Каков хозяин – такова и собака.
– Никто не звонил? – Денис присел к столу.
– Только “лучше, чем грузин”. – Ксения налила мужу сок. – Хотел в гости заехать в воскресенье…
– Без базара. – Гурген Ваганович Котовский был большим приятелем Ксении и, по совместительству, старшим опером по грабежам и разбоям Главка. Со своей женой Нателой Ромуальдовной они частенько наведывались пообщаться и являлись, ко всему прочему, счастливыми обладателями такого же сумасшедшего питбуля со скромным именем Рафинад.
Ксения подозрительно взглянула на Дениса.
– Из образа не вышел?
– Не без этого, – живописать свое участие в гонках без правил Денис не стал. – Я тебе кое-что купил, в ящике, ма-аленькая коробочка/ Ксения живо отправилась в комнату. Как любая женщина, она была немного кривлякой и долго вертелась перед зеркалом, разглядывая обновку.
– Умеешь ты жену радовать, – прокомментировал Юра.
– А то! – Денис гордо надулся. – Как на новом месте?
Вопрос был животрепещущий.
Юра долго не мог устроиться по специальности по причине переизбытка доморощенных поваров, заполнивших рестораны и упорно травивших посетителей. На Иваныча смотрели с подозрением, предполагая его принадлежность к общей массе, особенно после его коронных фраз – “Все блюда можно есть, но некоторые только один раз” и “Не все грибочки одинаково полезны”, которые он произносил очень серьезно и потом страдал от того, что его в очередной раз не поняли.
– Нормально, вчера банкет обслужил. – Денис закурил и приготовился слушать. – “Крыша” кушала. Накрыли нормально, а тут директор мне и говорит – ты, мол, раздели икру не на восемьдесят порций, а на сто двадцать, их шестьдесят человек, по две чтоб было. Я не понял, говорю, а если закупка контрольная до этого будет? Я в тюрьму не хочу. Да и гости могут обидеться, вес порции двадцать пять грамм, а тут и двадцати не наберется. Это ж заметно сразу… Так мне по морде и получать? Скажут, ворую. Не, говорю, не пойдет. Директор давай подпрыгивать, делай, говорит, что хочешь, но чтоб все довольны были…
– Барыга есть барыга, – сказал Денис.
– Тут эти приезжают, я к ним, говорю, сказано, чтобы вы довольны были, чего изволите? – Судя по ехидному выражению лица Иваныча, он всласть по издевался за вечер. – Там двое здоровых было и маленький один, вообще шибздик, так больше всех орал. Здоровые-то говорят, ну, водка чтоб не “левая”, с мясом нормально, ассорти на закуску, а маленький так пальцы сделал, – Юра показал “козу”, – и давай кипеж поднимать – осетрина должна быть копченая, балык, фрукты экзотические, перечислять начал – авокадо, манго, бананы какие-то розовые… Я от здоровых-то развернулся и за мелким пошел. Ты чо, орут, страх потерял? Да нет, говорю, ваш товарищ мне пальцы показал, я и подумал, что он главный, испугался, что не услышу его. Ну, здоровые мелкого заткнули и опять мне про водку талдычат. Я-то знаю, что водочка у нас туфта, ее директорский кузен в трюме, ресторан-то плавучий, из баржи переделан, шлангом в бутылки закачивает. Из-под чего есть посуда, и в меню пишем. Нет, говорю, водочку я вам не рекомендую, к мясу коньяк возьмите… Сам думаю, а чем коньяк-то лучше? Тем, что тот же кузен чайную заварку в свое пойло добавляет, меньше риск отравиться. Из того же сырья и мастырит… Те уперлись – нет, говорят, “Абсолют” давай. Я так и сел… До банкета час, а с этими проверяющими я вообще ничего не успею. И бутылок из-под “Абсолюта”, как назло, нет, кончились три дня назад… Говорю, может, лучше вино, к мясу-то оно аристократичнее будет. Мелкий опять орать, мол, вино пить беспонтово, как и пиво… Ну, как насчет других вин, не знаю, а насчет нашего – тут он не прав… Здоровые задумались, тащи, говорят, вино, а потом водку. Ну, на сердце полегчало, после нашего вина они “Абсолют” от фекальных вод не отличат. Винцо у нас убойное, в цистерну, где оно хранится, при каком-то шмоне один посетитель полкило героина скинул, а он и растворился. Сейчас, кто стакан примет – с копыт, у нас его даже сторож не пьет – боится. Зато платят все хорошо, мне рассказывали, что и не помнят, кто что заказывал. Но, думаю, тут главное – не переборщить с винцом, а то, если шестьдесят рыл здесь улягутся, куда ж мы их денем? Ну и вопрос с икрой решать надо. Я к здоровым, спрашиваю, надо порции делать? А они мне, мол, давай просто в банках, сами разберемся. Я на кухню ушел, сказал, чтоб графины вином наполнили и в холодильник. Если его комнатной температуры подавать, вкус больно омерзительный, героин в нос так и шибает, а холодненькое – нормально, не чувствуется… Тут торт у меня подоспел, надо его коньяком заправить. Пошел к директору, дайте, говорю, нормального грамм сто. Он для себя настоящий держит. А директор наш, мы его Пархатычем кличем, не дает, выпьете, говорит, вместо торта. Ты, говорит, вина залей, и все. Я ему – вы что это такое говорите, у нас что, теперь все блюда с наркотой будут? Может, заместо соли кокаин использовать, он тоже белый? Пархатыч посерел весь, уволю, шепчет. Это мне потом рассказали, был уже случай… Его корефаны попросили в трюме мешок анаши спрятать, так повар перепутал с базиликом и в соляночку сыпанул. Сильно пьяный был. Вкус был ваше, супец курить можно было… Посетителей после этой соляночки мусора прям на улице хватали, те совсем обалдевшие были. С тех пор наш директор очень болезненно все намеки на наркотики воспринимает. А я не знал, врезал ему в конце – давайте, говорю, наш ресторан из “Штиля” в “Шприц” переименуем, а то стыдно людям в глаза смотреть, впечатление создается, что мы боимся чего-то. Ну и винцо наше, говорю, не стаканами продавать будем, а порциями, внутривенно… Пархатыч за сердце. Я вниз спустился, кузену его говорю – директор распорядился выходить из подполья, давай на палубе разливай, ничего не бойся. Тот вольтанутый, грузчиков позвал, те бочки на палубу вытащили… Тут “крыша” приезжает, я их встречаю. Они и спрашивают, что, мол, за Менделеев на носу целую лабораторию устроил? Помпа воду из Невы качает, придурок чай кипятит, у него как раз на линии коньяк стоял, пробки крутит и акцизные марки клеит. Я им – вот, новая форма обслуживания, все теперь при клиенте готовят, директор сказал, что его родственник “Абсолют” лучше шведов делает, из отечественного сырья и на нашем оборудовании. Те чуть с трапа не упали, где, говорят, этот новатор? То-то после каждой попойки полкоманды неделю встать не может. Ну, Пархатыча притащили, он от вида водочного заводика едва с ума не сошел. Стали в него “продукт” вливать, он верещит, на здоровье сетует. Кузена не поймали – он, как рожи их увидел, с борта сиганул и уплыл. Я недосматривал, что дальше было, ушел, у меня горячее на плите…
– Выгнали? – спросил Денис.
– Не, “крыша” теперь у меня перед банкетами интересоваться будет, что да как. Пархатычу сказали – уволишь, халдеем в сауну пойдешь…
– Да-а, – протянул Денис, – халдеем в сауне кисло…
Запиликал телефон. Денис взял трубку.
– Слушаю.
– Диня, с Гошей беда! – Вопль Горыныча резанул ухо.
– Что, ранен? Или разбился?
– Хуже! Лампочку вынуть не можем!
– Какую лампочку?
– Ну, блин, Гоша попробовать решил, лампочку в рот засунул, а…
Денис не дослушал, уронил трубку и согнулся. Ксения вскочила и перехватила телефон, Юра испуганно склонился к Денису.
– Плохо?
– Слишком хорошо. – Ксения прижала трубку к уху. – Кто это?.. Слушаю… Ну вы что, дети?.. Где?.. Сейчас он успокоится, да, поможем… Давай! Через две минуты будут.
Денис отхохотался и подошел к окну.
Во двор влетел серебристый “линкольн” без номеров. Из него вывели Комбижирика. Сверху было видно, что ступает он осторожно, неестественно держа голову. Горыныч вел его под руку, Ортопед суетился вокруг, забегая то справа, то слева. Из машины вылез Глюк, всем своим видом выражая вселенскую скорбь. Денис заволок сопротивляющегося Адольфа в дальнюю комнату, запер и распахнул входную дверь.
На кухне все не поместились.
Комбижирика Ксения усадила на табурет, остальных отправили в гостиную. Верный Горыныч заметался по квартире, причитая.
– Осторожно с дверью, там Адольф, – предупредил Денис обезумевшего Горыныча. – Юр, челюсти не разожмем?
– Не, – Иваныч с сомнением посмотрел на атлетические жевательные мышцы, – он нам пальцы откусит.
– Тогда будем бить, – решил Денис. Комбижирик страдальчески замычал, вращая глазами.
– Не суетитесь, больной! Вас много, а я один! Сестра! Карточку больного сюда!
Комбижирик затих, с мольбой глядя на Дениса.
– У нас что-нибудь из лавсана есть?
– Шарф, – Ксения сходила в прихожую, – белый…
– Давай. Юрик, будешь ассистентом… Да уйди ты отсюда, Горыныч!
– А ему не будет больно? – манерно пропела Ксения.
– Будет – не будет, какая разница. – Комбижирик затрясся. – Больной, да у вас озноб! У нас аспирин есть? Мы ему подкожно сделаем…
Иваныч зафиксировал голову Комбижирика и растянул ему рот. Денис залюбовался картинкой.
– Прям ужасы инквизиции! Улыбка Гуинплена…
С помощью изогнутой шпильки Рыбаков осторожно пропихнул конец шарфа в глотку несчастного.
Тот захрипел.
– Спокойно, не дергайся!
Шарф появился из другого уголка рта. Денис перехватил и вытащил десятисантиметровый кусочек материи. Чуть подергал, и конец шарфа, расправившись, вылез изо рта Комбижирика. Лавсан облегал лампочку, как кокон. Денис собрал вытянутые концы шарфика в узел.
По лбу пациента стекали ручейки пота.
– Как будто орхидею проглотил, – резюмировал Денис. – Можно бить, только чем?
Ксения подала деревянную скалку, Денис несколько раз стукнул по раскрытой ладони, словно капо из концлагеря. Комбижирика положили щекой на стол.
– Для упора, – объяснил Денис, – если просто так стучать, мы тебе полрожи разнесем, пока разобьется. Ты, главное, не пытайся языком вытолкнуть, мы сами вытащим.
Рыбаков примерился, тюкнул скалкой, во рту Комбижирика раздался приглушенный взрыв. Денис уронил скалку и сноровисто вытянул белый обслюнявленный комок.
Иваныч в это время скакал на одной ноге по кухне, держась за другую – торец скалки точнехонько врезал ему по большому пальцу левой ноги.
– Закройте рот, больной! Не беспокоит? Комбижирик осторожно ощупал нёбо языком, не отрываясь от стола.
– Нигде не жмет? – внезапно спросил Иваныч из-за спины Дениса. Гоша подскочил.
– Во, блин! – заорал спасенный браток. В дверях показались его испереживавшиеся друзья. – Рассказать кому, сдохнут от зависти! Ну, вы даете!
Комбижирик затряс Юре руку, тот с непривычки охнул, Денис предусмотрительно сделал шаг назад.
– Ты смотри, Гоша, “Стеклоедом” не стань после этого, – сказала Ксения.
– Не, блин, все нормально! – загомонили в дверях свидетели чудесного исцеления.
Когда братки наконец убыли, пообещав вместо испорченного шарфика купить Ксении в любом магазине все, что угодно, Иваныч высказался:
– Я многое в жизни видел, но такое… Жене расскажу, скажет – опять придумал. Нет, Муся не поверит…
Уже перед сном Ксения поинтересовалась, почему Аркадия называют Глюком.
– Да Клюгенштейн его фамилия, – зевнул Денис и задумался.
Под влиянием черносотенца Ортопеда он стал стихийным юдофобом.
Глава 4 А баксы, кстати, измеряют в штуках.
Денис сидел в гостиной родительской квартиры и беседовал с отцом о том, какой бардак в стране. Предок угощал сына жасминовым чаем с булочками. Разговор перетекал от конкретных событий к пассионарным обобщениям и обратно. Александр Николаевич Рыбаков был большой любитель истории и много лет дружил со Львом Николаевичем Гумилевым. Видимо, именно под влиянием трудов великого ученого доктор химических наук и большой интеллектуал стал заодно и ярым экстремистом.
Всю свою трудовую жизнь Александр Николаевич провел в ВПК, где занимался, по его выражению, “мелким изобретательством крупных гадостей”.
В конце шестидесятых годов молодой ученый Саша Рыбаков что-то там смешал в пробирках и поставил в вытяжной шкаф. Ночью взрывом было уничтожено два корпуса здания института, но юный химик не забыл, что именно он смешивал, и получил Государственную премию и собственную лабораторию. Пентагон взвыл, ибо СССР получил новую взрывчатку, упрощавшую создание ударной сферы ядерного оружия.
США и НАТО, по обыкновению, оказались в заднице.
В последующие годы доктор Рыбаков неоднократно подкладывал АНБ и ЦРУ свинью в виде различных отравляющих веществ и распыляемых жестких галлюциногенов, двух литров которых хватило бы на все население Северной Америки, включая индейцев и эскимосов. Возмутившись гнусными происками США, посягнувших на космос и пытающихся разместить там лазерное оружие, Александр Николаевич одним докладом в штабе тогда еще суперсекретных Военно-Космических Сил развалил всю программу звездных войн, предложив забросить на орбиту несколько контейнеров с кнопками и скрепками и распылить их взрывом. По замыслу изобретателя, через пару часов вся сложнейшая система спутников будет просто сметена отечественной канцелярской продукцией. Выступление вызвало шок, но было признано правильным.
И не только у нас – на заседании присутствовали два завербованных независимо друг от друга офицера. Госдепартамент США ознакомился с их отчетами, и “звездные войны” тихо свернули. Рыбаков мстительно хихикал, читая зарубежную научную периодику.
Когда ВПК развалился, Рыбаков-старший пошел работать инженером в Эрмитаж, благо был хорошо знаком с его директором.
– …Народ все равно не поймет. Смотри, что получается – Александр Первый работал над конституцией, хотел ввести – не дали. Александр Второй снял крепостное право – так его эти идиоты-разночинцы взорвали. И спрашивается: за что? – Предок отхлебнул чай из китайской фарфоровой пиалы. – Исключительно по дурости своей. Не знали, против чего выступают. Там ведь во всех ячейках полные дилетанты сидели, бомбу правильно сделать не могли. Процентов девяносто или не взрывались, или в руках метателей шарахали… От них, кретинов, и слово “халтура” в русском языке образовалось, от Халтурина. Он штук пятьдесят взрывных устройств сделал, и только два сработало! Дискоболы хреновы…
А все потому, что не учились, все в вечных студентах маялись. Их же всех из институтов поперли, они на экзаменах вместо ответов по предмету революционную пропаганду вели… Нынче тоже таких хватает. Вот, например, был у меня случай – Денис понял, что папик сейчас собьется на любимую тему незаконченного высшего образования сына, и быстро спросил:
– Хорошо, а народ тут при чем?
– Так ведь они их поддержали! Нет чтобы на кол этих ублюдков посадить! Русская интеллигенция стала петиции составлять, помилования требовать. А надо было просто: показательная казнь! Причем всей группе! Тогда бы все призадумались. Больше ста лет прошло, а мы до сих пор отголоски этого чувствуем. Терроризм процветает, и поделом. А все цари-батюшки либо идиоты, либо бесхребетники… Ни одного нормального правителя за всю историю…
– Может, это результат близкородственного скрещивания?
– Не без того, – Александр Николаевич откинулся на спинку кресла. – У них у всех генетическое отклонение, один редкий пик в ДНК имеется. Особенно по мужской линии, где все патологии преимущественно и передаются. У меня один приятель в биокомплексе работал, задолго до перестройки дело было, кости Николая Второго изучал…
– Погоди. Николая же в Свердловске изучают…
– Там они муть какую-то исследуют, – Рыбаков-старший отмахнулся, – семью купца одного, которого в то же время расстреляли. Кости Николая года с семидесятого в КБ закрытом, под Питером. Но это малоинтересно. Так вот, приятель мой взял образцы, ну, конечно, не сам – научный план составил, подписал, где надо, – ему кусочки костей, захороненных в царском склепе, и привезли. Вот он и исследовал, интереснейшие результаты получил, потом в генной инженерии прорыв был по так называемым избирательным вирусам, что по национальному признаку работают, представляешь? Заразил площадь, негры все померли, а белым – хоть бы хны. Или наоборот, кому как нравится…
– А кости Николая куда дели?
– Не знаю. Списали, наверное, и в муфельной печке сожгли. А что еще с отходами делать?
– А кости семьи?
– Ну, я в этом участия не принимал, не знаю. Может, тоже по акту оприходовали, с этим тогда строго было.
– И нигде никаких следов?
– Номера, может, и остались. Но писали-то просто: образец номер такой-то, списать, и списывали…
– А чего драка сейчас, где похоронить да кто родственники?
– А, финансовый интерес. Золотишко царское, четыреста миллионов в швейцарских банках. По нынешнему курсу – миллиардов двадцать долларов. Вот эти бедные, но жадные родственнички и суетятся, работать-то сами не умеют, ну и нашли себе занятие… А насчет похоронить – это вопрос туризма, куда народ потянется – в Питер или в Свердловск.
– Хорошо, понял. Вернемся к народу. Тут противоречие получается – то для империи земли завоевывают, то ликуют, когда царя подрывают. Непонятно…
– Очень даже понятно, – Александр Николаевич насупился, – все эти истории о великих победах писались с изрядной корректировкой. Равно как и о якобы мирных договорах с соседями… На самом деле все было несколько не так. Возьмем, к примеру, известнейшее Ледовое побоище.
– Возьмем, – согласился Денис.
– Все до сих пор вопят – ах, русские богатыри, ах, гений Александр Невский, немцев на тонкий лед заманил и разгромил. Ерунда все это. Начнем с того, что немцев пригласили соперники Александра, и ехали они как раз с целью, аналогичной современной гуманитарной помощи. Так что нападать на них – это все равно что сегодня грузовики из Германии грабить, уголовщина… Был там, конечно, передовой отряд рыцарей, но какой же караван без охраны. Александр тоже, в общем, был парень не промах и нанял татарскую конницу. Дело-то в том, что у нас традиции конного боя не так давно появились, русское воинство из пехоты состояло, а мобильные отряды редкостью были, лошадей только богатые люди позволить себе могли. А на деревенских лошадках, что поле пашут, много не навоюешь. Угробишь животину за три дня, и все. Александр татарам и предложил совместно немцев пограбить, ну, те, естественно, с радостью… Вот их конница и билась с тевтонской на Чудском озере. Невский так весь бой на холме с засадным полком и простоял. Недавно исследования подводные проводили, там, кроме ятаганов да двуручных мечей, ничего не нашли. Значит, не участвовали русские в бою. Когда все кончилось, Александр татарам часть добычи отдал, те уехали, а он в Новгород героем вернулся. Все эти хроники, по которым древнерусскую историю изучают, они ж писаны значительно позже, когда и понятие татаро-монгольского ига появилось…
Денис знал, что история так называемого “ига” несколько не соответствует учебникам. На самом деле никакой мифический Чингисхан и прочие, имея в составе армии четыре “тьмы”, то есть четыре десятитысячных корпуса легкой кавалерии, не были в состоянии захватить, а тем более – удерживать территорию тогдашних княжеств на протяжении трехсот лет. В те времена одних воинов можно было собрать тысяч восемьсот – узкоглазых бы раздавили, как клопов. Да еще гнусный русский климат отнюдь не способствовал широкомасштабным полевым операциям – при наступлении осени войско Орды просто-напросто загнулось бы от простуды, а разгром завершили бы обычные древляне, жившие в лесах, контролировавшие дороги и действовавшие с напористостью нынешних сотрудников ГАИ: не заплатишь – не проедешь. В действительности славящиеся своим вероломством русские князья просто нанимали татар для разборок с соседями. Золотая Орда, сидящая, по обыкновению, на полном финансовом “обсосе” по причинам невозможности извлечения других доходов – ну степь там у них, степь, какие доходы? – радостно предоставляла свои “бригады” и через некоторое время была вынуждена посылать новые, чтобы выбить обещанную оплату из прижимистых князьков. Те рады были бы заплатить, но частенько договаривались в кредит, имея в виду богатую добычу в городе, указанном для “наезда”. Когда оказывалось, что главной ценностью разгромленного города был рецепт дрянного кваса и склад глиняных горшков, князья решали кардинально: себе – горшки, татарам – рецепт. Пусть у себя в степи производство открывают. Те мгновенно зверели и переключались на нанимателя. Пепелища сожженных татарами городов есть свидетельство лишь того, что такое с ними проделывали регулярно. Современная стрельба из “тэтэшников” в подъездах стоит, в общем, в одном ряду с налетами татарской конницы на тогдашних “крысятников”. Методы изменились, проблемы остались прежними.
Вся эта тусовка с татарами продолжалась лет триста, пока Орда благодаря “особовыгодным отношениям” с Русью окончательно не разорилась. Историки были в чем-то правы, говоря, что Россия защитила Европу от нашествия с Востока, но только своим, присущим только нам оригинальным способом “кидалова”.
В современном мире Россия тоже внимательно оглядывается на соседей, словно выбирая, кого бы от кого защитить. Многовековые традиции продолжаются.
– А завоевания более близких времен? – спросил почтительный сын.
– Тут тоже не все однозначно. Например, походы на Черном море… – Предок ухватил булочку. – Турки, которые имели там свой интерес, особо в морском деле не преуспевали. Флот у них был хилый, каботажный, да и специалистов толковых не было. Они тогда обратились к генуэзцам. Я видел один очень любопытный документ в Архиве Военно-Морского Флота… Контракт с военными моряками из Генуи! – Рыбаков-старший поднял указательный палец. – Так вот, по условиям контракта, в случае гибели моряка его семья получала что-то вроде трех тысяч нынешних долларов…
– Немного…
– Да, но вот в случае тяжелого ранения или увечья – уже почти десять тысяч и дом. Каково? Вот тут турки и облажались. Итальяшки, заместо того, чтобы воевать, стали деньги зарабатывать. Сами на русских нарывались и старались подставиться. Там вместо войны было какое-то дикое столпотворение, когда один русский корабль разбивал пять турецких. Причем наемники и самострелами занимались, и руки-ноги себе рубили. Сохранились письма русских офицеров, там сказано, что после каждого такого боя на палубах турецких кораблей сплошь валялись покалеченные и стонущие, и это притом, что русские, например, сделали два выстрела из пушек ядрами, причем раз промазали, а на второй – пробили парус…
– А турки что, не врубались?
– Ну, скажешь! Итальяшки же как мы! Руками разговаривают и все рыщут, где что плохо лежит. Там на корабле обычно всего один турок был, типа первого помощника капитана по политчасти. Так его перед боем тихо резали и объявляли героически погибшим…
Раздался звонок телефона. Александр Николаевич ушел в кабинет и забубнил.
Денис допил чай и подумал, что неплохо бы и интересующемуся историей Ортопеду послушать отца, а то, кроме предлагаемых еврейских погромов как универсального средства решения всех проблем, Миша ни о чем не говорил в смысле исторических параллелей.
Как ни парадоксально, виновата была в этом внимательно прочитанная Ортопедом Библия, где он особо проштудировал Ветхий Завет. Из Священного писания он вынес твердое убеждение, что все семиты – сволочи, что их надо давить и что даже в древности об этом, прекрасно знали. Денис попытался объяснить возбужденному Мишелю, что, для начала, семитами являются очень многие народы, а не только евреи и арабы и, в сущности. Ветхий Завет есть не что иное, как довольно злой пасквиль на политические дрязги того времени, к тому же написанный, судя по исследованиям текста, женщиной-палестинкой. Да и возраст произведения составляет не две тысячи, а четыреста лет.
Но не тут-то было.
Ортопеда эти разъяснения Дениса укрепили во мнении, что уже тогда прародители нынешней “Хезболлах” знали об особенных чертах иудейского характера, предлагали радикальные способы борьбы, и “русофил-ракетчик” записался в какую-то националистическую организацию.
Время от времени он подсовывал Денису брошюры о мировом сионизме, от косноязычия авторов которых волосы вставали дыбом, и участвовал в митингах, облаченный в черную форму. Дважды его приходилось вытаскивать из КПЗ, куда он попадал за разжигание национальной розни, последовательно подтрунивая над обнаруженными им в своей девятиэтажке несколькими семьями Кацев и Коганов.
Весельчак Ортопед пугал глав семейств своим бультерьером, названным в честь Комбижирика Георгием, рисовал карикатуры на членов израильского кнессета и развешивал их в подъездах, видя выходящего во двор дедушку Соломона, орал из окна: “Ну что, ребе, когда едем?!” Подозревая Мишу в склонности к насильственным действиям, Денис переориентировал его на безобидные шалости, опасаясь попыток физической расправы над приглянувшимися иудеями. Сам Денис национализма не понимал и ничего против семитов, негров и других народов не имел, предпочитая строить свое мировоззрение в соответствии с научными открытиями, а не бегать с циркулем для измерения формы черепа. “Гой” Ортопед независимость суждений Рыбакова уважал и постепенно охладевал к идейке переселения всех евреев на Шпицберген.
– У тебя еще контакты в антикварных магазинах остались?
Александр Николаевич вывел сына из размышлений.
– Да, конечно, – удивился Денис. – А ты что – пару экспонатов на работе прикарманил и теперь сдать хочешь? Сам же мне говорил, что жить надо честно…
Папик нахмурился.
– Деньги меня не интересуют… Гриша Абрамович звонил, спрашивал, есть у нас кто знакомый, чтобы его часы оценить. У него положение серьезное, что-то с родственниками… – Григорий Мульевич Абрамович бы приятелем Рыбакова-старшего еще со студенческой скамьи.
– Хорошо, я позвоню оценщику, пусть договариваются… Телефон его дашь?
– Записывай… Я ему сказал, что с тобой поговорю, он просил, чтобы кто-то из нас присутствовал…
– Зачем? Часы и без нас оценят…
– Боится, такое время…
– Ну пусть тогда в любой магазин позвонит, они бесплатно приезжают вещи оценивать. Я навскидку десяток солидных фирм назвать могу…
– Да звонил он уже, пробовал договориться. Там условия какие-то непонятные…
– Ну хорошо, я позвоню, не сложно…
– Только не затягивай.
– Ладно, в ближайшие дни.
Григорий Мульевич Абрамович радостно потер руки.
Он долго раздумывал перед разговором с Рыбаковым – государство обязало всех платить налоги, и ему не хотелось декларировать сумму возможной продажи.
Сама история появления тюрингских часов со вставками из фарфоровых миниатюр на нефритовом постаменте в семье Абрамовичей была туманной. Часы появились в квартире во время блокады, в тысяча девятьсот сорок втором году, вместе с несколькими картинами и сервизом времен Екатерины Второй. То ли они были обменяны на хлеб предприимчивым Мулием Моисеевичем, то ли просто вынесены из опустевшего дома – правды никто не знал. После войны из соседей в живых никого не осталось, гостей почти не приглашали, да и что сослуживцы Мулия из строительной конторы могли понять в редчайшем антиквариате. Часы как часы, старые, из потемневшей бронзы на подставке. К тому же, во избежание пересудов, они почти постоянно были накрыты скатеркой.
Только когда собирались родственники, скатерка снималась, сдувалась пыль, и Мулий наставительно, в сотый раз, рассказывал, как может несчастный, преклонных лет еврей обеспечить себе достойную старость, вовремя подсуетившись в нужном месте. И хотя толку от часов не было никакого, юный Гриша с удовольствием впитывал отцовские рассказы, каждый раз уснащаемые новыми подробностями, и мечтал о том, как заживет, когда часы будут проданы. Но время шло, Гриша, чтобы не идти в армию, поступил в институт, а часы все стояли. Он остался на кафедре института, женился. Отсутствие научных работ и изобретений Григорий объяснял пятым пунктом и происками завистников. Он безуспешно строил козни, написал гору анонимок и разоблачительно выступал на собраниях, но толку от этого не было – он все так же был мальчиком на побегушках, неким институтским посыльным. Мечты о красивой жизни не сбывались, родственники год от года все так же собирались послушать старого Мулия, давно впавшего в маразм, и все так же шипели друг на друга за съеденный лишний кусок фаршированной рыбки. Даже уехать в эмиграцию не удавалось – такая бездарь, как Григорий, не интересовал ни еврейские организации, ни сионистские фонды.
Когда государство изменилось, Абрамович воспрял духом.
Ему мерещились радужные перспективы собственного бизнеса, особняк, сверкающие лаком авто и длинноногие любовницы.
Григорий широко шагнул в мутноватый ручеек спекуляции, организованный его племянником Левой, свысока надавал ему ценных советов и уже через две недели бегал вместе с родственниками, собирая деньги для выкупа Левушки у дагестанцев. Тот приобрел у них фуру водки и расплатился негодными акциями своего прогоревшего компаньона Шварцмана. “Даги” не стерпели такой наглости от кучерявого виноторговца, и он месяц строил дом на хуторе под Выборгом, ожидая гонцов с выкупом. Деньги привезли лишь после демонстративного сожжения “Москвича” четыреста восьмой модели, принадлежавшего Саре Абрамович, сестре Григория. До этого момента “племя Соломоново” плакалось, что живет в полной нищете, и денег не давало.
Григорий обвинил во всем племянника, хотя сам же дал ему совет с акциями, и продолжал существовать в институте, “гоняя воздух”
с такими же придурками, как и он сам. Образованное при кафедре коммерческое предприятие являло собой кунсткамеру мертворожденных бизнесменов из числа сотрудников и постоянно закрывалось за неуплату по счетам за электричество.
Идея продать часы родилась у Абрамовича не вдруг. Он готовил родственников к тому, что ничего ценного в часах нет и что покойный Мулий жестоко ошибался, поверив недобросовестным людям. Родственники тоже были не лыком шиты и требовали независимой экспертизы. Григорий последовательно переругался со всеми и гордо отказал от дома. Тем более что родственники являлись в гости явно после недельного поста, да и полиэтиленовые мешочки с собой прихватывали на предмет “взять с собой, а то тетя Рива прийти не смогла, а она так курочку любит”.
