Без права на смерть

Из-за дома вынырнула серая тень, и невысокая круглоглазая дарханка бросилась к Ники. Он замер, словно пригвожденный к месту, бросил отчаянный взгляд на землянина, оттолкнул дарханку.

— Иди отсюда!

— Жена, — пискнула она, схватив его за руки. — Жена, жена. — Дарханка потянула Ники за собой, отступая в просвеченные фонарями кусты. — Ловец вези жена. Ники жена.

— Таи привез ее с собой? — подивился Милтон. Как быстро всё меняется.

— Уходи, ну пожалуйста, — просил Ники. — Тебя увидят!

— Дархан уходи. Ники жена не уходи. Ники жена люби Ники.

— Уведи ее из поселка; за оградой потолкуете, — посоветовал Милтон.

Потащив за собой «жену», Ники пустился бежать к воротам. Землянин прокрался кругом дома Шеви и зашел с обратной стороны. Дверь в комнату Ники была закрыта, чернела полоса погашенного окна.

Милтон нажал на дверь ладонью. Ее уже починили, однако автоматика не работала, и дверь свободно отъехала вбок. Милтон шагнул в темноту, навстречу раздавшемуся за стеной звучному голосу Ловца:

— Этого не будет.

— Не торопись, — глуховато ответил начальник поселка. — Подумай.

— Нам нечего делать на Земле.

— Ошибаешься. Мы можем там жить. — Шеви сделал долгую паузу и продолжил: — Насколько я понимаю, земляне ждут не дождутся каких-нибудь инопланетчиков и примут нас с великой радостью. И женщины с восторгом станут нам женами. Их много, и они разные. Каждый сможет выбрать себе любую по вкусу… и забыть свое горе.

— Забыть наших погибших дочерей?

— Детей у нас не родится; ну и что? Нам будет подчиняться целая планета. Мы поведем себя с осторожностью, чтобы землянам не пришло в голову применять свой сильный удар, — и легко поставим их себе на службу.

— Шеви, ты не понимаешь главного. Наши деды бежали с Шейвиера, спасая свою честь и достоинство. Что же теперь — нам это забыть и самим повелевать слабыми милроями?

— Безусловно.

— Это означает предать всё, что у нас было…

— Таи-Вэй, мне стыдно слышать от тебя такую чушь. Предать — не предать… Какое это имеет значение? Надо жить, вот и всё.

— Мы явимся на Землю, подчиним себе пару самых сильных правительств, пять сотен женщин — а дальше? Будем жить-поживать, упиваясь чужой памятью и чувствами?

— Ты верно уловил мою мысль.

— Мы станем последними подонками.

— А как ты представляешь жизнь здесь? Лайама нет, работать не для чего, с дарханками нам не жить. Ты знаешь наших парней — они сидеть сложа руки не могут, скоро такая кутерьма начнется… Сперва набросятся на Кис, затем начнут потрошить память землян. И можешь быть уверен: ни ты их не защитишь, ни я, никто другой.

— По-твоему, надо потрошить Землю?

— Она этого не заметит.

Затаивший дыхание Милтон слышал, как Ловец прошелся по комнате.

— Я убью любого, кто сунется к Кис или к землянам. И я против того, чтобы завоевывать Землю.

В ответ раздался дробный, сухой, неприятный звук — Шеви смеялся.

— Ты мне не нравишься, Таи-Вэй. Очень не нравишься.

— Грозишь?

— Ни в коем случае. Но имей в виду: наши ребята тебя не поддержат и на Землю отправятся с большой охотой. Подумай о том, что я сказал. Ты свободен.

* * *

Охранитель мира прикрыл книгу, заложив ее пальцем. Казалось, воздух кругом сгустился и потемнел, как будто наступали преждевременные сумерки; от волнения по коже бежали мурашки. Лоцман посидел с минуту, изнывая от желания выяснить, что было дальше, — и в то же время читать не хотелось. Он чувствовал: книга вот-вот откроет ему какую-то постыдную тайну, которой лучше не знать. Но и бросить «Дарханца» не дочитав он не мог. Была не была: читаем последнюю главу.

* * *

Поселок спал, даже у Шеви наконец погасло окно. Тенью проскользнув вдоль ограды, Ловец вышел к дому Эйро. Прислушавшись, Таи провел ладонью по контуру двери, вздрогнул от прозвучавшего в тишине короткого гудения. Дверь отъехала в сторону, и он ступил в темную комнату, пересеченную полосой света от фонаря за окном. Эйро спал, завернувшись с головой в одеяло.

Ловец прикрыл дверь, шагнул к спящему, опустился рядом на колени. Положил на пол возле койки запасной излучатель. За стенами дома его никто не услышит, даже при самом сильном ударе. Он сосредоточился, посылая в измученный Долиной Огней мозг Эйро свой приказ. Бедняга так и не оправился после Долины, в сущности, ему уже всё равно…

Эйро пошевелился на постели. Таи отпрянул. Выскочил из дома, прижался к стволу дерева, укрылся в тени.

Вскоре Эйро появился на пороге — одетый, собранный, целеустремленный. Он прошел мимо притаившегося Ловца и направился вдоль ограды к центру поселка. Таи заскользил следом.

Напротив дома Шеви Эйро повернул, пересек дорогу, прошел несколько шагов по тропе, остановился. Таи хотел дослать ему мысленный приказ, подтолкнуть ближе к дому — но нельзя, на открытом месте его услышит весь поселок. Медленным, сводящим с ума своей тягучестью движением Эйро достал из кармана оставленный Ловцом излучатель, направил на дом. Металл ярко блеснул в свете фонаря; казалось, эта вспышка разбудит всех.

В стене под полосой окна появился выжженный излучателем черный проем. Эйро повел рукой, и проем вырос во вторую черную полосу. Стена захрустела, начала заваливаться — и раздался исступленный крик. Ловца ударила чужая нестерпимая боль. Эйро повернулся и с застывшим, безразличным лицом двинулся обратно.

Из ближнего дома выскочил полуголый Дейа:

— Эйро?! Ты что тут?!

Сквозь крик раненого слов энергетика было не разобрать, однако Эйро обернулся. Поднял руку с излучателем. Дейа кинулся наземь, перекатился. Он и Ловец одновременно нанесли мысленный удар. Эйро выронил излучатель и повалился на дорогу.

Таи выждал несколько мгновений — ведь он не стоял в тени дерева, он прибежал со стороны — и вслед за подобравшим оружие Дейа кинулся к дому начальника поселка. Шеви не может кричать, Шеви уже нет. Неужто задело Ники? Эйро стрелял с тропы и лупил куда ни попадя — а должен был зайти сбоку и целить в угол, как требовал от него Ловец. Не дошел. Не выполнил приказ.

Истошный крик смолк, и пропало ощущение чужой боли. Ники, прости. Твой отец натворил бы бед, его надо было остановить…

* * *

Зачем?! Какого рожна Ловец подставил Эйро?! Коли надо было убить, Таи мог бы покончить с Шеви сам. Разозленный, Лоцман листал страницы дальше.

* * *

Желтое солнце готовилось поцеловать горизонт. Перед даншелом бежала длинная тень, как будто вела его к низким холмам впереди. Солнце золотило коричневые углаженные холмы, синело глубокое вечернее небо, и зеленоватым облаком висел ранний мираж — смутный, прозрачный. За холмами лежала Долина Огней.

Таи вел даншел небыстро, осторожно, берег старую машину. На заднем сиденье сидел Эйро со связанными руками. Ловец хотел один везти его в Долину, но, когда всё уже было готово и оставалось лишь открыть ворота, пришел Лайо, забрался в даншел, и выгнать его не удалось. Помощник Таи молчал всю дорогу, сумрачно посматривал на своего начальника.

Даншел проехал у подножия первого холма, повернул и попал в тень. Сразу сделалось жутко: почувствовалось дыхание Долины. Ловец нарочно не надевал молчунок — мало ли, потребуется мгновенный удар; а в том, что его мысли надежно скрыты, Таи был уверен. Он глянул на подобравшегося Лайо, хотел предложить помощнику молчунок, но не предложил. Не ровен час, Лайо возьмет себе в ум что-нибудь не то, опять же понадобится удар… Миновали несколько холмов, и впереди открылась Долина. Мертвая, ровная, как космодром, с ползущими меж камней струйками песка, которые гнал ветерок. Далеко протянулись тени холмов, в них теплились первые огоньки.

Таи прибавил скорость; даншел выкатился на россыпь камней, словно покрытых светящейся плесенью. Ловца пронзил страх — наведенный, порожденный Долиной. Выехали из тени, и там, где солнечные лучи ложились на землю, стало легче.

— Останови, — сказал Лайо. Таи молча ехал дальше.

— Не мне тебя учить, — продолжал помощник, — но ты должен понимать, что Эйро не сам это придумал. У него не было излучателя, оружие ему подбросили.

— Я это уже слышал, — нехотя отозвался Ловец.

— Да объясни хоть: зачем его сюда?! — взорвался Лайо. — Парень не в себе, его заставили. В поселке гуляет настоящий убийца, а мы…

— Мы будем его искать, — прервал Таи. — Но Эйро убил двух человек и должен быть наказан.

Лайо с досадой хлопнул себя по коленям.

— Да куда ж ты его в самое пекло везешь? Он тут сдохнет!

Таи крепче сжал губы. Эйро жаль, но что делать? Покойный Шеви был прав: два десятка парней вот-вот превратятся в шайку головорезов, с которыми никто не сладит. И следует нанести удар загодя, заранее встряхнуть их и вывернуть наизнанку, чтобы всех разом укротить, сделать более-менее послушными, готовыми подчиняться не силе, а слову. Это необходимо. Ловец вынужден принести в жертву Эйро; и если вдуматься, жертва не так уж велика…

— Таи! Опомнись. Нельзя его вглубь. Ты весь поселок с ума сведешь.

Того нам и надо, думал Ловец. Чем глубже в Долину, тем сильнее удар, тем спокойней завтра будет в поселке.

— Останови! — рявкнул Лайо.

— Зачем? — неожиданно подал голос Эйро. — Он знает, что делает. Вы едете в Долину вместе со мной. Таи, ты ведь не оставишь меня одного?

Даншел стал, Ловец обернулся. Эйро смотрел на него с доброжелательной улыбкой. Он заговорил впервые с тех пор, как Таи возил его в Долину по приказу Шеви. Неужто новый удар Долины привел его в чувство?

— Втроем-то мы ночь перебедуем, — с уверенностью заявил Эйро. — А утром вернемся домой.

— Кто тебе дал излучатель? — спросил Лайо.

— Таи, конечно, — ответил Эйро, и в то же мгновение Ловец ударил помощника под дых.

Лайо согнулся пополам, Таи добавил ребром ладони под ухом.

— Зачем ты его? — недоуменно спросил Эйро. Испугался и поднял к лицу связанные руки. — Не бей, не надо.

Таи выскочил из даншела, обогнул машину, рванул дверь со стороны Лайо. Помощник тюком вывалился на камни. Скоро камни остынут, и Долина разгорится во всю силу. Ловец дернул вторую дверь, выволок наружу Эйро, содрал с него молчунок.

— Он без сознания? Это хорошо, Долину не услышит, — проговорил Эйро, разглядывая помощника Таи. — А с нами она поговорит по-свойски. Может, пересидим в даншеле? А, Ловец?

Таи приладил молчунок себе на ухо. Надо убираться, да поживей.

— Развяжи, — Эйро протянул к нему стянутые руки. — А то как я буду? И надо Лайо поднять, не след ему на камнях лежать-то. Мне в прошлый раз так худо было, я по земле катался — все бока в синяках… Что, не хочешь? Нельзя?

Ловец попятился. Эйро глядел на него с печальной покорностью:

— Вернись за мной утром. Вернешься?

— Да, — сказал Ловец, зная, что в сердце Долины до утра никому не прожить.

На земле со стоном шевельнулся Лайо. Эйро вдруг всё понял, жуть добралась до сознания. Он кинулся к Таи:

— Не оставляй нас!

Ловец прыгнул на свое место, захлопнул дверь. Бросил даншел вперед, развернулся, рванул прочь. Эйро бежал за ним. Несмотря на молчунок, Ловец слышал его мысленный крик: «Таи, вернись! Я прошу тебя! Вернись!»

Он гнал даншел к краю Долины, навстречу холодной тени и разгорающимся синеватым глазам ночного ужаса. Призывы Эйро смолкли, своего помощника Ловец так и не услышал.

Значит, они проведут ночь в Долине вдвоем. Часть ночи… А в поселке будут слушать их, стиснув зубы, и стонать, и плакать. И утром это уже будут другие люди, послушные, смирные…

Солнце село, и Таи включил свет. Луч разорвал сумерки, побежал по голой земле у подножия холмов, отрезающих Долину от прочего мира. Капли голубого, синего и фиолетового пламени остались позади, там, где были Эйро и Лайо. Темные, как будто выросшие холмы уползали назад, отгораживали Ловца от Долины. Тут бы и заночевать: у самых холмов ничего не слышно, не то что в поселке. Таи сбавил скорость, размышляя, не остаться ли и впрямь до утра. Внезапно хлестнула ужасная мысль. А ну как все удерут из поселка?! Уедут на «лендровере» и амиарах, чтобы спастись от надрывающих сердце криков с Долины. Тогда всё окажется зря — и смерть Шеви, и гибель Ники, и мучения тех двоих, и предательство самого Ловца… Нет. Не пущу! Я заставлю их слушать!

Даншел рванулся вперед на усиленном режиме. Только бы не захлебнулся движок. Старый, верный даншел, он столько прослужил — не подведет и сейчас…

А это что? Таи остановил машину, выключил свет. Почудилось? Вот опять — яркая точка в небе над горизонтом. Пошла влево, пропала, снова загорелась. Она ближе, чем кажется, она совсем рядом.

Что может летать над Дарханом? Только катер. Но никто не выведет катер из порта стоящего на космодроме корабля, чтобы порезвиться, полетать в свое удовольствие. Это чужак.

Кто мог сжечь город на Лайаме и затем явиться на Дархан? Шейвиер, кто же еще. Желто-белая точка приближалась, делалась ярче. Таи потянул из кобуры излучатель.

* * *

Повесть оборвалась. Лоцман захлопнул книгу. Сплошное вранье! Не пойдет Ловец на такую подлость, не верю!

Не диво, что автор не сумел дописать до конца, — нечего завираться, наступать на горло герою, принуждать к тому, что он не может делать и не хочет.

Охранитель мира положил «Дарханца» на колени, покусал губу. Неоконченная повесть растравила душу, было обидно за оболганного Таи. И одновременно разбирала злость, хотелось выбросить Ловца из головы, запереть память на замок. А еще тянуло вскочить на «дракон» и помчаться куда-то, выветривая в стремительной гонке неприятное чувство. Это желание стало почти болезненным, заныло сердце. Еду, сказал себе Лоцман; мир затуманья требует меня. Еду! Откликаясь на зов, он вскочил, накинул куртку и помчался из дворца.

Глава 9

В кладовой Лоцман разыскал мощный фонарь, потом доверху залил бензин в бак «дракона». Канистры, которые он пустил в ход, стояли в гараже с тех времен, когда охранитель мира шутя творил все, что заблагорассудится. Богиня тогда ценила своего Лоцмана, щедро дарила ему жизненную энергию. Иное дело — нынче; он не чувствовал в себе созидающей силы, и власть над миром казалась утраченной навсегда. Нужна сильнейшая встряска — к примеру, схватка с кино, — чтобы проданный Лоцман обрел часть своих прежних возможностей.

«Дракон» выкатился за ворота. Лоцман тут же затормозил и даже привстал с седла, удивленный. Синеющие на горизонте горы заметно придвинулись, сократив видимое пространство чуть ли не вдвое. Вспомнились слова Шестнадцатого пилота об умирающих мирах: обитатели сходят на нет, а мир уменьшается, схлопывается. Получается, и мы тоже? Порядком встревоженный Лоцман газанул и двинулся дальше.

Туннель в другой мир встретил его широко распахнутым зевом. Проем начинался у самой земли, и когда Лоцман развел руки в стороны, он не сумел коснуться обоих краев сразу. В проеме клубился туман с разноцветными искрами, и стоило вглядеться в эти мерцающие кадры, как защемило сердце. Затуманье звало к себе, словно попавший в беду друг.

Стоя у входа в туннель, Лоцман сунул внутрь голову. Туман откатился прочь, как и в прошлый раз. Лоцман посветил фонарем. Стены и потолок оказались гладкие, точно отполированные водой; в тумане луч терялся, зато переливы искр в потоке света сделались ярче.

Оставлять мотоцикл без присмотра не хотелось. Охранитель мира включил фару, затащил «дракон» в туннель и повел его, следуя за отступающей стеной тумана. Метров через десять он оглянулся: вход затянуло плотной дымкой, едва виднелось светлое пятно.

Тихо, только шины шелестят; тепло. Слишком тепло для туннеля, прорубленного в каменных недрах. Интересно, почему в иные миры все проникают на вертолетах, летящих сквозь солнце, а я иду по туннелю в горе? Едва ли Богиня нарочно обо мне позаботилась, создав запасный выход. Может, ее саму не устраивает мир Поющего Замка и тянет к Последнему Дарханцу? А туннель рожден желанием снова поиграться с тем миром, вернуться к съемкам с теми актерами. Это больше похоже на правду… Лоцман остановился, ощутив на лице прохладное прикосновение. Сообразил, что это повеяло сырым холодным воздухом, и двинулся дальше, вглядываясь в пронизанную светом фары отступающую стену тумана.

Внезапно луч свободно убежал вперед, вытянулся по траве, замерцал на черных, пониклых листьях кустов. Лоцман замер на выходе из туннеля, погасил фару.

Мир затуманья был темен, холоден и молчалив. Вокруг угадывались кусты, похожие на молодую поросль от корней срубленных деревьев, а дальше на фоне темно-серого, беззвездного неба чернела большая роща. Посреди этой рощи виднелся одинокий огонек — тусклая желтая полоска.

Лоцман выкатил мотоцикл из туннеля и двинулся на огонек, лавируя меж кустов. Трава опадала под ногами, словно побитая морозом. Переднее колесо вдруг уперлось во что-то, не видимое на фоне близких стволов. Лоцман провел рукой и обнаружил деревянную ограду из толстых жердей. Жерди оказались на ощупь сырые и скользкие.

В царящем кругом безмолвии Лоцману сделалось жутковато. Куда его занесло? Разве это мир Последнего Дарханца? Где ночные миражи, гирлянда фонарей в поселке? Он оставил «дракон» на месте и направился вдоль ограды налево, к краю рощи. Добрался до угла ограждения, завернул и вскоре очутился у приоткрытых ворот.

Охранитель мира проскользнул в щель и неслышно зашагал по дороге. По обе стороны стояли раскидистые деревья, в глухой тьме под ними едва виднелись светлые домишки, опоясанные черными полосами окон. Одно из них теплилось скудным розоватым светом, похожим на свет ночника; Лоцман и не разглядел его издали. Здесь, наверное, спят. Он миновал этот дом и двинулся туда, где свет был гораздо ярче.

Вот и тропа, ведущая от дороги к дому. Охранитель мира остановился, вслушиваясь и вглядываясь. Было очень тихо; на фоне дымчато-желтого окна чернели неподвижные ветки. Однако Лоцман вдруг понял, что здесь, в стылой молчаливой тьме, он не один.

Ничто не шелохнулось, не зашелестела трава, не хрустнул под ногой мелкий камешек — и всё же Лоцман ощутил чье-то присутствие, чей-то испытующий взгляд. Затем он различил запах — слабый, приятный и вместе с тем настораживающий. С этим запахом было связано некое воспоминание, смутное, таившееся на задворках памяти, — воспоминание о чем-то горьком, страшном.

Подать голос? Окликнуть неизвестного, притаившегося в темноте? Слова застряли в горле, как будто некто шепнул на ухо: «Молчи».

Лоцман почувствовал себя глупо. Его не звали в этот мир, он сам явился — и должен первым представиться хозяевам. Однако слабый, не по-доброму знакомый запах пережимал горло, не давал говорить. Не тронь лихо, пока спит тихо, рассудил он. Раз обладатель запаха не желает себя проявлять, Лоцман сделает вид, будто не заметил его присутствия. Он направился к дому; под ногами поскрипывал тонкий гравий. Странно: в книге гравия на тропе не было.

В окне мелькнул темный силуэт, и отъехала в сторону дверь. На пороге встала женщина в брюках и светлой блузке без рукавов. Кис? Наверное, она. Светлые волосы были распущены и крупными кольцами лежали на обнаженных плечах. В руке Кис сжимала гребень, который забыла отложить, выбегая на звук шагов.

— Кто там? — Она вгляделась в темноту.

— Свои, — отозвался Лоцман, выходя на свет. — Здравствуй.

Она прянула назад, готовая захлопнуть дверь. Лоцман пожалел, что его угораздило ввалиться в поселок среди ночи, когда порядочные люди спят и никаких гостей не ожидают.

— Извини. Я не хотел тебя напугать.

За спиной хрустнул гравий, источник тревожного запаха приблизился. Лоцман не шелохнулся, не спуская глаз с лайамки. Какие у нее красивые руки… А лицо бледное и усталое. Кис поглядела ему за спину, облегченно вздохнула:

— Это ты… — Она перевела взгляд обратно на Лоцмана. Гребень выпал из пальцев. На лице по очереди отразились озадаченность, недоверие, надежда и, наконец, восторг. — Лоцман! — Она выскочила из дома и кинулась охранителю мира на шею. — Вернулся! Радость моя, вернулся же! — Кис отстранилась, схватила его за плечи, оглядела с головы до ног. — Мы уж и думать не смели… А он — вот он, наш Лоцман!.. Ушел, — перебила она сама себя, глянув Лоцману через плечо. — Ну и пусть. Пойдем, родной мой, хороший, пошли — все расскажешь! — Схватив его за руку, она кинулась в ярко освещенную комнату.

Охранитель мира был порядком смущен. Он ничегошеньки не помнит из прошлой жизни, и, хотя только что прочел «Последнего дарханца», этого мало. Вспомнить — немедленно вспомнить всё как было. Он жил здесь, в поселке, тут шли съемки, и эта ликующая женщина с огромными глазами в опушке золотистых ресниц и густыми, тоже золотистыми бровями — его актриса. Вспоминай же, Лоцман! Ты вернулся в свой мир.

Он высвободил руку из пальцев Кис, остановился посреди шестигранной комнаты, огляделся. Мебели не густо. Койка с наброшенной шкурой, четыре складных стула, стол, на котором поставлен кувшин с какими-то ветками. Листья на ветках вялые, едва живые, а единственный цветок и вовсе засох. Снаружи, сквозь полосу окна сумрачно глядела ночь.

Загнанные вглубь, содержавшиеся под замком воспоминания начали просачиваться на свободу. Лоцман внезапно сообразил, что за аромат выдал присутствие молчаливого незнакомца, который исчез, едва Кис признала ночного гостя: запах дорогой мужской парфюмерии. В Поющем Замке подобной роскоши не знают; ключевая вода и душистое мыло — вот и всё, что имеют в своем распоряжении обитатели соседнего мира.

— Садись же! — Актриса сновала по комнате и трясла стулья, проверяя их на прочность. — На этот садись, он понадежней. Рассказывай скорее! Когда начнутся съемки? Великая Богиня, да ты ж седой! — всплеснула она руками. — А у нас горы, что ни день, сдвигаются, того и гляди раздавят. Ты чуть не опоздал, мой милый, — заявила Кис, лучась от радости. Глаза у нее оказались золотисто-карие. — Ты онемел или как? — Она засмеялась ликующим смехом. — Когда съемки?

— Съемок не будет, — ответил ей чужой звучный голос. — Он пожаловал к нам не за этим.

Вздрогнув, Лоцман обернулся. На пороге стоял высокий, черный, как ночь за окном, человек. Его изрезанная на груди куртка была зашита металлической нитью; иссиня-черные волосы падали на лоб, до самых глаз. Мужественное, жесткое лицо на миг смягчилось улыбкой.

— Ну, здравствуй… Лоцман.

— Здравствуй, Ловец. — У охранителя мира похолодело в груди. Только Таи способен тенью красться за пришельцем, тихо, как смерть, стоять за спиной, затем исчезнуть и так же беззвучно появиться вновь. Автор «Последнего дарханца», конечно, оболгал Ловца, приписав ему четыре погубленные жизни. Однако Таи почему-то вспоминается врагом, а не другом. И смотрит он на охранителя мира не больно приветливо, изучает его, как опасного зверя.

— Кис, — Лоцман повернулся к актрисе, — я пришел к вам сам по себе, без кино.

— Вот оно как…— протянула она упавшим голосом. — А я подумала… Да садитесь же, что стоять? — Она уселась прямо на пол, подобрав ноги, прижалась спиной к стене, сложила тонкие руки на коленях и застыла, напряженно выпрямившись. Сияние золотых бровей и ресниц как будто потускнело, но глаза блестели лихорадочным, острым блеском. — Садитесь, — повторила она устало.

Лоцман осторожно опустился на стул — расшатанный, ненадежный; казалось, неловко повернешься — и стул рассыплется. Таи пригляделся к фонарю, который охранитель мира сжимал в руке.

— Какая вещь! Подаришь?

— Подарю Кис, — отрубил Лоцман.

Дерзить Ловцу Таи — себе дороже, но и отнестись к нему по-дружески Лоцман не смог. Бывший начальник службы безопасности вызвал тревожные воспоминания, неприятные сами по себе, а их неуловимость раздражала еще больше. Из-за чего не поладили актер и охранитель мира?

— А я сперва подумала — Дау пришел, — вздохнула Кис. — Он иногда возвращается, — пояснила она, глядя в пол. — Мы так давно его похоронили — а он всё равно возвращается. Богиня его не забыла.

В лице Таи промелькнуло выражение горечи — то ли Ловец быстро моргнул, то ли губы сжались чуть крепче.

Дау. Ну конечно — Дау, муж Кис, красавец космолетчик. Он возвращается, а у Таи из-за этого сердце болит. То есть… До Лоцмана окончательно дошло: Дау умер, как умирает мир Дархана, который душат сдвигающиеся горы.

— Сколько людей осталось в поселке?

Кис отвернула голову, потерла лоб. Таи прислонился к стене и скрестил руки на груди — воплощение силы и непреклонности.

— Остались четверо: мы с Кис да земляне. Стэнли при смерти, — сообщил он бесстрастно.

Стэнли умирает! Лоцман вскочил, шаткий стул застонал и вдруг начал оседать: ножки разъехались, спинка скособочилась и отвалилась, натянутая на металлический каркас ткань порвалась. Кис сокрушенно покачала головой:

— В других домах то же самое. Я к себе ношу мебель, ношу — а скоро уже нечего будет брать.

— Я хочу повидать Стэнли. — Лоцман оторвал взгляд от поверженного стула.

— Лучше бы уговорил Богиню возобновить съемки, — хмуро заметил Таи.

— Я? Уговорил ее? — Неужто, по мнению Ловца, охранитель мира способен общаться с Богиней?

Поднимающиеся со дна памяти обрывочные сведения вдруг вскипели и плеснули гейзером — он вспомнил. Съемки оборвались из-за Ловца Таи! Из-за него Лоцман покинул поселок на Дархане, в нем — источник трагедии этого мира. Мир гибнет, когда приходит конец съемкам, и Дархан погубил не кто-нибудь, а Таи. Лоцмана разобрала злость.

Бывший начальник службы безопасности как будто прочел эти мысли, жесткое лицо потемнело, словно по нему растеклась пролившаяся из глаз чернота. Однако он заговорил на удивление мягко:

— Давай не будем ссориться. Выслушай спокойно. Покинувший мир Лоцман забывает его — это неизбежно. — Таи помолчал, проверяя, не перехватит ли горло запрет говорить лишнее. — Я не знаю, когда ты вспомнишь, что было, и не перепутаешь ли всё на свете. — Ловец тщательно подбирал слова. — Поэтому я расскажу тебе сам.

— Не надо. — Кис поднялась на ноги, просительно заглянула ему в лицо. — Не начинай это снова. Пожалуйста.

Он посмотрел на нее сверху вниз, и актриса потупилась, с горьким вздохом поправила волосы. Таи поверх ее головы глянул на Лоцмана, и в лице мелькнуло нечто такое, отчего охранитель мира испытал острое чувство неловкости и испуг, как если бы начальник службы безопасности стал перед ним на колени.

— Уговори Богиню вернуть сюда кино, — сказал Таи. У Лоцмана пересохло в горле.

— Я…

— Ты сам вынудил ее прекратить съемки. Она отозвала кино по твоей воле.

— Это право всякого Лоцмана, — вставила Кис. — Мы все знаем, что кино не удавалось.

Пол под ногами качнулся. ТАИ СКАЗАЛ ПРАВДУ. Лоцман с пронзительной ясностью вспомнил: когда пневмопочта стала приносить неправильные сценарии, коверкающие образ Ловца, когда начался разлад между логикой событий и логикой его характера, охранитель мира взбунтовался. Сценарии больше не были для него законом, слово Богини уже не имело веса, и он отправлял ей той же пневмопочтой письма, убеждая, что съемки идут неправильно, что всё это — ложь.

Выходит, ему удалось убедить Богиню? Она послушалась Лоцмана и отозвала кино. Охранитель мира когда-то имел на нее влияние — замечательно. Однако теперь из-за этого всё гибнет — похоронен Дау, умирает Стэнли, с которым Лоцман был особенно дружен… да все погибли, все, все! И Кис обречена, и Милтон, и Таи. Горы вот-вот надвинутся на поселок и сомкнутся.

Актеры ждали ответа: Кис — озаренная золотистым сиянием, Таи — точно затененный черным облаком.

— Я не могу заставить Богиню. — Лоцман с трудом принудил себя говорить. — Она отреклась от меня и больше знать ничего не желает. Она не услышит наших призывов.

— Как это — «отреклась»? — спросила Кис. — Ну что ж… Нет — значит, нет.

Жгучие глаза бывшего начальника службы безопасности буравили Лоцмана. Он не поверил.

— Ладно. — Таи что-то решил. — Если хочешь повидать Стэнли, пошли. — Он вышел из комнаты и растворился во мгле.

Лоцман двинулся следом, включил фонарь.

— В поселке давно нет света, — сообщила Кис, закрывая дверь. Актриса закуталась в длинную, отделанную мехом куртку. — И звезды погасли. Ночью тут как в подземелье.

— Мы поставили генератор, — добавил Таи из темноты. — Поначалу он питал три дома и два наружных фонаря, а теперь хватает только на дом Кис. Скоро вовсе сдохнет.

Лоцман приостановился и вложил фонарь в руку нагнавшей его женщины:

— Держи.

Кис прижала фонарь к груди, как бесценное сокровище.

— Спасибо. Вот уж спасибо… — У нее сломался голос.

— Погоди-ка. — Он оглядел беззвездное небо, сосредоточился. На что способен проданный Лоцман в забытом, погибающем мире? Вряд ли на многое. Однако здесь не знают, что он продан; он обмолвился, что Богиня от него отреклась, но это ничего не значит. Верный своему долгу Лоцман может всё!

Чернильное небо вдруг вызвездило — черная глубина заиграла алмазными блестками, засветилась серебряной пылью, прямо над головой зажглась игольчатая звезда — солнце далекого Лайама. Кис выключила фонарь, и звезды засияли ярче, серебристый свет лег на макушки деревьев.

Клочок звездного неба был окружен зубчатым кольцом глухого мрака — горы по-прежнему нависали над поселком, готовые задушить его в каменных объятиях.

Лоцман обогнул Таи, стоявшего с запрокинутой головой, и побрел к дороге. Он задыхался, ноги едва держали. Тяжко творить в умирающем мире. Он остановился, привалился к древесному стволу. Достало бы сил сделать хоть один фонарь над дорогой; прежде их висело десятка два — длинная гирлянда… Лоцман напружинился, стиснул кулаки, зажмурился. Фонарь — мне нужен фонарь! Сплошная темнота. Что, не получилось? Досадно. Почему?..

Вдруг оказалось, что он лежит на земле, глаза сквозь сомкнутые веки режет нестерпимый свет, а чьи-то руки — руки Ловца Таи, он узнал запах лосьона — причиняют ему боль. Как он смеет?! Не успев толком очнуться, Лоцман вслепую ударил, отшвырнул Таи — и сел на земле, тяжело дыша, держась за грудь. Такое уже было однажды, начальник службы безопасности чуть не прикончил его, охранитель мира помнил его сильные руки, запах лосьона и связанную с ними боль.