыхнет.

— Ты его оттолкнул?

— Ну… в общем, да. Поддал порядком. Чтоб не распускал клешни. — Стэнли нервно усмехнулся. — Он и сверзился вниз, да башкой об пол.

Милтон понурился. Угораздило же парня!

— Милт, — у Стэнли едва ворочался язык, — меня посадят?

— Не обязательно. Убийство по неосторожности…

— А если я спрыгнул за ним и добавил? Он дергался и вопил, а я ему вмазал ногой.

Милтон вскинул глаза:

— Ты рехнулся?

— Нет. — Слово упало, холодное и колючее, как осколок льда.

— Зачем ты ударил еще?

— Чтобы… чтобы… — Стэнли затрясло. Коротко взвыв, он прижал к лицу кулаки, повалился на бок, скатился с дивана. — Я не хотел! Это не я… — стонал он и бился головой о ковер. — Я не могу… ногой в лицо… В лицо — не могу!

Милтон придержал его за плечи. Мир сошёл с ума: сперва Джулия, за ней издательство, кафедра, мать. А теперь еще и Стэн в придачу. Что делать? Братишка вляпался по уши. О самообороне речи нет, это натуральное убийство с отягчающими… Адвокаты сожрут последние деньги; на счету осталось кот наплакал… Кругом все спятили — но кому это докажешь?

Стэнли утих, поднялся с пола, заполз обратно на диван. Поглядел на старшего брата, как бывало в детстве, когда нашкодит и попадется, — виновато и одновременно с надеждой.

— Чертушка, — вымученно улыбнулся Милтон. — Я позвоню в ресторан. — Он присел в кресло, снял трубку и набрал номер «Мажи Ориенталь». — Алло, Кэти? Привет, малыш. — Молоденькая секретарша директора была неравнодушна к обоим Вайрам, особенно к старшему. — Как там мой братец? Нельзя позвать?

Легкий тон был призван показать, что Милтон и слыхом не слыхал ни о каком убийстве. Девушка купилась.

— Ох, мистер Вайр, не знаю, как и сказать… У нас такая неприятность!.. Стэнли — с ним не всё ладно. Понимаете, он… он был трезвый, это все говорят. И ни с того ни с сего — такое!

— Какое? Что с ним?

— Он… сейчас объясню, — тянула Кэти, давая собеседнику возможность подготовиться к дурным вестям. — Девочки говорят — он как с ума сошел. Пел себе, пел — и вдруг прыг со сцены, с криком. Сгреб стул да как ахнет по столику! Стекло брызнуло на ползала — тарелки, бокалы. Он бросил стул — и бежать. Клиенты врассыпную. — Смешливая Кэти не удержалась и фыркнула. — Пару столиков свернул, даму опрокинул… Скандал! На выходе поймали, Ник думал его удержать. Ника знаете, да? Такой громила — Стэнли перед ним, как… мышонок. Короче, по всему вестибюлю прокатились, он Нику нос расквасил, вырвался — и ходу. Только его и видели. Хотели в полицию звонить — не ровен час, еще где набедокурит, да только, знаете… Пока с клиентами объяснялись, приносили извинения, компенсацию сразу… В общем, до полиции руки не дошли. Но, мистер Вайр, его надо искать.

— Спасибо, Кэти. — Милтон положил трубку. Посидел, не глядя на брата, затем поднялся и прошел в кухню — плеснуть себе бренди. Руки дрожали.

— Милт, — младший брат появился в дверном проеме, — что она сказала?

Милтон ощутил яростное желание схватить кофеварку и врезать ему по физиономии. Вместо этого хлебнул кофе с бренди, опустил чашку на столик. Значит, остаток денег сожрут психиатры. А если сумасшествие заразно, если бесчинствует какой-то неизвестный микроб — тогда и врачи не помогут. Сбежать бы куда подальше, где не водится эта бацилла безумия, где никто на тебя не окрысится или — как Стэн — не припишет себе убийство… А может, он всё-таки убил, а Кэти помешалась и наболтала вздор?

— Давай удерем? — безнадежно предложил младший брат. Точно мысли прочитал.

— Давай, — вздохнул Милтон. Сел к столику, подпер руками чугунную голову. — Сейчас. Посижу чуток — и удерем.

Стэнли вытянул из-под стола табуретку, устроился рядом.

— У меня всё путается, — признался он. — Я даже толком не помню, как чего…

Милтон промолчал. Стэнли расценил его молчание как враждебное. Запинаясь, попросил:

— Не сердись. Мне кажется… я словно рехнулся. В башке двоится. Точно всё приснилось — и тип этот, и как я его… И тут же — как будто просто драпанул из ресторана. Подрался с вышибалой… Я совсем сумасшедший, — закончил он тоскливо. — Ох!

Оба вздрогнули, от звонка в дверь. Милтон вскочил на ноги.

— Полиция, — обреченно вымолвил Стэнли. — Откроешь?

Милтон прикинул, не сиганет ли братишка в окно с восьмого этажа — пожалуй, нет, не тот настрой, — и вышел в прихожую. Глянул в глазок. На лестничной площадке стоял человек — и вовсе не в полицейской форме; он снова коротко позвонил.

Милтон открыл дверь. На незнакомце был дорогой спортивный костюм, светло-серый с зеленой отделкой; куртка расстегнута, под ней — песочного цвета свитер. Такие же песочные волосы падают на лоб, глаза прячутся за коричневыми стеклами очков. Прямой греческий нос, чисто выбритый твердый подбородок; лицо молодое, но утомленное, помятое. Пришелец неожиданно улыбнулся мягкой, слегка растерянной улыбкой.

— Простите, — сказал он с заметным акцентом. — У вас под дверью лежали ключи. — Он предъявил два ключа с брелком в виде эмблемы университета, в котором еще неделю назад Милтон преподавал минералогию.

— Спасибо. Это брат уронил. — Милтон вспомнил, как слышал звук брякнувшего по камню металла. Незнакомец вроде бы чего-то ждал. — Что-нибудь еще?

— Простите, — снова извинился тот. — Меня зовут Дау. Мне дали ваш адрес, в «Мажи Ориенталь». — Он тщательно выговаривал слова. — Я хотел побеседовать о вашем брате.

— Проходите. — Милтон отступил с порога, позволяя незваному гостю войти.

В прихожую выглянул Стэнли — лицо белое, самого трясет. Дау остановился посреди прихожей. Стэнли уставился на пришельца; губы запрыгали.

— Милт… это… это же он! Тот самый!..

— Я очень рад. — Милтон захлопнул дверь и пригласил: — Сюда, пожалуйста. — Он указал на открытую дверь гостиной.

Дау двинулся в комнату.

— Что за черт? — Стэнли смятенно обернулся к брату. — Я же… в ресторане… — Он задохнулся.

— Сейчас разберемся. — Милтон хлопнул его по плечу и прошел вслед за гостем. — Присаживайтесь.

Дау остановился у стеллажа с книгами. Стеллаж был во всю стену, от пола до потолка; книги по минералогии, геологии, географии, классика, художественные альбомы. На одной из полок фотография — Джулия с Лиз на руках. Джулия, яркая брюнетка, смеялась, а светловолосая, сероглазая Лиз — копия отца — смотрела серьезно, с недетским достоинством. Малышка была в маминой шляпе и оттого в свои три года выглядела на все шесть.

Дау поглядел на снимок, затем отвернулся, нервным движением снял очки. Без темных стекол глаза его оказались огромными; Милтона оторопь взяла. В жизни не видал подобных глаз — сплошь зеленовато-коричневых, нечеловеческих.

Гость смешался.

— Я… не совсем то, что вы думаете, — начал он. Дау явился сюда по делу, однако при виде фотографии оно вылетело у него из головы. Он собрался с мыслями, поглядел на застрявшего в дверях Стэнли и обратился к Милтону: — Мистер Вайр, ваш брат не вполне здоров…

— Милт, это пришелец, — заявил Стэнли. — Инопланетянин.

— В сущности, да, — подтвердил Дау, снова бросил взгляд на фото Джулии с дочкой. — Но я хотел поговорить не об этом. Мистер Вайр, я был в «Мажи Ориенталь», когда с вашим братом случился припадок. Видите ли, я, как у вас говорят, экстрасенс…

— Стоп. — Милтон опустился на диван, с силой сжал виски. Предметы в комнате раздвоились, стали шире, приобрели странную прозрачность по бокам. — Стэн, бренди. В кухне. Неси сюда. Пришелец?

— Ну да. Так вот, я могу ему помочь…

— ПРИШЕЛЕЦ? — повторил Милтон, явственно ощущая, как диван под ним отрывается от пола и начинает парить в воздухе. За последние дни произошло столько невозможных событий, что он готов был поверить даже в пришествие инопланетян. Тем более что Дау, с его громадными глазами, вполне тянул на гуманоида с иной планеты. — Безумие какое-то… — Милтону подумалось, что либо он спятил, вслед за своими близкими, либо это чей-то злой розыгрыш. Злой — не то слово…

Стэнли принес с кухни бутылку с бренди и три широких бокала, которые надел на пальцы. Он составил бокалы на кофейный столик, деловито разлил бренди. Лицо светилось.

— Милт, если Дау нас пригласит, мы улетим отсюда ко всем чертям!

— А если не пригласит? — отозвался Милтон, который вовсе не собирался в иные миры.

— Всё равно улетим. Правда? — Стэнли протянул гостю бокал с темно-желтой жидкостью.

Дау взял бокал, вновь оглянулся на стеллаж. Фотография неодолимо его притягивала.

— Вы возьмете нас с собой? — спросил Стэнли, ни минуты не сомневаясь, что ему не откажут.

«Нет», — хотел сказать Милтон, различив в Дау внутреннее напряжение, некую ложь. Однако слово застряло в глотке, и он промолчал.

— Если командир позволит — наш корабль к вашим услугам, — ответил пришелец.

И впрямь: послать бы всё к дьяволу и улететь на чужую планету…

Лоцман захлопнул книгу.

— Зло берет. Попались, как малые дети!

— О чем ты? — не понял Ингмар.

— Я говорю: все их беды — от Дау. Он же экстрасенс. Сводит людей с ума, заставляет творить Змей знает что. Хорош гусь! Совестливый, так его и растак: на фото оглядывается, хвост поджимает. У него, видите ли, приказ, но ему стыдно. И Милтон совсем не хотел с ним лететь, а Дау ему внушил, будто хочется.

— Н-да… — протянул Ингмар. — Однако Рафаэль прав: в нашем хозяйстве это единственная книга, которая сделана по-настоящему.

Лоцмана охватило желание немедля что-то предпринять. Он стиснул «Последнего дарханца» в ладонях.

— Твой туман, ведущий в иномирье, — северянин поглядел ему в глаза, — ощущение от него похоже на это?

— Ни капли. В нем разноцветные искры, кадры… Он — добрый, без убийства. — От волнения Лоцман говорил бессвязно. — Поехали — я тебе покажу! — Он метнулся было к дверному проему, но актер остановил его, крепко взяв за плечо; в потемневших глазах синела тревога.

— Так что тебе сказала Хозяйка?

Лоцман сбросил его руку. Беспокойство сделалось нестерпимым и требовало действия: промчаться по ступеням, оседлать «дракон», сломя голову куда-то понестись… не куда-то, а к туннелю в горе. Если мир сотворен Богиней — значит, она же создала ход в иномирье, а раз чужой мир зовет Лоцмана — значит, ей угодно, чтобы Лоцман там оказался.

Но разве охранитель мира имеет право оставить своих актеров? Съемки не могут идти без него, это закон жизни.

Он стоял, сжимая в руках непонятную, бередящую душу книгу, изнемогая от желания сорваться и бежать — и в то же время не в силах тронуться с места из боязни нарушить свой долг.

— Лоцман, — настойчиво окликнул Ингмар, — что она сказала?

— Что всё поняла. — Он пошатнулся: каменная плита под ногами неожиданно просела и накренилась. — И что отныне я — мертвый Лоцман.

Северянин поглядел непонимающе. Затем с лица вдруг сбежала краска.

— Вот оно что, — прошептал он потрясенно. — Тебя… — Ингмар поперхнулся. — Богиня… — Приступ раздирающего грудь кашля заставил его замолчать. — Не могу, — горько вымолвил актер, отдышавшись. — Прости, я не могу сказать, что… — Он схватился за горло, захрипел, пошатнулся.

Выронив книгу, Лоцман поддержал его.

— Да молчи ты, Змеево отродье!

— Молчу. — Северянин отер со лба испарину. — Ты поверишь без объяснений? Сделаешь, что я попрошу?

Лоцман не знал, что ответить. Ингмар намерен потребовать чего-то небывалого, не совместимого с именем охранителя мира и его долгом перед актерами, — однако северянину ведомо нечто важное, недоступное Лоцману.

— Поезжай к своему туннелю, — продолжал Ингмар. — И уходи в туман. Раз он тебя зовет — иди туда.

— Как это — иди? А наши съемки? — спросил он рассудительно, хотя сжигающее нутро беспокойство сводило с ума и стоило огромного труда держать себя в руках.

— НАШИХ съемок больше не будет! — выкрикнул актер сквозь скрутивший его жестокий кашель, перешедший в рвоту. — Ты меня угробишь, — вытирая рот платком, вымолвил Ингмар, когда его отпустило. Глаза слезились. — Я же просил поверить.

Лоцман сотворил стакан холодной воды.

— Пей. И поедем вместе. — Насланная на актера очередная кара сделала охранителя мира уступчивей.

Ингмар прополоскал рот, сплюнул на пол, затем в несколько глотков осушил стакан.

— Я останусь в Замке. А ты сию минуту двинешь к туннелю, не то будет поздно. Я уже видел, как это… — Он выронил стакан, по плитам брызнули осколки стекла. Северянин согнулся, обеими руками держась за живот. Простонал: — Уезжай…

Охранитель мира кинулся вон из комнаты. Должно быть, Ингмар знает, о чем просит, да и туннель взывает и необоримо влечет. Однако Лоцман не покинет свой мир навсегда — нет, Инг, этого от меня не требуй; я только взгляну, что там, в затуманье, и сейчас же вернусь. О Ясноликая, лишь бы добраться до туннеля…

Он пронесся по украшенным росписью и канделябрами коридорам, вниз по лестницам, мимо скульптур, зеркал и картин, через вестибюль, через двор к стене Замка. Распахнул дверь гаража, выкатил «дракон», нахлобучил шлем, прыгнул в седло, промчался под аркой распахнутых ворот, вылетел на мост и понесся в открытую степь, к синеющим на горизонте горам.

Лоцман гнал мотоцикл, пригнувшись к рулю, вцепившись в его рельефные рукояти. Стрелка спидометра прыгала у 170, «дракон» выл и ревел, встречный ветер упирался в плечи и норовил вышибить из седла. Туннель в другой мир — надо скорей до него доехать, пощупать руками туман с искрами кадров, исследовать таинственное затуманье. Только бы скорей туда домчаться. «Быстрее, — шептал он как заклинание, — быстрее…» Почему горы сегодня так далеки? Их зубчатая стена отступила от Замка, жизненное пространство расширилось. Отчего это? Богиня занята нашим миром, она думает о нем и о нас — пришло затребованное знание. Это хорошо.

Однако почему так зябко? Впопыхах забыл куртку. Досадно. Всё из-за Ингмара: глядя на него, с перепугу потерял голову. Что же Ингмар такое знает, о чем не может рассказать? Очевидно, мир, где северянин раньше обитал, был богат событиями. И актер их помнит. А у меня шрам и седина в волосах — напоминание о прежней жизни, след прошлого мира или миров — не исчезают, но где моя память? Светлоликая, за что ты меня наказала, отняв способность помнить? И отчего запрещаешь Ингмару говорить? Омерзительный холод вдруг облил его с ног до головы, скользким пальцем коснулся сердца. Лоцман сбросил скорость. С ним творилось неладное: в глазах мельтешили черные точки, затем окружающий мир потускнел и сжался до крошечного светлого пятнышка. Лоцман остановился, слез с мотоцикла, уронил его на траву. Без сил повалился рядом; в горле стоял тошнотный ком.

Что это?! Явилось знание: кто-то хочет его смерти. Светлоликая! Разве возможно убить Лоцмана? Можно погубить актера, если так предписывает сценарий, — но уморить самого охранителя мира? Немыслимо.

Однако же он умирает! Лоцман со стоном вытянулся на траве. Сердце будто сжимали стальные клещи. Как больно… Чем он не угодил своей Богине?

— Ясноликая, — шепнул он, — пощади.

Отклика не было. Тогда он мысленно позвал: «Хозяйка!»

В ответ донесся неслышный всхлип: «Прощай».

Страшная боль разорвала внутренности; Лоцман свился в клубок, вжался лицом в колени. Что я сделал? В чем провинился?

— Инг, — простонал он. — Ингмар…

Северянин услышал его: из Замка долетел безмолвный отклик. «За что меня так?» — спросил Лоцман, от боли позабыв о наложенном на актера заклятии. И задохнулся от тисков, сжавших северянину горло, когда тот попробовал нарушить запрет и хотя бы в мыслях произнести заказанное слово.

«Инг, не надо! — Лоцман перекатился по земле, выгнулся в попытке спастись от раздирающих нутро каленых крючьев. — Молчи!» — Он проклял себя за вопрос. «Бо…гиня… Ее заста…вил… И…т…тель». Лоцману чуть не разорвал горло крик, порожденный болью Ингмара, — карой за недозволенную речь.

Он смолк, распластался на траве, обессиленный, оглушенный. Сердце стучало неуверенно, редко, каждый удар отдавался в голове болезненным толчком. И всё-таки ему стало легче. Живой, думал он. Пока живой.

Какой-то Итель заставил Богиню покуситься на ее Лоцмана? Итель? Что еще за Итель? Это что за мерзавец, с какой стати он надо мной измывается?!

Охранитель мира поднялся на колени, оперся о колесо «дракона». Врешь, Лоцмана сгубить не так-то просто.

Он стащил с головы шлем, вытер мокрое лицо, огляделся. На горизонте белел Замок — на полотне синего неба две белые палочки башен и усеченный конус внутреннего дворца — а впереди, рукой подать, подымались темные, неприступные горы. Граница мира. Лоцман с горечью усмехнулся. Хоть и раздвинувшийся, но всё же крошечный мирок, охранителя которого едва не уморил некий гнусный Итель.

Он передохнул, прислушиваясь к съежившейся под сердцем боли, и двинулся дальше. Если в этом мире вознамерились сжить Лоцмана со свету, он отсидится в другом — пока не надумает, что делать.

Спустя четверть часа он дотащился до места, куда приезжал накануне. Дыра в каменной стене была на месте, снаружи дрожало облачко мерцающих искр — точь-в-точь радушные хозяева, которые выбежали на крыльцо встречать желанного гостя. Впрочем, отступившие от Замка горы стали как будто выше, и вместе с ними поднялась дыра. Оставив мотоцикл поодаль, Лоцман приблизился. Крошечные кадры вспыхивали и гасли, не давая увидеть, не позволяя понять. Он поймал себя на том, что бездумно шепчет вычитанные в книге имена: — Стэнли, Милтон, Дау…

Он тряхнул головой; к горлу тут же подступила тошнота. Ингмар намекал, что затуманье и «Последний дарханец» суть одно. Как так может быть? Он мысленно окликнул северянина. Молчание.

Лоцман встревожился. Что там, в Замке? «Инг, дружище! Что с тобой?» Не отзывается. Лоцмана прошиб холодный пот. Уж не сгубил ли он друга своими вопросами? «Ингмар, Рафаэль! Эстелла!» Молчат, все трое. «Лусия!»

Не откликнулась. Лоцман внезапно успокоился. Скорее всего они просто-напросто не слышат: проклятый Итель отнял у него способность общаться с актерами на расстоянии. Тем хуже для мерзавца — когда придет время, это я тоже поставлю ему в счет. А сейчас, по совету мудрого Ингмара, я ухожу.

Лоцман повернулся к туннелю, прикидывая, какую лестницу сотворить — стремянку или приставную. И замер: с неба долетел знакомый звук. Рокот летящего вертолета. Кино! Да что они, Змеевы дети, рехнулись? Куда их несет в такую рань? Он бросился было к мотоциклу — и остановился, задрав голову, следя за растущей на глазах машиной. Кино летело не в Замок — оно направлялось сюда.

Что за притча? Никогда прежде кино не занималось Лоцманом, Режиссер его как будто не замечал и не общался ни разу, кроме вчерашней стычки. Что им сегодня понадобилось?

«Ингмар! — снова попробовал он докричаться. — Рафаэль!»

В ответ пришло ощущение горечи, злости и гнева.

Тысяча Змеев, чего ради сюда явилось кино?

Серая машина наполнила небо гулом и воем, со скальной стены посыпались мелкие камешки. Вертолет опустился, вздымая ветер, от которого пласталась по земле трава. За стеклом кабины Лоцман различил пилота в форменной куртке и шлеме. Затем открылась дверь салона, наземь спрыгнули двое в желто-коричневых камуфляжных костюмах, с автоматами на груди, и с решительным видом зашагали к Лоцману. Мощное сложение, упругая походка, тяжелые туповатые морды. Это не кино.

Охранитель мира прижался спиной к гладкому камню. Автоматчики остановились рядом, один повел стволом к вертолету: мол, двигай в машину. Лоцман не тронулся с места. Ствол другого автомата ткнул его в бок, попытался отделить от стены; охранитель мира отодвинулся.

— Какого Змея вам надо?

— Упрямая сволочь, — пробурчал первый солдат.

У него когда-то был сломан и свернут на сторону нос, а шрам на лбу перекосил брови — одна оказалась выше другой. У второго брови срослись в линию, нависали над глазами мохнатым козырьком; глаза из-под этого козырька смотрели с гаденьким самодовольством.

— Что вам надо?

— Не понимает, — сообщил кривоносый напарнику.

— Двинь прикладом — сразу сообразит, — посоветовал мохнобровый. Голос оказался как будто не его — неожиданно мягкий и звучный, словно ему приделали чужой, отняв, к примеру, у пилота.

Лоцман глянул на фонарь кабины. Вертолетчик делал рукой загребающие движения: прекрати, мол, кочевряжиться и ступай куда велено. Охранитель мира помотал головой: не хочу, с какой стати? Пилот покрутил пальцем у виска. Лоцман развел руками — что поделаешь? — на что летчик закатил глаза и схватился за голову: ох, что бу-удет!

Разговор глухонемых уже начал его забавлять — и вдруг Лоцман получил оглушительную затрещину. Едва устоял на ногах; отпрянул, сжимая кулаки.

— Не доходит, — объявил кривоносый. — Невдомек, что сейчас еще огребет.

— А вот добавлю, — посулил второй своим мягким звучным голосом, — враз допрет, как миленький. — Глаза под козырьком бровей недобро уставились на охранителя мира. — Как думаешь, сам пойдет или волочить придется?

Солдаты упорно не желали обращаться к нему напрямую: ни команды «Руки за голову!», ни рыка «Пошел!». Только брошенные друг дружке реплики да мордобой.

Пилот в кабине изобразил, будто дубасит кого-то палкой, затем просительно прижал руку к сердцу, другой рукой указывая себе за спину, на салон вертолета. «Приятель, тебя изувечат, — расшифровал Лоцман, — подчинись». Голова гудела от оплеушины.

Его охватила ярость. Ну, берегитесь — я вам покажу, кто тут хозяин! Он выпрямился, глубоко вдохнул, до боли напряг мускулы. Горы за спиной дрогнули. Раздался ужасающий треск, тяжкий гул и грохот: камни рвались, сдвигались, обваливались, сотрясая землю под ногами, клубясь пылью, разбрызгивая осколки. Напружинясь всем телом, задержав дыхание до темноты в глазах, охранитель мира рушил стены собственного мира.

Автоматчики живо порскнули к вертолету, прыгнули в салон. Лоцман хотел прогнать их вовсе, заставить улететь, однако поднятый им смерч бессильно кружился, танцевал вокруг машины и не мог ее захватить.

Сил больше нет. Он расслабился, выдохнул. Земля норовила уйти из-под ног. Похоже, Лоцману с кино не совладать. Это сторонняя сила, над которой охранитель мира не властен.

Он бросил взгляд через плечо. Туннель стал шире, по стене разбежалось множество трещин, однако вход в иномирье по-прежнему был слишком высоко, чтобы забраться.

Автоматчики выскочили из салона и с непостижимой, противоестественной быстротой очутились рядом, отшвырнули от стены. Каменные обломки шевельнулись, с хрустом оседая; Лоцман оступился на них и упал, сильно ударившись коленом. Ногу от щиколотки до бедра пронзила зверская боль. Он опрокинулся на бок, сжал колено обеими руками.

— Змей!..

Кривоносый рывком поднял его, развернул лицом к вертолету и ткнул прикладом в спину: двигай, мол, куда велено.

Хромая, Лоцман заковылял по каменному месиву. Замешкался, выбирая, куда поставить больную ногу, — и от нового тычка между лопаток растянулся во весь рост, грудью напоровшись на острый обломок. Не сдержал стона.

— А ну отвали, вояки хреновы! — заорал пилот, выпрыгивая из кабины. — Это же ЛОЦМАН, вертлюг вам в задницу!

Он подбежал к охранителю мира, поднял его, обхватил за пояс и поволок к вертолету.

— Осатанели, дорвались! — цедил он сквозь зубы. — Лоцмана готовы пришибить… только дай волю…

— Что им надо? — спросил Лоцман, но дружелюбный, участливый парень продолжал честить солдат, точно не слышал вопроса.

Он подсадил охранителя мира в салон, следом ввалились автоматчики, загромоздили тесное помещение. Лоцмана бросили в кресло, пристегнули ремнями, затянули так, что он едва мог шевельнуться, и сами уселись: один рядом, другой позади — начеку, с автоматами на коленях. Взвыл двигатель, машина завибрировала.

На глаза попался мотоцикл: верный «дракон» беспомощно валялся на боку, придавленный каменным обломком.

Вертолет подпрыгнул в воздух, набрал высоту и пошел прямиком к Поющему Замку. Солдаты заворчали, зашевелились, но пилот прикрикнул на них по интеркому, и они утихли. Лоцман откинулся на жесткий подголовник, прикрыл глаза. Под веки будто песку насыпали, пересохшее горло саднило. Надо постараться прийти в себя, накопить силы.

Вертолет начал разворачиваться. Лоцман встрепенулся, глянул наружу. Рокочущая машина делала круг над Замком, внизу плыли многочисленные лестницы, террасы и висячие сады.

На Львиной галерее, среди неподвижных мраморных зверей, Лоцман увидел своих актеров. Они застыли, сами похожие на изваяния, и провожали взглядами вертолет. Лоцман прильнул к стеклу, хотя в тело впились ремни. Увидев его, актеры прянули назад, точно в испуге; Эстелла всплеснула руками и бросилась Ингмару на грудь, Лусия опустила голову, спрятала лицо в ладонях.

«Инг, Рафаэль!» — мысленно окликнул охранитель мира, но они больше не смотрели вверх: северянин гладил по спине плачущую Эстеллу, виконт обнимал за плечи Лусию.

Пилот продолжал облет Замка. У Лоцмана екнуло сердце: на крошечном потаенном балкончике он заметил зеленое платье Хозяйки. Женщина в полумаске вскинула к небу руки, словно желая оторваться от балкона и взлететь, затем прикрыла ладонью рот, как будто сдерживая крик или плач. Мне дали попрощаться, понял Лоцман и рванулся, думая вскочить и обрушиться на конвоиров. Ремни выдержали, а удар кулака припечатал его к спинке кресла. Он со стоном выругался.

Внизу, под стенами дворца, блеснуло серебро и зашевелилась, вспучиваясь, земля. Серебряный Змей! Чудовище выползало на свет, являло миру громаду своего тела. И где только он умещался, махина этакая, мелькнуло у Лоцмана в голове. Змей заполонил внутренний двор, вытянул шею, расправил крылья — они поднялись выше стен Замка, — раскрыл пасть, издавая рев, который охранитель мира расслышал даже сквозь шум двигателя и винта, и неторопливо, метр за метром, выпростал огромное туловище из плена замковых стен. Затем он устремился в погоню. Лоцман вывернул шею и изогнулся, наблюдая, как сверкающий исполин нагоняет вертолет.

Змей летит сражаться! Тупая тварь, только и знавшая что терзать Эстеллу и Лусию, желает вступиться за охранителя мира. Лоцман вцепился в подлокотники. Сейчас нам мало не покажется: Змей разнесет всё в клочья.

Солдаты заорали, проклиная чудовище; заодно досталось и пилоту. Огромные крылья заслонили солнце, их серебро потемнело и казалось тусклым алюминием. Затем будто сверкнула молния — длинная морда змея метнулась, целя в фонарь кабины. Вертолет клюнул носом и проскочил у Змея под брюхом. Ударили тяжелые крылья, машину швырнуло в воздухе, Лоцман повис на ремнях, взбешенные солдаты подавились бранью. Змей яростно взревел, вертолет отозвался дрожью, стремительно пошел вниз. Чудовище ринулось следом. Юркая машина круто повернула, а разогнавшийся Змей пролетел дальше. Не сразу понял, что к чему, завертел головой, теряя скорость. Внезапно камнем ухнулся вниз, замолотил крыльями, выправился над самой землей. Догонять вертолет было поздно — он уходил от преследования, уверенно набирая высоту.

Замок уменьшался, превращаясь в белую игрушку на зеленом ковре. Лоцман прикусил губу. Неужто ему больше не видать ни светлых лестниц и галерей дворца, ни актеров, ни красавицы в полумаске?

«Хозяйка!» — позвал он с надеждой. Услышать бы ее, проститься, сказать, что всегда будет помнить.

Молчание.

Близкое, нависающее над вертолетом солнце вливалось в салон, отражалось от стен, мучительно било в глаза.

Вертолет ощутимо тряхнуло, когда его лопасти ввинтились в пылающее светила Всё кругом залило лютое сияние; Лоцман зажмурился, но это не помогло; он согнулся в попытке дотянуться до лица схваченными ремнем руками, прикрыть глаза ладонями — и не сумел.

Рядом свирепо ругались автоматчики. Вдруг стало темно; проморгавшись, Лоцман сообразил, что стекла закрыты щитками, а внутри теплится аварийное освещение. Потом щитки убрались, в салон хлынул дневной свет — и это был свет совсем другого мира.